Текст книги "Жребий"

2

– Пошли, – сказал он. – Посмотрим.

Он крепко сжал кол и в последний раз обернулся к окну.

Она медленно направилась к выходу. Он пошел следом. У самой двери стоял небольшой столик с лежащей на нем книгой. Марк взял ее.

– Эй, – сказал он. – Ты знаешь латынь?

– В школе немного учила.

– Что это значит? – Он указал на название.

Она, наморщив лоб, прочла вслух. Потом призналась:

– Не знаю.

Он наугад открыл книгу и вздрогнул. На картинке обнаженный человек протягивал кому-то невидимому труп ребенка. Он поскорей закрыл книгу, и они пошли в направлении кухни. Тени здесь были гуще. Солнце почти не освещало эту сторону дома.

– Чуешь запах? – спросил он.

– Да.

– Здесь еще сильнее, правда?

– Ага.

Он вспомнил их старый дом, где мать держала в погребе банки с помидорами. Как-то три банки протухли, и запах был похожим на этот.

– Господи, как я боюсь, – прошептала Сьюзен.

Он протянул руку, и она крепко сжала ее.

Линолеум на кухне потрескался, а напротив древней фарфоровой плиты почернел. Посередине стоял старый стол, на котором они увидели желтую тарелку с остатками гамбургера, вилку и нож.

Дверь в подвал была чуть-чуть приоткрыта.

– Нам туда, – сказал он.

– О, – слабо отозвалась она.

Дверь стояла перед ними, и за ней было совсем темно. Казалось, язык темноты облизывает порог кухни, дожидаясь ночи, чтобы утолить свой вечный голод. Она стояла рядом с Марком, глядя в эту темноту, не в силах пошевелиться.

Потом он потянул дверь на себя, и она открылась. Сьюзен заметила, как у него дрожит челюсть.

– Я думаю… – начал он, и тут она услышала что-то позади себя и обернулась, почувствовав внезапно, что уже поздно. Там стоял Стрэйкер. Ухмыляющийся.

Марк тоже повернулся, увидел и попытался бежать. Кулак Стрэйкера врезался ему в подбородок, и все померкло.

3

Когда Марк пришел в себя, его несли по какой-то лестнице, но не в подвал – не было ощущения зажато сти, и воздух казался чуть посвежее. Он поводил глазами, но его голова была почти прижата к плечу безжалостной хваткой. Лестница привела на второй этаж. Теперь он это понял. Солнце еще не зашло. Слабая надежда.

Внезапно руки, державшие его, разжались, и он тяжело упал на пол, ударившись головой.

– Ты думал, я не знаю, что кто-то играет тут в прятки, а? – осведомился Стрэйкер. С пола он казался великаном. Лысая голова блестела в полумраке. С растущим ужасом Марк заметил, что на плече у него висит моток веревки.

Он схватился за карман, где лежал пистолет.

Стрэйкер откинул назад голову и рассмеялся.

– Я забрал у тебя пистолет, мой мальчик. Дети не должны играть с оружием, которого не знают… и тем более водить юных леди в дома, куда их никто не приглашал.

– Что вы сделали со Сьюзен Нортон?

Стрэйкер улыбнулся:

– Я отвел ее туда, куда она так хотела попасть, мой друг. В подвал. Попозже, когда зайдет солнце, она встретится с тем, с кем хотела. Ты его тоже увидишь; может быть, сегодня, может быть, завтра вечером. Конечно, он может отдать тебя этой девушке, но я все же думаю, что он захочет лично насладиться общением с тобой. Девушка займется своими собственными друзьями, не менее назойливыми, чем ты.

Марк попытался пнуть Стрэйкера в промежность, но тот отпрыгнул с легкостью танцора. Одновременно он выбросил вперед собственную ногу, ударив Марка под коленки.

Марк больно прикусил губу, падая на пол.

– Вставай, мой мальчик, на ноги.

– Я… я не могу.

– Тогда ползи, – сочувственно посоветовал Стрэйкер. Он снова пнул Марка, на этот раз в бедро. Боль пронзила все тело, но Марк только стиснул зубы. Он встал на колени, потом на ноги.

Они прошли через холл к дальней двери. Боль в ногах перешла в нытье.

– Что вы собираетесь со мной сделать?

– Подвесить, как индейку, мой друг. Когда мой хозяин захочет увидеть тебя, ты освободишься.

– Как другие?

Стрэйкер только усмехнулся.

Когда Марк вошел в комнату, где когда-то повесился Хьюберт Марстен, в его мозгу начало происходить что-то странное. Страх не исчез, но он перестал сковывать его мысли, которые замелькали с поразительной скоростью, выраженные не словами, а образами. Он чувствовал себя, как электрическая лампочка, получившая подпитку током неизвестно откуда.

Сама комната оказалась довольно прозаической. Разорванные обои свисали со стен, обнажая белую штукатурку, в которой зияли многочисленные прорехи. Пол был покрыт слоем пыли и штукатурки, но на нем виднелся всего один след, как будто кто-то когда-то зашел сюда, посмотрел и тут же вышел. В комнате также виднелись стопки старых журналов, железная сетка от кровати и оловянная миска на каминной доске. Окно закрыто ставнями, но через проломы в них проникал свет, Марк предположил, что до захода солнца еще по меньшей мере час.

Меньше чем за пять секунд он вошел в комнату, заметил все эти вещи и встал посередине, где ему велел Стрэйкер. За этот короткий период он продумал три варианта развития событий и три возможных выхода из них.

В первом он может внезапно подбежать к окну и попытаться пробиться сквозь стекло и ставни, как герой вестерна, чтобы упасть на то неизвестное, что находится внизу. В уме он уже представил, как падает на кучу ржавых железяк и дергается последние секунды жизни на их остриях, как червяк на крючке. Еще он видел, как ударяется о ставни, но те выдерживают, и Стрэйкер тащит его назад, исцарапанного, в порванной одежде.

В другом случае Стрэйкер свяжет его и уйдет. Он видел, как лежит на полу, наблюдая за меркнущим светом, отчаянно бьется и, наконец, слышит на лестнице шаги того, кто в миллион раз хуже, чем Стрэйкер.

В третьем случае он мог испробовать штуку, про которую читал летом в книжке про Гудини. Это был знаменитый фокусник, который освобождался из тюремных камер, банковских сейфов и железных сундуков, брошенных в реку. И там он вычитал, что Гудини задерживал дыхание и напрягал руки, когда его связывали. Если мускулы большие, то, когда их потом расслабишь, остается довольно много места. Главное здесь – не паниковать и, когда представится случай, спокойно подумать о своем спасении. Потом прошибет пот, и это тоже хорошо. Скользкому телу легче освободиться.

– Повернись-ка, – сказал Стрэйкер. – Я тебя свяжу. Когда буду связывать, не шевелись. Если пошевелишься, я сделаю так, – он ткнул в сторону Марка большим пальцем, как голосующий на дороге, – и выдавлю тебе глаз. Понял?

Марк кивнул. Он сделал глубокий вдох и напряг все мускулы.

Стрэйкер накинул веревку на одну из балок.

– Ложись, – приказал он.

Марк подчинился.

Он связал руки Марка за спиной, сделал петлю и накинул ее на шею.

– Ты будешь висеть там же, где висел друг и помощник моего хозяина, мой мальчик. Гордись этим!

Стрэйкер улыбнулся и протянул веревку через промежность Марка. Тот застонал.

– Яйца болят? Ничего, это пройдет. Тебе ведь предстоит аскетическая жизнь, мой мальчик – долгая-долгая жизнь.

Он обмотал веревкой колени и еще раз руки. Дышать стало труднее, но Марк не выпускал воздух.

– Держись, мой мальчик, – удовлетворенно отметил Стрэйкер. – Твоя кожа вся в пупырышках. Она белая, но скоро будет еще белее. Но не бойся так. Мой хозяин добр. Его многие любят, в том числе и в вашем городе. Только маленький укол, как у доктора, – и потом сладость. И ты опять станешь свободен. Увидишь папу с мамой. Но только когда они уснут.

Он встал и осмотрел дело своих рук.

– А сейчас я тебя ненадолго оставлю. Нужно позаботиться о твоей подружке. Когда мы снова увидимся, надеюсь, мы станем друзьями.

Он вышел, захлопнув дверь. В замке скрипнул ключ. Едва его шаги затихли, Марк выдохнул и с облегчением расслабил мускулы.

Веревки немного ослабли. Чуть-чуть.

Некоторое время он не двигался, собираясь с мыслями. Мозг его все еще работал со сверхъестественной скоростью. Из своего положения он мог видеть только пыльный пол и ржавую кроватную сетку. И еще кусок стены с отвалившимися обоями. Он сосредоточил внимание на одной точке стены и, глядя туда, вспомнил еще одно место в книге про Гудини. Там говорилось, что главное – это владеть собой. Не допускать страха или паники.

Он смотрел на стену, а время шло.

Стена была белой и выщербленной, как ветхий киноэкран. Он подумал, как он выглядит со стороны, – маленький мальчик в синей рубашке и джинсах, лежащий на боку. Руки связаны за спиной, а на шее затянут узел, и каждое движение лишь затянет его еще крепче, пока мозг не застелет темная пелена.

Марк смотрел на стену.

Тени там медленно двигались, хотя он лежал неподвижно. Марк видел каждую черточку. Достиг уровня концентрации индийских йогов и медиумов на спиритических сеансах; уже не думал ни о Стрэйкере, ни о гаснущем свете. Только о том, как освободиться.

Он смотрел на стену.

Наконец Марк начал потихоньку шевелить кистями. На пределе он мог соединить большие пальцы. Спешить не стоит. Когда выступил пот, движения стали легче. Теперь уже его ладони касались друг друга. Узлы, держащие их, еще немного ослабли.

Чуть погодя Марк попробовал соединить пальцы. Лицо его выражало предельную сосредоточенность.

Прошло пять минут. Скользкие от пота руки двигались легче. Концентрация дала ему еще одно преимущество йогов – контроль над нервной системой. Поэтому из его пор выделялось больше пота, чем это могло бы быть при его медленных движениях. Руки стали мокрыми. Капли пота стекали со лба, падая в пыль темными пятнами.

Он начал двигать руками вверх-вниз, приводя в движение бицепсы. Теперь узел на одной руке ослаб настолько, что сполз на середину большого пальца. Мгновенная радость вспыхнула в нем; Марк остановился, подождал, пока она утихнет, и начал снова. Вверх-вниз. Вверх-вниз. И вдруг, неожиданно, он почувствовал, что правая рука свободна.

Марк повернул голову и посмотрел туда, не веря. Убедившись, что это так, он потянул петлю на левой руке. Та соскользнула.

Он протянул руки вперед, положил их на пол и на секунду закрыл глаза. Фокус Гудини подействовал.

Помогая левой рукой, он принялся распутывать правой узел на шее. Потом понял, что еще рано, и поспешил вытащить веревку из промежности, где уже чувствовалась ноющая боль.

Потом взялся за узел. Веревка медленно ослабевала и наконец отпустила шею, оставив на ней красные полосы, напоминающие татуировку. Он вытащил голову из петли, чувствуя, как перед глазами расцветают черные цветы.

Он сел и помотал головой, тяжело дыша и держась руками за низ живота. Его тошнило.

Когда боль немного утихла, он взглянул в окно. Свет, пробивающийся сквозь ставни, был теперь оттенка охры. Скоро закат. А дверь заперта.

Марк сдернул веревку с балки и начал развязывать узлы на ногах. Те оказались чертовски крепкими, и его концентрация стала постепенно проходить.

Он освободил бедра, колени и, наконец, лодыжки. Встал, шатаясь, скинул безвредную теперь веревку и огляделся.

Шаги на лестнице.

Он в панике оглядел комнату. Две связки журналов. Оловянная миска. Железная сетка от кровати.

В отчаянии он подскочил к ней и ухватился за край. И тут какие-то неведомые боги, видя, сколько он сделал для своего спасения, сжалились над ним.

Когда шаги замерли перед дверью, он нащупал стальную ножку и одним ударом вырвал ее из пазов.

4

Дверь открылась. Марк стоял за ней, подняв ножку над головой, как игрушечный индеец – томагавк.

– Мой мальчик, я пришел те…

Он увидел пустые витки веревки и застыл в удивлении.

Для Марка эти секунды прошли невероятно медленно, как футбольный маневр при повторном показе. Он обеими руками опустил ножку на голову Стрэйкера, не изо всех сил – он берег их для дальнейших действий. Удар пришелся прямо в середину лысого черепа. Глаза Стрэйкера, раскрытые в удивлении, сомкнулись от внезапной боли. Из раны неожиданно обильно хлынула кровь.

Стрэйкер пошатнулся и неуклюже шагнул в комнату. Лицо искривилось в ужасной гримасе. Тут Марк ударил вновь. На этот раз удар пришелся по лбу, и брызнула еще одна струя крови.

Стрэйкер рухнул на пол, закатив глаза, как тряпичная кукла.

Марк уставился на него. Конец ножки был в крови, более темной, чем в фильмах, которые он видел. К горлу подкатила тошнота – от вида ножки, а вовсе не при взгляде на тело Стрэйкера.

«Я его убил, – только и подумал он. – Хорошо».

Рука Стрэйкера пошевелилась.

Марк отшатнулся. Рука конвульсивно сжалась, и Стрэйкер уставился на него своими холодными глазами сквозь застывшую кровавую маску. Со стоном омерзения Марк принялся молотить дергающуюся руку ножкой, как молотком. Жуткий треск ломающихся пальцев. Наконец рука бессильно застыла, и он, пятясь, вышел через дверь в холл.

Голова Стрэйкера лежала неподвижно, но рука еще шевелилась с поразительной живучестью, словно челюсть пса, ловящего во сне кошку.

Ножка выпала из его онемевших пальцев, и он продолжал пятиться. Страх вновь охватил его, и он повернулся и стал спускаться по ступенькам, держась за покосившиеся перила.

Внизу было темно.

Он вошел в кухню, крадучись, как лунатик. Заходящее солнце рассыпалось калейдоскопом золота и пурпура. За шестнадцать миль отсюда Бен Мейрс в похоронном бюро смотрел на часы, стрелка которых колебалась между 7.01 и 7.02.

Марк не знал об этом, но знал, что приходит время вампиров. Спускаться сейчас в подвал за Сьюзен значило пополнить ряды Бессмертных.

Но он подошел к двери и сделал три шага вниз, прежде чем страх сковал его почти ощутимой преградой. Он плакал, и все его тело тряслось мелкой дрожью.

– Сьюзен! – закричал он. – Беги!

– М-Марк? – Ее слабый голос. – Я ничего не вижу. Тут темно…

Потом внезапный гулкий звук, как холостой выстрел, и следом – довольное, жуткое хихиканье.

Сьюзен закричала… звук, перешедший в сдавленный стон и затем в тишину.

И после – дружелюбный голос, удивительно похожий на голос его отца:

– Иди ко мне, мой мальчик. Я тебя жду.

Сила, заключенная в этом голосе, была столь велика, что он почувствовал, что ноги сами влекут его вниз. Он сделал шаг, прежде чем смог опомниться.

– Ну, иди же, – сказал голос, теперь уже ближе. За дружелюбием проступила сила приказа.

– Я знаю тебя! Ты Барлоу! – выкрикнул Марк в темноту.

И побежал.

Когда он достиг входной двери, страх настолько овладел всем его существом, что, если бы дверь оказалась запертой, он пробил бы в ней дыру, как вырезанный на бумаге силуэт.

Он выбежал из дома (совсем как когда-то маленький Бен Мейрс) и помчался по Брукс-роуд в направлении города и весьма сомнительного спасения. Разве после всего вампир не погонится за ним?

Свернув с дороги, он пробежал через лес, пересек Таггарт-Стрим, пробрался через валежник на другой стороне и ворвался на свой собственный двор.

Он вошел через дверь кухни и заглянул в комнату, где сидела его мать с ясно читающимся на лице беспокойством, держа в руке телефонную трубку.

Она увидела его, и по лицу прошла волна облегчения.

– …да, вот он…

Положив трубку на рычаг, она повернулась к нему заплаканным лицом.

– О, Марк… Где ты был?

– Он дома? – спросил отец из кабинета. Лицо его, хоть и невидимое, явственно нахмурилось.

– Где ты был? – Она тряхнула его за плечи.

– А, – сказал он заплетающимся языком. – Упал, когда спешил домой.

Она не смогла ничего сказать. Особенность детства в том, что фантазия и реальность в нем не имеют четкой границы. Умный ребенок знает это и использует в нужных обстоятельствах.

– Я не знал, сколько времени, – добавил он.

Тут вышел отец.

5

Ночь перед рассветом.

Царапанье в окно.

Он мгновенно проснулся, не тратя времени на воспоминание. Сон и явь были поразительно похожи.

За стеклом в темноте – бледное лицо Сьюзен.

– Марк… впусти меня.

Он встал. Пол под босыми ногами был холодным. Он дрожал.

– Уходи, – сказал он. Он видел, что на ней надеты та же блузка, те же тапочки. «Интересно, волнуются ли ее родители? – подумал он. – Позвонили ли они в поли цию?»

– Это не так уж плохо, Марк, – сказала она, и глаза ее мерцали, как тусклый обсидиан. Она улыбнулась, обнажая острые, блестящие зубы. – Это прекрасно. Впу сти, и я тебе покажу. Я тебя поцелую, Марк, как твоя мама никогда не целовала.

– Уходи, – повторил он.

– Рано или поздно один из нас поймает тебя, – сказала она. – Нас все больше. Впусти, Марк. Я… я проголодалась. – Она попыталась улыбнуться, но улыбка превратилась в кошмарную гримасу, заставившую его содрогнуться.

Он поднял крест и прижал его к стеклу.

Она зашипела и отпрянула. Какое-то время ее силуэт еще висел в воздухе, туманясь и угасая, потом исчез. Но перед этим он успел увидеть (или ему показалось) выражение боли и страдания на ее лице.

Все опять стихло.

«Нас все больше».

Он подумал о родителях, которые мирно спали.

Кто-то знает об этом, говорила она… или подозревает.

Кто?

Писатель, конечно. Мейрс. Тот, что живет у Евы. Писатели много знают. Он найдет его. Прежде, чем она…

Он замер.

«Если она его уже не нашла».

Глава тринадцатая
Отец Каллагэн

1

Тем же воскресным вечером отец Каллагэн нерешительно зашел в больничную палату Мэтта Берка. Стол и сама кровать были завалены книгами; некоторые из них запылились и пожелтели. Мэтт позвонил Лоретте Стэрчер и, хотя библиотека по воскресеньям была действительно закрыта, для него она сделала исключение. Она появилась у него во главе процессии трех санитаров, нагруженных книгами, но ушла недовольной, поскольку он отказался ответить на вопрос о причинах столь странного интереса.

Отец Каллагэн с любопытством разглядывал учителя. Он выглядел больным, но не таким слабым и угнетенным, как большинство людей в подобной ситуации. Каллагэн знал, что обычно первой реакцией на рак, сердечный приступ или утрату какого-нибудь важного органа бывает обида и разочарование. Люди удивляются, обнаружив, что такой казавшийся близким друг, как собственное тело, отказывается им помогать. Логическое следствие – не заботиться больше о таком вероломном друге. Люди отказываются говорить с ним, выслушивать его просьбы и следовать его рекомендациям. Наконец приходит ужасная в своей простоте мысль, что тело, быть может, вовсе не друг, а коварный враг, агент какой-то внешней силы, желающей вашего уничтожения.

Однажды, порядком выпив, Каллагэн даже засел за статью на эту тему для «Католического журнала». Он проиллюстрировал ее замечательным рисунком, где был изображен мозг, стоящий на карнизе небоскреба под названием «Человеческое тело». Здание охватывало пламя (на котором была надпись «рак», хотя ее можно было с успехом заменить дюжиной других). Подпись гласила: «слишком высоко». Протрезвев наутро, он разорвал написанное, а картинку сжег. Ей не было места в католической доктрине, по которой к вам в самый критический момент обязательно прилетит вертолет под названием «Христос» и спустит лестницу. Но он видел на практике правоту своих выводов – депрессию, переживаемую многими больными. Симптомами являлись тусклые глаза, тяжкие вздохи, а иногда и слезы при виде священника, этого черного ворона, прилетающего к больным и умирающим, чтобы напомнить им о присутствии смерти.

У Мэтта Берка эти симптомы отсутствовали. Он протянул руку, и, пожимая ее, отец Каллагэн удивился ее крепости.

– Рад вас видеть, отец Каллагэн.

– Я тоже. Хорошие учителя, как мудрые женщины, поистине бесценны.

– Даже такие старые агностики, как я?

– Особенно такие, – сказал Каллагэн, улыбаясь. – Я застал вас в момент слабости. Я всегда говорил, что в больницах мало атеистов, а в реанимации совсем нет агностиков.

– Ничего, скоро я отсюда выйду.

– Ну-ну. Я надеюсь еще, что вы придете ко мне на исповедь.

– Что ж, – сказал Мэтт, – это не так уж невероятно, как можно подумать.

Отец Каллагэн сел на стул, упершись коленями в изголовье кровати. Стопка книг обрушилась на него. Прежде чем опять сложить их, он прочитал заглавия.

«Дракула». «Гость Дракулы». «Поиски Дракулы». «Золотая ветвь». «Естественная история вампиров» – естественная? «Венгерские народные сказки». «Монстры тьмы». «Монстры в реальной жизни». «Дюссельдорфский монстр Петер Куртен». И… он сдул с последней обложки толстый слой пыли, обнажив фигуру, хищно склонившуюся над спящей девицей. «Вампир Уорни, или Кровавое пиршество». Ничего себе, подходящее чтение для пациента с сердечным приступом!

Мэтт улыбнулся.

– Когда-то я делал сообщение по бедному старому Уорни в университете. Профессор был шокирован. Его представления о фантазии простирались от «Беовульфа» всего лишь до «Писем Баламута». Мне в письменном виде велели сменить круг интересов.

– Случай Петера Куртена довольно интересен, – заметил отец Каллагэн.

– Вы слышали эту историю?

– Да. Я интересовался такими вещами в духовном училище. Я всегда считал, что для того, чтобы стать хорошим священником, нужно заглянуть в бездны человеческой души, как и на ее вершины. Конечно, просветленным зрением. Куртен, кажется, еще мальчиком утопил двух своих приятелей, когда они катались в лодке.

– Да, – сказал Мэтт. – И дважды пытался убить родителей девочки, которая отказалась встречаться с ним. А потом поджег их дом. Но меня интересовала другая часть его карьеры.

– Я это уже понял. – Он взял журнал, где на обложке была изображена миловидная девица в облегающем костюме, высасывающая кровь из молодого человека, в лице которого крайний ужас мешался с предельной страстью. Журнал – и, очевидно, девица, – назывались «Вампирелла». Каллагэн положил его, заинтригованный.

– Куртен убил больше дюжины женщин, – сказал он. – Еще некоторых оглушил молотком. Если это было в нужное время, он пил их месячную кровь.

Мэтт Берк опять кивнул:

– Но не многие знают, что еще он убивал животных. В конце концов он оторвал головы двум лебедям в Дюссельдорфском парке и стал пить их кровь.

– А как это все связано с тем, что вы хотели мне рассказать? – спросил Каллагэн. – Мисс Кэрлесс сказала, что у вас ко мне важный разговор.

– Да, так оно и есть.

– Ну, и что дальше? Если вы хотели заинтриговать меня, то вы своего добились.

Мэтт спокойно поглядел на него:

– Мой хороший знакомый, Бен Мейрс, должен был позвонить вам сегодня. Но ваша домоправительница сказала, что он не звонил.

– Это так. С двух часов ни одного звонка.

– Я не могу его найти. Он ушел из больницы с моим доктором, Джеймсом Коди. Его тоже не было с тех пор. И Сьюзен Нортон, подругу Бена, я тоже не смог отыскать.

Она ушла в начале дня и сказала родителям, что вернется к пяти. Они уже беспокоятся.

Каллагэн чуть подался вперед. Он знал Билла Нортона, обращавшегося к нему с какой-то просьбой – что-то по поводу рабочих-католиков.

– Вы что-то подозреваете?

– Ответьте мне на один вопрос, – сказал Мэтт. – Только отнеситесь к нему серьезно и подумайте, прежде чем ответить. Вы ничего странного не замечаете в городе в последние дни?

Каллагэну показалось, что этот человек говорит с ним осторожно, боясь чем-то напугать. Чем-то страшным, что как-то связано со всеми этими книгами.

– Вампиры в Салемс-Лоте? – осведомился он.

Каллагэн не раз сталкивался с умственными нарушениями у людей, перенесших тяжелое заболевание; прежде всего у людей впечатлительных – художников, музыкантов и даже одного плотника, постоянно думавшего о законченной постройке. Поэтому он просто сложил руки на коленях и ждал ответа.

– Трудно поверить в это, – сказал Мэтт. – Еще труднее будет, если вы решите, что я не в своем уме.

Каллагэн, пораженный таким проникновением в его мысли, с трудом сохранил непроницаемое выражение лица.

– Напротив, вы кажетесь очень здравомыслящим.

Мэтт вздохнул.

– Здравомыслие не исключает безумия, и вы это прекрасно знаете. – Он присел на кровати, сдвинув лежащие там книги. – Если Бог есть, то это Он наказал меня за мой академизм и нежелание ступить на землю. Вот уже второй раз за сегодня я вынужден делать дичайшее заявление без всякой надежды, что мне поверят. Все, чем я могу доказать свою нормальность, – это возможность проверить мои слова, и я прошу отнестись к ним серьезно, пока вы не сможете этого сделать. Пока еще не позд но. Звучит, как фраза из бульварного романа, правда?

– Жизнь часто напоминает мелодраму, – заметил Кал лагэн.

– Так ответьте на мой вопрос: не замечаете ли вы чего-нибудь странного в последние дни?

– Связанного с вампирами или…

– Связанного с чем угодно.

Каллагэн подумал.

– Свалка закрыта, – сказал он наконец. – Ворота сломаны. Я сам отвожу мусор; это помогает избавиться от фантазий о бедных, но довольных судьбой пролетариях. Дада Роджерса нигде не видно.

– А еще?

– Ну… Крокеттов утром не было на службе, а миссис Крокетт никогда еще ее не пропускала.

– Еще?

– Конечно же, бедная миссис Глик…

Мэтт приподнялся на локте:

– Миссис Глик? А что с ней?

– Умерла.

– От чего?

– Полина Диккенс думает, что от сердечного приступа, – сказал неуверенно Каллагэн.

– Кто-нибудь еще сегодня умер?

– Нет, – медленно ответил священник. – Но вообще-то смертность необычайно возросла. Майк Райерсон… Флойд Тиббитс… маленький Макдугалл…

Мэтт устало кивнул:

– Да, странно. Но еще несколько ночей, и я боюсь… боюсь, что…

– Давайте перестанем играть в прятки, – сказал Каллагэн.

– Хорошо. Уже сказано достаточно.

И он начал рассказывать с самого начала. Когда он закончил, для Джимми с Беном ужас уже прошел. Для Сьюзен Нортон он только начинался.