Текст книги "Как стать знаменитым журналистом"

Лекция 13
Журналистика в системе демократии, или журналист как объект и как субъект политики

Хотя сущность и методы работы журналиста всегда одинаковы, очень многое в его деятельности меняется в зависимости от того, в какой точке политического цикла находится он и его СМИ, являющиеся ныне чаще всего частью какой-либо медиа группы.

Мы живем в условиях демократии, главный политический цикл которой – избирательный. Вот его основные этапы.

Выборы – межвыборный период – предвыборный период – избирательная кампания – новые выборы.

Нередко в этот стандартный политический цикл (точнее, циклы, ибо мы живем, по крайней мере, в трех, не всегда совпадающих во времени избирательных циклах: президентском, парламентском и избирательном цикле регионального и местного уровня) вклиниваются тоже достаточно стандартные кризисные этапы: спад экономики, отставка правительства, роспуск Думы и т. п.

Помимо этого, стандартный (стабильный) политический цикл испытывает возмущения и в результате еще более острых коллизий, часть которых мы тоже иногда наблюдаем: гражданские волнения, межнациональные конфликты, массовые забастовки.

Наконец, на стандартный избирательный (политический цикл) могут наложиться совсем уж экстремальные, форс-мажорные события: внешняя агрессия (или просто внешний военный конфликт), гражданская война (на всей территории страны или на части этой территории), политический или вооруженный мятеж, наконец – распад страны и революция.

Не будем также забывать, что помимо всего прочего мы живем еще и во время масштабных реформ, идущих практически во всех сферах нашей жизни. Они также накладываются на стандартные политические циклы, возмущая их и влияя на действия разных субъектов политики и, естественно, на деятельность и активность СМИ.

Совершенно очевидно, что журналист не может вести себя одинаково, находясь не только внутри стабильного общества и общества, охваченного революцией, гражданской войной или вовлеченного в войну внешнюю, но и в межвыборный и предвыборный моменты. Я люблю идеальные схемы, но только если они приложимы к жизни. Тот журналист, который будет утверждать, что всякий раз он один и тот же, либо не понимает, о чем говорит, либо лжет. Во всяком случае я ему не верю и не хочу обсуждать с ним ничего сверх конкретного содержания его текстов, если они интересны.

Каждый раз мы одни и те же, но всегда – в зависимости от ситуации, в которой находимся, разные. По крайней мере, по-разному действуем. Не можем не действовать по-разному.

Итак, взглянем еще раз на самый стандартный, самый стабильный в демократическом обществе политический цикл – избирательный.

Выборы – межвыборный период – предвыборный период – избирательная кампания – новые выборы. Очевидно, что журналист, даже самый объективный, имеет определенные политические пристрастия, выражающиеся, в частности, в том, что он голосует на выборах за определенного кандидата или партию.

Не менее очевидно, что шансы этого журналиста сохранить объективность в своих текстах, посвященных разным политикам и партиям, максимальны в межвыборный период, да и то, если у власти находятся те, за кого он голосовал, или, во всяком случае, иные политические силы, но делающие, по мнению журналиста, правильные шаги. Но эти шансы резко уменьшаются по мере перехода ситуации сначала в предвыборную, а потом и в собственно избирательную кампанию.

Иногда главные редакторы и журналисты, настаивая на своей и своих СМИ объективности и в этот период, ссылаются на то, что они, во-первых, дают всю информацию обо всех кандидатах, а во-вторых, предоставляют слово на страницах своих изданий и на своих телеканалах опять же всем значимым кандидатам.

Что касается информации, то конечно же полнота ее, если она сегодня присутствует, объясняется не объективностью того или иного СМИ, а просто конкуренцией между ними. Не дать какую-либо информацию, если ее дадут конкуренты, значит показать свою неосведомленность, свой непрофессионализм. Кроме того, предвыборная агитация – это, как правило, не наличие или отсутствие какой-либо информации, а тенденциозность ее подачи. Например, о «своем» кандидате информация может быть в основном положительная, о «чужом» – в основном отрицательная. Наконец, главное в агитации – комментарии, анализ. Тем более что факты в демократической журналистике, как известно, священны, но комментарии-то свободны!

Дать «чужому» кандидату выступить в том или ином СМИ – это тоже еще не гарантия объективности в подаче его позиции. Возможностей исказить ее или подать в превратном свете – более чем достаточно. Кроме того, главное сегодня не слова кандидата, а его имидж, создаваемый СМИ, – положительный или отрицательный.

На президентских выборах 1996 года и предшествующих выборах в Думу (1995 г.) главная борьба велась против коммунистов и их кандидата Геннадия Зюганова. Геннадий Зюганов не может утверждать, что его мало показывали по ТВ в тот период. Но это не значит, что показ этот не был тенденциозным. Вот всего два приема, которые использовались в ту предвыборную кампанию.

Зюганова показывали часто, но по мере приближения президентских выборов в параллель с ним все чаще и чаще показывали, давая ему возможность активно высказываться, Виктоpa Анпилова, который, естественно, на победу на выборах не претендовал. Стыкуя в эфире образы спокойного Зюганова, который вполне мог победить, и коммунистического радикала Анпилова, обыгрывая физиономические особенности последнего, антикоммунистические СМИ (а это все телеканалы) снижали привлекательность Зюганова в глазах колеблющихся избирателей – тех, у которых не было никакого желания голосовать за Ельцина. Пугали избирателей Анпиловым, но снижали-то результат Зюганова.

В туже предвыборную кампанию на одном из центральных каналов был показан длинный (едва ли не более двух часов) художественный фильм, весь сюжет которого состоял только в одном: в кабинетах Лубянки следователи допрашивали арестованных, затем им тут же выносился приговор, после чего их уводили и расстреливали. Десятка два подобных, абсолютно идентичных (менялись лишь лица расстреливаемых) эпизодов и составляли этот фильм. Больше я его ни разу по нашему ТВ не видел.

Мы, как вы понимаете, обсуждаем не грехи коммунизма или сталинского режима, а приемы предвыборной пропаганды и агитации, которая вполне совместима с внешне объективной подачей фактов и даже объективностью некоторых комментариев.

Журналист как существо политическое, homo politicus, не может отрешиться от своих симпатий и антипатий. Идеальный вариант – предупредить аудиторию о своих пристрастиях. Но, во-первых, не будешь же это делать в начале каждой статьи, каждого комментария. А во-вторых, мало кто в журналистике осмеливается говорить о своей пристрастности, ибо ее, как принято считать, не должно быть.

Еще и еще раз повторю – и это есть очередная максима журналистики:

журналист всегда пристрастен, причем в моменты политических кризисов пристрастен очевидно, даже если утверждает обратное. Поэтому дело не в том, маскирует он свою пристрастность (тенденциозность) или нет, а хочет ли и умеет ли ее ограничить.

Я, например, пытаясь следовать этой максиме, в предвыборную кампанию 1996 года использовал прием, который можно назвать насильственной, или принудительной, объективизацией. Сам я тогда был политическим сторонником Григория Явлинского, к тому же моего друга в тот период. И моя пристрастность требовала сосредоточиться на его сильных сторонах, указывая на слабые стороны всех остальных. Я пошел по другому пути – написал серию статей, посвященных всем главным кандидатам. Причем каждая статья была построена в виде ответа на вопрос: что должен сделать кандидат имярек, чтобы победить на выборах? Во-первых, задав себе такие рамки, я неизбежно должен был указывать и на позитивные, и на негативные качества каждого кандидата и его политики, предлагая последние исправить. Во-вторых, и это главное, я должен был создать более или менее объемный и достоверный портрет каждого из кандидатов, иначе читатель почувствовал бы мою необъективность.

Аналогичные серии статей, но уже посвященных разным партиям, я публиковал и перед думскими выборами 1999-го и 2003 года. Этот прием я рекомендую всем, кто хочет не казаться, а быть объективным в предвыборном анализе.

За годы работы в журналистике я вообще выработал привычку пытаться быть максимально объективным – ив общем-то советую всем стремиться к этому. Так сложнее, в том числе и в общении с некоторыми чрезмерно ангажированными коллегами и политиками, которые ангажированы по определению. Но зато авторитет ваш, если вы его добьетесь, будет долговременней и доброкачественней, чем у ярких, но слишком тенденциозных пропагандистов, даже умело маскирующихся под объективность. Последние ярко вспыхивают – особенно в предвыборные периоды, но затем чаще всего и гаснут. Пример Сергея Доренко, фактически сжегшего свое имя в предвыборную кампанию 1999 года, думаю, еще слишком свеж, чтобы ссылаться на кого-либо еще.

Коммунистический кандидат, лидер КПРФ Геннадий Зюганов, что общепризнанно, проиграл президентские выборы 1996 года исключительно потому, что против него, в лоб или изощренно, выступили большинство общенациональных СМИ. Что означает только одно: политическая элита России с помощью СМИ, журналистов сделала выбор за избирателей, за народ, за массы.

Как к этому относиться – другой вопрос. Если исходить из теории многократно мною цитировавшегося и горячо почитаемого Ортеги-и-Гассета, все было сделано правильно. Если встать на иную позицию, ответ будет противоположным. Но только об объективности СМИ, журналистов в целом и почти каждого из них в отдельности говорить не приходится.

К чему политически равнодушны сегодня журналисты в нашей стране? К выборам (президентским, парламентским, губернаторским, местным)? Нет. К назначениям и отставкам в правительстве? Нет. К выбору Россией союзников во внешнем мире? Нет. К чеченской войне? Нет. К ходу и содержанию экономических и политических реформ? Конечно же нет. Одно это вот уже 15 лет раскалывает (причем каждый раз по-новому) наш журналистский корпус.

Журналист не может быть объективен не только во время революции или внешней войны. Он не может быть объективен никогда. В частности, потому, что значительная часть журналистов, во всяком случае большинство редакторов самых значимых СМИ, входят в правящий класс.

Вопрос лишь в том, осознает ли журналист свою необъективность, скрывает ли он ее от аудитории, ограничивает ли ее разумными рамками и – главное – сверяет ли он свою собственную необъективность с общественными интересами или лишь с тем, что значимо только для него: деньги, слава, приказ хозяина или руководителя СМИ, уверенность в собственной правоте при трактовке интересов общества.

Я бы даже сказал, что журналист не может быть объективен и в межвыборные периоды, ибо таковых, строго говоря, не бывает. Проходят парламентские выборы – приходят президентские. Минуют эти – наступают губернаторские. Затем местные. Нет правительственного кризиса, но есть парламентский. Нет парламентского – есть кризис экономический или политический в регионе, где живет и работает журналист, где выходит его СМИ.

Два года шла первая чеченская кампания. Меньше – военная часть второй, но проблема Чечни остается как политическая и будет таковой еще не один год. Реформы продолжаются – и конца им не видно. И так далее.

Когда в общих словах говорят о журналистике, имеют в виду, как правило, группу самых известных московских журналистов. И действительно, отойдя от общефедеральных выборов (думских или президентских), они вроде бы (хотя часто только внешне) успокаиваются, деангажируются на два-три года. Но журналистика в целом как институт, как система, как четвертая власть – это не десять, не сто и даже не тысяча московских журналистов, хотя они, конечно, задают тон. Это – сотни тысяч журналистов по всей стране. Это – сотни владельцев СМИ. Безусловно, плюрализм собственности на СМИ, партийный плюрализм, наконец, человеческий плюрализм мнений в условиях демократии гасит значительную долю индивидуальной необъективности, балансирует систему, сдвигает ее к некоему центру, который можно считать приближением к вектору сложения интересов разных общественных сил, групп, субъектов политики от местного до федерального уровня.

Можно ли на основе этого сказать, что всякий журналист субъективен, а журналистика в целом – объективна? Как бы хотелось ответить утвердительно. Да еще и зафиксировать это в виде очередной, даже золотой, максимы. Но ответ будет отрицательным.

И причин тому, по крайней мере, четыре.

Первая. Журналисты – носители политической профессии. Политика не может быть объективной.

Вторая. Значительная часть журналистов, но особенно главных редакторов, как я уже отмечал, входит в правящий класс.

Третья. Журналистика как профессиональная корпорация и как СМИ – всеохватывающая система, постоянно оказывающая влияние на аудиторию. Но воспринимается аудиторией журналистский продукт не как масса всего того, что СМИ создают за какой-то отрезок времени, а вполне дискретно. Каждый обычный человек читает одну, в лучшем случае две газеты. Смотрит в основном один-два телеканала. И читает газеты, и смотрит телепередачи (политические) не насквозь, не от корки до корки, а две-три статьи, три-четыре передачи.

Суммарная объективность журналистики – как шар со множеством шипов, как еж. Возьмешь в ладони целиком и аккуратно – все будет нормально, можно даже поворачивать и рассматривать, дивясь тому, сколь изящно остры эти шипы. Но ткнешь в этот шар, в этого ежа пальцем – уколешься, с какой бы стороны к нему ни прикоснулся.

Четвертая причина. Иногда шар выпускает особо острые и длинные шипы, нацеленные в одну сторону, и сам колет ими аудиторию. Вся корпорация работает целенаправленно тенденциозно и как единое целое. В преддверии президентских выборов 1996 года именно это и происходило. На несколько месяцев шар превратился в стрелу, заточенную сугубо антикоммунистически. Аналогичным образом в предвыборно думскую кампанию 2003 года ТВ раскручивало блок «Родина» за счет умаления образа КПРФ.

Мы уже увидели

дуализм положения журналиста: он субъект политического процесса, в меньшей мере, конечно, чем собственно политики, но тем не менее. Но он и объект политического процесса, управляющего журналистом как существом, целиком и полностью от политики зависящим. Даже в большей степени, чем просто человек. Ибо журналист – носитель политической профессии, существенно разной в разных обществах, при разных политических режимах, при разных составах правящего класса.

Как объект политики, журналист зажигается от известия о правительственном кризисе, голосует за того или иного кандидата на выборах, записывает доверенную «только ему» высоким чиновником информацию, вычеркивает из своего текста то, что не согласуется с мнением главного редактора СМИ или интересами владельца этого СМИ. Одновременно как субъект политического процесса он выступает в своем издании за отставку премьер-министра или против нее; уделяет в своих текстах больше внимания положительным сторонам кандидата, которому симпатизирует; оглашает от своего имени доверительную информацию, так или иначе ее интерпретируя; микширует либо, напротив, педалирует в своих текстах то, что требует главный редактор или интересы владельца СМИ. Наконец, может быть, главное в политической субъектности журналиста: аудитория, население, электорат (в состав которых сам журналист входит – как потребитель информации и комментариев других СМИ, как обыватель, как избиратель) воспринимают мир в целом и действия власти и всех других субъектов политики глазами журналистов.

А поскольку аудитория больше верит известным журналистам, журналистам с громким именем, то и получается, что

более авторитетный, более влиятельный, более известный, более убедительный журналист всегда и объективно обладает большей политической субъектностью и, как следствие, – большей (sid) субъективностью, чем менее авторитетный, менее влиятельный, et cetera.

Необъективность мелкой сошки просто не замечается, игнорируется аудиторией. Правда, как общий контекст эта малозаметная, но многократно повторенная тысячами мелких сошек необъективность конечно же воздействует на аудиторию.

Даже когда СМИ являются чьим-либо рупором (власти, собственника, политической партии), журналисты этих СМИ в сознании и подсознании большей части аудитории говорят как бы (воспользуюсь испорченным, к сожалению, ныне оборотом) от себя, как бы сами, порой на глазах изумленной публики рождая оригинальную мысль. На самом же деле (еще один подпорченный оборот) они часто в точности, до интонации повторяют то, что сказал журналисту кто-то. Я много раз, зная, естественно, лично и журналиста, и того, кто за ним стоит, наблюдал это воочию.

Как правило,

самой хорошей власти люди доверяют меньше, чем самой плохой прессе.

А что же в том случае, когда оба института – в смысле профессионализма – хороши, или оба плохи, или особенно когда власть плоха, а пресса хороша!

Я не утверждаю, что журналист всегда говорит или пишет с чужого голоса. Но это бывает чаще, чем принято и положено считать. В том числе и потому, что профессия журналиста вторична по определению.

Журналист, как правило, не первооткрыватель, хотя аудитории он и может казаться таковым. Он – передатчик, в лучшем случае интерпретатор чужих мыслей и слов, в том числе слов подлинных свидетелей событий.

Так, как и следователь – не присутствующий при совершении преступления, но раскрывающий нам, как оно произошло и кто его совершил. В лучшем случае следователь узнал (не открыл) правду. В худшем – сочинил ее. Впрочем, о журналисте как следователе, о журналисте, раскрывающем то, что другие скрывают, мы еще поговорим отдельно в свое время. Но важно сейчас зафиксировать одно: события, как и преступления, творят люди, а не журналисты и не следователи.

Здесь нужно сделать две оговорки. Собственно первую я уже сделал. Как по преимуществу субъект политики журналист выступает тогда, когда он разоблачает или (спокойнее) раскрывает что-то.

Второй случай ярко выраженной политической (или шире – общественной) субъектности журналиста – это журналистская раскрутка события, факта сверх их объективной значимости, за пределами их объективных масштабов. Либо, напротив, замалчивание события, факта, человека. Нет ничего страшнее для политика, чем молчание прессы о нем.

Девяносто девять процентов политиков перестанут быть таковыми, если СМИ перестанут их замечать. И очень часто этот прием используется намеренно. Большинство политиков спасает лишь то, что газеты не могут выходить с белыми пятнами вместо текстов и фотографий, а телеканалы не могут транслировать лишь фильмы, рекламу и развлекательные программы. И те и другие по определению должны рассказывать о событиях реальной жизни, в том числе политической, а событий, даже природных, чаще всего без людей не бывает. Наводнение, от которого люди не пострадали, – это факт не журналистики, а гидрологии.

Хорошо известно, что пресса, особенно бульварная, когда нет или мало событий (летний период, рождественские каникулы) – сама придумывает, «создает» и раскручивает «события».

Распространенное когда-то только в языке журналистов, а теперь всеми употребляемое слово «сенсация» и более интимный и технологичный парный сенсации термин-жаргонизм «раскрутка» – безусловные индикаторы субъектности журналиста.

В 1973 году два американских журналиста Боб Вудворт и Карл Бернстайн из «Вашингтон пост» опубликовали статью, которая дала начало политическому процессу под названием «Уотергейт», в результате которого президент США Ричард Никсон под угрозой импичмента ушел в отставку. Ссылаясь на этот классический пример ярко выраженной политической (общественной) субъектности журналистов, еще раз уточню некоторые аспекты темы данной лекции.

Когда я говорю о превалировании политической объектности журналистов над субъектностью, я имею в виду следующее:

• событие – подслушивание политических конкурентов, создали не журналисты, написавшие об этом событии;

• редактор СМИ принял решение печатать этот материал, а мог принять и иное решение;

• 99 % журналистских текстов – это не тексты о деле «Уотергейт».

Конечно, и сами политики суть не только субъекты политического процесса, но и его объекты (они – люди, они зависят от избирателей, обстоятельств, объективного хода истории и т. п.). Но тогда субъектность политиков – это субъектность второго ранга, после субъектности первого ранга, то есть субъектности массовидных политических субъектов (партий, институтов, социальных слоев, общества в целом).

Субъектность СМИ в целом как системы, как института – это субъектность третьего порядка. А субъектность большинства отдельно взятых журналистов есть субъектность четвертого порядка, ниже которой – лишь субъектность просто людей.

И, лишь отправляя функцию гласа народа, функцию опосредованного влияния на власть от имени народа – реально передавая его интенции или искажая их в ту или иную сторону или даже подменяя эти интенции своими собственными измышлениями, мистификациями, суррогатами, только в этом случае журналисты как корпорация, как институт возвышаются до политической субъектности второго порядка. Эта высшая мера субъектности журналистики проявляется эпизодически, в форс-мажорных обстоятельствах: в России на выборах 1996 года, в октябре 1993 года и т. п.

Сказанное не противоречит теории медиакратии, ибо последняя конечно же предполагает политическую власть СМИ в целом, а еще точнее – тех, кто ими владеет и их контролирует, а не собственно журналистов.

Наконец, нелишне добавить, что политическая субъектность журналистики проявляется и в том, что власть, правящий класс, отдельные их представители, иногда корректируют свое поведение, руководствуясь тем, что пишут и говорят журналисты, оценивая их в данном случае не как представителей народа, масс, избирателей, общества, а как профессиональных экспертов в какой-либо области. Но это не специфически журналистская субъектность. Да и касается она абсолютного меньшинства журналистов.

Тем не менее, коль скоро журналисты являются субъектами общественных и политических процессов, стоит разобраться – и этому я посвящу следующую лекцию, – как и какие интересы определяют их, журналистов, действия в каждый отдельный момент.