Текст книги "Жребий"

2

Сэнди Макдугалл знала, что что-то случилось, когда проснулась, но не могла сказать, что. Другая половина кровати была пуста; у Роя выходной, и он уехал рыбачить с друзьями. Вернется только днем. Ничего не подгорело, ребенок молчит. Что же случилось?

Солнце. Солнце ей мешало.

Оно высоко поднялось за окном, играя лучами в листьях большого клена. Но… Рэнди ведь всегда будил ее, когда солнце едва вставало над горизонтом…

Глаза ее метнулись к часам. Десять минут десятого.

– Рэнди? – позвала она, бросившись в ночной рубашке в узкий коридор трейлера. – Рэнди, детка!

Детская спальня тонула в полумраке. Свет падал из маленького окошка над открытой кроваткой. Но она же накрывала ее!

Кроватка была пуста.

– Рэнди? – прошептала она.

И увидела его.

Маленькое тельце в полуразмотавшихся пеленках лежало в углу, словно узел тряпья. Одна нога комично вывернулась, как восклицательный знак.

– Рэнди!!!

Она упала на колени и схватила ребенка. Он был холодным.

– Рэнди, дорогой, Рэнди, Рэнди, ну вставай…

Синяки прошли. Все прошли. Кожа ребенка была чистой и свежей; впервые за последнее время он показался ей красивым, и при виде этой красоты она закричала – жутким, отчаянным криком.

– Рэнди! Вставай! Рэнди? Рэнди?

Она вскочила вместе с ним и кинулась назад в коридор. На кухне стоял высокий стульчик с подносом с остатками вчерашнего ужина Рэнди. Она усадила его на стул, ярко освещенный солнцем. Голова Рэнди дернулась, и он медленно отполз в тень за высокой ручкой стула.

– Рэнди? – сказала она, улыбнувшись. Глаза ее выкатились из глазниц, как кусочки голубого мрамора. – Ну проснись, Рэнди. Завтрак, Рэнди. Ты проголодался? Ну пожалуйста, о Боже, пожалуйста…

Она полезла в висячий шкафчик над плитой и нашла там коробку детского питания. Доставая ее, она уронила бутыль с подсолнечным маслом, залившим пол и плиту липкими брызгами. Еще она вытащила банку шоколадного крема Гербера и взяла маленькую пластиковую ложечку.

– Смотри, Рэнди. Вот твой любимый. Просыпайся, посмотри, какой шоколад. Шоколад, Рэнди. Шоко-шоко-шоколад. – Ужас опять охватил ее. – Проснись! – закричала она, забрызгав слюной его лицо. – Проснись, проснись, ну ради Бога, маленькое дерьмо, ПРОСНИСЬ ЖЕ!

Она отвернула крышку и налила шоколад в ложечку. Рука ее, уже знающая правду, так дрожала, что большая часть пролилась на пол. Она просунула ложку между его губами, и ее содержимое плюхнулось на поднос. Ложка глухо стукнулась о его зубы.

– Рэнди, – простонала она. – Хватит дурачить маму.

Она приоткрыла его рот пальцами и кое-как пропихнула туда ложку.

– Вот, – сказала Сэнди Макдугалл. На губах ее появилась неописуемая сумасшедшая улыбка. Она опустилась на стул, расслабив мускулы. Вот теперь все нормально. Теперь он поймет, что она любит его, и бросит свои дурацкие шутки.

– Вкусно? – пролепетала она. – Шоколад вкусный, Рэнди? Что же ты не улыбаешься маме? Будь хорошим мальчиком и улыбнись маме.

Она протянула дрожащие пальцы и оттянула углы его рта.

Шоколад вылился на поднос – плюм!

Она завизжала.

3

Тони Глик проснулся утром в субботу оттого, что его жена, Марджори, внезапно упала на пол.

– Марджи? – позвал он, спуская ноги с кровати. – Марджи?

После долгой паузы она ответила:

– Ничего, Тони, все в порядке.

Он сел на кровати, невидящим взглядом глядя на свои ноги. На нем были полосатые пижамные штаны. Волосы на голове свалялись в воронье гнездо. Волосы у него густые и черные, и сыновья унаследовали их. Многие считали его евреем, но эти итальянские волосы показывали, что они ошибаются. Его дед носил фамилию Гликкуччи. Когда ему сказали, что в Америке можно преуспеть только с американской фамилией, короткой и четкой, он превратился в Глика, не подумав, что этим он просто сменил одно нацменьшинство на другое. Тело Тони Глика было смуглым и сильным, а на лице застыло изумление, как у пьяницы, которого выставили из бара.

Он уже неделю не ходил на работу и очень много спал. Когда он спал, горе проходило. Снов он не видел. Он ложился в полвосьмого, вставал в десять утра и еще спал после обеда. Время, прошедшее между сценой на похоронах Дэнни и этим солнечным субботним утром, казалось нереальным. Люди приносили им еду. Запеканки, пироги, соленья. Марджи сказала, что не знает, куда они все это денут. Им обоим не хотелось есть. Вечером в среду он пытался полюбить жену, но в итоге они оба расплакались.

Марджи выглядела совсем плохо. Ее метод успокоения состоял в уборке дома, и она прибиралась с маниакальной тщательностью. Дом наполнился плеском воды и гудением пылесоса и весь пропитался едкими запахами лизола и аммиака. Она упаковывала в коробки всю детскую одежду и игрушки для Армии спасения. Когда Тони в четверг утром вышел в коридор, все эти коробки, аккуратно надписанные, выстроились вдоль стенки. Он никогда в жизни не видел ничего ужаснее. Марджи вытащила во двор все ковры и дорожки и немилосердно выколачивала из них пыль. И даже в полубессознательном состоянии Тони заметил, как она побледнела с четверга или с пятницы; даже ее губы, казалось, потеряли свой естественный цвет. Под глазами глубоко залегли коричневые тени.

Все эти мысли пронеслись у него в голове прежде, чем он успел их высказать, и он уже хотел снова улечься спать, когда она вновь упала и на этот раз не откликнулась на зов.

Он встал, пошел в комнату и увидел, что она лежит на полу, глядя невидящими глазами в потолок. Она переставляла мебель, и все вещи были сдвинуты с мест, придавая комнате странный, незнакомый вид.

Что-то с ней было не так, и ее вид даже согнал с него часть оцепенения. Она лежала в задравшемся халате, ноги ее были цвета мрамора, весь загар, который она приобрела во время краткого отпуска этим летом, сошел с них. Руки слепо шарили вокруг. Рот ее приоткрылся, словно ей не хватало воздуха, и ему показалось, что у нее как-то странно выступают зубы, но было слишком темно, чтобы это понять.

– Марджи, дорогая!

Она попыталась ответить и не смогла, и тогда его охватил страх. Он встал, чтобы позвонить доктору.

Он уже взял трубку, когда она выговорила:

– Нет… не надо…

Это сопровождалось хриплым вздохом. Она кое-как села, и в тишине дома ее дыхание казалось оглушительным.

– Помоги… забери меня… солнце жжется…

Он подошел и поднял ее, изумленный легкостью ее тела. Она, казалось, весила не больше вязанки дров.

– …диван…

Он положил ее туда, в тень. Казалось, ей стало лучше, дыхание сделалось более ровным. На мгновение она закрыла глаза, и он снова удивился белизне ее зубов на фоне бледных губ. Он нагнулся, чтобы поцеловать ее.

– Давай я позвоню доктору, – сказал он.

– Нет. Мне уже лучше. Солнце меня… обжигает. Даже странно. Вот теперь хорошо. – Щеки ее немного порозовели.

– Ты уверена?

– Да. Я в порядке.

– Ты слишком много работаешь, дорогая.

– Да, – сказала она безучастно.

Он погладил ее рукой по волосам:

– Мы переживем это, Марджи. Переживем. Вот увидишь.

– Я ужасно выгляжу, – сказала она. – Я знаю. Я смотрелась в зеркало вчера вечером и с трудом себя узнала. На минуту я, – тут она слегка улыбнулась, – я подумала, что вовсе не отражаюсь, что от меня уже ничего не осталось, и я такая… такая бледная…

– Я все же позвоню доктору Рердону.

Но она, казалось, не слышала.

– Мне последние ночи снится чудесный сон, Тони. Такой реальный. Будто Дэнни приходит ко мне. Он говорит: «Мама, мама, я так рад, что я дома». И еще говорит…

– Что же он говорит? – спросил он.

– Говорит, что он… снова маленький. Снова грудной. И я даю ему грудь… и потом такая сладость, но и чуть-чуть больно, как будто он меня кусает – ох, наверное, это звучит ужасно. Как все эти рассказы психиатров.

– Нет, – сказал он. – Нет.

Он стал на колени рядом с ней, и она слабыми руками обняла его за шею. Руки были холодными.

– Не надо доктора, Тони, пожалуйста, я не буду сегодня работать.

– Ну ладно, – сказал он.

– Это такой чудесный сон, Тони, – опять сказала она. Движение ее губ и белизна зубов за ними вдруг показались ему необычайно привлекательными. Он почувствовал возбуждение. – Я хочу, чтобы он мне опять приснился.

– Может быть, – сказал он, гладя ее волосы. – Может, и приснится.

4

– О Господи, ну и вид у тебя, – сказал Бен.

Но здесь, среди больничной белизны и чахлой зелени, Сьюзен Нортон все равно казалась цветущей. На ней была ярко-желтая блузка с черными полосками и короткая джинсовая юбка.

– У тебя не лучше, – ответила она, подходя к нему.

Он впился в ее губы, лаская рукой теплую поверхность ее бедра.

– Эй, эй, – сказала она, шутливо отталкивая его. – Они тебя за это выгонят.

– Не выгонят.

– Ну, тогда меня.

Они поглядели друг на друга.

– Я тебя люблю, Бен.

– Я тебя тоже.

– Если бы я могла залезть к тебе прямо сейчас…

– Подожди, пока меня развяжут.

– А как я объясню это сестрам?

– Скажешь, что делаешь мне массаж.

Она, смеясь, покачала головой, потом придвинула стул.

– В городе много всего случилось.

Он нахмурился:

– Что же?

– Я даже не знаю, как тебе сказать; я ведь и сама еще не верю.

– Ладно, скажи, а я уж сам разберусь.

– Как твое состояние, Бен?

– Нормально. Ничего серьезного. Доктор Мэтта, Коди…

– Нет, что ты думаешь? Ты веришь во все эти истории про графа Дракулу?

– О. Так, значит, Мэтт тебе рассказал?

– Мэтт здесь, в больнице. Этажом выше, там, где реанимация.

– Что? – Он приподнялся на локтях. – Что с ним стряслось?

– Сердечный приступ.

– Сердечный?

– Доктор Коди говорит, что у него стабильное состояние. Хотя приступ тяжелый, но с тех пор ему не становилось хуже. Я была у него, когда это случилось.

– Расскажи мне все, что помнишь.

Радость исчезла с его лица. Теперь оно было собранным и предельно внимательным.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Как я отношусь к рассказу Бена?

– Да.

– Давай я лучше скажу, что ты думаешь. Ты думаешь, что дом Марстенов довел меня до такого состояния, что скоро я начну ловить чертей у себя на пузе, так ведь?

– Да, примерно так. Только я никогда не думала об этом в таких… в таких резких выражениях.

– Я знаю, Сьюзен. Если хочешь, я попытаюсь тебе объяснить, о чем я думаю. Тебе это не повредит. К тому же у тебя такой вид, будто ты упала с лестницы. Ты что-то видела?

– Да… но я не верю, не могу…

– Погоди. Это «не могу» всему и мешает. Такое абсолютно дурацкое выражение – «не могу». Я тоже не верил Мэтту, Сьюзен, потому что в такие вещи невозможно поверить. Легче всего было бы решить, что он сошел с ума. Тебе так не показалось?

– Нет. Нет, но…

– Стоп. – Он поднял руку. – Ты все еще думаешь, что этого «не может быть»?

– Наверное, да.

– Мне он вовсе не показался сумасшедшим. Мы с тобой знаем, что параноидные фантазии не возникают за одну ночь. Они развиваются постепенно, и их нужно холить и лелеять. Ты слышала в городе какие-нибудь разговоры о странностях Мэтта? Интересовался ли он всякими вещами типа переселения душ или спиритизма? Или был членом Лиги охотников за тарелками? Может, его когда-нибудь арестовывали?

– Нет, – сказала она. – Никогда. Но Бен… мне трудно говорить так про Мэтта, но есть ведь люди, которые сходят с ума внезапно.

– Не думаю, – сказал он спокойно. – Всегда бывают признаки. Иногда ты не замечаешь их, но они всегда есть. Вот скажи, поверила бы ты показаниям Мэтта по поводу аварии?

– Да…

– А если бы он сказал, что Майка убили?

– Да, наверное.

– А этому не веришь.

– Бен, я просто не могу…

– Ну вот, опять! – Он увидел, что она собирается протестовать, и остановил ее движением руки. – Я вовсе не смеюсь над тобой, Сьюзен. Я повторяю ход своих собственных мыслей. Поняла?

– Поняла. Продолжай.

– Второй моей мыслью было, что кто-то разыграл его. Какой-то негодяй или враг.

– Я об этом тоже думала.

– Мэтт сказал, что у него нет врагов. И я ему верю.

– Враги есть у всех.

– Но разные. Не забывай одной важной вещи – здесь замешан мертвец. Если кто-то решил подшутить над Мэттом, зачем для этого убивать Майка Райерсона? Он ведь правда умер. Да и потом, по словам Мэтта, он встретил Майка по чистой случайности. Никто не приводил его в тот вечер к Деллу. Никаких звонков или записок. Такой случайности достаточно, чтобы отвергнуть идею заговора.

– Так что же остается из рациональных объяснений?

– Что Мэтту все это приснилось. Что Майк умер от естественной, хотя и неизвестной, причины.

– Но ты в это не веришь.

– Я не верю, что ему снилось открывшееся окно. Оно в самом деле открылось, и ставень свалился вниз. Я видел его, и Перкинс Гиллспай тоже. И я видел еще кое-что. Земля под окном очень мягкая. Чтобы подняться на второй этаж и открыть ставни, нужна лестница, и она оставила бы там следы. Но никаких следов лестницы там не видно. Вот так. Ставни открыты снаружи, и никаких следов.

Они поглядели друг на друга.

Он подытожил:

– Утром я все это еще раз обдумал. Чем больше я думал, тем больше верил Мэтту. И наконец я избавился от этого своего «не может быть». А теперь расскажи, что случилось у Мэтта. Если это объясняется рационально, я буду только рад.

– Нет, – сказала она мрачно. – Все было хуже. Он только закончил рассказывать мне про Майка и вдруг сказал, что слышит шум наверху. Он был очень напуган, но пошел туда. – Она положила руки ему на колени, и он крепко сжал их, будто боялся, что они улетят. – Сначала все было тихо, а потом Мэтт что-то крикнул, вроде того, что он отменяет свое приглашение. А потом… нет, я правда не знаю…

– Говори. Не тяни.

– Мне показалось, что кто-то – кто-то другой – зашипел. Потом удар, как будто что-то упало. А потом голос: «Я приду, когда ты уснешь, учитель». Вот так. И еще, когда я пошла за одеялом для Мэтта, я нашла вот это.

Она вынула из кармана кольцо и протянула ему.

Бен взял его и поднес к свету, чтобы прочитать инициалы.

– «М.К.Р.» Майк Райерсон?

– Майк Кори Райерсон. Я его уронила, а потом снова подняла – думала, что Мэтт захочет его увидеть. Оставь у себя, я не хочу до него дотрагиваться.

– От этого тебе…

– Плохо. Очень плохо. – Она непроизвольно тряхнула головой. – Но весь мой здравый смысл против этого, Бен. Я еще могла бы поверить, что Мэтт зачем-то убил Майка и сочинил всю эту историю для своего оправдания. Оторвал ставень. Разыграл спектакль, пока я была внизу, подбросил кольцо…

– И устроил себе сердечный приступ, чтобы все казалось более реальным, – сухо закончил Бен. – Я все еще надеюсь найти этому рациональные объяснения. Хоть какие-нибудь. Почти молю об этом. Монстры в фильмах ужасов кажутся смешными, но в реальной жизни, особенно ночью, это совсем не так. Конечно, ставень могло оторвать ветром. И еще – Мэтт человек образованный и вполне мог узнать рецепт яда и отравить Майка. Правда, тот ничего не ел.

– Ты судишь об этом по словам самого Мэтта, – отпарировала она.

– А с чего ему было лгать, если он знал, что желудок покойника все равно осмотрят? Но оставим это. В любом случае Мэтт получил сердечный приступ. Отчего?

Она беспомощно покачала головой.

– А если у нас нет никаких объяснений, почему бы не принять эту версию? Конечно, я могу представить себе, как объяснить бы это Эллери Куин, но жизнь все же не детектив.

– Но это… это же безумие, Бен.

– Как и Хиросима.

– Перестань! – внезапно взорвалась она. – Перестань играться в эти игры! Тебе это не идет! Все это бабушкины сказки пополам с сумасшествием, а ты хочешь…

– Погоди, – сказал он. – Пойми, о чем я. Весь мир вот-вот готов взорваться, а ты не можешь поверить в каких-то вампиров.

– Но это в моем городе – упрямо сказала она. – Если здесь что-то случается, это реальность, а не философия.

– С этим я не могу согласиться, – сказал он, поправляя бинты. – Хотя твой бывший ухажер, наверное, думает иначе.

– Извини. Я совсем не думала, что Флойд способен на такое. Не могу понять.

– Где он сейчас?

– В вытрезвителе. Перкинс Гиллспай сказал маме, что отправит его в округ – к шерифу Маккаслину, – но сперва узнает, хочешь ли ты подавать на него в суд.

– А ты что думаешь?

– Ничего. Он меня больше не интересует.

– Я не буду этого делать. Только хочу поговорить с ним.

– О нас?

– О том, почему на нем было пальто, шляпа, темные очки… и еще резиновые перчатки.

– Что?

– Да-да, – сказал он, глядя на нее. – Солнце еще не зашло и светило на него. По-моему, ему это не нравилось.

Они молча смотрели друг на друга. Сказать было нечего.

5

Когда Нолли принес Флойду завтрак из кафе «Экселент», Флойд еще спал. Нолли показалось, что не стоит будить его только для того, чтобы он съел пару сваренных Полиной Диккенс яиц и пять-шесть кусочков ветчины, отнес все это обратно и остался выпить кофе. Полина готовила чудесный кофе – одно это говорило в ее пользу. Но когда он принес Флойду ленч, тот лежал в том же положении. Нолли слегка испугался, поставил поднос и постучал ложкой по прутьям решетки.

– Эй, Флойд! Обедать пора!

Флойд не шевелился, и Нолли достал из кармана ключ и отпер дверь, хотя и не без колебаний. В последней серии «Порохового дыма» один крутой парень также притворился спящим, чтобы сбежать из тюрьмы. Нолли не считал Флойда очень уж крутым, но этот Мейрс тоже казался не таким уж слабым.

Он еще немного постоял у двери, держа ложку в одной руке и ключ в другой, рослый парень в белой рубашке, всегда темной в подмышках от пота. Он играл в бейсбол, а по выходным ездил в Портленд в ночные бары – их список лежал у него в бумажнике рядом с лютеранским календариком. Он был общительным человеком, медленно реагирующим и медленно соображающим. В силу этих причин он стоял еще там несколько минут, стуча ложкой по прутьям и изо всех сил желая, чтобы Флойд пошевелился или сделал что-нибудь. Он уже хотел звать Перкинса, когда тот появился сам.

– Что ты тут делаешь, Нолли? Музыкой решил заняться?

Нолли покраснел:

– Флойд не шевелится, Перк. Я боюсь, что он… заболел.

– Ага, и ты думаешь, ему полегчает, если ты будешь колотить этой ложкой? – Перкинс толкнул дверь.

– Флойд! – Он потряс его за плечо. – Что с то…

Флойд свалился на пол, как мешок.

– Вот черт, – сказал Нолли. – Он же умер.

Но Перкинс не слышал. Он смотрел на застывшее лицо Флойда. До Нолли медленно доходил тот факт, что Перкинс испуган.

– В чем дело, Перк?

– Ничего, – сказал Перкинс. – Пошли-ка отсюда. Господи, только бы до него не дотрагиваться.

Нолли смотрел на труп Флойда с растущим ужасом.

– Пошли, – повторил Перкинс. – Надо вызвать доктора.

6

В середине дня Фрэнклин Боддин и Вирджил Рэтбун подъехали к деревянным воротам в конце Берн-роуд, в двух милях от кладбища Хармони-Хилл. Они сидели в «шевроле» Франклина 57-го года, который сошел с конвейера в первом году второго срока президентства Айка кремовым, но теперь был смешанного красно-дерьмового цвета. В кузове лежало то, что Фрэнклин называл ерундовиной. Они привозили на свалку полный кузов этой ерундовины каждый месяц, и большей частью она состояла из пустых бутылок из-под пива, вина и водки «Попов» и из пустых пивных жестянок.

– Закрыто, – сказал Фрэнклин Боддин, прочитав надпись на воротах. – Опять мы в жопе. – Он отшвырнул бутылку «Доусона», допив последний глоток, и вытер рот ладонью. – Сегодня что, суббота?

– Конечно, – ответил Вирджил Рэтбун, хотя он не знал, суббота сегодня или среда, и не знал даже, какой сейчас месяц – настолько он был пьян.

– Но ведь по субботам свалка не закрыта, – сказал Фрэнклин. Вместо одной таблички он видел три. Он прочитал еще раз. На всех трех одно и то же: «Закрыто». Ярко-красной краской, без сомнения, той самой, что стояла в банке за дверью у Дада Роджерса.

– Никогда ее по субботам не закрывали, – сказал Вирджил. Он попытался отхлебнуть из своей бутылки, но промахнулся и залил пивом левое плечо. – А, черт, опять пятно будет.

– Закрыто, – повторил Фрэнклин с растущим раздражением. – Этот сукин сын слишком много о себе воображает. Я ему покажу «закрыто». – И он нажал на газ. Пиво вылилось из бутылки, которую он зажал между ногами, и залило ему штаны.

– Давай, Фрэнклин! – завопил Вирджил, смачно рыгнув. Пикап боднул ворота, отбросив одну их створку на обочину, и устремился дальше, виляя из стороны в сторону. Чайки взмыли в воздух кричащей тучей.

В четверти мили за воротами Бернс-роуд (здесь называемая уже Дамп-роуд) выходила на обширную пустошь, где и располагалась свалка. Заросли ольхи и кленов расступались, открывая голую землю, которую периодически запахивали бульдозером, стоящим в сарае у Дада. За этой пустошью находился карьер, куда в будущем должна была переместиться свалка. Тряпки, железо, битое стекло и алюминий образовывали гигантские дюны.

– Чертов горбун, он что, всю неделю тут ничего не жег? – проворчал Фрэнклин. Он обеими ногам надавил на тормоз, и машина, завизжав, остановилась. – Напился, что ли?

– Я никогда не думал, что Дад пьет, – сказал Вирджил, выкидывая в окно опустевшую бутылку. Другую он пинком вышвырнул в дверь, но остатки пива успели залить ему ногу.

– Все горбуны пьют, – уверенно заявил Фрэнклин. Он потер окошко рукавом. – Пошли посмотрим, где он там.

Когда машина умолкла, воцарилась тишина. Кроме неумолчных криков чаек, не было слышно ни звука.

– Как тут тихо, – прошептал Вирджил.

Они вылезли и направились к борту. Открыв замки, они принялись выкидывать из кузова Ерундовину. Они давно привыкли к этой работе. Фрэнклин с Вирджилом относились к той части города, которую не показывают туристам – и потому, что город не любил вспоминать об их существовании, и потому, что им самим не было до города никакого дела. Если вы увидите на дороге пикап Фрэнклина, вы забудете о нем, как только он скроется за поворотом. Если вы проедете мимо их лачуги с тянущимся из трубы дымком, вы ее просто не заметите. Если вы встретите Вирджила в Камберленде с бутылкой благотворительной водки в кармане, вы равнодушно скажете «привет» и потом даже не вспомните об этом. Дерек Боддин, отец Ричи (свергнутого тирана начальной школы на Стэнли-стрит), был родным братом Фрэнклина, но он никогда не вспоминал об этом.

Когда кузов опустел, Фрэнклин выкинул из него последнюю банку – звяк! – и подтянул штаны.

– Пошли поищем Дада, – предложил он.

Они спрыгнули вниз и направились к лачуге Дада. Дверь была закрыта.

– Дад! – крикнул Фрэнклин. – Эй, Дад Роджерс! – Он пнул дверь так, что задрожало все строение. Замок внутри слетел с легким треском, и дверь отворилась. Внутри было пусто, только пахло чем-то приторным, что вызвало у них гримасу отвращения – хотя они-то в жизни нанюхались всякого. Фрэнклину этот запах напомнил соленые огурцы, пролежавшие несколько лет, с побелевшим пузырящимся рассолом.

– Вот сукин сын, – сказал Вирджил. – Хуже гангрены.

Но в хижине присутствовали признаки жизни. На крюке над койкой висела рубашка Дада, погнутый стул был отодвинут от стола, постель застелена по-армейски. Возле двери стояла банка краски со свежими потеками.

– Меня стошнит, если мы не уйдем, – прохрипел Вирджил. Его лицо начало зеленеть.

Фрэнклин, который чувствовал себя не лучше, попятился и закрыл дверь.

Они прошлись по свалке, где было пусто, как на лунной поверхности.

– Нет его, – сказал Фрэнклин. – Валяется пьяный где-нибудь в лесу.

– Фрэнк?

– Ну, чего еще?

– Дверь ведь заперта изнутри. Если его там нет, то кто же ее запер?

Пораженный, Фрэнклин повернулся и посмотрел на хижину. «Через окно», – хотел он сказать, но окно было всего-навсего прямоугольным отверстием, через которое Дад не смог бы протиснуться даже без горба.

– Брось, – сказал он с досадой. – Нет его, и ладно. Поехали отсюда.

Они влезли в пикап, и Фрэнклин почувствовал, как что-то пробивается сквозь опьянение – какое-то чувство жути, чувство, будто случилось что-то страшное. Будто свалка имела сердце, которое билось размеренно и неумолимо. Ему вдруг захотелось побыстрее уехать.

– Что-то крыс не видно, – сказал Вирджил.

Ни крыс, никого – только чайки. Фрэнклин попытался вспомнить, когда на свалке не было крыс. Он не помнил. И ему это тоже не понравилось.

– Может, он рассыпал отраву, а, Фрэнк?

– Поехали, черт с ним, – сказал Фрэнклин.