Текст книги "Жребий"

45

Перкинс Гиллспай стоял на маленьком крыльце муниципального здания, куря «Пэлл-Мэлл» и глядя на западный край неба. Он рассеянно повернулся к Бену и Марку. Лицо его казалось печальным и тусклым, как стакан с водой в дешевой закусочной.

– Как дела, констебль? – спросил Бен.

– Понемногу, – отозвался Перкинс. Он сосредоточенно отрывал заусенец на пальце. – Смотрю вот, как вы тут катаетесь. Похоже, этот парень проезжал недавно один?

– Да, – ответил Марк.

– Слишком быстро. Смотри, как бы твоим родителям не досталось за тебя.

– Констебль, – сказал Бен, – мы хотим рассказать вам, что здесь случилось.

Перкинс Гиллспай выплюнул сигарету, не отрывая руку от ограды крыльца. Не глядя на них, он спокойно сказал:

– А я не хочу слышать.

Они уставились на него, не веря своим ушам.

– Нолли сегодня не появлялся, – сказал Перкинс так же спокойно. – Он позвонил вечером и сказал, что нашел машину Гомера Маккаслина в лесу. После этого он больше не звонил. – Медленно, как человек, находящийся под водой, он полез в карман и достал еще одну сигарету. Потом начал бесцельно крутить ее между пальцами. – Все это меня доведет.

Бен попытался еще раз.

– Гиллспай, это человек, который поселился в доме Марстенов. Его фамилия Барлоу. Он сейчас в подвале пансиона Евы Миллер.

– Да? – спросил Перкинс без особого удивления. – Он что, вампир? Как во всех этих книжках двадцать лет назад?

Бен не ответил. Он все больше и больше чувствовал себя человеком, проснувшимся от ночного кошмара и обнаружившим, что он продолжается под неумолчное тиканье невидимых часов.

– Я уезжаю, – сказал Перкинс. – Все вещи уже в машине. Пушка и свисток у меня на столе. Поеду навестить сестру в Киттери. Сдается мне, здесь стало небезопасно.

Бен услышал откуда-то издалека собственные слова:

– Проклятый трус. Кусок дерьма. Город еще жив, а ты бежишь.

– Он уже умер, – сказал Перкинс, поднося к сигарете зажженную спичку. – Потому Он и появился. Он давно уже умер. Лет двадцать назад. Вся страна идет к этому. Мы с Нолли пару недель назад ездили в Фалмут в кино. В этом вестерне было больше крови, чем я видел за все годы в Корее. Дети жрали поп-корн и хихикали. – Он неопределенно указал рукой на город, лежащий неподвижно в слабеющем закатном свете. – Может, им понравится быть вампирами. Но не мне. И не Нолли… до этого вечера. Я уезжаю.

Бен беспомощно смотрел на него.

– Вы лучше полезайте в машину и сматывайтесь тоже, – сказал Перкинс. – Город обойдется без нас. Ему уже ничем не поможешь.

«Верно, – подумал Бен. – Почему бы нам так и не сделать?»

Тут Марк сказал что-то, нарушившее ход его мысли:

– Потому что он злой, мистер. Он очень злой. Вот и все.

– Да? – спросил Перкинс. Он кивнул и выпустил дым. – Ну тогда ладно. – Он поглядел на здание высшей школы. – Здесь уже все вымерло. Дети не ходят в школу, магазины закрылись, звонишь кому-нибудь домой – тебе не отвечают. Мне звонили из полиции, и я сказал им это. Но они там все придурки. Им легко давать советы, когда они там, а я здесь. И учителя все уже там.

Подумав про Мэтта, Бен сказал:

– Не все.

– Не важно, – сказал Перкинс. Взгляд его упал на колы за поясом Бена. – Вы хотите что-нибудь сделать с этим типом?

– Да.

– Тогда возьмите мое ружье, если хотите. Нолли его любил. Ему нравилось величие оружия. Никогда не понимал этого. В городе ведь нет даже банка, который можно было бы ограбить. Но он будет хорошим вампиром.

Марк глядел на него с нарастающим ужасом, и Бен понял, что он готов убежать. Это было хуже всего.

– Пошли, – бросил он мальчику. – С ним все ясно.

– Ладно, – сказал Перкинс, продолжая рассматривать город застывшими глазами. – А вообще-то сегодня тихо. Я видел Мэйбл Вертс с ее биноклем, но не думаю, что она что-нибудь заметит. Ночью будет поинтересней.

Они пошли к машине. Было уже 5.30.

46

Они подъехали к церкви Святого Андрея без четверти шесть. Удлинившиеся тени падали от церкви на ректорат, словно проклятие. Бен нашел на сиденье черную сумку Джимми и открыл ее. В ней он отыскал несколько маленьких ампул и вылил их содержимое за окно, сохранив корпуса.

– Зачем это?

– Нужно наполнить их святой водой, – сказал Бен. – Пошли.

Они направились к церкви и поднялись по ступеням к входу. У открытой двери Марк остановился и прошептал:

– Смотрите.

Ручка двери почернела и оплавилась, как будто через нее пропустили мощный электрический разряд.

– Это тебе что-нибудь напоминает? – спросил Бен.

– Нет, но… – Марк покачал головой, отгоняя какую-то смутную мысль. Он толкнул дверь, и они вошли. В церкви было прохладно и пусто и казалось, что заброшены алтари всех вер, белых и черных.

Два ряда скамей разделялись центральным проходом, по бокам которого стояли два гипсовых ангела, держащих бутыли со святой водой. Лица их безмятежно улыбались.

Бен достал из кармана ампулы.

– Омой лицо и руки, – велел он.

Марк в изумлении посмотрел на него:

– Это же свят…

– Святыня? Ничего. Давай.

Они смочили руки водой и протерли лицо, как только что проснувшиеся люди, умывающиеся холодной водой, чтобы прийти в себя.

Бен уже вынул из кармана первую ампулу и начал ее наполнять, когда сзади раздался крик:

– Эй! Что вы делаете?

Бен обернулся. Это была Рода Кэрлесс, домо правительница отца Каллагэна, сидевшая в первом ряду и бесцельно перебирав шая четки. На ней было черное платье, висевшее на ее тощей фигуре. Волосы растрепаны, похоже, она теребила их руками.

– Где отец Каллагэн? Что вы делаете? – Голос ее был почти истерическим.

– Кто вы? – спросил Бен.

– Я миссис Кэрлесс, домоправительница отца Каллагэна. Где он? Что вы делаете? – Руки ее начали дрожать.

– Отец Каллагэн уехал, – сказал Бен так вежливо, как только мог.

– О! – Она закрыла глаза. – Это как-то связано с тем, что происходит в городе?

– Да.

– Я так и знала, – сказала она. – Я ни о чем не спрашивала. Он сильный человек. Они говорили, что он недостоин занимать место отца Бержерона, но это неправда. Они сами были недостойны его.

Она смотрела на них, широко раскрыв глаза. Из левого глаза выкатилась слеза и покатилась по щеке.

– Он не вернется?

– Я не знаю, – тихо сказал Бен.

– Они говорили, что он пьяница, – сказала она, будто не слыша. – А разве хоть один ирландский священник не прикладывался к бутылке? Никто из этих лицемеров не стоит и пальца его! Он выше их! – Ее голос, почти крик, поднимался к лепному потолку. – Он был священник, а не святоша!

Бен и Марк слушали ее, не прерывая. В этот день их уже ничто не могло удивить. Они уже не ощущали себя мстителями или спасителями; они забыли об этом. Они просто жили.

– Когда вы видели его в последний раз, он был здоров? – спросила она их, не вытирая слез, которые лились из ее глаз.

– Да, – ответил Марк, вспомнив отца Каллагэна на кухне, с крестом в поднятой руке.

– И вы теперь делаете его дело?

– Да, – опять сказал Марк.

– Тогда делайте, – почти приказала она. – Чего же вы ждете? – И она быстро пошла прочь в своем черном платье, единственный плакальщик на совершившихся вокруг грандиозных похоронах.

47

Опять у Евы – в последний раз. Было уже десять минут седьмого. Солнце висело у горизонта, почти касаясь верхушек сосен.

Бен подогнал машину к дому и поглядел вверх, на окно своей комнаты. Оно было незанавешенным, и он видел пишущую машинку, рукопись и стеклянный шар сверху. Странно, что он видел все это отсюда, видел четко, как будто все в мире осталось здоровым и нормальным.

Он перевел взгляд на заднее крыльцо. Плетеные стулья, на которых они со Сьюзен впервые поцеловались, стояли рядом, как и тогда. Дверь, ведущая в кухню, была открыта.

– Не могу, – пробормотал Марк. – Я правда не могу.

Глаза его были белыми и расширенными. Он поднял колени и почти скрючился на сиденье.

– Ты должен, – сказал Бен. Он взял две ампулы со святой водой. Марк резко очнулся, словно прикосновение их могло его обжечь.

– Пойдем, – сказал Бен. Он уже исчерпал запас аргументов. – Пойдем. Пойдем же.

– Нет.

– Марк!

– Нет!

– Марк, ты мне нужен. Остались только мы с тобой.

– С меня довольно! – крикнул Марк. – Я больше не могу! Как ты не понимаешь, что я не могу на него смотреть?

– Марк, мы должны сделать это. Ты это знаешь. – Марк взял ампулы и медленно сжал их в руке.

– О Боже, – прошептал он. – Боже! – Потом посмотрел на Бена и кивнул. Это движение было резким и судорожным. – Пошли.

– Где молоток? – спросил Бен, когда они вышли.

– Остался у Джимми.

– Ясно.

Они поднялись по ступенькам крыльца. Угасающее солнце зловеще отсвечивало красным сквозь просвет в тучах. Внутри, на кухне, запах смерти был почти осязаемым, давящим на них, как гранит. Дверь в подвал так и осталась открытой.

– Я боюсь, – сказал Марк с дрожью в голосе.

– Ты молодец. Где тот фонарик?

– В подвале. Я оставил его, когда…

– Ладно. – Они стояли у темного входа. Как Марк и говорил, ступеньки казались целыми. – Иди за мной.

48

Бен подумал: «Скоро я умру!»

Мысль была совершенно естественной, в ней не было страха или сожаления. Обычные эмоции растворились в атмосфере зла, царящей в этом месте. Пока он, спотыкаясь и скользя, спускался по доске, по которой Марк вы брался из подвала, он чувствовал только неестественное ледяное спокойствие. Он увидел, что руки его светятся, как будто он сам стал духом. Это его не удивило.

«Пусть кончится все для нее на земле. Единственный император – это император крем-брюле? Кто это сказал? Мэтт? Мэтт умер. Сьюзен умерла. Миранда умерла. Уоллес Стивенс тоже умер. Я не должен смотреть туда, если дойду». Но он смотрел. И все было не так уж плохо. Не так плохо, как Его смерть. Джимми еще держал пистолет Маккаслина в кармане. Если они дойдут до заката, можно будет взять его. Сначала мальчика, потом себя. Плохо, но лучше, чем Его смерть.

Он спрыгнул на пол и помог спуститься Марку. Глаза мальчика скользнули вокруг, остановились на том, что лежало у их ног, и снова метнулись вверх.

– Не могу смотреть на это, – сказал он сипло.

– Отвернись.

Марк отвернулся, а Бен опустился на колени. Он видел множество ран, из которых, как драконьи зубы, торчали блестящие лезвия. Он осторожно перевернул тело.

«Я не должен смотреть туда».

– О, Джимми, – попытался он сказать, но слова замерли в горле. Он полуобнял Джимми левой рукой, а правой стал выдергивать из него ножи Барлоу. Их было шесть, и Джимми потерял много крови.

На полке лежали старые занавески. Он завернул в них тело после того, как взял револьвер, фонарик и молоток.

Он встал и попытался включить фонарик. Пластик треснул, но лампочка осталась целой. Он посветил во круг. Ничего. Провел по стенам. Ничего, кроме старой мебели. Ряды консервов, шкаф с инструментами. Лестница из кухни. Ступеньки, ведущие в никуда.

– Где же он? – пробормотал Бен. Он не мог вспомнить часы. 6.23. Во сколько закат? Он не мог вспомнить. Не позже, чем в 6.55. У них чуть больше получаса.

– Где он, – крикнул он. – Я его чувствую, но где он?

– Там? – закричал Марк, указывая куда-то светящейся рукой.

– Что это?

Бен посветил фонариком. Гардероб.

– Он не такой большой, – сказал он Марку. – И стоит прямо у стены.

– Посмотрим за ним.

Бен пожал плечами. Мужчины подошли к гардеробу. Бен почувствовал неожиданный прилив сил. Или это изменилось что-то в воздухе?

Он поглядел наверх, в открытую дверь кухни. Свет заметно потускнел.

– Он слишком тяжелый, – сказал Марк.

– Ничего, – ответил Бен. – Оттащим волоком. Поднатужимся. – Марк налег на дерево плечом. Глаза его блестели на бледном лице.

– Порядок.

Они навалились на гардероб, и он отодвинулся, звякнув остатками свадебного сервиза Евы Миллер.

– Я так и знал! – закричал Марк с торжеством.

Там была маленькая дверца, высотой по грудь, за слоненная гардеробом. На ней блестел новый замок.

Два удара молотком. Бесполезно. «О Боже», – тихо пробормотал Бен. Какое разочарование! Остановиться в двух шагах от цели из-за пятидолларового замка…

Нет уж. Он будет грызть эту дверь зубами.

Он снова посветил вокруг и увидел невдалеке подвешенные к стене инструменты, среди которых был и топор с заботливо закрытым лезвием.

Он подбежал туда и сдернул топор со стены. Вынув из кармана одну из ампул, он открыл ее. Святая вода пролилась на пол, где немедленно стала светиться. Он открыл другую ампулу и обрызгал святой водой лезвие топора. Оно тоже засветилось призрачным бледным светом.

Теперь, когда он взялся за рукоятку, он почувствовал силу, нет – правду в своих действиях. Некоторое время он стоял, держа топор и глядя на его сверкающее лезвие. Его переполняло чувство уверенности, правильности того, что он делает. Впервые за многие недели он не колебался между верой и неверием, не искал спасительных лазеек ума.

Сила проходила через его руки, как электричество.

Лезвие светилось все ярче.

– Давай! – умолял Марк. – Быстрее! Пожалуйста!

Бен Мейрс размахнулся и ударил впереди себя топором, описавшим у него перед глазами сияющую арку. Лезвие врезалось в дерево с глухим звуком. Полетели щепки.

Он выдернул топор, поднял и опустил опять… и опять… и опять. Он чувствовал, как сокращаются мускулы на его спине и на руках, двигаясь с незнакомой ему раньше уверенностью. От каждого удара щепки разлетались вокруг, как шрапнель. На пятом ударе лезвие ушло в пустоту, и он начал расширять брешь с лихорадочной скоростью.

Марк смотрел на него с изумлением. Холодный голубой огонь перекинулся с лезвия топора на его рукоятку и на руки Бена, и он работал будто в огненном столбе. Голова его склонилась, мускулы шеи напряглись, один глаз был открыт и светился, другой почти закрылся. Он действовал, как человек, имеющий силу, и Марк не знал (или, может быть, только догадывался), что сила эта была не совсем христианской; добро ее было более природным, не таким книжным. Это походило на выходящую из скал руду. Это была сила; это была власть; это было нечто, двигающее механизм всей вселенной.

И дверь в нижний подвал Евы Миллер не могла устоять перед этой силой. Топор двигался с почти невероятной скоростью; он превратился в мост, в радугу между плечами Бена и крошащимся деревом двери.

Он нанес последний удар и выдернул топор. Он поднес руки к глазам. Те светились.

Он показал их мальчику, и тот вздрогнул.

– Я люблю тебя, – сказал Бен.

Они обнялись.

49

Нижний подовал был маленьким и почти пустым. Там стояли несколько пыльных бутылей, какие-то ящики, ведро со старой проросшей картошкой. И еще там лежали тела. Гроб Барлоу стоял в дальнем углу, прислоненный к стене, как египетский саркофаг в музее, и его крышка тускло мерцала на свету.

Напротив гроба, окружая его, лежали люди, с которыми Бен жил и делил стол: Ева Миллер; Хорек Крейг; Мэйг Малликэн со второго этажа; Джон Сноу, страдающий артритом и поэтому редко выходящий к завтраку; Винни Апшоу; Гровер Веррил.

Они перешагнули через распростертые тела и подошли к гробу. Бен поглядел на часы; было уже 6.40.

– Надо вытащить его туда, – сказал он. – Туда, где Джимми.

– Он, наверно, весит целую тонну, – сказал Марк.

– Мы должны, – сказал он, почти приказал, и ухватился за край гроба. Дерево было неприятно на ощупь и за многие годы стало тяжелым, как камень. Казалось, в нем не было никаких пор, никаких неровностей, за которые можно ухватиться. Но ему было легко.

Он потянул его немного вперед, чувствуя, как тяжесть подается под невидимым противовесом. Внутри что-то сдвинулось. Бен принял вес на одну руку.

– Давай, – сказал он. – Твой конец.

Марк взялся за гроб и легко поднял его. На лице мальчика отразилось изумление.

– Кажется, я могу сделать это одним пальцем.

– Ты и вправду можешь. Теперь мы можем многое. Но нужно поторопиться.

Они протащили гроб через дверцу. Он не проходил, и пришлось наклонять его в разные стороны.

Они достигли места, где лежал Джимми, завернутый в занавески Евы Миллер.

– Вот он, Джимми, – сказал Бен. – Вот этот ублюдок. Ставь его, Марк.

Он снова посмотрел на часы. Было 6.45. Теперь свет, проникающий из кухни, был пепельно-серым.

– Ну? – спросил Марк.

Они посмотрели друг на друга.

– Нужно открыть, – сказал Бен. – Держи.

Он отдал Марку кол и молоток, оставив у себя револьвер. По том он просунул лезвие топора в щель между крышкой и основанием гроба. Крышка подалась и отскочила, с грохотом упав на пол.

Из-за хлынувшего на них зловония они отшатнулись и не сразу смогли рассмотреть то, что находилось внутри. А посмотрев туда, уже не могли оторвать взгляда.

– Не смотри ему в глаза, – успел шепнуть Бен.

Совет оказался напрасным. Глаза Барлоу были закрыты. Он спал. Спал, вытянувшись на спине, в своем темном костюме и белой сорочке. Ноги его были укрыты простыней, голова покоилась на желтой атласной подушке. На губах застыла усмешка.

Бен почувствовал дрожь. Казалось, Барлоу только притворяется спящим, решив сыграть с ними последнюю игру. Сейчас, как только он нагнется к нему…

«Не думай об этом».

– Скорее, – прошептал Марк.

Бен взял кол и молоток. Стараясь не глядеть в лицо Барлоу, он откинул простыню и приставил острие бывшей бейсбольной биты к месту, где должно было находиться сердце. Он похолодел от мысли о том, что будет, если на этот раз не подействует…

«Не думай об этом. Просто делай».

Острие вдавилось в ткань. В облике Барлоу что-то начало меняться. По телу его пробежала дрожь.

Бен поднял молоток. Глаза Барлоу открылись. Руки его взметнулись вверх, скрючившись и хватая воздух.

– Свет! – крикнул Бен.

Марк устремил луч фонарика прямо в лицо Барлоу. Бен опустил молоток, и Барлоу закричал. Одна его рука, холодная как лед, схватила Бена за левую руку, держащую кол.

Бен прыгнул в гроб, придавив коленями ноги Барлоу, отворачиваясь от его искаженного страхом и ненавистью лица.

– Отпустите меня! – кричал Барлоу.

– Вот тебе, ублюдок, – прошептал Бен. – Вот тебе, мразь! Получай!

Он снова опустил молоток. Кровь брызнула ему в лицо, на мгновение ослепив. Голова Барлоу моталась туда-сюда на подушке.

– Отпустите, вы не смеете, вы не смеете, вы не…

Бен опускал молоток снова и снова. Кровь хлынула из ноздрей Барлоу, потом из его рта. Тело начало биться в гробу, как рыба на крючке. Руки скользнули по щекам Бена, оставляя глубокие царапины.

– Отпустиииииииии!!!

Бен еще раз опустил молоток, и кровь, хлещущая из груди Барлоу, сделалась черной.

Потом все кончилось.

Распад длился не более двух секунд, слишком быстро, чтобы поверить в это спустя годы, но достаточно медленно для того, чтобы все эти годы вновь и вновь являться в ночных кошмарах.

Кожа пожелтела, сморщилась, покрылась пузырями, как старый холст. Глаза поблекли, подернулись поволокой. Волосы поседели и осыпались, как сухие перья. Тело внутри темного костюма иссохло. Рот открывался все шире, соединяясь с носом и открывая коль ца оскаленных зубов. Ногти на пальцах почернели и отвалились, и вот уже это были просто кости, на которых раскачивались перстни, щелкая, как кастаньеты. Из-под простыни выбивались клубы пыли. Лысая голова превратилась в череп. В какое-то мгновение вид этого распадающегося чудовища ужаснул Бена, и он отшатнулся с криком, но от зрелища последнего преображения Барлоу невозможно было оторваться: оно завораживало. Череп перекатывался по подушке из стороны в сторону; голые челюсти распахнулись в безмолвном крике, лишенные голосовых связок. Пальцы скелета прыгали и щелкали, как танцующие марионетки.

Зловоние на миг усилилось и пропало с легким дуновением, оставив быстро сменяющие друг друга запахи: газ, гниющая плоть, библиотечная пыль, просто пыль.

Потом все исчезло. Пляшущие пальцы рассыпались в прах. Рот и нос черепа слились, провалились внутрь. Пустые глазницы расширились, храня выражение ужаса и удивления, встретились и пропали. Череп распался, как древняя китайская ваза. Одежда лежала ровно и неподвижно, будто в прачечной.

Но и это еще не было концом – даже пылинки в гробу метались и сталкивались, как маленькие демоны. Внезапно он почувствовал, как что-то пронеслось мимо него, как сильный порыв ветра, заставив вздрогнуть. И в ту же минуту все окна в пансионе Евы Миллер вылетели наружу.

– Смотри, Бен! – завопил Марк. – Смотри!

Он оглянулся и увидел, как они выходят из нижнего подвала – Ева, Хорек, Мэйт, Гровер и другие. Пришло их время.

Крик Марка звенел в его ушах, как пожарный колокол, и он обнял мальчика за плечи.

– Святая вода, – проговорил он, глядя на его испуганное лицо. – Они не тронут нас!

Крики Марка перешли во всхлипывания.

– Пойдем наверх, – сказал Бен. – Скорее. – Он подсадил мальчика, подождал, пока тот выберется из подвала. После этого повернулся и посмотрел на Бессмертных.

Они стояли в пятнадцати футах от него, глядя вперед с тупой ненавистью, в которой не было ничего человеческого.

– Ты убил Хозяина, – сказала Ева, и ему показалось, что он слышит в ее голосе печаль. – Как ты мог?

– Я еще вернусь, – сказал он. – Вернусь за вами.

Он подошел к доске и вскарабкался наверх, цепляясь руками. Доска трещала, но выдержала. Наверху он еще раз посмотрел вниз. Они столпились вокруг гроба, молча глядя внутрь. Они напомнили ему людей, собравшихся у тела Миранды в ту ночь.

Он обернулся, ища Марка, и увидел, что тот лежит лицом вниз у двери, ведущей на крыльцо.