Текст книги "Жребий"

17

Мэтт задремал, когда вошли Джимми с Беном, но сразу же проснулся, сжав рукой крест, который он держал рядом.

Он ощупал взглядом Джимми, потом Бена… и застыл.

– Что случилось?

Джимми вкратце рассказал ему. Бен молчал.

– А ее тело?

– Мы с Каллагэном положили его лицом вниз в ящик в подвале – наверно, именно в нем Барлоу попал в город. Потом отнесли к реке и нагрузили ящик камнями. Мы были в машине Стрэйкера. Если кто-нибудь это видел, подумают на него.

– Правильно. А где Каллагэн? И мальчик?

– Пошли домой к Марку. Хотят все рассказать его родителям. Барлоу угрожал им особо.

– А они поверят?

– Если нет, Марк попросит отца позвонить тебе.

Мэтт кивнул. Он выглядел очень усталым.

– Бен, – сказал он, – садись ко мне.

Бен послушно подошел, лицо его ничего не выражало. Он сел, спрятав руки между коленями. Глаза его напоминали прожженные дыры.

– Тебе сейчас плохо, – сказал Мэтт, взяв руку Бена в свою. – Ничего. Время залечит. Главное – ты ее спас.

– Он играет с нами, – сказал Бен без выражения. – Он ловит нас поодиночке. Джимми, покажи ему письмо.

Джимми вручил Мэтту конверт. Мэтт достал письмо и внимательно прочитал его, едва не уткнувшись в бумагу носом. Губы его беззвучно шевелились. Положив листок, он сказал:

– Да. Это он. Он сильнее, чем я предполагал. И опаснее.

– Он оставил ее в насмешку, – сказал Бен все так же безучастно. – Сам он давно ушел. Бороться с ним – все равно что с ветром. Мы для него клопы. Маленькие клопы, ползающие и развлекающие его.

Джимми открыл рот, чтобы что-то сказать, но Мэтт перебил его.

– Это вовсе не так, – сказал он. – Если бы он мог забрать Сьюзен с собой, он бы забрал. У него не так много слуг, чтобы расходовать их ради шутки. Посмотри, Бен, сколько зла вам удалось ему причинить! Вы убили его приятеля Стрэйкера. Ему даже пришлось утолять им голод. Каково ему было очнуться от сна и обнаружить, что мальчик покончил с его самым верным помощником?

Он поднялся на кровати с некоторым усилием. Бен повернул голову, впервые выказав интерес с тех пор, как остальные вышли из дома и обнаружили его на заднем дворе.

– И это еще не главное, – продолжал Мэтт. – Вы выгнали его из дома, который он выбрал сам. Джимми сказал, что отец Каллагэн освятил подвал и запечатал облаткой все двери. Если он вернется туда, он умрет… и он это знает.

– Но он ушел, – сказал Бен. – Что это означает?

– Он ушел, – повторил Мэтт. – И где он будет спать теперь? В багажнике машины? В подвале какой-нибудь из своих жертв? Быть может, в развалинах старой церкви, сгоревшей в 51-м? Где бы это ни было, он не сможет там чувствовать себя в безопасности.

Бен ничего не ответил.

– Завтра вы начнете охоту, – сказал Мэтт, крепко сжав руку Бена. – Не только за Барлоу, но и за всей мелкой рыбешкой. Их голод не утолить ничем. Ночь принадлежит ему, но днем вы будете охотиться за ним, пока он не удерет или пока вы не найдете его и не вытащите на свет!

Голова Бена во время этой речи медленно поднималась. Лицо его приобрело осмысленное выражение. На губах появилась легкая усмешка.

– Да, верно. Но только сейчас, а не завтра. Прямо сейчас…

Рука Мэтта сжала его плечо с неожиданной силой.

– Не сейчас. Этой ночью мы будем вместе – ты, я, Джимми, отец Каллагэн, Марк и его родители. Он теперь знает… и боится. Только безумец или святой осмелится тронуть Барлоу ночью, когда он в силе. А мы – ни те, ни другие. – Он закрыл глаза и тихо проговорил: – Я начинаю узнавать его. Я лежал здесь и играл в Майкрофта Холмса, пытаясь представить себя на его месте. Он живет уже сотни лет, и он умен. Но он эгоцентрик, как видно из этого письма. Его «я» росло, как жемчужина, песчинка за песчинкой, пока не стало громадным, как мир. Он полон гордыни. Это можно использовать. И еще его жажда мести – ее нужно страшиться, но и на ней можно будет сыграть.

Мэтт открыл глаза и посмотрел на них. Он поднял крест.

– Это может остановить его, но не тех, кого он подчинил себе, вроде Флойда Тиббитса. Я думаю, этой ночью он попытается избавиться от кого-нибудь из нас… или от всех нас. – Он взглянул на Джимми. – Зря вы отпустили Марка и отца Каллагэна к родителям Марка. Они могли бы позвонить и отсюда. Теперь же мы разделены… и я особенно боюсь за мальчика. Джимми, позвони им… позвони прямо сейчас.

– Хорошо. – Он встал.

Мэтт посмотрел на Бена:

– Ты останешься с нами? Будешь драться?

– Да, – хрипло выговорил Бен. – Да.

Джимми вышел из комнаты, подошел к телефону и нашел в книге номер Петри. Он быстро набрал его и слушал с нарастающим ужасом короткие гудки, говорящие о неисправности связи.

– Он там, – сказал он.

Дежурная сестра повернулась на звук его голоса и испугалась, увидев его лицо.

18

Генри Петри был образованным человеком. Он окончил Северо-Восточный университет и имел докторскую степень по экономике. Он оставил престижную преподавательскую работу, чтобы занять пост в страховой компании, скорее из любопытства, чем из желания повысить свой доход. Ему хотелось проверить, как действуют в практических условиях его экономические теории. Действовали они неплохо. Будущим летом он надеялся на повышение, а к началу 80-х его целью было занять достаточно высокий пост в федеральной экономической структуре. Не от него сын унаследовал свою впечатлительность; логика Генри Петри была четкой и непоколебимой, и его мир по точности приближался к сложному механизму. На выборах 1972 года он голосовал за Никсона, хотя числился в демократических списках; не потому, что он считал Никсона самым честным – он не раз говаривал жене, что Ричард Никсон – старый бессовестный плут с ловкостью карманника, – но потому, что его противником был чокнутый мечтатель, который в два счета развалил бы экономику Штатов. Контркультуру конца шестидесятых он воспринимал со спокойной терпимостью, рожденной убеждением, что она тихо скончается из-за отсутствия финансовой базы. Его любовь к жене и сыну была не очень пылкой – вряд ли он стал бы писать стихи, но твердой и постоянной. Он был всегда уверен в себе и в естественных законах физики, математики, экономики и (с некоторым допущением) социологии.

Он выслушал рассказ своего сына и священника, попивая кофе и прерывая их вопросами в тех местах, где рассказ становился сбивчивым или нечетким. Казалось, его спокойствие увеличивалось по мере того, как возрастали невероятность повествования и волнение его жены Джун. Когда они закончили, было уже пять минут седьмого. Генри Петри подвел итог в четырех четко выговоренных им слогах:

– Не-воз-мож-но.

Марк вздохнул, посмотрел на Каллагэна и сказал:

– Я же говорил. – Он действительно говорил об этом, пока они ехали сюда на машине священника.

– Генри, не думаете же вы, что мы…

– Минутку.

Прикосновение его руки мгновенно успокоило миссис Петри. Она опустилась на стул и взяла Марка за руку, непроизвольно пытаясь оттянуть его от отца Каллагэна.

Генри Петри посмотрел на отца Каллагэна.

– Давайте попробуем обсудить все это, как два взрослых, разумных человека.

– Это может показаться невероятным, – сказал отец Каллагэн с мягкостью, – но это так. Мы пришли сюда специально из-за того, что Барлоу угрожал вам и вашей жене.

– Так вы действительно проткнули ту девушку колом?

– Не я. Мистер Мейрс.

– Тело все еще там?

– Они сбросили его в реку.

– Если это правда, – сказал Петри, – то вы втянули моего сына в преступление. Вы понимаете это?

– Да. Это было необходимо, мистер Петри. Если вы просто позвоните в больницу Мэтту Берку…

– О, я надеюсь, что разум еще вернется к вам, – сказал Петри, все еще улыбаясь натужной, как бы приклеенной улыбкой. – Можете показать мне письмо этого Барлоу?

Каллагэн выругался про себя:

– Оно у доктора Коди. Нам уже пора ехать в больницу. Если вы поговорите…

Петри покачал головой:

– Пока я говорю с вами. По-моему, с вашим рассудком что-то не в порядке. А доктор Коди – наш семейный врач, мы его любим. Да и Мэттью Берк кажется мне достаточно разумным человеком, по крайней мере он был им.

– Ну, так что же?

– Отец Каллагэн, подождите. Если дюжина свидетелей станут уверять вас, что громадная божья коровка прополз ла средь бела дня по городскому парку, распевая «Свит Аделин», вы поверите в это?

– Если эти свидетели заслуживают доверия и если я буду уверен, что они не шутят, то я, пожалуй, буду готов этому поверить.

Все еще улыбаясь, Петри сказал:

– Вот в этом мы и расходимся.

– Ваш ум скован, – заметил отец Каллагэн.

– Нет. Просто он здоров.

– Вы чего-то недопонимаете. Разве в вашей компании принимают решения на основе внутреннего убеждения, а не внешних фактов? Это же нелогично, Петри!

Петри перестал смеяться и встал.

– То, что вы рассказали, просто ужасно. Вы втянули моего сына во что-то нехорошее и, возможно, опасное. Ваше счастье, если вы избежите ответственности за это. Я позвоню вашим друзьям и побеседую с ними, а потом уж мы решим, стоит ли ехать в больницу к мистеру Берку и обсуждать этот вопрос дальше.

– Я рад, что вы столь принципиальны, – сказал отец Каллагэн сухо.

Петри вошел в комнату и набрал номер. Гудков не было; на другом конце провода повисло молчание. Слегка удивленный, он нажал на рычаг. Никаких результатов. Он положил трубку и вернулся на кухню.

– Телефон, похоже, испортился, – сказал он.

Внезапно он уловил, как его сын и священник обменялись испуганными взглядами, и сам испугался.

– Знаете ли, – начал он с излишней эмоциональностью, – телефонной станции Джерусалемс-Лота вовсе не нужны вампиры, чтобы выйти из строя.

Тут погас свет.

19

Джимми почти бегом вернулся в палату Мэтта.

– Телефон в доме Петри не отвечает. По-моему, он там. О Господи, как глупо…

Бен подскочил на кровати. Лицо Мэтта окаменело.

– Вы видите, как он действует? – пробормотал он. – Как нагло? Если бы сейчас был день, мы смогли бы… но мы не можем. Уже все.

– Нужно поехать туда, – сказал Джимми.

– Нет! Ни в коем случае! Если вы дорожите своими жизнями… и моей.

– Но там…

– Им уже не помочь! Что бы ни случилось, вам нельзя сейчас ехать туда!

Они в бездействии стояли возле двери.

Мэтт привстал, собрался с силами и мягко, но настойчиво принялся их убеждать:

– Его «я» велико, и гордость безмерна. Это можно использовать. Но его ум тоже очень велик, и мы должны это учитывать. В письме он упоминает о шахматах, и я не сомневаюсь, что он превосходный игрок. Вы что, не понимаете, что он не мог заняться этим домом, не испортив предварительно телефон? Он сделал это, чтобы оставить нас в неведении. Он нас боится и понимает, что нас легче одолеть по очереди. Вы забыли это, и вот – первый провал. Если вы сейчас пойдете туда, то мы еще больше раздробим свои силы. Я один и прикован к постели; со мной он сладит легко, несмотря на все эти кресты и молитвы. Он может послать сюда одного из своих слуг с ножом или револьвером. Из тех, кто еще не сделался вампиром. И останетесь только вы с Беном, в ночи и в его власти. И весь Салемс-Лот будет его. Вы этого хотите?

Бен отреагировал первым.

– Нет, – сказал он.

– Я говорю это не из страха смерти, Бен. Поверь в это. И даже не из страха за вас. Я боюсь за город. Не важно, что уже случилось, но должен остаться кто-то, способный остановить это завтра.

– Да. И ему не поймать меня, пока я не отомщу за Сьюзен.

Воцарилось молчание. Его прервал Джимми Коди.

– Они еще могут спастись, – сказал он медленно. – Я думаю, он недооценивает Каллагэна и наверняка недооценивает Марка. Этот мальчишка чертовски хорошо соображает.

– Что ж, будем надеяться, – сказал Мэтт и закрыл глаза.

Они стали ждать.

20

Отец Дональд Каллагэн стоял посреди кухни Петри, высоко подняв крест своей матери. На другой стороне, возле раковины, стоял Барлоу, который одной рукой завернул руки Марка за спину, а другой сдавил ему шею. На полу, среди осколков стекла, лежали Генри и Джун Петри.

Каллагэн был изумлен. Все случилось с такой быстротой, что он не успел даже заметить. Только что он разумно (хотя и без толку) беседовал с Петри в ярком электрическом свете. Его еще раздражало упорное нежелание отца Марка поверить ему.

Он пытался понять, что же произошло потом.

Петри вернулся и сказал, что телефон не работает. Чуть позже погас свет. Джун Петри закричала. Упал стул. Какое-то время они бестолково блуждали в темноте, окликая друг друга. Затем разлетелось окошко над раковиной, засыпав линолеум осколками. Все это случилось за тридцать секунд, не больше.

Потом в кухню ворвалась какая-то тень, и Каллагэн стряхнул с себя оцепенение. Он сдернул с шеи крест, поднял его, и кухня тут же озарилась слабым призрачным светом.

Он увидел, как Марк пытается вытолкнуть свою мать в кухонную дверь. Генри Петри стоял рядом с внезапно отвисшей челюстью, бесконечно удивленный полной нелогичностью происходящего. А над ними нависало бледное, ухмыляющееся лицо, как на картинах Гойи, скалящее острые клыки. Красные глаза его пылали, как адские топки. Пальцы Барлоу вытянулись (Каллагэн удивился их длине и тонкости, как у пианиста), и тут он схватил одной рукой голову Генри Петри, а другой – голову Джун и столкнул их с жутким, костяным треском. Они упали, как камни; Барлоу осуществил свою первую угрозу.

Марк пронзительно закричал и, не раздумывая, бросился на Барлоу.

– А вот и ты! – возгласил Барлоу своим звучным голосом. Марк подскочил к нему и моментально был схвачен.

Каллагэн двинулся вперед, подняв крест.

Триумфальная усмешка Барлоу мгновенно преобразилась в гримасу. Он отскочил к раковине, держа перед собой мальчика. Под их ногами звенело разбитое стекло.

– Именем Господа, – начал Каллагэн.

При упоминании Бога Барлоу пронзительно завизжал, будто его ущипнули, его рот раскрылся в отвратительной гримасе. На шее у него выступили жилы.

– Не подходи! – крикнул он. – Не подходи, шаман! Или я перегрызу ему горло!

Когда он это говорил, его верхняя губа поползла вверх, обнажая клыки, и голова стала опускаться, остановившись в нескольких дюймах от шеи Марка.

Каллагэн остановился.

– Теперь отойди, – сказал Барлоу, опять усмехаясь. – Ты на своей стороне, я на своей – идет?

Каллагэн медленно отошел, все еще держа крест перед собой на уровне глаз. Крест, казалось, налился тяжестью и давил на его руку так, что она оцепенела.

Они смотрели друг на друга.

– Вот мы и вместе! – сказал Барлоу с усмешкой. Лицо его было волевым, умным, даже привлекательным – в этом слабом свете оно казалось почти женоподобным. Где он видел похожее лицо? Когда он вспомнил, его внезапно пронизал ужас. Это было лицо мистера Флипа, его детского страха, который прятался в стенном шкафу. Ему не позволяли оставлять на ночь свет – отец с матерью считали, что детские страхи нужно встречать лицом к лицу, – и каждую ночь, когда закрывалась дверь и шаги матери стихали, дверца шкафа тихонько открывалась, и ему мерещилось (или он видел?) белое лицо и горящие глаза мистера Флипа. И вот он опять пришел, с его бледным лицом, горящими глазами и красными, чувственными губами.

– Ну и что дальше? – спросил Каллагэн не своим голосом. Он глядел на неправдоподобно длинные пальцы Барлоу, сжимающие горло мальчика. Они были покрыты маленькими синеватыми пятнышками.

– Это зависит от тебя. Что ты дашь мне за этого гаденыша? – Внезапно он вывернул запястья Марка, пытаясь заставить его закричать, но мальчик молчал.

– Ты у меня будешь кричать, – прошипел Барлоу. Его губы искривились от ненависти. – Будешь кричать, пока не лопнешь.

– Прекрати! – крикнул Каллагэн.

– Думаешь? – Ненависть ушла с его лица. Опять вернулась мрачная усмешка. – Думаешь, стоит отпустить его… до следующей ночи?

– Да!

Мягко, чуть не вкрадчиво, Барлоу сказал:

– Тогда убери свой крест и побеседуем честно – белое против черного, моя вера против твоей.

– Ладно, – отозвался Каллагэн, но уже менее уверенно.

– Так давай! – Губы Барлоу капризно скривились, высокий лоб блестел в призрачном свете.

– И я поверю, что ты его отпустишь? Скорее я могу посадить за пазуху гремучую змею и поверить, что она меня не укусит!

– Я сказал… смотри! – И Барлоу оттолкнул Марка и поднял обе руки вверх.

Марк какое-то время стоял в оцепенении, потом, не оглядываясь, кинулся к своим родителям.

– Беги, Марк! – крикнул Каллагэн. – Беги!

Марк посмотрел на него расширенными, остановившимися глазами.

– Они ведь мертвые…

– Беги!!

Марк медленно встал. Потом повернулся и посмотрел на Барлоу.

– Скоро, братишка, – промурлыкал Барлоу. – Скоро мы с тобой снова встретимся, и я…

Тут Марк плюнул ему в лицо.

Барлоу прервался. Лицо его потемнело от приступа гнева, сменившего прежнюю наигранную снисходительность. В какой-то момент Каллагэн уловил в глубине его глаз безумие.

– Ты на меня плюнул, – прошипел Барлоу. Он весь дрожал от гнева. Неверной походкой, как слепой, он сделал шаг в сторону мальчика.

– Вернись! – закричал Каллагэн, протягивая к нему крест.

Барлоу застонал и закрыл лицо руками. Крест светился неестественным, мерцающим светом, и Каллагэн едва не выронил его.

– Я убью тебя, – сказал Марк и выбежал за дверь.

Барлоу, казалось, вырос. Волосы его, зачесанные назад по европейской моде, были словно приклеены к черепу. На нем был темный костюм и галстук винного оттенка, безукоризненно завязанный. Теперь его глаза, запавшие в глазницы, блестели, как тусклый янтарь.

– Теперь твоя часть уговора, шаман.

– Я священник! – крикнул Каллагэн.

Барлоу криво усмехнулся.

– Священник, – повторил он, и это слово выскользнуло из его губ, как дохлая рыба.

Каллагэн застыл в нерешительности. Зачем класть крест? Выгнать его на улицу, а завтра…

Но какая-то глубинная часть его души противилась. Осмелиться нарушить обещание… Если он не положит крест, это будет разрешением… разрешением… кому? Если бы все не случилось так быстро, если бы у него было время подумать.

Сияние креста померкло.

Он смотрел на это расширенными глазами. Ужас сковал его, и он поднял голову и уставился на Барлоу. Тот шел к нему через кухню, и его улыбка стала широкой, почти чувственной.

– Стой, – хрипло сказал Каллагэн, отступив на шаг. – Велю тебе именем Господа!

Барлоу рассмеялся.

Крест теперь светился лишь чуть-чуть, по краям. Лицо вампира опять скрыла тень, собрав его черты в странные, варварские углы и линии.

Каллагэн отступил еще и наткнулся на кухонный стол.

– Дальше некуда, – промурлыкал Барлоу. Глаза его загорелись торжеством. – Печально наблюдать крушение веры. Ну что ж…

Крест в руке Каллагэна дрогнул и потух окончательно. Теперь это был всего-навсего кусок гипса, купленный его матерью в дублинской сувенирной лавчонке. Сила его, способная сокрушать стены и давившая его руку непосильным грузом, исчезла.

Барлоу выступил из темноты и вырвал у него бесполезный крест. Каллагэн жалобно вскрикнул, как тот ребенок много лет назад, которого каждую ночь оставляли наедине с мистером Флипом. Следующие звуки преследовали его до конца жизни: два сухих щелчка, когда Барлоу обломал кончики креста, и стук, когда он швырнул обломки на пол.

– Будь ты проклят! – крикнул Каллагэн.

– С этой мелодрамой ты опоздал, – сказал Барлоу из темноты. В голосе его слышалось сожаление. – Ты что, забыл доктрины собственной церкви? Крест, хлеб и вино, исповедь – только символы. Без веры крест – простое дерево, хлеб – испеченное зерно, а вино – сок винограда. Если бы ты положил этот крест, ты скорее мог бы одолеть меня. Но я давно уже не встречал противника, равного мне. Эх ты, лжепророк! Мальчишка стоит десятка таких, как ты!

Внезапно необычайно длинные руки, протянувшиеся из темноты, схватили Каллагэна за плечи.

– Теперь ты не захочешь моей смерти, правда? У Бессмертных нет памяти; только голод и преданность хозяину. Я могу еще извлечь из тебя пользу. Положим, натравить тебя на твоих друзей. Но нужно ли это? Я думаю, без тебя они ничего не значат. Да и мальчишка им все расскажет. Я придумаю для тебя шутку получше, лжепророк.

Он вспомнил слова Мэтта: «Есть вещи хуже смерти».

Он попытался вырваться, но руки держали крепко. Потом одна разжалась. Послышалось шуршание одежды, следом режущий звук. Руки ухватились за его шею.

– Давай, лжепророк. Переходи в истинную веру. Прими мое причастие.

Ужасная догадка поразила Каллагэна.

– Нет! Не надо… нет…

Но руки были неумолимы. Его голова клонилась все ниже.

– Давай, священник, – прошептал Барлоу.

Рот Каллагэна оказался прижатым к холодному горлу вампира, к тому месту, где пульсировала вена. Бесконечно долгое время он сдерживал дыхание, бешено мотая головой, размазывая хлещущую из вены кровь по лицу.

Наконец он стал пить.