Текст книги "Как стать знаменитым журналистом"

Лекция 14
Соотношение личных, профессиональных, корпоративных интересов журналиста и национальных интересов

Начиная эту лекцию, хочу напомнить, кем вы будете, если станете на журналистскую стезю. Согласно ролевой теории личности и, между прочим, согласно здравому смыслу, все мы являемся не только самими собой, но одновременно исполняем различные социальные роли, точнее говоря, эти роли в своей совокупности, нанизываясь на наше ego, делают нас тем, чем мы являемся в жизни, во всяком случае – в общественной жизни, то есть в постоянных взаимодействиях с другими людьми.

Слишком далеко или глубоко в эту теорию, которую я называю теорией капустного кочана, вдаваться не будем. Ограничимся лишь перечислением самых очевидных ролей, которые исполняет человек, являющийся журналистом.

Итак, по порядку примыкания капустных листов к кочерыжке, то есть к нашему ego. Собственно, с ego и нужно начать, ибо в нем сосредоточены наши, часто даже не подвластные рассудку, желания, эмоции, привязанности, симпатии и антипатии, словом – идейно-психологические составляющие нашей личности.

Проявления этих составляющих (качеств) нашей личности в различных жизненных ситуациях многообразны и часто противоречивы, но в целом достаточно стереотипны. Они воплощаются, воспользуюсь, может быть, не вполне точно, еще одним термином из психологии, в определенных установках, то есть предрасположенности определенным, конкретным для каждой конкретной личности образом реагировать на разнообразие (довольно ограниченное) жизненных ситуаций.

Человек мало в чем может изменить себе, в лучшем случае он может контролировать свои поступки. Большинство людей не делают и этого. Во всяком случае – не делают при малейшей к тому возможности. Всякая свобода, в том числе свобода слова и печати, предоставляет довольно широкий простор для того, чтобы возможность не была малейшей.

Итак, каковы установки, рожденные нашим egol

Первая установка (личная) связана с особенностями взгляда каждого конкретного человека на мир и общество, с его симпатиями и антипатиями, с его персональной психологической конституцией.

Далее. Все мы – члены какой-либо семьи. Семейная роль рождает необходимость (установку) обеспечения благополучия этой семьи, ее членов, особенно если они являются для нас подопечными. Универсальная установка семьянина – заработать достаточное количество денег для хорошей или даже очень хорошей жизни своей и своей семьи.

Журналист – член одновременно, по крайней мере, двух корпораций: всей журналистской корпорации вообще и своего конкретного издания, чаще всего входящего в более масштабную бизнес-корпорацию.

Как член журналистской корпорации в целом журналист объективно стремится к максимальной свободе слова и печати. Даже партийно ангажированный журналист, даже выступающий за цензуру (тогда он хочет максимальной свободы в рамках того, что не запрещено цензурой, а чаще всего – даже перехода за эти рамки, правда только для себя и своих единомышленников). Свобода печати нужна журналисту как журналисту прежде всего для того, чтобы свободнее, то есть эффективнее, реализовывать свои профессиональные качества, полнее самовыразиться.

Назовем установку журналиста как члена корпорации журналистов профессиональной. А его же установку как наемного работника определенного СМИ – корпоративной.

Наконец, все мы (или почти все) – граждане определенной страны, члены определенного общества, границы которого чаще всего очерчены географическими и политическими границами государств. Установку, связанную с исполнением этой роли, так и назовем – гражданская.

Таким образом, минимально мы, будучи журналистами, играем пять ролей, реализуя в нашей деятельности пять установок.

1. Ego – Личная (эгоистическая)

2. Член семьи – Семейная

3. Журналист – Профессиональная

4. Сотрудник – Корпоративная (наемный работник)

5. Гражданин – Гражданская

В реальности ролей больше. Я игнорирую сейчас принадлежность к определенному социальному слою: с одной стороны, все журналисты входят в правящий класс, с другой – они крайне неоднородны с точки зрения имущественной обеспеченности, особенно сегодня в России. Есть просто бедные, буквально как церковные крысы, есть – очень богатые, входящие в круг самых обеспеченных людей страны. Число последних пока – не более нескольких десятков тысяч. Журналистов в этом круге – может быть, до сотни, но это, между прочим, самые известные, а следовательно, и самые влиятельные журналисты. А всего журналистов и других работников СМИ в России – сотни тысяч.

Журналисты входят в разные политические или партийные корпорации. Все это порождает весьма значимые ролевые различия.

Безусловно значимо и деление на журналистов столичных (московских) и провинциальных. Это тоже две довольно разные роли.

Список можно продолжать: этнические роли, кстати, весьма актуальные сегодня; конфессиональные; культурологические; возрастные; половые – тоже, между прочим, значимые для сегодняшней журналистики – по крайней мере, в связи с проблемой сексуальных меньшинств; и т. п.

Но, дабы не утонуть в сложных схемах и многослойных коллизиях (столкновениях установок), я, повторяю, ограничусь пятью главными, фундаментальными ролями, от исполнения которых никто из нас уж точно не может отказаться.

Эти пять ролей существенно отличаются между собой не просто потому, что они относятся к разным составляющим журналиста как человека общественного, но и еще по одному, крайне важному для журналистики вообще, а для сегодняшней русской журналистики в особенности, основанию.

Все мы примерно знаем, кто мы, каковы наши эгоистические интересы.

Семейный интерес тоже достаточно очевиден: больше зарабатывать, обеспечивать безопасность своих близких.

Профессиональный, о чем я уже говорил, не менее определен – максимальная свобода для нашей профессии плюс возможность самовыражения.

Корпоративные интересы, отбрасывая детали, таковы: мое (хотя журналист и не владеет в СМИ ничем, кроме собственного труда) СМИ должно процветать.

Но на последней роли, роли гражданина, определенность ломается, исчезает. Особенно сегодня в России, в ее очередные смутные времена, во времена реформ, в переходный период, который всегда смутен и сам по себе, и характерен неясностью того, от чего мы уходим и к чему идем. Словом, и всегда, и особенно сегодня у каждого свои представления о гражданственности, о том, что является, а что не является национальным интересом России.

Главное свидетельство тому – не публичные дискуссии, хотя и они тоже, а весь ход российской политики, разнонаправленные действия внутри нее разных социальных, политических, иных групп.

Чеченская кампания – не только яркий пример противоречивости понимания национальных интересов России разными людьми, но и отличный, увы, пример для демонстрации того, как социальные установки разных журналистов и даже одного и того же могут не только вступать в противоречие, но и меняться на прямо противоположные за довольно короткий отрезок времени.

Разберу это конкретно.

Как известно, относительно Чечни существовали (я несколько утрирую) две прямо противоположных позиции: 1) довести силовую акцию до конца, до полной победы; 2) немедленно начать переговоры с лидерами сепаратистов (пусть даже они террористы), лишь бы прекратилось кровопролитие.

А теперь журналистская, или, если хотите, политологическая, задача: как и что каждый из трех журналистов, установки которых я перечислю ниже, будет писать о действиях федерального центра в Чечне?

ЖУРНАЛИСТ А

Установка 1 (личная): обычная, никаких особых пристрастий.

Установка 2 (семейная): никакого прямого отношения к военной кампании.

Установка 3 (профессиональная): приверженность свободе слова.

Установка 4 (корпоративная): владелец СМИ, где работает А, являясь публичной фигурой, влияющей на политику, выступает за продолжение силовых действий до победного конца.

Установка 5 (гражданская): журналист разделяет наиболее стандартный подход к подобного рода событиям – если есть война, то должна быть победа, естественно, твоей стороны.

ЖУРНАЛИСТ Б

Установка 1: обычная, та же, что у журналиста А.

Установка 2: опять, как и у журналиста А, никакого прямого отношения к военной кампании.

Установка 3: нормально-журналистская, приверженность свободе слова.

Установка 4: владелец СМИ выступает за немедленное прекращение силовых акций и переговоры с лидерами боевиков.

Установка 5: та же, что у журналиста А.

ЖУРНАЛИСТ В

Установка 1: та же, что у журналистов А и Б.

Установка 2: сын журналиста – призывник, в ближайшие полгода его заберут в армию.

Установка 3: та же, что у А и Б.

Установка 4: та же, что у журналиста Б (владелец СМИ выступает за переговоры).

Установка 5: та же, что у А и Б.

Нетрудно дать однозначные ответы на вопрос нашей задачи для каждого из трех случаев. В своих текстах А будет выступать (явно или более закамуфлированно) за продолжение силовой акции. Журналист Б – с прямо противоположных позиций. Журналист В, скорее всего, будет открытым и яростным сторонником переговоров, используя для обоснования своей позиции не только факты и логические аргументы, но и эмоции.

А если в условиях задачи мы еще введем различие в личностных установках (например, кто-то считает, не признаваясь в этом публично, восточных людей склонными к обману), если присутствует конфессиональный фактор (журналист – выходец из мусульманских слоев, даже сам не будучи правоверным мусульманином; или, наоборот, православный, считающий, что цель боевиков – распространение по всему югу России ислама) и т. д.?

Как журналисты выходят из этой коллизии, то есть ситуации, когда ряд его внутренних установок вступает в конфликт с установками, привнесенными извне? Вариантов действия немного, всего три:

• не подчиниться внешним установкам;

• подчиниться и действовать так, как того требует корпорация;

• подчинившись внешне, пытаться подспудно либо проводить свою линию, что мало реально, либо, скорее, понемногу саботировать основную линию издания.

Не подчиниться – значит уйти, покинуть данное СМИ. Это легко сказать, труднее сделать. Точнее, до недавнего времени в России, где СМИ чаще создавались, чем гибли, этот выбор было сделать не слишком трудно, но те времена уже прошли.

Большинство подчиняется, время от времени фрондируя против линии СМИ, в котором работают.

Кстати, абсолютное большинство уходов из редакции, которые я сам пережил как главный редактор «Независимой газеты» за одиннадцать лет руководства ею, были уходы из-за низкой зарплаты, а не по «идейным» соображениям.

Лишь одна журналистка сказала мне, что уходит из принципиальных соображений (установка): она не может работать в издании, где печатается лидер КПРФ Геннадий Зюганов. Это было настолько оригинальное и неожиданное заявление, что я впервые вступил в дискуссию с тем, кто уходит: но это же принцип «Независимой», мы даем трибуну всем, и коммунистам, и антикоммунистам, а уж саму газету никак нельзя назвать прокоммунистической. Я ее не уговаривал остаться, тем более что взял себе за правило подписывать заявление об уходе сразу же, как только оно ложится мне на стол. Я возражал, шокированный нетерпимостью этой журналистки, на словах конечно же приверженной идеалам свободы слова.

Это была неплохая, но отнюдь не выдающаяся журналистка. Имя ее вряд ли знает кто-либо, кроме наиболее внимательных читателей того издания, где она в настоящий момент работает, но я оценил ее принципиальность, правда – абсолютно партийную.

Можно или нельзя противостоять корпоративным установкам (если, конечно, ты с ними не согласен и они не стали твоими собственными)? Это удается крайне редко и очень немногим. Приведу в качестве иллюстрации (здесь не подходит выражение «в качестве примера», ибо второй смысл этого оборота – «в качестве примера для подражания») свой случай. Просто потому, что он известен мне в деталях.

С осени 1995 года Борис Березовский финансировал издание «Независимой газеты», считаясь ее владельцем. Я был ее главным редактором и генеральным директором (руководителем предприятия) и много писал в ней.

То есть я одновременно выступал как человек, который: (1) формировал профессиональные установки для сотрудников «Независимой», (2) прямо или косвенно транслировал журналистам корпоративные установки «владельца» газеты, (3) сам выступал в качестве журналиста, который должен был принимать или не принимать эти установки.

Наши с Березовским взгляды по многим вопросам расходились, но по многим – совпадали. В силу ряда причин, о которых я скажу тогда, когда буду рассказывать о профессии главного редактора, это долгое время не создавало неразрешимых проблем. Во всяком случае я писал и печатал в «Независимой» то, что хотел.

Однако весной 2000 года на страницах «Независимой» я заявил, что, по моему мнению, все олигополии должны быть разрушены – что олигополия Гусинского, что олигополия Березовского. Это был вызов. Какой бы статус как создатель «Независимой газеты» и достаточно известный и влиятельный журналист я ни имел, это конечно же был экстраординарный шаг. В газете, финансируемой Березовским, я написал, что его медиаимперия, жемчужиной которой было ОРТ, должна быть разрушена. Такое не проходит бесследно, не забывается и не прощается.

Осенью того же года в моем присутствии и присутствии ряда других руководителей контролируемых им СМИ, Березовский как бы между прочим бросил фразу, что издание, которое требует, чтобы у него отняли ОРТ, не может находиться в его холдинге и, возможно, будет продано. Конечно, это было предупреждение лично мне, хотя некоторое время Березовский и пытался найти покупателя на «НГ», но не сходился с претендентами в цене.

Весной 2001 года стало очевидным, что мы радикально расходимся с Березовским и в оценке политики Путина. Я ее в целом поддерживал, критикуя по некоторым направлениям. Березовский к тому времени уже не поддерживал Путина ни в чем. Само по себе это было нонсенсом, но я еще обострил ситуацию, опубликовав сочиненный мною «Разговор Березовского с Путиным», из которого было ясно, кто, на мой взгляд, победит в этой полемике, а главное – в реальной жизни. То есть предсказал поражение Березовского.

Все наши установки окончательно и публично оказались противопоставленными друг другу. Через неделю после публикации «Разговора» Березовский сообщил мне о том, что принял решение снять меня со всех постов в «Независимой», главное – с поста редактора «НГ». То есть профессиональные установки в этой газете должен был создавать кто-то другой. И ясно, что они расходились бы с моими.

Однако, действуя на первом этапе «интеллигентно», он предложил мне стать председателем Совета директоров акционерного общества «Редакция "Независимой газеты"» – на срок, который я посчитаю для себя возможным. При этом мне полагалось: 300 000 долларов единовременно, ежемесячный оклад в 10 000 долларов, кабинет, секретарь, машина с персональным водителем.

Много это или мало, каждый может оценить сам. Но в принципе это была плата за то, чтобы я, не определяя больше курс «Независимой», одновременно своим именем освящал то, что из нее будут делать без меня.

Я отказался. Главная причина – нежелание участвовать в разрушении своего детища. Не во славу себе я привожу этот пример. А чтобы сказать следующее.

Что позволило мне поступить принципиально, руководствоваться в своем выборе только личной, профессиональной (интересы «Независимой», как я их понимал) и гражданской (интересы страны, как я их понимал) установками? Два фактора, один из которых чисто материальный. Во-первых, я был уверен, что у меня будет возможность выступать в иных СМИ, высказывая свою, а не чью-то позицию. Во-вторых, я был достаточно обеспеченным человеком и не сомневался, что смогу поддержать уровень благосостояния своей семьи, работая в другом месте.

А если бы не было второго фактора? Если бы роль главы семьи, возникающая на основе ее семейная установка не подкреплялись бы моей уверенностью (уверенность, кстати, это далеко не гарантия) неплохо зарабатывать и дальше? Как бы я поступил?

Надеюсь, что так же. Но утверждать этого не могу.

Оставаясь последовательным сторонником свободы печати, сторонником профессиональной независимости и человеческой и гражданской принципиальности журналиста, я считаю, что не менее фундаментальным императивом деятельности журналиста является и семейная установка.

Журналист не хочет бросать свою профессию (да часто и не может, ибо не умеет ничего другого). И одновременно он не имеет права допустить, чтобы его детям нечего было есть, не на что было получать образование. Ответственность журналиста как журналиста велика, но по сути она равнозначна его же ответственности как главы семьи. И никто не может осудить человека, который вынужден сделать выбор не в пользу принципиальной журналистики.

О моральных проблемах в журналистике я уже говорил подробно, но в свете тематики данной лекции я призываю всех, кто судит журналистов (в их профессиональной среде или вне ее), помнить, что журналисты – тоже люди. Утверждение банальное, но тем не менее актуальное. Даже несмотря на то, что своей требовательностью к другим журналисты сами провоцируют завышение требований к себе.

Мало кому в жизни, в журналистике в том числе, удается гармонизировать исполнение всех своих социальных ролей, добиться непротиворечивого, бесконфликтного взаимодействия всех установок, порожденных этими ролями. Либо компромиссы, либо жертвование чем-то – иного варианта чаще всего нет. И, лишь достигнув очень большой известности и авторитета, а равно материальной независимости, журналист может действовать абсолютно принципиально.

Другой вопрос – как он приобрел известность, авторитет, а главное – финансовую независимость.

Мы несколько увлеклись чисто материальной стороной дела, хотя и без нее в системе ролевых установок журналиста достаточно коллизий.

Приведу еще один пример из своей практики.

Однажды я снял из книжного приложения к «Независимой газете» статью, которая, на мой взгляд, совершенно откровенно пропагандировала так называемую психоделическую литературу, а проще говоря, литературу, воспевающую потребление наркотиков. Статью за моей спиной пытался поставить в газету один из ее сотрудников.

Этот пример прямой редакторской цензуры, кстати, вскоре был освещен в некоторых изданиях, «интеллектуально» обслуживающих наркомафию. Я, естественно, был разоблачен в этих изданиях как душитель свободы слова и печати.

Какими установками я руководствовался?

Эгоистической, личной – я против пропаганды наркотиков в любом виде, чем бы и кто бы ее ни оправдывал. Как человек я считаю, что запрет в этой сфере – и самая моральная, и самая эффективная мера.

И гражданской установкой – ибо любые формы борьбы с наркоманией считаю отвечающей национальным интересам страны.

И я сознательно проигнорировал профессиональную установку на свободу печати. Ибо не считаю ее абсолютной жизненной ценностью.

Однако в данном случае мне гораздо интереснее, какими установками руководствовались те, кто пытался за моей спиной протащить эту статью в газету. Конечно, свобода печати в данном случае это только оправдание, прикрытие.

Сомневаюсь, что здесь был прямой коммерческий интерес, хотя и не исключаю этого. Вряд ли действовала семейная установка. Не думаю, что редактор статьи, который ставил ее в номер, исходил из гражданской установки, то есть убежденности в том, что людей нужно приучать к наркотикам. Остается либо эгоистическая, личностная установка – редактор являлся адептом психоделической культуры, точнее – наркокультуры. Либо это была установка корпоративная, но не корпорации данного СМИ, а иной, той, в которую вне стен редакции был включен редактор статьи. Формально или неформально – неважно. Скорее всего, как я уже отметил ранее, редактор относился к числу тех, кто «интеллектуально», пусть даже бескорыстно (в смысле отсутствия прямого меркантильного интереса), обслуживает наркобизнес.

Этот пример, отнюдь не исключительный, хорошо показывает актуальнейшую и острейшую проблему современной журналистики – постоянное, повседневное, систематическое и целеустремленное внедрение интересов отдельных от журналистики корпораций в содержание текстов и образов, производимых в СМИ. Причем если в прошлом каждая сторонняя корпорация пыталась внедряться в СМИ самостоятельно, то ныне создана специальная индустрия, обслуживающая интересы сторонних корпораций в не принадлежащих им СМИ – это система PR, которой я вынужден буду посвятить отдельную лекцию.

Вот, кстати, почему я не считаю свободу печати и слова абсолютной ценностью. Именно потому, что абсолютная ценность – это то, в чем никто не может иметь преимущества, кроме самых талантливых. Жизнь – почти (и здесь возможны оговорки) абсолютная ценность. Преимущества здесь объективно у самых талантливых в смысле жизнеспособности, то есть самых здоровых. И так далее – не буду подробно развивать эту мысль.

Но если свобода слова и свобода печати – в нынешних, по крайней мере, условиях – не могут быть обеспечены всем, более того, с помощью индустрии пиара они очевидно и регулярно используются в интересах не только журналистики как профессии, которой общество делегировало обязанность говорить его голосом, не только самого общества в целом или всех значимых его групп и слоев, не только в интересах государства, то есть института, официально представляющего интересы построившего его общества, а в интересах многих других, как правило, хорошо обеспеченных деньгами корпораций, в том числе и прямо антиобщественных, например – преступности, то свобода слова может и должна иметь исключения.

Где? Вот самый сложный вопрос.

Вопрос сложен – ответ прост.

Там, где речь идет о национальных интересах, то есть интересах данного общества как такового, данного общества в целом.

Эти исключения из принципа свободы слова и особенно свободы печати не только могут и должны быть – они есть, они даже зафиксированы в законах разных стран. Вспомните, что я говорил в своих тезисах о свободе печати.

Но то вещи хоть вроде бы и известные, однако нечасто называемые своим именем, то есть исключением из принципа свободы печати, не афишируемые и широко не обсуждаемые. Кроме того, что всегда дискутируется – чаще, правда, законодателями и философами, чем журналистами: где именно должны проходить границы этих официально (законодательно) закрепленных исключений?

А вот что дискутируется, на что у каждого есть свое мнение, так это есть ли у государства право определять, формулировать и навязывать обществу (через СМИ в том числе) понимание национальных интересов и их границ? Что существует военная или государственная тайна – с этим все более или менее согласны. А вот что такое борьба с наркоманией, преступностью, насилием и т. д.? Является ли это борьбой за национальные интересы или нет – об этом спорят, причем весьма яростно и, соответственно, тенденциозно. Эти споры и ведутся через СМИ, и касаются СМИ непосредственно, гораздо непосредственней, чем любых других социальных институтов, ибо

всякая фиксация нового национального интереса неминуемо накладывает ограничения на фундаментальный принцип демократической журналистики – свободу слова и свободу печати.

Эта проблема актуальна еще и потому, что зафиксированные в многочисленных документах демократические ценности, как теперь уже ясно всем, сплошь и рядом противоречат друг другу. Наиболее яркий пример – право наций на самоопределение и принцип целостности государства. Каждому, в том числе каждому, кто выступает в СМИ, всегда сыщется, на что опереться, отстаивая свою позицию.

Я формулирую следующий парадокс свободы печати (а шире – демократии), непосредственно связывающий ее с проблемой определения национальных интересов и реализации их в определенной политике:

ЕСЛИ С ПОМОЩЬЮ СВОБОДЫ ПЕЧАТИ (ИЛИ ДЕМОКРАТИИ) БОЛЬШИНСТВО РЕШИТ, ЧТО РОССИЮ КАК ГОСУДАРСТВО НУЖНО ЛИКВИДИРОВАТЬ, ЧТО ДОЛЖНЫ ВЫБРАТЬ ГРАЖДАНЕ (И ВЛАСТИ) РОССИИ – СВОБОДУ ПЕЧАТИ (И ДЕМОКРАТИЮ) ИЛИ СТРАНУ?

Над этим парадоксом стоит задуматься всем, но особенно тем, кто каждодневно и по любому случаю клянется в верности свободе печати, безграничной объективно и никем не лимитируемой субъективно.

Простое, но мнимое, решение парадокса по известной англосаксонской формуле – если бы я выбирал между свободной прессой и правительством, то я бы выбрал свободную прессу, не пройдет. Речь не о выборе между свободной прессой и правительством, а о выборе между свободной прессой и страной. А это – колоссальная разница.

Национальные интересы и их сочетание с принципами свободы слова и свободы печати – большая тема. Главная сложность здесь в том, что общественное согласие по проблеме национальных интересов, в том числе касающихся соответствующих ограничений свободы слова и печати, возможно только при двух условиях:

• во-первых, при абсолютно свободном обсуждении этой проблемы в прессе;

• во-вторых, в том случае, когда через деятельность свободных СМИ общество почувствует, что по тем или иным направлениям эта деятельность является угрозой тому, что является национальным интересом.

Вот парадокс номер два.

Только когда свободные СМИ грубо и регулярно нарушают национальные интересы общества, оно приходит к пониманию необходимости ограничения свободы СМИ, что было бы невозможно, не имей СМИ возможности высказываться свободно, а потому грубо и постоянно нарушать эти интересы. А проще говоря: только имея свободные СМИ, можно иметь основания для ограничения их свободы.

А что же делать журналистам, если они вынуждены повседневно, не имея возможности, как чиновники, скрыться за законы, инструкции и слова начальства, вращаться внутри этих двух парадоксов? Да еще соотнося их с остальными своими установками?

Тут не дашь однозначного рецепта, годящегося для всех жизненных, профессиональных и корпоративных коллизий, складывающихся в реальной жизни реальных работников СМИ. Я, однако, решусь предложить некоторые ориентиры.

Нормы морали хорошо известны всем, хотя сегодня, конечно, мы, в том числе и журналисты, живем в России, разные слои населения которой используют разные морали, каждая из которых предельно размыта. И все-таки всякий или почти всякий журналист знает то, что обобщенно называется моральными нормами (в христианской культуре). Лично я к этим нормам отношу и обязанности человека перед своей семьей, точнее перед теми ее членами, которых ты опекаешь. Моральным как таковым и семейной ответственностью манкировать нельзя, а если они вступают в конфликт между собой – каждый делает свой выбор сам.

За пределами семейной ответственности общечеловеческая мораль должна стоять выше профессиональной журналистской этики, а эта последняя – выше этики корпоративной.

Национальные интересы, на мой взгляд, не могут быть отнесены к тому, что не относится к категориям морали или непременно и часто противостоит ей. Конечно, диалектика взаимодействия прав и свобод индивидуума и интересов общества, нации, страны, от лица которых очень часто выступает такой не всегда уважаемый и заслуживающий уважения институт, как государство, или даже отдельно взятый чиновник, сложна. Но я исхожу из того, что

если журналист, оставаясь в профессии, не может или не обязан жертвовать ради служебных интересов интересами своих детей, своей семьи, то эта же формула справедлива и применительно к ситуации, когда сталкиваются интересы журналистики как таковой и национальные интересы страны.

При этом, конечно, нужно иметь в виду два фундаментальных фактора. Во-первых, что бы и кто бы от имени нации, страны и государства ни определял как национальный интерес, далеко не всегда можно и нужно признавать таковое определение абсолютно точным и правильным. И особенно это относится не столько к самим национальным интересам, сколько к предлагаемым обществу методам их защиты. Журналист имеет право и профессиональную обязанность ставить под сомнение и то, и другое.

Во-вторых, даже при согласии относительно того, что является национальным интересом, журналист в силу своей профессиональной ролевой установки, не им присвоенной, а данной ему самим обществом, действует по отношению к этому национальному интересу не совсем так, как госчиновник. Грубо говоря, то, что чиновник обязан скрывать, журналист – с той же императивностью – обязан открывать обществу. И все ради соблюдения того же самого национального интереса. Кроме того, журналист как среднестатистический носитель определенных профессиональных функций является в большей степени представителем народа, избирателей, граждан, общества перед властью, чем наоборот.

Завершу вот чем. Не раз и не два ко мне как к главному редактору обращались и обращаются журналисты, ища ответа на вопрос о том, можно ли, нужно ли написать то-то и то-то о том или ином деликатном вопросе, затронутом в его тексте. Я, разумеется, даю в этом случае свои более или менее категорические советы.

Но обо всем и всегда у главного редактора не спросишь. И потому я даю всем еще и одну и тут же универсальную рекомендацию:

если вам хочется посоветоваться по крайне ответственному и деликатному вопросу, затрагиваемому в вашем материале, а не с кем, пишите так, чтобы это соответствовало национальным интересам российского общества. А уж как вы определяете эти интересы – пусть судят читатели. И я, главный редактор, – когда прочитаю ваш текст опубликованным.

Если прочитаю.

Если главный редактор является цензором в своем СМИ, то это плохой редактор. И лучший способ избавиться от этой роли, которую вам всякий раз навязывают обстоятельства и подчиненные, это собственными текстами демонстрировать своим сотрудникам близкое к оптимальному сочетание всех тех интересов, которые разрывают его, главного редактора, на части в той же мере, как и журналистов издания, которым он руководит.