Текст книги "Дорога в один конец"

Глава 23

– Люда! Красовская! – Тетя Маша выглянула из своей каморки, услышав веселый гомон впорхнувшей в вестибюль общежития стайки девчат. – Забери очередную депешу. И как он там время находит столько писать, не пойму.

– Наверное, ночью пишет, при свечке, – засмеялась Люда. – Думает обо мне, уснуть не может, вот и пишет.

– Ох, девка! Непростую ты ношу на себя взвалила – ждать парня с армии. Уже больше полгода прослужил, а письма пачками шлет. Ты хоть ему пишешь, не обижаешь?

– Ну, конечно, теть Маша! Ну, как же на такие письма не отвечать. – Щеки Люды покрылись румянцем. – Хотите почитать?

– Нет, девонька! Боюсь сглазить. Скольким вашим через пару месяцев да и иссякает ручеек, все ж письма через меня проходят, знаю. А за вас рада. Только, ох, смотри, Людмила! Приручила парня, провела на службу, обещала ждать, – блюди себя, не обижай его. А то знаешь, всякие случаи бывают. Стреляются даже.

– Да, ну что вы, тетя Маша! Что вы такое говорите? Я вправду дам вам почитать его письма – даже намека на что-то такое там нет.

– Ну ладно, ладно. Это я глупость сморозила, не обижайся, – тетя Маша примирительно взяла Люду за руку. – Я думаю, он скоро в отпуск приедет обязательно. Покажетесь мне? Чтобы он в форме и ты при нем.

– Обязательно, тетя Маша. Вы же нас столько выручали зимой, – заговорщицки понизила голос Люда и зарделась румянцем.

– Ой, да иди уже, – неумело смутилась тетя Маша.

Люда заспешила к себе в комнату, распечатывая на ходу толстое письмо от Вадима – последнее из госпиталя. Они оба подсели на дурманящий наркотик переписки. Только вот Люда не могла так густо заполнить порывом души пустой белый лист, как это получалось у Вадима. В его порывах с трудом можно было уловить мольбу о сострадании и жалости. Вадим просто проживал каждый день без нее с… ней. Может, прошлой, может, в чем-то придуманной, но только с ней, и об этом были его письма. Он боялся показаться слабым, не давая Люде возможности пожалеть его и этим засветить, воспламенить то чувство, которое она пытала к Вадиму. Влюбленность ли это, любовь ли, – она не знала. Вадим своей привязанностью не давал Люде ощутить возможность утраты, а это, конечно, помогло бы протестировать ей свое странное чувство к нему. Но он был такой, какой был.

Для Люды его письма были как страницы увлекательного любовного романа. Иногда ловила себя на мысли: она ли героиня грез этого солдата? А может он пишет такие послания не ей одной, чтобы скрасить себе хоть как-нибудь серые армейские будни? Но в памяти всплывали осенний парк с россыпями шоколадных каштанов и мягкое ложе сухих свежеопалых листьев в пустом лесу. Его мягкие губы на своих губах при почти остановившемся дыхании, ищущие и ждущие ответного порыва, и несмелые касания его, казалось, бьющих током пальцев. При всей своей неопытности, он, несомненно, был влюблен тогда и любил теперь. Любил ее – Люду Красовскую, и это ей льстило.

Она давала читать некоторые письма подругам и не без удовольствия ловила нотки зависти в их комментариях, иногда довольно колких. В этих обстоятельствах Люда, как бы, обречена была ждать, ведь публичность их отношений с Вадимом не позволяли закрутить роман с другим парнем, не уронив при этом свое я. Честолюбивой по натуре Людмиле Красовской такие риски были неприемлемы.

Осенью вернулся с армии брат Люды Миша. Он приехал не один. Уговорил заехать погостить на пару дней своего армейского друга Андрея, с которым за два года стали практически братьями. Андрей был родом из Краснодарского края, спешил домой, но на уговоры друга поддался, понимая, что Миша хочет познакомить его ближе с сестрой. Андрей с Людой переписывались в первые месяцы службы – Миша дал адрес сестры другу.

Шестнадцатилетней Люде, поначалу, льстило знакомство, пусть и заочное, со взрослым, как ей казалось, мужчиной. А он и относился к ней в письмах, как к маленькой девочке. С нотками иронии интересовался успеваемостью, не одобрил ее уход в педагогическое училище после восьмого класса, обещал после армии увести к себе в Краснодарский край, – все это было как-то несерьезно, даже раздражало иногда. Люде все тяжелее было отвечать на письма, в которых лишь про армию, да комментарии ее поступков. Новая жизнь в училище вихрем завертела дни, и Люда даже не заметила, как переписка сошла на нет. А потом в ее жизни появился Вадим.

Брат не сообщил ей, что приедет не один, решив сделать сюрприз обоим. Андрей оказался моложе, чем на армейском фото, или это Люда незаметно уже стала совсем взрослой. Высокий, стройный, и форма на нем сидела отлично. Преподнес ей цветы и коробку шоколадных конфет. Отметил, как она выросла и похорошела. Люда поблагодарила, немного смущаясь. Андрей тоже чувствовал себя неловко, не зная, как вести себя с ней. Он был осведомлен, что у Люды есть парень, которого она провела в армию и ждет. Уже и не рад был Андрей, что поддался на уговоры друга и заехал.

Они оба не стремились остаться наедине, но Миша вечером после кино, все-таки, изловчился улизнуть, и Люда с Андреем пошли домой одни. Шли не спеша и молчали. От холодного мерцания звезд было зябко, как и год тому назад, но тогда Вадим согревал поцелуями ее пальчики, норовя при этом коснуться губами ее губ. Люда наигранно отстранялась и со смехом говорила, что не губы замерзли, а пальцам холодно. Тогда Вадим прятал ее ладони себе под куртку и говорил: «Ну, вот теперь ты поймалась!» Ладони впитывали тепло его тела, и губы сливались воедино, греясь в поцелуе.

– Ты его любишь? – вдруг голос Андрея возвратил Люду с прошлого.

– Почему ты спрашиваешь? И зачем тебе это? – после долгой паузы ответила она вопросом на вопрос.

– Просто…, – он запнулся на мгновение, – просто хочу выяснить, есть ли шанс у меня.

– Шанс? – в голосе Люды послышалось удивление. – Шанс полюбить, или как?

– Шанс быть с тобой, – тихо ответил Андрей и попытался взять ее за руку.

Люда отстранилась и села на лавочку. Андрей присел рядом.

– Быть вместе без любви? – спросила она, глядя на мерцающие звезды.

– А разве она не может появиться? Потом.

– А вдруг не появиться, и что тогда? – Люда повернула к нему лицо, стараясь уловить взгляд Андрея. – Вот живем, живем, а она все не появляется, а еще хуже того – появляется на стороне, как тогда?

– У меня не появиться, – твердым голосом произнес Андрей. – На стороне не появиться, – уточнил поспешно.

– Ты говоришь так уверенно, будто умудрен большим опытом, – Люда старалась перевести разговор в шутливое русло. – А вот у меня никакого опыта нет, но и никаких экспериментов я не хочу, Андрей. В одном уверена – только любящие друг друга и осознающие, что это и есть настоящая любовь, благословенны быть вместе.

Она снова посмотрела на звезды долгим взглядом.

– Люблю ли я, – вдруг молвила без тени вопроса и замолчала.

Было холодно, но этот парень в военной форме не мог согреть ее пальцы. Это было бы гадко и пошло.

– Ладно, поздно уже. – Люда резко поднялась и направилась к калитке. Андрей остался сидеть, доставая сигарету.

Он уехал на следующий день. Прощаясь, сказал, что будет ждать, пока Люда не разберется в своей любви, настоящая ли она. Это прозвучало полушутливо, полусерьезно, ни к чему никого не обязывая. А Люда измаялась потом ночью от раздумий, но под утро, все-таки, уснула, как будто и вправду сумев расставить все точки над i.

Удивленная и обескураженная, даже слегка обиженная, странной ненастойчивостью Вадима в ту их майскую последнюю ночь, Люда лишь со временем поняла, что этот мальчик – совсем еще… мальчик в таких делах, как, впрочем, и она. И, слава богу, что обошлось без экспериментов, после которых одни разочарования, как рассказывали некоторые бывалые подруги. И она решила подарить Вадиму себя такой, какой он ее оставил, на два года уходя в то майское утро.

Это письмо от него было необычным. В нем была жестокая правда о том, что вряд ли стоит надеяться на отпуск, – ничего не сложилось, как задумывалось. «Глупый, глупый! Какой же ты глупый, солдатик мой! Разве мы в письмах не пережили бы два эти года? Уже даже меньше, чем полтора! Зачем были нужны эти метания?» Люда впервые по настоящему почувствовала, как тяжело иногда там было дорогому, родному человеку. Жалость, замешанная на любви, (непонятно, чего больше было в этой смеси) защемила в сердце, и, наверное, впервые ответ написала Люда на одном дыхании.

Все было в этом письме. И восхищение солдатом, и необижающая жалость к нему. Готовность ждать и дождаться, несмотря ни на что, и заверение в верности. Только «я люблю тебя» Люда не написала. В этом честном до последней буквы письме не могло быть даже капельки полуправды – она ото чувствовала. Но отсутствие таких важных слов Вадим бы даже не заметил – таким искренним, нежным и нужным было это послание родному человеку, которому так трудно. Не заметил, если бы… прочитал это послание. Но за две последующие недели Люда Красовская получит только одно письмо – свой, посланный Вадиму, порыв души, возвратившийся назад с пометкой «Адресат выбыл»…

…Толчок сменного локомотива по буферам разбудил впавшего в забытье Вадима. «Вот дьявол! Хотя бы чуточку уснуть, голова раскалывается», – пробежала обессиленная мысль.

– Что за станция? – спросил в полумрак вагона.

– Спи. Киев не проедем, – буркнул кто-то снизу.

Мобильник, зажатый в ладони, был мокрым от пота и не светился. «Что за черт! Неужели батарея села?» – заволновался Вадим, забыв, что сам в досаде выключил телефон. А вдруг ОНА протягивала руку?! А он не взял!

Устав просить друг у друга прощения, они придумали алгоритм возврата в душевное умиротворение и неуклонно следовали этому алгоритму в последнее время. И он действовал. Не надо было слов. Касание руки любимого человека было настолько интимным, что давило взорвавшиеся негативные эмоции. Но кто первый должен сделать спасительный жест – протянуть руку? Казалось бы, по логике, – тот, кто чувствовал себя виноватым. Но найдутся ли силы укротить самолюбие, когда уже сказано столько обидных слов с обеих сторон?

И они придумали. Они нашли аксиому, нашли то, что не надо доказывать, – что есть константой: ОНИ НЕ МОГУТ ДРУГ БЕЗ ДРУГА!

Человеку не так уже и сложно быть честным перед самим собой. И вот каждый из них припер себя к стенке, и каждый сам себя спросил, твердо глядя в глаза: «Ты можешь без НЕЕ (НЕГО) жить???» И соврать было невозможно. Были получены одинаковые ответы независимо друг от друга, и алгоритм заработал. Только учли еще один маленький, но очень важный нюанс. Теперь абсолютно неважно было, кто первый протягивал руку. Было принято, как клятва, что тот, КОМУ протянута рука, ОБЯЗАН ее принять, задавив обиды и гордыню. И все у них получилось.

«А вдруг ОНА протягивала руку?!» Вадим трясущимся пальцем надавил кнопку включения телефона, проклиная себя, что не протянул руку первым. Ведь когда принимают твою протянутую руку, ты априори прощенный! А это так сладко!

Мобильник бесстрастно выдал: «Нет пропущенных вызовов». Сердце стучало в какой-то тревожной радости: теперь у него есть шанс протянуть руку самому и дать любимой возможность почувствовать себя прощенной! Вадим набрал любимый номер, боясь, что поезд выйдет из зоны мобильной связи. Но он еще успел уяснить, фиксируя россыпь палочек на индикаторе покрытия, что «абонент не может принять ваш звонок»…

Глава 24

В самолете осмотрелись озабоченно.

– Это же на какую границу нас через Москву везут? Слышал, болтают, комиссованных в Москве снимут, а самолет дальше, вроде, – в Среднюю Азию? – вполголоса бубнил Вадим, обращаясь то ли к Обиходу, то ли к самому себе.

– Наверное, нас тоже в Москве снимут, а на Брест поездом, – как-то неуверенно отвечал озадаченный Валентин.

Контингент в самолете подобрался разношерстный. Больные бросались в глаза сразу. Остальные были какие-то обтрепанные, неухоженные, как бы забившие на все и вся. На сопровождавших, майора и прапорщика, сидевших на двух пухлых чемоданах с личными делами, не обращали никакого внимания. А те иногда покрикивали, скорее, для порядка, когда очень уж перехлестывал матерный гомон. Видно было, что они ждут, не дождутся, как бы сбагрить побыстрее эту кодлу.

Обычно ГСВГ (Группа советских войск в Германии) разтыкивала ежегодные «отбросы» весенне-осенних призывов по стройбатам Сибири и Зауралья, но вот уже третий борт прут в Термез, строить там будут чего, что ли?

Особняком, тихо переговариваясь, сидела возле своих ящиков группа, чувствовалось, не простых служак. Они не вмешивались в суету, лишь иногда презрительно ухмылялись на попытки сопровождающих угомонить то ли солдат, то ли «урок».

В Подмосковье «ИЛ-76» вальяжно осел на промерзший бетон военного аэродрома, и расцепившиеся створки грузового отсека впустили в остатки европейского воздуха зимнее дыхание России. Всех вывели на бетон, только группа в новой форме осталась сидеть на своих ящиках.

Майор открыл один из чемоданов и стал выкрикивать фамилии, перебирая папки. Валентин Обиход, подавшись вперед, ловил каждый выкрик. Ну, вот сейчас, вот сейчас! А Вадим Бут стоял, как столб, чувствуя, как холод промерзшего бетона проникает сквозь подошвы сапог и летние портянки (не успел получить зимние) и понимал, что его личного дела в этом чемодане нет. Да, и дела Обихода, чувствовал, тоже.

Майор захлопнул чемодан, передал его прапорщику, и половина команды поплелась в сторону здания аэродрома. Остальным была дана команда оправиться и быть готовым к погрузке.

«ИЛ» все сосал и сосал керосин в свою ненасытную утробу с жирного туловища очередного «наливника», а мелкий колючий снежок присыпал закляклую на морозе команду избранных или проклятых – это уже кому как угодно.

Самолет догрузили под завязку десантниками Тульской дивизии ВДВ. На фоне этих бравых бойцов сникли острословы разгнузданной «германской» команды и сидели, молча в тряпочку, как освобожденные из плена перед освободителями.

Наконец погрузились. Закрылись створки-люки. Противно засвистели турбины, повышая тональность, и сдвинули громадину с места. Отрыв от бетонки даже не почувствовался, только под ложечкой засосало у Вадима.

Десантники поделились сухим пайком и горячим чаем из термосов. Настроение поднялось, и будущее стало казаться не таким уж горьким. А кто из них что-нибудь знал о своем будущем на ближайшие дни? Может только обособленная группа эта, судьба и выбор каждого индивидуума из которой – убивать или быть убитым.

Все, из оказавшихся на этом транспортном борту на Термез, призывались по «Закону о всеобщей и т. д.» Они были обязаны «защищать с достоинством и честью» Родину-мать, а не то «постигнет кара и всеобщее презрение трудящихся». Тульских десантников и этих – «таинственных» в углу, Родина научила как «защищать». Но Родина столько призывала человеческого материала в армию каждые полгода, что всех научить «защищать с достоинством и честью» не было ни средств, ни сил, да и смысла. Ну, не отпускать же их по домам – этих недостойных или негодных «с достоинством и честью»? Но там, где намечалась хорошая заварушка, всем найдется дело, ну, хотя-бы, в подсобном хозяйстве. Так решали высокие армейские умы и свозили на перековку в Среднеазиатский военный округ «отходы» из ударных кадровых армий, окопавшихся намертво в Европе после Второй Мировой. А заварушка у южного подбрюшья СССР намечалась немалая.

– Вадим, что все это значит? Почему наши с тобой фамилии не прозвучали? – В голосе Обихода звучала обреченность и неуверенность, хочет ли он уже сейчас услышать правду.

– Не дрейфь, друг. И в Средней Азии есть граница. – Вадим попытался успокоить друга, а скорее всего самого себя.

– А я ей написал, что следующее письмо отправлю через два дня с Бреста.

– Завтра напишешь с Термеза, какая разница.

– В Термез она не приедет. Далеко очень, – уныло делил фразы Обиход.

– А при чем здесь расстояние? – спросил Вадим, раздражаясь.

В этом диалоге с другом Вадим спорил с самим собой. С таким, который чувствовал, понимал и принимал с фатальным спокойствием необратимость последствий этой случайной (или неслучайной?) жизненной метаморфозы. Фаталист, лишенный сантиментов, превращался в жесткого циника и давил Вадима-романтика убийственным аргументом: точка возврата пройдена, распустишь сопли – пропадешь.

– Что расстояние? Любит – приедет, сюда загранпаспорт не нужен. А не приедет – значит, на фиг ты ей. А тогда зачем они нам? Нам зачем?! – Вадим не заметил, как проговорился. Это фаталист брал верх над романтиком.

Валентин ничего не ответил, смотрел отрешенно в одну точку, не мигая. Замолчал и Вадим. Однотонно ныли турбины самолета на десятикилометровой высоте небесной пустоты, а Вадиму казалось, что все они в большущей камере глубокого тюремного подвала и нытье турбин – это иезуитская звуковая пытка им – приговоренным.

10 декабря 1979 года стало той начальной точкой отсчета, с которой началась практическая подготовка к вторжению Советского Союза в Афганистан.

В Туркестанском военном округе был отдан приказ отмобилизовать армию и привести ее в состояние полной боевой готовности. Срок исполнения – 10 дней. В прилегающих к афганской границе военных округах был объявлен сбор. Для Туркестанского и Среднеазиатского военных округов это было самое крупное мобилизационное развертывание за весь послевоенный период. По повесткам к военкоматам сходились толпы мужчин. За многими резервистами приезжали среди ночи и увозили на сборный пункт. Так в течение нескольких дней было призвано из запаса, одето и вооружено более 50 тысяч солдат, сержантов и офицеров. Они завели находящуюся в резерве на военных складах законсервированную боевую технику и на ней стали подтягиваться к афганской границе.

Резервисты, которые составляли основной костяк спешно создаваемой армии, по закону могли находиться «под ружьем» не более трех месяцев. Среди них было много тучных и неповоротливых, далеко не молодых солдат: многим за сорок лет, а некоторым даже под пятьдесят. Подавляющее их большинство мало что умело делать в армии. Они неохотно подчинялись командам, только и думая, как бы побыстрее вернуться домой к семьям. Заниматься с резервистами было тяжелым испытанием для кадровых офицеров, привыкших к железной дисциплине и беспрекословному повиновению.

На замену резервистам уже с первого дня общей мобилизации стали подтягивать регулярные войска. Отбор солдат согласно разнарядке в разных частях осуществлялся по-разному. В одних отправляли подразделения полностью, в других набирали добровольцев по собственному желанию, в иных – по списку, а где выборочно одних специалистов, ну и, конечно, избавлялись от разгильдяев да завсегдатаев гауптвахт.

Войска собирались почти по всей территории Советского Союза: начиная с самого севера Кольского полуострова и кончая Крымом, а также с Урала и из Западной Сибири. Даже из частей, дислоцированных на территориях соцстран Европы, были сняты и переброшены значительные силы. В частности, несколько танковых полков, которые были выведены с Германии по одностороннему решению СССР о сокращении обычных советских войск в Центральной Европе, были прямиком направлены в Кушку и Термез. Тут, на приграничных пунктах, шло непрерывное переформирование прибывающих войск и формирование новых подразделений. Так всего за две недели декабря 1979 года на границе с Афганистаном была создана новая 40-я армия.

Дремал Вадим, когда мягкий толчок возвратил к действительности – это шасси «ИЛ-76» коснулось посадочной полосы аэропорта Термез, родив облачко синего дыма от резкого контакта шин с бетоном.

«Ну, вот и прибыли. Вот тебе и Западная граница за ночь езды от дома: коровенка на заставе-хуторе и мирный, равнодушный поляк за речушкой-границей, пашущий лошадью полоску земли, – Вадим скривил губы в кислой ухмылке. – Зато здесь есть горы».

Гор, как и моря, он в своей короткой жизни еще не видел. Вадим уже выискивал плюсы в своем новом положении, чтобы хоть как-то пересилить основной минус: Люда к нему сюда, в такую даль, вряд ли приедет, да и на отпуск рассчитывать не приходиться.

– Справа по одному на выход, бегом марш!

«Немецкий этап», выгнав из самолета, оттеснили в сторону, и поникшие воины зябли на сыром ветру, пока сноровисто выгружались десантники и «секретные». Уже совсем околели от мерзкой слякоти, когда, наконец, подошли три «УРАЛа» и была дана команда грузиться группе, в которой были Вадим Бут и Валентин Обиход – бывшие краснопогонные пограничники 105-го берлинского пограничного полка.

За баранками военных грузовиков сидели степенные дядьки лет под сорок в бушлатах без погон и в шапках со звездочками времен Отечественной войны. Аэропорт был забит военными, регулярно садились и взлетали военные «борты». Необычно странной была эта суета. «Учения, что ли?» – подумал Вадим. Искры романтики блеснули в душе: «Вот бы поучаствовать!» А Обиход, сидящий в кузове напротив, отрешенно смотрел немигающими глазами, как будто, сквозь Вадима.

– Видал, сколько сюда нагнали! – обратился Вадим к другу, стараясь растормошить того разговором. – Может учения какие? А то и целые маневры. А вдруг и нам перепадет в войнушку поиграть, как думаешь? Ты бы хотел?

Взгляд Валентина сфокусировался в зрачках Вадима:

– На войну – да. А в войнушку? В гробу я видел их учения-маневры! Многому нас научили за полгода?! «Вспышка с фронта» да «вспышка с тыла». Одна боевая граната да девять патронов, попал-не попал, в карантине – вот и вся твоя военная подготовка. А в остальном – бессмысленная муштра, чтобы сделать из тебя бессловесную скотинку. Вот войну бы. – Обиход как будто споткнулся. – Всех бы там уравняло: и «молодых», и «дедов», и солдат и офицерье.

К концу тирады голос Валентина перешел почти на шепот, и взгляд поник, тускнея.

– Тебя бы на войне первой пулей укокошило, – осклабившись, вмешался в разговор небритый связист с оторванной петлицей на обтрепанной шинели.

– А себе ты сколько отмерил на войне? – нервно спросил Вадим. Злая досада за друга мутью окутывала мозг, раздражая.

Связист, уловив неприязнь, посмотрел брезгливо на Вадима, плюнул под ноги, но ничего не ответил.

Слегка качнуло от торможения и грузовик замер. Все повернули головы в незакрытый брезентом проем заднего борта. За тронувшимся грузовиком опустился полосатый шлагбаум, соединив два конца колючей проволоки, опоясывающей палаточный городок пересыльного пункта. Опустился и отделил безвозвратно очередной этап неудавшейся армейской службы. Так подумал Вадим, ощетиниваясь на надвигающиеся отовсюду неопределенности-опасности. Так подумал и Валентин Обиход, воспринимая смертельную безнадегу, как фатальную неизбежность.