Текст книги "«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг."

Собственно сами немецкие погромы в Москве начались еще в апреле 1915 г. Москвички, пришедшие утром 5 апреля на Преображенский рынок за продуктами, обнаружили, что цены на мясо и картофель резко возросли. Женщины стали громко выражать свое недовольство, к ним присоединились рабочие и мастеровые с близлежащих фабрик. По сообщению начальника московского охранного отделения полковника А.П. Мартынова, появились «горячие головы, которые стали доискиваться причины повышения цен», а присутствие на месте событий участкового пристава с немецкой фамилией Шульц «дало толчок толпе, и причиной всех бед признали „немца“». С криками «Немцы поднимают цены, чтобы бунтовать народ и этим помогают своим! Бей немцев!», «На войне немцы бьют наших мужей, а здесь немцы же теснят и бьют нас!» толпа стала бросать в И.К. Шульца камни, которыми нанесла ему ряд ушибов[507]507
  Савинова Н.В. Борьба с немецкими погромами в России в начале Первой мировой войны… С. 59–68.


[Закрыть].

Прибытие на Преображенскую площадь помощника московского градоначальника «немца» В.Ф. Модля еще больше накалило обстановку, и в полицию полетели палки и камни. Пытающийся выяснить обстоятельства, вызвавшие беспорядки, В.Ф. Модль был избит и в бессознательном состоянии доставлен в ближайший участок, а толпа приступила к разгрому торговых лавок. Необходимо отметить, что когда камнем был ранен находившийся рядом с В.Ф. Модлем полицмейстер Третьего отделения В.Н. Золотарев, в толпе раздались крики: «Это наш, русский, не бей!», и многие тут же высказали соболезнования в его адрес. Тяжелые ранения головы от брошенных камней получили околоточный надзиратель Войцик и находившийся в толпе мальчик, которого пришлось срочно отвезти в больницу. Приведенная к месту беспорядков воинская часть из ополченцев участия в усмирении толпы принимать не стала, так как «настроение ее в отношении буянов оказалось благожелательным», и были слышны крики: «Нас довольно бьют немцы, неужели мы из-за них будем еще стрелять в наших жен, сестер и братьев!». Однако и сама полиция к оружию не прибегала. Окруженный и избиваемый толпой 5 апреля 1915 г. полковник В.Ф. Модль запретил бывшему при нем городовому стрелять в его защиту[508]508
  Савинова Н.В. Сенатская комиссия по расследованию причин возникновения майских антинемецких погромов 1915 г. в Москве // Мавродинские чтения. 2008. СПб., 2009. С. 209–212.


[Закрыть].

Находившийся в это время в Петрограде и извещенный по телеграфу о случившемся главноначальствующий над Москвой градоначальник А.А. Адрианов обсудил произошедшее в Министерстве внутренних дел, 8 апреля возвратившись в Москву, он запретил чинам полиции употребление оружия во время беспорядков, «возникающих вследствие недостатка продуктов первой необходимости». 10 апреля генерал-майор А.А. Адрианов издал приказ по поводу погромов лавок в Пресне 8 и 9 апреля и распорядился объявить его всем нижним чинам полиции. В приказе указывалось, что беспорядки «носили хулиганский характер и не имели ничего общего с дороговизной пищевых продуктов, что они возникли по проискам немцев, цель которых – вызвать полицию на стрельбу». При этом высказывалась уверенность, что «полиция не поддастся на провокацию тупоголовых хулиганов». Подтверждая запрещение применять оружие, градоначальник рекомендовал пускать в ход нагайки «как единственную достойную их, хулиганов, меру воздействия». 10 же апреля на улицах Москвы было расклеено объявление главноначальствующего, в котором он напоминал населению о принятии мер по снижению цен на продукты первой необходимости и призвал сохранять полное спокойствие, ибо всякие беспорядки внутри государства, в особенности в сердце России – Москве, могут неблагоприятно отозваться на настроении армии и выгодны только врагу. В объявлении А.А. Адрианов также отметил хулиганский характер погромов, «как по составу толпы, так и по ее действиям, выразившимся в бросании в чиновников полиции камней и битых бутылок», и запретил какие-либо сборища на улицах. 14 апреля за подписью министра внутренних дел Н.А. Маклакова по поводу разгромов, «происходящих на почве вздорожания и недостатка съестных припасов», был издан секретный циркуляр, запрещающий применение оружия при подавлении таковых, так как это может вызвать у населения «сильнейшее раздражение против правительства и полиции и дать повод семьям лиц, призванных в ряды армии, обвинить власть в покровительстве богатым и пренебрежении судьбой рабочего люда»[509]509
  Савинова Н.В. Сенатская комиссия по расследованию причин возникновения майских антинемецких погромов 1915 г. в Москве… С. 209–212.


[Закрыть].

Кроме того, министр опасался, что солдаты в действующей армии будут возмущены применением оружия против их жен и матерей в тылу. Одновременно циркуляр предписывал предупреждать и прекращать беспорядки этого рода самыми решительными мерами. К вопросу о немецкой составляющей произошедших событий отметим, что после погромов 5 апреля 1915 г. помощник московского градоначальника полковник В.Ф. Модль, по сообщению некоторых газет со ссылкой на административные круги, переговорив с А.А. Адриановым, осознал, что в сложившихся условиях продолжать службу в Москве ему «неудобно». Он получил двухмесячный отпуск и на московскую службу более не вернулся, заняв в июле должность Керчь-Еникальского градоначальника. По высочайшему разрешению Владимир Францевич предусмотрительно принял фамилию «Марков» и отчество «Александрович».

Ф.Ф. Юсупов, к которому в начале мая от А.А. Адрианова перешли права главноначальствующего над городом Москвой, сразу же повел борьбу с волновавшим население немецким засильем. Так, он отдал распоряжение о высылке всех немцев, остававшихся в Москве, и о том, чтобы поименные списки таких лиц печатались в «Ведомостях градоначальства». Списки были напечатаны, но «в них почему-то были внесены и высланные ранее лица», что дало основание населению обвинить администрацию в обмане. Постепенно Москва превращалась в «вулкан политических страстей, настроений, конъюнктур и организаций, вулкан, пока еще не действующий, но глухое клокотание его уже слышно», – писал жандармский полковник В.Ф. Модль 6 мая [510]510
  Савинова Н.В. Антинемецкие настроения населения Российской империи в 1914–1917 гг. // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2007. № 2. С. 179–186.


[Закрыть].

А.П. Мартынов вспоминал, что «Москвой „правил“ тогда князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон. Оба они, и Адрианов в качестве градоначальника, и князь Юсупов в качестве главноначальствующего над Москвой, были удалены с должности после погрома». А.П. Мартынов считал Ф.Ф. Юсупова не готовым к своей должности и приводил в качестве примера, случай из первой встречи с ним. «Лакей подал чай. Прошло около получаса… Князь развертывает телеграмму, смотрит на нее в недоумении и вдруг, обращаясь ко мне, говорит раздраженно: „Не угодно ли, теперь я должен „протолкнуть” какой-то сахар! Черт его знает, как я его протолкну! Причем я тут!“. Я понял, что дело касается груза сахара, предназначенного в Москву, но застрявшего где-то на железной дороге из-за заторов, образовавшихся вследствие передвижения войск и военных припасов… „Вы думаете, что я тогда найду правильное решение?“ – спросил меня неожиданно князь. „Конечно!“ – уверил я главноначальствующего, но понял в эту минуту, что предо мной сидит „административное дитя“. „Ну, а с такой телеграммой как вы думаете поступить?“ – обратился ко мне князь, протягивая другую телеграмму. На этот раз вопрос шел о каких-то винных складах и их охране. Дело было, конечно, совсем не по моему ведомству. Я подсказал и вторую резолюцию. Так около часа я прочитывал телеграммы и давал князю различные советы. Главноначальствующий под конец повеселел, острил, шутил. Наконец я улучил минуту и для моего доклада и сам подсказал и резолюцию к нему»[511]511
  Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов… С. 293.


[Закрыть].

По мнению В.Ф. Джунковского, Ф.Ф. Юсупову удалось «подмять под себя» А.А. Адрианова. «16 февраля высочайшим приказом назначен был в Москву градоначальником генерал-майор А.А. Адрианов. Он окончил курс в Павловском военном училище в Петербурге, затем, прослушав курс в Военно-юридической академии, пошел по военно-судебному ведомству… Последнее время он был военным судьей в Петербурге. А.А. Адрианов был… незаметный работник, не блестящего ума, строгий законник, популярности не искал, работал честно и добросовестно, но так как он был чересчур кабинетный работник, то как градоначальник был слаб и нераспорядителен. Был очень хорошим семьянином… За время моего губернаторства у меня все время с Адриановым были отличные отношения, и по служебным делам с ним всегда было приятно иметь дело. Впоследствии, когда я был уже товарищем министра в 1915 г., ав Москве главноначальствующим был князь Юсупов, попавший на такой пост по какому-то печальному недоразумению и малодушию министра внутренних дел Маклакова, не решившегося пойти против этого смехотворного назначения, Адрианов совершенно не сумел себя поставить в самостоятельное положение и, трепеща перед Юсуповым, сын которого был женат на племяннице

государя, стал в положение „как прикажете“, боясь заявить свое мнение. Благодаря этому Адрианов, оставив всякую инициативу и исполняя только глупые и несуразные распоряжения Юсупова, проявил полную несостоятельность и попустительство во время глупейшего погрома немцев, вернее просто открытого грабежа под фирмой „немцев“, – этого позора, случившегося в Москве в мае 1915 г. По моему докладу тогда государю по возвращении моем из Москвы, Адрианов был отчислен от должности»[512]512
  Джунковский В.Ф. Воспоминания… С. 197–198.


[Закрыть].

Главной причиной второй волны немецких погромов в Москве В.Ф. Джунковский считал то, что Ф.Ф. Юсупов переусердствовал с насаждением антинемецких настроений. «Мне постоянно приходилось сноситься с Юсуповым, вследствие многочисленных жалоб, поступавших из Москвы по поводу тех или иных распоряжений Юсупова, касавшихся главным образом мер, принимавшихся им относительно иностранных подданных воюющих с нами держав. Казалось бы, нельзя было не приветствовать стремления Юсупова освободить столицу от германских подданных, немецкое засилье в Москве было действительно большое, но причиной этому был ряд распоряжений Совета министров, а также и Верховного главнокомандующего относительно подданных враждебных нам государств, которые были французского, чехословацкого и итальянского происхождения, не говоря уже о взаимном соглашении с Германией не подвергать высылке неприятельских подданных свыше сорока пяти лет и их семей, если они ни в чем неблагонадежном замечены не были. Юсупов с этими распоряжениями не считался, и потому приходилось постоянно указывать ему на нарушение закона. Его борьба с немецким засильем доходила в некоторых случаях до комизма, как, например, его распоряжение о переселении имевших право остаться в Москве иностранных подданных в один район, кажется в Яузскую или в какую-то другую часть города. Отдавая такое приказание, он не задумывался над тем, как это фактически осуществить. Конечно, из такого абсурдного распоряжения ничего и не вышло и только взбаламутило всех. Между переселяемыми была, между прочим, старуха 85 лет, Оттилия Стурцель. Когда я получил об этом депешу от ее дочери, русской подданной, и запросил Юсупова, он мне ответил, что она не высылается из Москвы, а переселяется в другой участок»[513]513
  Там же. С. 352.


[Закрыть].

На эту особенность Ф.Ф. Юсупова обратил внимание даже министр внутренних дел. «Вследствие ряда подобного рода жалоб министр Маклаков вынужден был обратиться к Юсупову с нижеследующим письмом от 20 мая. „Милостивый государь князь Феликс Феликсович… в тех случаях, когда ваше сиятельство признали бы необходимым оставить какое-то лицо из неприятельских подданных в Москве или выслать кого-либо из них, коему мною ранее разрешено было оставаться в Москве, покорнейше прошу вас предварительно входить по означенному вопросу в сношение со мною. К изложенному считаю долгом присовокупить, что… определение местностей для высылки неприятельских подданных предоставлено так же исключительно власти министра внутренних дел и что в настоящее время для указанной цели мною назначена для германских, австрийских и венгерских подданных немецкого происхождения Зауральская часть Пермской губернии, для остальных же категорий подданных этих государств – Уфимская губерния, а для турецких подданных мусульман – Рязанская губерния“. Юсупову, конечно, весьма не нравились вмешательства министра в его распоряжения, это его волновало, сердило, он высказывал это всем приезжавшим к нему, ему поддакивали, чтобы быть ему приятным; конечно, ничего хорошего из этого выйти не могло; а многие, более пронырливые старались вкрасться в его доверие, а он разбираться в людях не мог и подпадал под дурное влияние. Многие стали сводить на этом деле личные счеты»[514]514
  Джунковский В.Ф. Воспоминания… С. 352.


[Закрыть].

Сын Ф.Ф. Юсупова (тоже Ф.Ф. Юсупов) оправдывал отца: «В те годы почти все крупные предприятия, особенно в Москве как городе промышленном, принадлежали немцам. Немецкая наглость не знала границ. Немецкие фамилии носили и в армии, и при дворе. Правда, многие высшие сановники и военачальники были балтийских корней и ничего общего с неприятелем не имели, но народ о том не задумывался. Иные люди и впрямь верили, что государь по доброте душевной взял к себе на службу пленных немцев-генералов. Да и образованные всерьез удивлялись, почему это на государственных постах все лица с нерусскими фамилиями. Пользуясь общими настроениями, агенты немецкой пропаганды старались вовсю, подрывали доверие к императорской семье, внушали, что и сама государыня, и почти все великие княгини – немки. Все знали, что императрица ненавидит Пруссию и Гогенцоллернов, но это дела не меняло. Моя матушка однажды заметила государю, что общество раздражено на придворных „немцев“. „Дорогая княгиня, – отвечал государь, – что же я могу сделать? Они любят меня и так преданны! Правда, многие стары и выжили из ума, как бедняга Фредерикс. Третьего дня он подошел ко мне, хлопнул меня по плечу и сказал: „И ты, братец, здесь? Тоже зван к обеду?“»[515]515
  Юсупов Ф.Ф. Мемуары. Перед изгнанием. 1887–1919… С. 87.


[Закрыть].

В конечном итоге все это вылилось в немецкие погромы. «Вся эта недостаточно обдуманная политика Юсупова заставляла невольно тревожиться за Москву, тем более что в Департаменте полиции имелись сведения о далеко не спокойном настроении среди разных слоев населения Москвы, распространении всевозможных слухов, включительно до обвинения великой княгини Елизаветы Федоровны – этой святой, можно сказать, женщины, в германофильстве. Все эти слухи, среди которых были и рассказы о всевозможных бесчинствах и преступлениях немцев внутри России, а также и об отравлении ими рабочих на фабриках Прохоровской мануфактуры и „Богатыре“, нервировали массы и возбуждали их. Озлобление против немцев, против каждого, носившего нерусскую фамилию, росло с каждым днем, а князь Юсупов вместо того, чтобы внести успокоение, стараться объяснить нелепость многих слухов, как бы нарочно своими мерами подливал масло в огонь, и 26 мая в Москве начались беспорядки»[516]516
  Джунковский В.Ф. Воспоминания… С. 354.


[Закрыть].

Правда, по свидетельству А.П. Мартынова, накануне погрома Ф.Ф. Юсупов озаботился судьбой винных складов в Москве, но решить проблему не смог. «Второй антинемецкий нажим произошел несколько позже, весной 1915 г., и окончился немецким погромом… Во время одной из многих бесед с князем, не помню, по какому вопросу именно, кажется, о винных складах и способах и мерах, которые следует принять для их охраны, я, не имея необходимых сведений и данных, предложил князю устроить специальное совещание и собрать лиц, которые с пользой для дела могут представить свои заключения. Князю моя мысль очень понравилась. Он приказал приехать и мне. На другой же день на совещание собралось человек двадцать – двадцать пять, причем добрая половина из нас была вызвана, как говорится, „не по адресу“. Был неизбежный Н.В. Глоба, этот фактотум (фактотум – исполнитель частных поручений. – Прим. автора) князя, были чины судебного ведомства и полицмейстеры; присутствовали чины и совершенно неподходящих ведомств. Князь вдруг задал громко вопрос, обращаясь ко мне: „Скажите, полковник, сколько именно в Москве винных складов и магазинов?“. Я ответил, что у меня этих данных не имеется. В этот момент вошедший лакей доложил князю, что меня требуют к телефону. Я вышел. Возвратившись, я застал полицмейстера, генерала Золотарева, доказывавшего, что полицейских сил недостаточно для действительной охраны винных складов, на что князь раздраженно сказал „Вылить тогда это вино к чертовой матери!“. Однако ему резонно указали, что на складах Депре и Леве лежат слишком дорогие вина, чтобы принимать столь крутые меры. После совещания полицмейстер Золотарев, выходя со мной, сказал мне, смеясь: „Когда вы вышли на телефонный вызов, князь развел руками и недоуменно произнес: „Ну как же так? Начальник Охранного отделения не знает, сколько в Москве винных складов!”“»[517]517
  Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов… С. 295.


[Закрыть].

Журналист В.М. Дорошевич в беседе с разными министрами внутренних дел и министром финансов П.Л. Барком призывал уничтожить все запасы спиртных напитков в России. «С 1915 г. какие ни бывали перемены – был министром Николай Алексеевич или заменял его Алексей Николаевич, ко всем: к Маклакову, к Хвостову, к Протопопову, к Барку, к общественным деятелям, к тогдашнему московскому городскому голове Челнокову, к А.И. Гучкову как к человеку с огромными связями, – я ко всем обращался, всем надоедал одним и тем же: „В России, несомненно, предстоят колоссальные волнения. Какой характер они примут, превратятся ли в „бунт бессмысленный и беспощадный”, – зависит от того, будет ли народ трезв, или в толпе будет много пьяных. У нас огромные склады водки, спирта, вин. Это пороховой погреб, на котором взлетит на воздух Россия. Опившись, люди натворят такого, что сами потом, через три дня, схватятся за голову: „Неужели это мы, мы наделали?“. Общественные деятели говорили: „Да это очень, очень серьезно!“ Благодарили за „важное указание“ и теми отпихивались от меня, как в деревне отпихиваются от плывущего по реке утопленника. Министрам я говорил: „Ведь у вас губернаторы есть „со всячинкой”. Вдруг какому-нибудь из них придет в голову показать вместо свободы „Кузькину мать”, отличиться, создать у себя пугачевщину и ее усмирить? Разумеется, он поставит около винных складов по паре городовых „для охраны”. Но это будет перстом указующим: „Вот, ребята, где водка!“. Маклаков и Хвостов ничего не возражали против того, что у них губернаторы „со всячинкой“. А Протопопов даже с оживлением подхватил: „И не говорите! Такие есть мерзавцы, что и вообразить себе невозможно!“. Господин Барк разводил ручками. Есть люди, про которых следует говорить, как про самовары – у них ручки. Министр Барк разводил ручками и говорил: „Что ж прикажете делать? Уничтожить! Запасы? Но ведь я казначей. Не могу же я уничтожить вверенного мне казенного имущества. Ведь это стоит…“. И он приводил мне сумму в несколько десятков миллионов. Сколько стоят спирт и водка. Но Россия-то стоит больше? „Самое обидное, – говорил я, – платить за страховку. Платишь, платишь. Имущество, слава богу, не горит. А все платишь! Неужели же Россия не стоит нескольких десятков миллионов, чтобы ее застраховать? Ведь, это же страховая премия за Россию!“. Господин Барк разводил ручками. Наконец, когда я ему, вероятно, окончательно надоел, он встретил меня весело: „Все сделано!“. „Уничтожено?“. „Н-нет. Но мной отдан приказ – чуть что начнется, уничтожать немедленно“. „Вы хотите уничтожать порох, когда начнется пожар?“. То, что я говорил, не замедлило оправдаться»[518]518
  Дорошевич В.М. При особом мнении. Кишинев: Т-во Бессарабское книгоиздательство, 1917. С. 5–7.


[Закрыть].

«Проморгал» Ф.Ф. Юсупов и начало майских немецких погромов. «Приблизительно в апреле того же года так называемая желтая пресса в Москве, подогреваемая дурно понимаемым патриотизмом обывателя, стала указывать „на немецкое засилье“. Появились списки немецких фирм, немецких магазинов. Газеты стали отводить целые столбцы перечню немецких предприятий в Москве. Поползли слухи о том, что где-то кто-то покажет московским немцам кузькину мать! Разговоры на эту тему стали учащаться. В одной из своих бесед с князем Юсуповым я указал на могущие быть опасными последствия этой открытой газетной провокации. Правда, немецких фирм в Москве было много, но к ним как-то так привыкли в городе, что при отсутствии специального подчеркивания „немецкого засилья“ обыватель равнодушно проходил бы мимо всех этих „Циммерманов“ и других иностранцев. Когда же изо дня в день газеты помещали столбцы их фамилий, эти немцы стали как-то раздражать даже спокойного и сравнительно уравновешенного обывателя. Я рекомендовал князю повлиять на газеты и остановить нарочитое подстрекание обывателей. Не знаю почему, но князь не внял моим доводам. В своих очередных двухнедельных рапортах градоначальнику со сводкой о настроении в Москве (эти рапорты градоначальник завел сам, не знаю, в каких видах) я сообщал о возможном антинемецком выступлении толпы в результате газетной травли. Относилось ли все это непосредственно к деятельности Московского охранного отделения? Конечно, мне полагалось вообще знать все. Правда, в данном случае об антинемецком выступлении говорилось чуть ли не открыто, и суть дела заключалась не в какой-то особой осведомленности, а в обычных, чисто полицейских мерах охранения внешнего порядка на улице; это не относилось к моему ведомству. Погромные настроения висели в воздухе; возможность погрома при любом уличном скоплении толпы чувствовали все, а не одни власть имущие»[519]519
  Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов… С. 296.


[Закрыть].

В.Ф. Джунковский считал, что поводом к немецким погромам послужили также неправильно понятые действия великой княгини Елизаветы Федоровны и Г.Е. Распутин. «Ближайшими событиями, послужившими толчком к беспорядкам, была передача Комитетом великой княгини Елизаветы Федоровны по оказанию помощи семьям запасных заказа по шитью белья для нужд действующей армии австрийской фирме Мандль. Фирма эта, хотя и была преобразована в акционерное общество под председательством графа Татищева (председателя правления Соединенного банка), но в народе продолжала считаться иностранной. Хотя фактически передача названной фирме этих заказов состоялась по распоряжению интендантского ведомства, и потому лишение работы жен запасных в силу этого распоряжения не было виной Комитета великой княгини, тем не менее среди населения ходили слухи, что все это сделано по повелению великой княгини – немки по происхождению, и что она ничем не лучше всяких „цинделей“ и прочих немцев. Кроме того, наглое поведение Распутина, имевшее место в Москве еще так недавно, набросило тень на царскую семью и стало рассматриваться как открытое, демонстративное выступление немецкой партии, чувствующей за собой властную поддержку. Все это за последние дни создало весьма сильное негодование против немцев и, к сожалению, весьма антидинастическое настроение. Возникновение холеры на некоторых фабриках, приписанное также немцам, еще более усилило враждебное к ним отношение населения. За несколько часов до погрома заметны были кучки людей, где велись беседы на эти темы»[520]520
  Джунковский В.Ф. Воспоминания… С. 367.


[Закрыть].

По мнению московского городского головы М.В. Челнокова, последним толчком к возникновению немецких погромов конца мая 1915 г. можно было «считать случаи остро-желудочных заболеваний на Прохоровской трехгорной мануфактуре, объяснявшиеся темным людом отравлением воды немцами». На то же указывал и московский градоначальник генерал-майор Е.И. Климович, сменивший на этом посту А.А. Адрианова, отстраненного от должности после майских событий. В донесении от 10 июля 1915 г. в Департамент полиции он писал, что беспорядки возникли «на почве раздражения из-за применяемого германцами и австрийцами способа ведения войны, а также в связи с возникшими на Прохоровской мануфактуре остро-желудочными заболеваниями, которые народная молва приписывала отравлению немцами питьевой воды»[521]521
  Уличные беспорядки и выступления рабочих в России: По документам Департамента полиции. 1914 – февраль 1917 г. ⁄ сост. Ю.И. Кирьянов // Исторический архив. 1995. № 5–6. С. 76.


[Закрыть].

Массовые антинемецкие выступления в Москве начались с прекращения работ на ряде предприятий и требования удалить оттуда «немцев». Так, 26 мая вспыхнули беспорядки на ситценабивной фабрике А. Гюбнера в районе I участка Хамовнической части, где одним из директоров правления состоял германский подданный Шварц, а среди старших мастеров было 18 эльзасцев, уже во время войны перешедших из германского подданства во французское. В связи с этим заметим, что еще 15 марта 1915 г. на имя председателя Совета министров поступила телеграмма владельцев некоторых мануфактур Московского района, в которой говорилось, что местная власть настойчиво требовала увольнения эльзасцев французского происхождения как германских подданных, в срок до 1 апреля. Владельцы же мануфактур Тверской, Коншина, Цинделя, Даниловской и Гюбнера, на которых с начала войны были оставлены такие колористы, химики и мастера, ходатайствовали об отмене распоряжения об увольнении эльзасцев как незаменимых специалистов, удаление которых с предприятий должно было неминуемо вызвать «крупное расстройство производства и даже остановку работ». В результате прошения эльзасцы были взяты под французское покровительство и оставлены на мануфактурах. В рабочих же кругах они вызывали ничуть не меньшее недовольство, чем собственно немцы.

Ближайшим поводом для возникновения волнений среди гюбнеровских рабочих послужили подозрительные заболевания холерой, появившиеся в Москве на фабрике Прохоровской трехгорной мануфактуры, где заболело в течение 20 мая и следующих дней до 168 человек, причем у 64 была установлена холера и из них 14 человек умерли еще накануне, 25 мая вечером, по окончании работ, вышедшие из корпусов рабочие фабрики столпились на фабричном дворе и на вопросы администрации о причинах волнения ответили криками: «Долой Шварца, долой немцев, они нас отравляют!». Расходясь они заявили, что на утро не выйдут к фабричному чаю из опасения, чтобы немцы их не отравили.

Утром 26 мая гюбнеровцы (около 1,5 тыс.) не стали на работу и, собравшись на фабричном дворе, потребовали немедленного удаления с фабрики немцев. Уговоры фабричной администрации, местного пристава и фабричного инспектора никаких результатов не дали, и рабочие подали инспектору петицию об удалении 11 из числа вышеуказанных эльзасцев. Однако требование это не было удовлетворено, так как администрация фабрики признала его неосновательным. В 7 часов вечера толпа рабочих фабрики Гюбнера с царским портретом, национальными флагами, пением гимна и криками «Долой немцев!» отправилась на Пресню к ситценабивной фабрике Прохоровской трехгорной мануфактуры. Расспросив там о холерных заболеваниях, они подошли к запертому фабричному двору и пытались снять с работы местных рабочих. Когда же на их крики «Выходи, бросай работу, бей немцев» прохоровские рабочие не откликнулись, пришедшие стали им грозить кулаками и камнями. Несколько человек бросились к вышедшему за ворота Н.П. Прохорову, заведовавшему ткацким отделением, с криком «шапку долой», а один из рабочих поднял на него руку, но Прохоров сам успел снять шляпу, а прибывшие к этому времени конные городовые с и. о. полицеймейстера 2 отделения Н.В. Семеновым во главе стали оттеснять толпу. Никто из прохоровских рабочих к манифестантам не присоединился, и они удалились, пробыв у фабрики около часа.

Еще одним проявлением антинемецких беспорядков 26 мая было столкновение женщин, получавших поденную работу по шитью белья для нужд действующей армии из Комитета великой княгини Елизаветы Федоровны, с принятой за немку заведующей раздачей заказов Можаровой, «которую швеи обвинили в отнятии у них работы и передаче ее австрийской фирме Мандль (точнее образовавшемуся после ее ликвидации обществу „Марс"), а также в произнесении оскорбительных для нашей армии выражений». Хотя фактически передача заказов состоялась по распоряжению Интендантского ведомства, и нисколько не зависело от Комитета великой княгини, распространился слух, что это сделано по повелению Елизаветы Федоровны – немки по происхождению. Несколько сот женщин, лишенных вследствие этого своего заработка, собрались на Скобелевской пл. у генерал-губернаторского дома, где помещался названный Комитет. Они шумно протестовали против передачи работы обществу «Марс» и намеревались расправиться самосудом с заведующей, причем в генерал-губернаторском доме было разбито несколько стекол. Для спасения заведующей полиция была вынуждена вывести ее с заднего крыльца и увезти в автомобиле. Благодаря вмешательству главноначальствующего князя Ф.Ф. Юсупова, выдача работы женщинам была возобновлена, о чем он объявил приглашенной к нему депутации солдаток, которые затем спокойно разошлись по домам. Отметим, что главноначальствующий в начальный период майских беспорядков был простужен и по совету врачей не выходил из дома.

В.М. Дорошевич полагал, что в первый день (до вечера) погромы носили трезвый характер и поэтому имели «благородный» оттенок. «Вы помните московский немецкий погром. Излишне повторять, что дважды два четыре, то всякий погром безобразен. Всякий, я думаю, понимает, что сыпать семена из магазина Иммера на мостовую не значит „сеять разумное, доброе, вечное“. Но даже павши до безобразия, благородный человек и в этом падении сохраняет оттенок благородства. Первый день погром носил характер своеобразной справедливости, даже благородства и великодушия. Погром был направлен против немцев. Толпа подходила к магазину с иностранной фамилией. Бледный, как полотно, хозяин выносил какие-то бумаги, патенты, доказывал, что он англичанин, француз, бельгиец. Толпа кричала „ура“ и шла дальше. В одном месте при мне приняли за немецкий – еврейский магазин. Несчастный хозяин метался пред толпой. „Какой же я немец? Я еврей! Еврей я! Еврей!“. Послали за домовой книгой. Прочли его еврейское имя. И толпа… закричала „ура“. В первый раз за всю русскую и еврейскую историю. Ничего не тронули. Около громившей толпы спокойно гуляли – именно „гуляли“ – женщины, дети. Надпись „фирма русская“, национальный флаг; раненый из лазарета, стоявший у магазина и говоривший: „Братцы, это русская лавка“, – спасали от всякого насилия. Толпа разрушала, но не оскверняла своих рук кражей. В гневе она священнодействовала. При мне против Жирардовских мануфактур пожилой рабочий вырвал из рук старухи цветную рубашку, которую она подобрала на мостовой. „Постыдилась бы, бабушка! Нешто можно?“ „Я внуку! – конфузливо возражала старуха, – все одно, пропадет!“. „Это все равно, что воровать с пожара“. Две рабочие девушки подобрали выброшенную из магазина Вейса пару бронзовых туфель. Боже, как они их рассматривали! Как любовались каждой „строчкой“. Мечта жизни! Словно кусок от сердца они оторвали. Бросили туфли на землю и начали топтать. Уж очень было соблазнительно! Против какого-то модного магазина молодой рабочий держал в руках большую связку шкурок шеншиля и с любопытством разглядывал: „Крысы, что ли?“. „Это называется шеншиля! – пояснила проходившая мимо и „залюбовавшаяся” дама, – вы знаете соболь? Дорогой мех“. „Слыхал“. „Ну вот, так эти шеншили в двадцать, в тридцать раз дороже соболя. По всей Москве, может быть, найдется только десять миллионерш, у которых есть цельные шубы из шеншиля“. „Скажи, пожалуйста“. Я передаю слова рабочего, как фонограф. Он разорвал шкурки одна за другой. „Еще подумают, что я своему Демочке на шапочку хочу взять!“. Можно было гордиться, что принадлежишь к народу, даже среди неистовства сохраняющем благородство. Бедному, но величавому»[522]522
  Дорошевич В.М. При особом мнении… С. 7–9.


[Закрыть].