Текст книги "Дорога в один конец"

Глава 12

Дежурный Автозаводского отделения милиции, куда «воронок» доставил в клетке поникшего Бурдейного, и слушать не захотел подлетевшего следом на такси Савчука. Капитана достали эти бесконечные попойки в гостинице командировочной шоферни, ожидающей своей очереди на машины, потасканные шлюхи, мигрирующие из кабины в кабину, воровство и торговля запчастями, соляркой, тосолом – весь этот бедлам, не прекращающийся от самого пуска завода-гиганта.

Вот на днях обнаружили в кабине КАМАЗа, что трое суток, не глуша, молотил мотором под заводом, труп то ли упившегося, то ли угоревшего от выхлопных газов казаха. А тут еще и драка в ресторане, – можно сказать, с покушением на убийство.

– Нет, товарищ Савчук! Ну, и что с того, что потерпевший отказался писать заявление? Факт покушения был? Был. Куча свидетелей тому есть. А вы знаете, что он у нас по УДО висит в базе – Бурдейный этот ваш? Он «условно-досрочный», оказывается! Ему надо быть тише воды, ниже травы, а он руки распускать?! Поедет этот Бурдейный в свой родной Салехард, но в столыпинском вагоне. Все! Я сказал! – не удержался капитан примерить на себя образ Жеглова в исполнении Высоцкого из нашумевшего фильма «Место встречи изменить нельзя».

Терпеливо выслушав рассказ взволнованного Савчука, Галина Ивановна на минуту задумалась.

– Пал Палыч, поймите меня правильно. – Андриевская покрылась румянцем от щепетильности ситуации. – Я не распоряжаюсь гонщиками. Это прерогатива начальников отдела сбыта и транспортного. Да и не поедет никто из гонщиков в ваш Салехард. Они все больше в Крым любители да в Прибалтику. Да обратно чтобы билет СВ железной дорогой – балованные. Сдаст машину, транзитный номер в сумку, командировку продлит и отдыхает на курорте. Вот такой у нас гонщик. Каста целая – неприкасаемая. А вы – Салехард.

– Галина Ивановна, дорогая! Мы только до Сыктывкара своим ходом. Оттуда он пусть возвращается с богом, а мы дальше по «железке». Дорог там уже нет. Я бы на жесткой сцепке поволок эту машину, но не пустит ГАИ за Киров на Мураши по гололеду!

– Ну, вот видите. Они и названий-то таких не знают – Мураши, Сыктывкар. Оставляйте машину, Пал Палыч, как-нибудь доставим с оказией. Впрочем, – Андриевская, вдруг что-то вспомнив, взялась за телефонную трубку, – есть один вариант, кажется. А давайте попробуем, чем черт не шутит.

Конверт в портфеле северянина соблазнял, манил дьявольским искушением. Сын астматик, комиссованный с армии, да и премия, горящая вместе с квартальным планом, – чем не оправдание перед не сильными уколами совести. Да и кто ей судья?! Кто?! Пусть бросит в нее камень, если безгрешен.

Утром, как и договаривались, первым делом завела Андриевская Вадима в отдел кадров:

– Елена Викторовна, здравствуй, дорогая! Вот тот парень, что я тебе вчера звонила. Водитель. Хочет к нам на завод. Если можно, возьми по специальности. Проходи, Вадим. Елена Викторовна займется тобой, а вечером увидимся. Пока. – И заспешила к себе в отдел.

– Садись Вадим Бут. – Елена Викторовна, дама из тех, что «в сорок пять – ягодка опять», заглянула в права Вадима и достала пачку «Мальборо». – Ездишь хорошо? – спросила, выпустив тонкой струйкой душистый дымок и довольно бесцеремонно разглядывая слегка выцветшими голубыми глазами бывшего солдата.

– Ходил в колонне на колесном бронетранспортере, – смутившись и отведя взгляд, ответил Вадим.

– Комиссован по ранению? – выдохнула Елена Викторовна вместе с дымом вопрос. Курила она красиво. Да и внешняя ее красота только лишь чуть-чуть поблекла – годы, все-таки.

– Контузия. – Вадим не ведал и даже не предполагал, какой диагноз оставили ему на память доктор Опарин да пожалевшая и приласкавшая солдата медсестра Рада Сурмилина.

– Ты был ТАМ? – спросила, как бы, извиняясь, Елена Викторовна.

– Не успел, – холодно буркнул Вадим и сам удивился, как точен и правдив был в этом ответе.

– Хорошо, Вадим Бут. Фамилия у тебя резкая такая. Ух! – улыбнулась ровными зубами Елена Викторовна. – Ладно, вот тебе направление в нашу поликлинику. Пройдешь там медкомиссию и обратно сюда. Если врачи не против, завтра приступишь к работе. Хочешь гонщиком?

– Да, хотелось бы, – запнулся Вадим. Пугала медкомиссия.

– Ну, иди, иди. Придумаем что-нибудь – Провела взглядом ладную фигуру солдата женщина.

Дым первосортных сигарет не перебил специфичный запах армейского обмундирования и вызвал у Елены Викторовны особые – тайные ассоциации. Тот лейтенантик с эмблемами автомобильных войск на петлицах был уже порочен до мозга костей. Видно, за время учебы в военно-автомобильном училище зря время не терял – перешерстил рязанские притоны, поднатаскался, сученок.

Они – молодой лейтенант и уже далеко не молодая женщина, тогда пересеклись глазами в заводской столовой, куда представители военной приемки наведывались перекусить как раз в обеденный перерыв Елены Викторовны. Что он прочитал в ее глазах? Что он мог прочитать там? Уверена была – не позволила тогда себе ни кокетства, ни заигрывания. Ну, смазливый, ну молодой. Просто любовалась как картиной и взгляд отвела, когда воображение перешло определенную грань. Пусть он будет в ее грезах и ее грешной похоти вечером, после душа – в прохладе шелковых простыней, а сейчас уже перерыв обеденный заканчивается.

Заметила его, когда открывала ключом дверь своего кабинета – шел по длинному коридору в ее сторону. Вошла в кабинет, вставила ключ в дверь изнутри, но не закрыла, хотя только что собиралась примерить случайно подвернувшиеся дефицитные колготки. Села за стол в разгоняющемся волнении, зачем-то выдвинула ящик, опять задвинула, и тут дверь в кабинет открылась, – вошел он.

Что же мог прочитать в ее глазах этот молоденький лейтенантик? Как он мог почувствовать то, чего не было, на показ не было? Но это смазливое дитя порока через глаза утонченной женщины все же смогло заглянуть в самую глубину ее страстной и тоже порочной (от самой себя скрывала) души. Вампир нашел вампира. Два ангела падших воссоединились в похоти.

Не говоря ни слова, только прожигая ее своими немигающими черными глазами на бесстрастном лице, он подошел к Елене Викторовне, взял за руку и медленно потянул к себе, выводя из-за стола. «Дверь, – хрипло полушепотом произнесла женщина, – дверь!» Он попятился, не отводя взгляда от ее глаз, как будто боялся ненароком порвать накинутый на жертву невидимый аркан. Щелкнул, запечатав от целомудренного мира уже неотвратимое буйство похоти, дверной замок.

Не было ни слов, ни ласк, ни прелюдий. Взгляд одного проткнул оболочку тайны другой, и наружу вулканом вырвалась страсть. Страсть взаимная, страсть животная, похотливая, спутывающая родственные в пороке души в сладострастный клубок. И то, что все это происходило за тонкой дверью кабинета, на письменном столе, лишь усиливало остроту обоюдных ощущений. До боли в челюстях зажав зубами погон на плече совратителя, Елена Викторовна душила рвущиеся наружу – в мир доминирующих ханжей, свои сладострастные стоны, а запах казенной одежи лейтенанта консервировал в подсознании необычно яркий для ее пересыщенной натуры оргазм.

Только раз это и было. Уехал лейтенант на следующий день. Тютю. Как для коллекции взял, сученок. Но не обижалась Елена Викторовна. Восхищалась втайне от самой себя нахрапистостью молодца.

В поликлинике лишних вопросов не задавали, и Вадим лишнего не болтал. Руки, ноги есть, зрение – единица, не дальтоник, – значит, на шофера годен. Давление, как ни странно, оказалось в норме, только пульс от волнения частил.

– Чего трясешься? Пил? – терапевт вопросительно взглянула поверх очков.

– Я не пьющий. Это я от волнения, – Вадим подбирал роль себе.

– Такой большущий, красивый завод. Хочется, чтобы мечта сбылась поработать здесь.

– Ну, иди, мечтатель. Считай, что сбылась. – Докторша до двери провела взглядом солдата и подумала: «Мечта идиота».

Когда Вадим вернулся в кабинет заведующей отделом кадров, та встретила его как бы наново оценивающим взглядом. Как кадра незаменимого на должность вакантную.

– Так говоришь, в колоннах военных ходил? Ну, а вот если прямо сейчас за руль КАМАЗа – сможешь?

Вадим немного опешил:

– Ну, а что там такого особенного? На БТРе, небось, сложнее.

И вдруг уже смелее, не отводя взгляда, почти посчитав свою внезапную смелость наглостью, выпалил:

– Вы не думайте! Я способный и покладистый! Я быстро практики наберусь, только возможность дайте!

– Ну, что ж, так тому и быть, Вадим Бут. – Будто лишь этой тирады только и ждала, быстро подвела Елена Викторовна итог. – Пиши заявление. Ты принят в транспортный отдел на должность водителя-гонщика. – Она положила перед Вадимом чистый лист бумаги и опустила глаза, почувствовав на щеках прилив огня. – Потом идешь к Галине Ивановне, и она уже тебе обрисует, так сказать, твою дальнейшую дорогу. И удачи тебе, Бут.

Резкий запах нового «хебе» солдата учащал пульс кадровички. Ей хотелось быстрее в свое вечернее одиночество, в свою уютную однокомнатную квартирку, из которой после любовных утех гнать самца не надо. Не бывает их там, потому что. Обходимся.

А линия Судьбы Вадима Бута, стремительно обогнув гигантскую, как омут засасывающую, ленту сборочного конвейера Камского автомобильного завода, устремилась в одном единственном теперь направлении, где развилок уже не будет.

Сны буквальными не бывают. К счастью, не бывают.

Глава 13

Тысячу с лишним верст до Сыктывкара через Казань и Киров Савчук рассчитывал взять дня за три-четыре. Там должны были ждать заказанные прииском платформы под машины и вагон-теплушка для шоферов. Но пока шла тягомотина с получением грузовиков в Челнах, железная дорога платформы увела. Тогда прииск пригнал из Воркуты свои собственные и спрятал их в тупике на станции Ухта, а это еще триста верст от Сыктывкара на север, да по зимнику. Задача для колонны предстояла непростая – понимал Савчук.

В людях своих он был уверен. Эти закаленные работяги полярных трасс научились делать верные ставки в рисковой игре с Севером. В постоянной на выживание игре, где на кону часто стояла сама жизнь. Переживал Савчук больше за солдатика бывшего, волею случая попавшего ему в подчинение, а еще – за КАМАЗы. Как поведут они себя, встретившись с настоящими морозами? Был наслышан об их капризности.

Пока ждали машины, дал команду запастись самыми необходимыми расходниками: спиртом для тормозной системы, топливными фильтрами, тосолом для системы охлаждения и прокладками под головки цилиндров. Прокладки – это основная «болячка» КАМАЗа, как объяснили спецы. Затарились и керосином, прикупив бочки, – по 200 литров на машину. Щепетильный камазовский движок под категорию «многотопливный» не подпадал, как неприхотливые ярославские дизели, «глотающие» бензин пополам с соляркой. А черт его знает, какое там по трассе дизтопливо на АЗС – зимнее или летнее. Будут разводить то, что заправят, керосином – решили. Все траты денежные на это пообещал Савчук подписать всем в командировочные расходы.

– Ну, что, Вадим, освоился? Не высвечивает неисправности? – Пал Палыч стал на подножку и посмотрел на щиток приборов. – Видишь, какая умная машина! Что заболит у нее – сразу скажет! Это тебе не «двухсотый» МАЗурик с деревянной халабудой, на котором я начинал. А теплынь-то какая в кабине! А, Вадим? Ташкент! Ай, да КАМАЗ! – восхищался Пал Палыч, стараясь подбодрить Бута. – Ну, а ты как? Не передумал? Еще не поздно отказаться.

Разомлевший в теплой кабине Вадим даже вздрогнул, как от подвоха:

– Нет, нет, что вы, Пал Палыч! Раз я решил – назад дорога заказана, – в голосе парня сквозили мужские нотки. – А машина в порядке. Вот инструкцию читаю, – показал книжку. – А едем когда?

– Хороший ответ, – удовлетворенно произнес Савчук. – Как говориться, «речь не мальчика, но мужа», – засмеялся. – Ты все документы взял, Вадик? Ну, командировку там, деньги, путевой лист?

– Да, все взял. Галина Ивановна проконтролировала и сказала, что билет мне из Сыктывкара назад забронирует.

– Ну, с билетом успеется, – буркнул Савчук. Не представлял еще, когда колонна доберется до Ухты. – А едем уже сейчас, Вадим. Ты идешь следом за моим КУНГом, а за тобой Тертышный, так что не переживай, все будет путем. Это как в армии – дистанция по скорости, не мне тебе объяснять, – опять подбодрил. – И не бойся – никто никого не бросит, что бы не случилось. Не бросит, уяснил?

– Так точно! – весело отчеканил Вадим.

– Ну, ладно, ладно, солдат, – улыбнулся Савчук. – Кстати, а вещи твои где? Ну, костюм там, куртка? Или в «хебе» и туда и назад?

– У меня все со мной, Пал Палыч, – беззаботно ответил Вадим. – Вещмешок остался у Ивана дома. Я же прямо с армии сюда, даже домой не заехал, только в военкомате отметился.

– Как так? – опешил Пал Палыч. – Даже домой не заехал?!

Вадим притих, вдруг, как бы осознав, что коснулся запретной темы. Почувствовал это и Савчук:

– Ладно, Вадик, потом расскажешь.

«Надо будет дать ему мой теплый свитер», – подумал умудренный опытом водила. Этот пацан должен был догнать КАМАЗ не до Сыктывкара, а до Ухты. «Больше некому», – трезво рассуждал Савчук. Но и в гиблой, кишащей урками Ухте, он мальца на вокзале не оставит – понимал. Теперь Савчук был в ответе за того, кого приручил.

Не ездивший ни на чем, кроме БТРа с его минимумом удобства для водителя, Вадим с первой секунды влюбился в КАМАЗ:

«Ох, этот запах новой машины! А это кошачье воркотание двигателя! Ну, разве можно сравнить с воем бензинового! А плавно входящие от малейшего усилия на рычаг передачи! А теплынь и обзорность кабины! Какая машина! Вот бы работать на такой! Ну, и что, что нет в этой спального места. Кабина широкая, сидения по всей длине. Ложи подушку и спи, вытянувшись».

Тот, кто научился водить восьмиколесный гроб БТР-60ПБ, легко освоит этот отличный грузовик, как оказалось. Вадим его освоил еще на двадцатикилометровом отрезке от Челнов до Елабуги, а последующие две сотни до Казани даже не ощутил. И расстроился очень, когда Пал Палыч на заправке объявил, что заночуют где-нибудь в подходящем месте в районе Йошкар-Олы, километров через сто пятьдесят. А Вадиму хотелось ехать и ехать за зеленым квадратом КУНГа, зазывно подмигивающим рубиновыми сполохами габаритных огней. Но вот огни машины Савчука воссияли запрещающе стопсигналами и остановили пестрый калейдоскоп дня.

Это была первая придорожная стоянка шофера Вадима Бута. И первое придорожное кафе, полное галдящей шоферской братии. И первый в таком кафе, и, может, поэтому, вкуснейший, как ему очарованному показалось, ужин за рубль. И первая «сотка» водки (святое дело для шофера после трудового дня), которую он выцедил сквозь зубы, поперхнувшись. Все это в жизни Вадима было впервые. И впервые, наверное, в своей короткой жизни он был так счастлив. Даже разбуженная алкоголем заштопанная в госпитале мигрень не омрачила его состояние души.

Савчук отвел «сына полка» – как братия окрестила Вадима, к машине.

– Дядя Паша, спасибо вам, – бормотал, не так захмелевший, как усталый Вадим, засыпая.

– Спи, спи, Вадик, завтра трудный день. – Савчук укрыл парня своим полушубком. И хотелось ему спросить: «За что спасибо, сынок?» «Эх, лучше бы я бросил эту машину на заводе», – подумал.

Добавил сотню оборотов к холостому ходу, чтобы не коксовались распылители на форсунках, поставил вентилятор обогрева на единичку и захлопнул снаружи дверку. Дым от выхлопной трубы отводило ветерком в сторону. «Ну, и отлично, – порадовался, – не затянет в кабину. Пусть выспится парень».

Под усыпляющее воркование двигателя все глубже и глубже погружался Вадим в объятия сна. А ему хотелось бодрствовать. Не спать, а насладиться этим захватывающим ощущением своей первой ночи в кабине такого великолепного грузовика. Ощущением не казармы, не чужой квартиры, не гостиницы, а своего личного небольшого замкнутого пространства, где ты свободен в своем одиночестве и можешь перенести эту свободу свою завтра в другую точку мира. Перенести и вечером снова уснуть с ощущением завтрашних желанных перемен, где ты, подстраиваясь под них, все же решения принимаешь сам. Сам. И так день за днем. И пусть хоть всю жизнь так! Это ли не свобода?

Спи, Вадим, спи. Это все от новизны ощущений. Все у тебя еще впереди, Вадим. Вся жизнь у тебя еще впереди, всему свой срок. Спи…

… «Господи, ну, зачем же она так?! Ну, что за детский максимализм – или все, или ничего? Вразуми же ее! Как же она не может понять, что не могу отказаться в одночасье от того, что и сотворило меня такого, как я есть? Ведь полюбила же именно такого меня – шофера-дальнобойщика? Как она не поймет, что для человека, проведшего почти всю свою жизнь в пути, жизненно важно возвращение, как таково? И возвращение домой, где ждут тебя, где рады тебе, где жаждут тебя, наконец! И возвращение, как процесс, что не дает уныло раскручивающейся перед капотом ленте асфальта превратиться в ДОРОГУ В ОДИН КОНЕЦ, откуда возврата нет. Ну, почему же она не понимает это, господи?! Ведь для того, чтобы возвратиться, нужно, черт возьми, уехать – уж такова жестокая логика этого ремесла!» – Мысли одолевали неспокойную болезненную дрему под стук вагонных колес. Окутанный белым саваном метели поезд подходил к Киеву.

Вадим нажал кнопку мобильника, которого больше не выключал. Ненавистная уже, беспристрастная заставка дисплея дала понять, что пропущенных вызовов нет – ОНА не искала его, не звала.

«Боже! Неужели вот так все просто и закончится? Заблокируй ставший в одночасье чужим номер и живи дальше? Ну, не вышло, что поделаешь? Неужели ОНА сможет вот так легко перевернуть страницу и устремиться вперед без меня? А как же я?! Я же не могу так! Или смогу тоже?»

Вадим воспользовался проверенным жизнью способом: припер сам себя к стенке и посмотрел себе же в глаза: «Сможешь, скажи?! Страницу перевернуть сможешь?!» И увидел в тех наполненных слезами глазах такую смертную тоску, такую безнадегу…

Глава 14

– Эй, гонщик-дальнобойщик! Подъем! Пора запрягать! – Савчук впустил морозный воздух в тепло кабины и плюхнулся на сиденье. – Ну, как спалось на новом месте?

– Ох, дядь Паша, уже не помню, когда спал так! Как убитый! – Вадим потянулся, зажмурившись от яркого восходящего солнца. – Уже выезжаем?

– Через час. Побриться, умыться, оправиться, похлебать в кафешке горяченького, проверить машину и быть готовым. Как понял, солдат? – Пал Палыч потормошил зевающего Вадима. – Приступить к выполнению! – улыбнувшись, полез из кабины.

Савчук решил разбить конвой на пятерки, чтобы в каждой группе был КАМАЗ-КУНГ, имеющий автономный отопитель в фургоне. Там можно было обогреться, случись что с машинами в пути. Каждой пятерке, назначив старшего, приказал двигаться самостоятельно. Так, решил, будет проще и со стоянками, да и при движении в довольно загруженном потоке до Кирова. Сбор всех машин – в Мурашах, перед трехсоткилометровым броском на Сыктывкар, который надлежало бы совершить кучно и за один день. Лишь бы дал бог погоду, как сейчас.

Теперь Вадиму предстояло идти вторым за «212-м» Тертышного. Следом два оранжевых самосвала и замыкающим – Савчук на КУНГе.

– Значит так, «чечако»! Не вздумай приблизиться к моей заднице ближе, чем на 50 метров. Видишь, какая скользь? – указал пальцем на блестящую под солнцем, закатанную шинами трассу Тертышный, – а то станешь в этой жестянке, – кивнул на кабину КАМАЗА, – килькой в смятой консервной банке. Уразумел, «чечако»? 50 метров и не ближе.

Тертышному было лет не больше тридцати, но тучность его фигуры прибавляла возраста, и Вадим терялся, как к нему обращаться – на «ты» или на «вы». Да и имя у него было какое-то солидное – Клим. Но это «чечако» неприятно задело Вадима, как будто армейское «салага», и он буркнул неприветливо:

– Ладно, Клим. Не боись, целым останется твой зад.

Тертышный рассмеялся, подрагивая из под расстегнутого ворота рубашки красной от мороза шеей:

– Ну, вот! Уже нахохлился. На «чечако» обиделся, да? Джека Лондона в детстве, наверное, не читал? Ну, это поправимо, кореш. У меня дома почти все тома его есть. Дам почитать, когда приедем.

Вадим оттаял:

– Я же только до Сыктывкара, Клим. Дальше вы по «железке» на север, а я – на юг.

– Отстал ты от жизни, «чечако». Тю-тю платформы из Сыктывкара, пока мы бухали в Челнах. Потопаем по зимнику на Ухту – там погрузимся. Так что, продлевай командировку, «чечако». Дашь Климу на лапу, так и быть, – сгружу твою «двадцатку» в Воркуте, а ты дуй с Ухты домой, идет? – дружески хлопнул по плечу Вадима, смеясь. – Подумай, время есть. А за «чечако» не обижайся. Все мы в свое время были «новичками». Это как насморк, Вадик, – проходит быстро, и в большинстве случаев без осложнений. Ну, давай по машинам, «сын полка».

Вадим, приятно ошарашенный услышанной новостью, резво вскочил в кабину своей «двадцатки». «Своей». Он был рад, что удлиняется маршрут. Чувствовал, как прирастает душою к КАМАЗу, да и к этим суровым мужикам.

Повернул новенький ребристый ключ в замке зажигания. В полтыка ожил двигатель, выдув в бок упругую струю дыма. Отопитель затянул в кабину его запах. Он был так похож на запах детства: мальчик в ушанке со звездочкой, нарастающий гул, дрожь земли под ногами и восторг от того, что не боишься проносящихся в трех метрах, испускающих терпкий дух громадин. Теперь к этому запаху примешался аромат обивки кабины вот этого «изгоя» – не любимой никем «двадцатки». А Вадим ее полюбил. Полюбил с первого взгляда. И как ему будет с ней расставаться? Не представлял.

Шли без проблем, наматывая на спидометры километр за километром. Тертышный вел Бута так, что не принуждал догонять себя, сбавляя темп, когда Вадим зависал при обгонах. Две ведущие оси цепко держали грузовик на скользкой дороге.

«Хорошо, что додумался и успел чиркнуть письмо домой, – думал Вадим, – и с адресом неплохо получилось, – улыбнулся. – Набережные Челны. Автозавод. Отдел кадров. Буту Вадиму Ивановичу. До востребования».

Написал матери как всегда, что жив-здоров, служба идет. Сейчас в командировке на автозаводе, где отбирают грузовики для армии. Пробудет здесь, наверное, долго, так что пусть пишут по этому адресу. Адрес у Ивана не успел Вадим спросить, у Галины Ивановны – не посмел. А на отдел кадров если придет ответ, так он вернется с командировки и заберет. А там, может, койку в общежитии получит уже с адресом. Так рассуждал Вадим. Матери о Люде не написал ни слова. Остыл, что ли? Сам не знал. Не хотел копаться в себе. У него теперь было лекарство от той недуги любовной – этот воркотавший по-кошачьи двигателем, запавший в душу грузовик.

Уже в сумерках, где-то за Кировым, загорелись резко стопсигналы на «212-м» Клима, и запульсировала оранжевыми сполохами его «аварийка». Стали. Вадим увидел, как пробежали вперед водители из самосвалов, что шли на хвосте. «Наверное, авария. Пойти глянуть, что ли?», – подумал и стал надевать бушлат.

Метрах в ста пятидесяти впереди различил в сгущавшихся сумерках снующих людей и какое-то нагромождение в клубах то ли дыма, то ли пара. Вадим подошел ближе и как будто в одночасье перенесся на серпантин в горах Гиндукуш. Тяжелый лесовоз «Урал», почему-то выйдя на встречную полосу, снес с дороги и вдавил в кювет заморыша ГАЗ-51с надписью «МОЛОКО» на цистерне. Белые потеки сочилось из лопнувшей емкости и застывали безобразными языками на морозе. А из разбитого бака «Урала» хлестал бензин, распространяя вокруг все усиливающийся, нагоняющий ужас, запах. Водительскую дверку в «газоне» уже выломали ломом и пытались достать зажатого шофера.

Вдруг над скопищем, как гром, ударил резкий пронзительный звук – видимо, замкнувшего от удара клаксона на «Урале».

– Бегите все! Сейчас рванет!!! – заорал истерично кто-то, и копошившиеся у разбитых машин люди судорожно полезли из кювета на дорогу. Бензин желтым цветом мочи окрашивал снег, перемешиваясь с ручейками струившегося из цистерны молока. Все застыли на безопасном расстоянии, ожидая конца трагедии. А сквозь режущий ухо звук клаксона прорывались отчаянные вопли пришедшего в сознание, зажатого в машине человека:

– Люди-и-и! Братцы! Спасите! Рубите ногу-у-у! Что ж вы, сволочи! Топор в ящике за кабиной! За кабиной! Рубите-е-е-е! Проклинаю-у-у-у! Рубите-е-е-е!

Кто-то из застывшей толпы рванулся, но другой схватил его за рукав:

– Куда, идиот! Сейчас замкнет сигнал и все взлетит к чертовой бабушке! Ему уже не помочь!

Страшная мизансцена дорожной драмы зафиксировалась на трассе, покрываемая, как занавесом сгущающимися сумерками. Застывшие машины в сполохах аварийных огней, толпа тех, кто нашел в себе силы впечатать трагедию в свою память, сгрудившаяся поодаль, и неестественный, звериный вой клаксона над всем этим. Он был как предсмертный рев недобитого животного. Аккумулятор садился, сбавляя тон, и казалось последние капли крови, вместе с жизнью, покидают обреченное живое существо.

– Вадим?! Ты что здесь?! А ну марш к едреной матери в машину! Я кому сказал?! Бегом, нахрен, в машину! – Савчук зло дернул за рукав окаменевшего Бута. – А-а-а, мать вашу! – грязно выругался и отчаянно бросился в кювет, вытаскивая на ходу из штанов брючный ремень.

Кто-то еще метнулся следом. Савчук с визгом и матом одному сквозь вой клаксона:

– Держи ремень! Моментально жгут, когда скажу, понял?! Не выпускай из рук ремень, пока я не скажу, твою мать!

Подбежало еще несколько человек. Савчук рванул крышку ящика за кабиной «газона» и выхватил топор:

– Расступитесь, нахрен! Прочь все, я сказал!

Отхлынули.

– Руку! Руку убери, твою мать! – заорал Савчук, и зажатый водила поднял руки, как будто сдавался в плен на милость жестокого победителя. Один из подбежавших, другой следом за ним, в ужасе осознав, что сейчас произойдет, рванули на четвереньках по скосу кювета назад на дорогу. Звук клаксона ослабевал из-за издыхающего аккумулятора, и все громче и громче давил смертным отчаянием на безучастно смотрящих крик приговоренного шофера.

Савчук размахнулся, насколько позволила тесная кабина «газона», и всадил топор несчастному в ногу выше колена. Раз! Второй! Шофер только охнул. Оборвался и его крик, и, как будто, задавился, наконец издохнув, клаксон. Только двигатели замерших на трассе машин безразлично и монотонно шевелили вдруг наступившую тишину.

Рывком вырвали тело с расплющенной кабины, разрывая остатки уцелевшей после удара топора плоти и штанины. Кровь хлестнула струей, забагривая грязный, затоптанный снег.

– Жгут! Быстро жгут, что стоишь? – взвыл Савчук. – А, твою мать! – Он выхватил ремень у осевшего в молочно-бензиновую жижу бледного помощника. – Уберите его отсюда!

Изо всей силы стянул ремнем культю ноги шофера, враз обмякшего, закатившего безжизненно глаза на белом, как мел, лице.

– Взяли его! Ну, чего стоишь, твою мать?! И быстро наверх все! Бегом! Бегом!

Бензин не рванул. В морозном воздухе он вспыхнул ленивым языком пламени, как бы, демонстрируя, какую медленную и мучительную смерть готовил спасенному. Потом, опомнившись и как будто разозлившись, что жертва так легко избежала своей участи, одним махом накрыл сцепившиеся насмерть грузовики огненным одеялом.

Не будет ни обелиска, ни креста в этом кювете. Железу бессловесному крестов не ставят. И выжившим людям тоже. Выжившие будут стараться забыть это место, но вряд ли смогут избавиться от вбитого в память страшного зрелища до конца своей жизни.

Обгоревшие останки машин утащит дорожная служба, и природа со временем затянет свежей зеленью смрадный пепел. И будут пролетать завсегдатаи дорог мимо этого пустого места под свистопляску магнитол в кабинах, но уже через десяток километров вытолкнут кассету касанием пальца. Изогнутый руль в обрамлении траурного венка на обочине заставит непроизвольно ослабить давление ступни на педаль акселератора.

«Моменто море». «Помни о смерти».