Текст книги "Как стать знаменитым журналистом"

Два главных
Егор Яковлев: Юбилейное. Артем боровик: прощальное

В рамки одной, правда, не календарной недели парадоксальным образом вместились два события, имеющие отношение к истории (не только современной) русской журналистики.

В прошлый четверг, 9 марта, погиб Артем Боровик.

14 марта исполнилось 70 лет со дня рождения Егора Яковлева.

Два главных редактора, помимо других должностей, прилагательных к основной, к той, что определяет, иногда крайне субъективно, стиль изданий, ими возглавляемых. В одном случае – «Совершенно секретно». В другом случае – «Московские новости» (апофеоз) и нынешняя «Общая газета».

Я знаю обоих.

О юбилее одного писать собирался давно, о гибели другого, естественно, не предполагал.

Теперь по старой, ироничной, но ставшей вдруг абсолютно буквальной, а не метафоричной, присказке начну за здравие, а закончу за упокой.

Егор Яковлев

Егор Владимирович Яковлев – главный редактор милостью Божьей.

Я познакомился с ним весной 1988 года – в пик его журналистской и редакторской славы.

Он возглавлял «Московские новости», одно из двух изданий, носивших тогда неофициальный, но более чем почетный титул «трибуна гласности». Вторым изданием был «Огонек» Виталия Коротича. Кстати, насколько я знаю, отношения Яковлева с Коротичем не отличались особой близостью, хотя среди других главных редакторов Егор Владимирович имел и друзей, и приятелей. Видимо, слишком силен был соревновательный, конкурентный фактор, одновременно и объединявший, и разделявший двух лидеров гласности.

Я пишу это не в упрек и не в оправдание ни тому, ни другому. Моя цель – показать то, что делало из просто журналиста Егора Яковлева лучшего главного редактора страны, а не человека, приятного во всех отношениях. Тем более что это – две вещи практически несовместные.

Заряженность на конкуренцию, амбициозность, страсть к лидерству – безусловно необходимые качества главного редактора, который хочет добиться успеха для своего издания, а следовательно, и для себя.

Два года и четыре месяца, которые я работал в «Московских новостях» под началом Егора Яковлева, дали мне возможность рассмотреть его с разных сторон и многому у него научиться. Тем более что по отношению к нему я находился в разных позициях: поступил в газету обозревателем отдела, через четыре месяца был назначен Егором, как все его называли за глаза, политическим обозревателем «МН», а еще через год – заместителем главного редактора, то есть заместителем его самого, что в данном случае немаловажно. А кроме того, я перенес и приливы Егоровой любви, и отливы охлаждения – не специфически главредовское отношение к подчиненным, но очень ценное для познания жизни и работы «снизу».

Хотя среди шестидесятников имя Егора Яковлева было и известным, и достаточно громким, в том числе и среди журналистов, я услышал его только после прихода Яковлева в «Московские новости» (осень 1986 года). Первой, насколько я помню, громкой публикацией нового главного редактора стало короткое интервью, взятое тогда корреспондентом «МН» у Вячеслава Михайловича Молотова, восстановленного в рядах КПСС.

Сейчас это называется к месту и не к месту употребляющимся в СМИ словом «эксклюзив».

Чаще всего получение эксклюзивной информации не требует ни особой смелости, ни даже особой доблести, а лишь хорошего знания жизни и желания выйти за пределы стереотипов журналистского труда.

Главный редактор должен обладать если и не нюхом на эксклюзив, то хотя бы нюхом на людей, умеющих эксклюзив добывать.

У Яковлева этот нюх есть.

В 1960 – 1970-е годы Егор Яковлев, как я потом узнал, отработав на командных постах в «Советской России», журнале «Журналист» и газете «Известия», был снят за какое-то идеологическое прегрешение и отправлен в почетную ссылку корреспондентом «Известий» в Прагу, где тогда, помимо прочего, находилась штаб-квартира теоретического органа международного коммунистического движения – журнала «Проблемы мира и социализма», чья редакция, как это ни странно, была рассадником вольнолюбия и официального диссидентства (не путать с неофициальным).

Кому пришло в голову сделать из небезынтересных, но вполне идейно выдержанных до того «Московских новостей» трибуну гласности, я не знаю. Не исключено, что самому Валентину Фалину, назначенному председателем правления агентства печати «Новости», а «МН» тогда издавались при АПН. Тем более мне неизвестно, в результате каких персональных инициатив главным редактором «МН» и одновременно зампредом правления АПН был назначен Егор Яковлев. Но то, что событие это фактически, как вскоре оказалось, перевернуло советскую журналистику, поставив практически все издания в позицию догоняющих «Московские новости», очевидно.

Заслуга в этом одного человека – самого Егора Яковлева, кто бы и когда бы ни указал на его кандидатуру пальцем.

Я уверен, что, если бы даже этого не произошло (назначения Егора), он все равно рано или поздно всплыл бы на московской политической и журналистской сцене конца 1980-х годов по собственной инициативе. Хотя, быть может, и в менее выгодной позиции.

Точно о Егоре Яковлеве тогда было известно мне (со слов других) только одно: он изучал Ленина и любил его. Позже по этой фигуре прошла линия водораздела между главным редактором и некоторыми более радикально (по молодости) настроенными сотрудниками «МН». Друзья же Яковлева, бывшие его ровесники, относились к этой любви как к «слабости Егора», не вполне понятной, но допустимой.

Кстати, в тот период Егор Владимирович не был самым радикальным из шестидесятников, с которыми я познакомился в основном в его кабинете. И покойный Алесь Адамович, и Юрий Афанасьев, и Юрий Карякин, и Евгений Амбарцумов, и Людмила Сараскина, и многие другие – все были радикальнее Яковлева.

Зато у него была газета, где они могли печататься, умение вести эту газету, каждую неделю отодвигая границу гласности вперед, наконец, просто талант журналиста и главного редактора.

И еще – очень много друзей и знакомых, в том числе и на самом верху, а также абсолютное умение говорить с властью на равных.

Все эти качества и способности крайне важны для главного редактора, особенно в Москве, буквально набитой начальством, что плохо, но где зато на каждого начальника найдется более высокий начальник, что уже хорошо для главного редактора, особенно в советские времена.

Умение на равных, а порой и свысока общаться с руководителями государства – исключительно важное качество Егора Яковлева, дававшее ему фору в соревновании с другими главными редакторами, признавшими его, кстати, неофициальным, но неоспоримым лидером узкой корпорации руководителей столичных СМИ. Здесь никакой Коротич не мог соперничать с Егором.

Егор Яковлев – это один из главных уроков, который я у него перенял, – делал газету не только и даже не столько как журналистскую, сколько как авторскую (газету нештатных авторов), что позволяет дать грандиозный набор разнообразных мнений в каждом номере. А это куда интереснее для читателей, чем собственно журналистские оценки, всегда несколько унифицированные в каждом конкретном издании.

Егор сделал так, что писать для «Московских новостей» стало почетным. В том числе и для начальства.

За это ему прощалось и некоторое барство, и его знаменитая капризность. Чуть не написал – как у Сталина.

Впрочем, главный редактор должен быть диктатором. Но, конечно же, просвещенным и отходчивым.

Даже обидчивость Егора Яковлева в его статусе главного редактора главной трибуны гласности умело использовалась им. Многим легче было согласиться с ним, чем пережить его обиду. Он редко получал отказ в чем-либо. Несмотря на свое барство, Егор Яковлев не только умеет, но и любит быть обходительным и даже льстивым. Когда это нужно для газеты. Это не миф – он действительно сам подавал (сейчас не знаю) пальто авторам газеты, которые выходили из его кабинета. Вот этому я научиться у него не смог. Зато научился «золотому правилу» подписывать заявления об уходе сразу же, беспощадно – что неизбежно для любого уважающего себя и уважаемого издания (из этого правила могут быть исключения, но крайне редкие, редчайшие).

Егор умеет обольстить любого автора, любого начальника. Это – талант чисто человеческий, но весьма полезный в работе главного редактора.

Каждый главный редактор – дилетант в сравнении с каждым отдельно взятым хорошим журналистом, а тем более нештатным автором-специалистом. Кроме одного – как делать газету, главный редактор должен знать лучше других.

Если при этом ты еще умеешь вести разговор по статье так, как будто и ты в этом разбираешься (хотя бы как читатель), – успех обеспечен.

Труднее всего было с Егором Яковлевым именно тогда, когда он не «врубался» в текст. Тут уж ничего не поделаешь – слово главного в его газете последнее.

«Не врубаться» не стыдно. Если доверять журналистам, то этой проблемы можно избежать. Но

очень опасно, если журналисты почувствуют – главный не тянет в самой журналистике, не умеет писать, не может дать дельного совета, как переделать статью.

Очень многие главные ловко ухватывают недостатки текста, но не могут правильно или хотя бы оригинально (пусть неправильно) подсказать, как текст улучшить. Егор это умеет.

Работа с журналистами – одна из самых сильных сторон Егора Яковлева. Дело не только в том, что он влюбляется на время в некоторых из них, а потому безоглядно им помогает, не требуя взамен ничего, кроме хорошей работы. Он умеет переходить иерархические границы не только вверх, но и вниз.

Я испытал это на себе. Придя в «Московские новости», я начал много писать, причем на самые разные темы, но многие материалы не пропускались заведующим отделом, в котором я работал. Тогда однажды я нашел способ отправить свой очередной не прошедший опус на стол главного редактора. Через некоторое время Егор вызвал меня и спросил: почему вы так редко пишете? Я ответил: пишу много, но не проходит. Тогда Егор сказал: впредь сдавайте материалы прямо мне. В результате я стал много печататься, и через два месяца Яковлев сделал меня политическим обозревателем «МН», подчинив непосредственно себе. (Впрочем, этот рецепт хорош для еженедельника и крайне сложен в реализации для ежедневной толстой газеты.)

В любом случае

главный редактор, который ревнует к журналистским успехам своих сотрудников, никогда не сделает хорошую газету.

Егор этим пороком никогда не страдал, напротив, он готов был сделать для того, кто работал так, как ему нравилось, буквально все – невзирая на ранги. Когда у моего «Жигуля» разбили два боковых стекла (страшный дефицит в то время), Егор не только дал мне ключи от своего гаража, где я смог безбоязненно оставить машину, но и сам договорился с «АвтоВАЗом» о замене мне стекол. Это было в тот период, когда он общался с Горбачевым лишь немного меньше, чем со своими замами.

У главных редакторов, подобных Егору Яковлеву, по сути, есть лишь одна проблема (финансовую в ее нынешнем измерении я не беру) – проблема преемника. Как в повседневной работе (на кого оставить газету, когда ты в отъезде), так и в перспективе – на кого оставить вообще, когда настанет пора уходить.

В 1990 году я ушел из «МН», после того как на полгода практически потерял рабочий контакт с Егором Яковлевым. Как мне казалось, из-за того, что все мои попытки предложить главному редактору реформу «МН» им были отвергнуты. Я понял, что «МН» либо реформирует сам Егор, либо их не реформирует никто и никогда. Мне же почти случайно представился случай создать «Независимую» по собственному разумению.

Прошедшие с того времени почти уже десять лет не были для Егора Яковлева простыми. Он, как и всякий амбициозный шестидесятник, попробовал вступить во власть, одновременно и третируя ее, и опираясь на нее. Неудачно. Он поруководил год телевидением, был снят Ельциным, создал «Общую газету», разошелся с одними политиками, сблизился с другими. Попробовал учить Ельцина (как опять же все шестидесятники) – опять не получилось. Плюнул. Фактически перешел в оппозицию, называющую себя демократической, но реально являющуюся лишь антипрезидентской и правозащитнической, то есть, по моему разумению, в лучшем случае утопической.

Это, однако, все неважно. Как и те недостатки, которые лично я мог бы предъявить юбиляру в качестве оборотной стороны его парадного портрета. Я не буду делать это публично даже не в юбилейной статье.

Потому что Егор Владимирович Яковлев – мой учитель в журналистике (один из двух, если не брать в расчет университетских преподавателей; второй – покойный Алексей Иванович Флеровский, кстати, друг Егора Яковлева).

И еще потому, что если бы где-то в кроссворде я встретил вопрос: главный редактор, то первым и последним моим ответом были бы два слова – Егор Яковлев.

Если существует в чистом виде со всеми своими достоинствами и недостатками классический тип живого главного редактора – это для меня Егор Яковлев. Будешь таким – будет успех, хотя бы ты возглавил журнал «Свиноводство». Не будешь…

Журналистика – профессия массовая. Нас миллионы, даже главных – тысячи, в одной Москве – десятки. И в пору расцвета разных изданий читатели запоминают минимум 4–5 фамилий. А десять лет спустя – забывают и их, если даже издание остается.

И лишь одно, два, максимум три имени живут дольше. Даже во времена такого бурного расцвета журналистики, которыми стали для русской прессы последние 15 лет XX века.

Егор Яковлев вошел в историю русской журналистики 80-х годов этого века как фигура № 1.

В историю печатной русской журналистики конца века (тут телевидение надо сбросить со счетов с его автоматической славой) – тоже, возможно, как журналист № 1, в крайнем случае – в тройку первых.

В русской журналистике всего XX века он, думаю, самое меньшее – в десятке первых имен. Вместе, кстати, с самым известным русским журналистом этого столетия Владимиром Ульяновым-Лениным.

Профессия главного редактора – в принципе невозрастная. Егору Яковлеву – всего 70.

Я не удивлюсь, если он не остановится на «Общей газете», хотя видимых поводов для этого и нет.

Помешать Егору Яковлеву может разве что его шестидесятничество – это не порок, конечно, но уже давно и не доблесть. Хотя, с другой стороны, вневременные, универсальные люди – самые скучные. Такие не могут лидировать. Правда, иногда они лидируют на прежнем направлении даже тогда, когда трасса гонки уже свернула на иной путь.

Но все равно, как любят говорить сами журналисты, мастерство не пропьешь. Тип, порода – остается.

Егор Яковлев – самый породистый главный редактор из тех, кого я знаю и знал. Чистых кровей.

И главное, что сегодня становится актуальным, продолжает работать. Далеко обходя многих молодых, идущих ему вослед – по его пути. А уж сверстники его и вовсе почти все сошли с дистанции.

Артем Боровик

Артем Боровик тоже сошел с дистанции, но не по своей воле и не из-за профессиональной слабости. Тем более – не по возрасту.

В последние дни о нем сказано много хорошего. И в общем-то почти все – без преувеличения, хотя и с ненужным, на мой взгляд, уничижением других.

Я знал Артема неплохо, но не настолько хорошо, чтобы, как многие сейчас, называть его своим другом (или себя – его). Он, кстати, был настолько легким в жизни и общении человеком, что многие могли даже искренне принимать приятельские отношения с ним за дружбу.

Мы работали в разных, почти не пересекающихся журналистских слоях. На мой вкус его издания были слишком массовыми не только по тиражу, но и по стилю. К тому же Артем по каким-то, мне не известным, причинам никогда не появлялся на тусовках, где собирались главные редакторы. Никогда. Я не помню буквально ни одного случая.

Даже Владимир Яковлев, сын Егора и главный редактор «Коммерсанта», на ранней стадии изредка входил в тусовку.

Например, когда в кабинете его отца в дни ГКЧП мы вместе решали вопрос о выпуске общей газеты и придумывали ей название.

Хотя, может быть, я ошибаюсь? И Боровик тогда был? Нет, по-моему, нет.

Артем, несмотря на свой общительный характер, был, как мне кажется, одиноким волком в журналистике – качество, возможно, приобретенное в годы репортерства.

И сам холдинг «Совершенно секретно», созданный им, стоит в общей системе российских СМИ как-то отдельно, лишь в последние месяцы сблизившись с определенной политической группой.

Была ли это самодостаточность или, что почти одно и то же, но не совсем, независимость, не знаю. Эту тему мы с ним не обсуждали.

То, что я знаю точно: в нем лично не было той остервенелости, которая свойственна многим апологетам так называемой расследовательской журналистики, часто оборачивающейся прямо противоположным.

Он был добр, очень обязателен и доброжелателен. Во всяком случае, я его с другой стороны не знал. Всегда был готов помочь.

Не знаю, как другим, но мне кажется, что Артема невозможно было не любить.

Если у него были враги, то даже они не могли бы, по-моему, избежать его обаяния.

Безусловно, Артем был классным главным редактором, одним из лучших в новом поколении, создававшим свои газеты и другие издания своими руками, а не получив их в наследство (с логотипами, славой и читателями) от других. И великим репортером – одна из самых трудных, хотя и очень распространенных профессий в журналистике.

Я никогда не работал с ним вместе, чтобы говорить об этом более конкретно, а лишь читал его репортажи и очерки. Это класс, который не приобретешь без таланта, даже воспитываясь в семье выдающегося журналиста.

Создать почти с нуля медиахолдинг, даже при умении общаться с людьми (Артем Боровик и Егор Яковлев в этом очень схожи), очень трудно, почти невозможно. Тут нужно нечто большее, чем просто блестящие организаторские способности.

Словом, Артем Боровик, как и Егор Яковлев, тоже классический тип выдающегося главного редактора, но только не шестидесятнического, а нового, постперестроечного типа. И в этом качестве, а не только из-за своей преждевременной смерти, он тоже вошел, несмотря на свой возраст, в историю русской журналистики XX века еще при жизни. В том числе и своими текстами, что редко бывает среди главных редакторов. Ведь в принципе это разные профессии – журналист и главный редактор. Во всяком случае, на высшем уровне.

Такие, как Артем Боровик, ломают в общем-то верное правило, что незаменимых нет.

Что же до его преждевременной смерти… Она конечно же несправедлива даже на фоне того, что смерть редко когда бывает справедлива.

Но блестящая жизнь, если даже она коротка, не снимая трагизм и невозвратность потери, особенно для семьи и друзей, для меня в том числе, по крайней мере позволяет восхищаться тем, что такие люди, как Артем Боровик, появляются и работают в журналистике. А следовательно, все рассуждения о «второй древнейшей» справедливы лишь до определенной степени.

16 марта 2000 г.

Вишневый сад «Независимой»
К читателям, партнерам, авторам и сотрудникам «НГ» 1990 – 9.06.2001

У выдающегося советского журналиста Ярослава Голованова был роман, который теперь, видимо, мало кто знает, помнит и тем более читает. Называется он, если не ошибаюсь, «Кузнецы грома». Роман полуфантастический-полуреалистический: его герои – советские космонавты – готовятся к полету на Марс, но описывалось все это как совершенно обыденное дело, как хроника тех самых дней, когда этот роман писался и читался. Словом, «Кузнецы грома» – чистейший образец того восхитительного советского романтизма, вкус которого в жизни уже не ощутить никому и никогда. Я очень любил этот безыскусный, как выразилась бы Вика Шохина – «времен советской античности», роман, но речь сейчас не о нем, а всего лишь об одной фразе из этой книги, фразе, которая почему-то врезалась мне в память на всю жизнь:

«Все когда-нибудь кончается, даже зубной порошок в коробочке у соседа».

Да, прав герой головановских «Кузнецов грома» (оцените название – теперь таких уже не дают: и впрямь пахнуло если и не самим Гомером, то профессором Куном): все когда-нибудь в жизни кончается – даже замечательно интересная, ни с чем не сравнимая, гомерически захватывающая работа главным редактором «Независимой газеты». Никто, кроме меня, не испытал пока этого счастья, а потому никто и не может понять все, что испытываю я, покидая этот пост, сам по себе равный и Олимпу и Парнасу одновременно.

Жестокая и изысканная античность русской демократии (90-е годы XX столетия), когда из хаоса рождался (да так еще и не родился) новый порядок; как всякий порядок – более примитивный, родил, помимо прочего, и «Независимую газету». Я лишь принял роды и поставил младенца на ноги. Теперь бы ему идти и идти…

Но хватит лирики. Социал-дарвинизм берет за глотку, и высвободиться можно, лишь трезво и абсолютно честно оценивая происходящее. Никаких сантиментов – романтики гибнут первыми. Правда, и циники в конечном итоге никогда не побеждают. Что есть здоровый оптимизм? Всего лишь оборотная сторона не менее здоровой мизантропии.

Я покидаю стены и страницы «Независимой газеты». Это последний номер, за который я, как и за предшествующие 2412, несу полную ответственность, хотя и в нескольких последующих вы, возможно, найдете отголоски меня.

Последние (с 6-го июня) дни мои телефоны звонили почти беспрерывно. Иногда одновременно: не успевал я класть трубку, как звонок раздавался вновь. Самое часто употребляемое слово, которое я слышал в эти дни, – шок. И бесконечные предложения помощи.

Я знал и был уверен, что случится что-то подобное. Но масштаба предвидеть не мог.

Спасибо! Но надо быть спокойнее и, я бы позволил себе заметить, несколько легкомысленней. Ни демократия, ни свобода слова, ни свобода мысли не ограничиваются «Независимой газетой». И даже, как это ни лестно для меня, мною. Хотя именно «Независимая» давала до сих пор их образцы. Чаще других и системнее других.

Никто лучше меня не знает многочисленных слабостей «Независимой», но уж теперь-то мне совсем не резон о них рассказывать.

Нужно бы сказать (написать) несколько важных вещей, но некоторые события и некоторые люди задали такой темп последним дням моей службы в «НГ», что времени на большее нет.

Об одном не могу не сказать. Я действительно глубоко благодарен Борису Березовскому за то, что в 1995 году (не важно, чем руководствуясь) он помог возродить «НГ», а главное, что не мешал делать ее такой, какой я хотел и какой мог в заданных рамках некоторых физических ограничений. И даже его неправильное, на мой взгляд, и неполезное для России, русской журналистики и его самого последнее решение и проистекшие из этого решения некоторые чудачества не меняют для меня величины этой благодарности.

Я благодарен всем читателям «НГ» – вот уж ваши-то интересы мы пытались удовлетворить полностью. Не всегда получалось, но всегда пытались.

Спасибо и нашим партнерам. Правда, не перед всеми мы сдерживали все обязательства – извините, это не по злой воле.

Особое, эпитета даже не подберу, спасибо авторам (а их у нас были тысячи) «Независимой». Я всегда просил редакторов газеты руководствоваться только одним правилом:

интересную статью ставь в номер, ничего не вычеркивая и тем более не вписывая, а неинтересную брось в корзинку.

Как не было бы «НГ» без ее сотрудников, ее журналистов, так не было бы ее и без наших постоянных авторов, имя которым – легион.

О сотрудниках, о журналистах. Вы слишком хорошо знаете меня, а потому без лишних слов. Только то, что должен сказать.

Спасибо. Спасибо. Спасибо.

Я знаю, что не сумел уберечь вас от многих невзгод. Знаю, что не смог обеспечить вам то, что делает жизнь комфортной, а работу – лишь приятным дополнением к этой жизни.

Но многие утверждают, что свобода и достаток (в журналистике и политике) – вещи несовместимые. Черт его знает, может, и так.

Тем более я поражен тем, как вы работали! Я не мог говорить это каждый день, ибо тогда лишь разжег бы вашу жалость к себе. А не жалеть себя, но гордиться собой вы должны. Вы – лучшие!

В одном не можете упрекнуть меня: я

не заставлял вас писать то, что вы не думаете, и не писать то, что думаете.

Не было в последние 10 с половиной лет в России газеты свободнее, чем «Независимая». И это ваша и моя свобода.

Строго говоря, «Независимая» жила и выживала вообще вопреки законам природы. Она давно бы должна была погибнуть, но жила, и это – чудо!

Когда пребываешь в цейтноте (как я в последние пять дней), когда в секунду вынужден принимать решения, на обмысливание которых нужны дни, и моментально произносить слова, которым надо бы зреть и зреть, когда от этих решений и слов зависит не только твоя судьба, но и судьба сотен других людей (а в «НГ» более трехсот человек), начинаешь физически ощущать, как с разной скоростью течет время у тебя и тех, кто с тобой связан, но решать можешь лишь за себя. Ответственность первого лица в этот момент громадна, но часто проявляется, в частности, в жесткости и жестокости. Я со многими не успел в эти дни поговорить, многим не перезвонил, многих не поблагодарил. О ком-то и о чем-то, наверное, даже забыл. Я это знаю. Но надеюсь, что я не совершил ошибок. По крайней мере грубых, непростительных.

То, что я хотел, но не успел сделать в «Независимой», остается моим долгом перед всеми. Все свои обязательства я уношу с собой.

Все когда-нибудь кончается, даже зубной порошок в коробочке у соседа. Это верно.

Но кто сказал, что эта коробочка последняя?

Как это там, у Чехова? Мы посадим новый сад… Я, конечно, знаю все интерпретации этой знаменитой фразы, в том числе – самые пессимистические. Но я привык читать ее буквально, как, собственно, интереснее всего и читать Чехова.

Там, в новом саду, и встретимся.

9 июня 2001 г.