Текст книги "Дорога в один конец"

Ирма подсела на диван и стала гладить ладонью волосы подруги, приговаривая: «Не надо, Светочка! Ну, что ты! Не стоят они наших слез, не стоят». У нее уже не было в душе жалости ни к себе, ни к Светке. Только обида, переходящая в злость, доминировала в оргии мыслей, что бесновалась в возбужденном алкоголем мозгу. Она гладила вздрагивающие плечи подруги, а злость, затмив обиду, уже перерастала в закипающую ненависть к мужу.

И как на этом формирующемся солончаке сможет прорасти росток любви к мужчине?! Как?! И зачем ей эта любовь? Что это вообще такое? Почему ЭТО постоянными флюидами витает в воздухе, возбуждает и искушает людей? Почему не дает спокойно жить?!

А, может, ты в числе избранных, Ирма? Присматриваются и задаются, пока еще, вопросом: «Достойна ли?». Терпения тебе, Ирма. Терпения.

Глава 10

Тот первый «челночный» рывок Ирмы в венгерскую Ньиредьхазу стал реперной отметкой на ее жизненной колее. После этой поездки уже невозможна была даже остановка для раздумий о правильности сделанного выбора, а не то, чтобы повернуть назад. Немалая цена была заплачена за этот «пробник». В первую очередь, переживаниями, унижениями и растратой последних иллюзий относительно мужчин. В эту поездку была жестко протестированная способность Ирмы выжить в циничном и брутальном мире зарождающегося на подгнившем совдеповском «плановом» фундаменте «первонакопительного» рынка. Она с трудом, почти из последних сил, прошла этот тест и за все страдания получила на выходе свой первый в жизни «джекпот» в виде конвертируемых во всем цивилизованном и нецивилизованном мире зеленых купюр. Не количество их поразило неопытную молодую женщину, а само наличие у нее на руках этих, еще совсем недавно запрещенных в советской стране, денег – первых, заработанных ею долларов.

Получив со скандалом место в автобусе, Ирма бросилась с расспросами к уже ездившим «челнокам». Что да как на таможне? Что брать с собой? Как, где и по какой цене продавать или на что менять? Вопросов было масса. Обозленный за то, что унизила перед начальством, Борис и пальцем не пошевелил, чтобы помочь. Даже Катьку не нашел времени отвезти в село, как ни умоляла. Пришлось самой потратить на это такой нужный перед поездкой день.

Товара из домашнего шкафа набралось немного – всего одна сумка. Ну, еще три банки джема еле доперла назад от свекрови. Все равно мало. Водки, хотя бы, бутылок пять еще. В магазине была знакомая продавщица, но в долг не продаст, – знала Ирма. Решила сбегать к Светке и одолжить у нее, сколько та сможет. Может, даже, валюты. Хотя какие деньги у Светки? Живет на полном пансионе. Ну, а вдруг? Побежала.

Светка с сердитым видом собирала мужу сумку.

– Я не вовремя? – спросила шепотом подругу Ирма и кивнула, здороваясь, в другую комнату Грише. Тот со смесью досады и вины на раскрасневшемся лице сновал там из угла в угол. Но Ирме радостно махнул рукой. Видно, надеялся приходом подруги жены, хотя-бы, перебить какой-то, явно, неприятный семейный разговор. «Понятно. В очередной раз гульнул и попался, – догадалась Ирма. – Эх, некстати я».

– Да нет, проходи, – устало ответила Света, двинув ногой сумку в угол, – хоть чаю попьем.

– Я на минутку. Я по делу к тебе. – Ирма увлекла подругу на кухню.

Гриша облегченно вздохнул и стал прислушиваться к разговору. Вытянув голову, старался уловить миротворческие интонации в голосе жены. Он тогда надеялся, как ни в чем не бывало, присоединится к чаевничанью и в застольной болтовне спустить этот ненужный перед поездкой скандал на тормозах.

На кухне шушукались, позвякивая посудой.

– Гриша-а! – наконец послышалось оттуда. – Ты чай будешь?

– Уже бегу, девчонки! – Довольный таким удачным разрулением проблемы Григорий зашаркал тапочками на кухню. – Может, и по рюмочке коньячку за удачный бизнес в этом мадьярском, так сказать, приграничном бизнес-центре Ньиде…, Нире…, – он запнулся. – Короче – в «Нюрке». Так переименовал эту непроизносимую «хазу» наш брат-«челнок».

– Мы не будем, – твердо отстранилась от порыва мужа Светка. Уже чувствовала, что спрыгнет с больной темы, как карась с крючка. И не покается, и прощения, подлец, не попросит.

За чаем перекидывались компания ничего не значащими фразами, пока жена неожиданно произнесла деловым тоном, упершись твердым взглядом в зрачки проштрафившегося мужа:

– Надо, Папуля, одолжить Ирме долларов пятьдесят. Она тоже с вами едет, но у нее не густо с товаром. Пусть наберет, хотя бы, водки.

Раскрасневшийся от чая Гриша вальяжно скрестил пальцы на затылке – имел такую дурную, раздражающую Светку, привычку. На лице у него стала проявляться маска прожженного делка, размышляющего, какую выгоду из этого всего можно поиметь.

– Ну? – обрубила Светка паузу. – Чего задумался, Папуля? Нет пятидесяти баксов за душой, что ли?

Не отрывая скрещенных пальцев от затылка, Гриша снисходительно проигнорировал вопрос жены и произнес полушутливо, обращаясь к Ирме:

– Деловое предложение, пани Гроец! Даю товар под реализацию. Укажу, где стать, подскажу цену, приманю клиента. Оставишь себе за это тридцать процентов. Товар уже в автобусе, там и свидимся завтра. – Он, наконец, оторвал ладони от затылка и взглянул на часы. – Ну, мне пора, девчонки. Дела, знаете. Муля, – обратился фамильярно к ошарашенной жене, – я буду поздно. Не жди, ложись без меня, окей?

– Когда-нибудь у меня, все же, терпение лопнет, – с фатальной решимостью в голосе произнесла Светка, когда за мужем захлопнулась входная дверь. – Давай, Ирма, тяпнем, все-таки по капельке, чтобы удачной была тебе эта поездка. Ну, и ему – гаду, тоже.

Рано утром следующего дня старый, но еще чувствовавший в себе молодецкую силу «Икарус», уже нетерпеливо урчал дизелем на холостых оборотах возле заводской проходной, пуская из выхлопной трубы синий дымок. Наверное, лелеял, глупец, надежду проведать родительский дом в далеком Секешфехерваре, что на полпути между Будапештом и красивейшим озером Балатон.

Автобус почти двадцать лет отбегал по плохим, и не очень, дорогам заимевшей и «поимевшей» его страны. Его не купили, как, обычно, делают в цивилизованном мире. «Икарус» покатил своим ходом отбывать пожизненную повинность в Советский Союз, а взамен на его родину повезли на железнодорожной платформе никогда не стареющий для всех сателлитов этого союза простенький, но добротный, как автомат Калашникова, русский танк Т-55. Типа, «для защиты рубежей социализма» от «акул капитализма» понадобился он там. Надо заметить, что танков – этих и всяких других, СССР клепал не меньше, чем венгры своих знаменитых автобусов. Так что, обмен «один к одному» в таких раскладах был вполне приемлем для хозяйственников советских.

Но вот дообменивались и дохозяйствовались, наконец, в своем «социализЬме». У мадьяр, благо, что сытые австрияки под боком. Не дали себялюбивой цыганско-финской нации опуститься до скотства, когда «старший советский брат» уже стал от безысходности приспосабливать под плуги свои танки. Тракторов-то нормальных не научился делать этот «брат» в перманентном ожидании мировой войны, а чем пахать землю, когда нечего стало жрать? Но сытый капиталист и тем пустоголовым танковым землепашцам помог – накормил. И через их же сателлитов стал помалу приучать убогих к рынку, а значит, – к капитализму. Сателлиты, все-таки, на целое поколение были здоровее от «советскости», чем потомки тех, кто оседлал в 1917-ом утопию о всеобщем равенстве. На лету схватывали, уже теперь, бывшие сателлиты азы рыночной экономики.

Одна из таких «учебок капитализма» и находилась в небольшом венгерском городке Ньиредьхаза, что во времена «железного занавеса» прозябал недалеко от неприступной границы могучего Советского Союза. А теперь этот захудалый городишко представлял кишащий разномастным и разномовным людом стихийный базарище, который местные власти безуспешно пытались взять хоть под какой-то контроль.

Через двое суток, полтора из которых пошло на проход таможни в Чопе, «Икарус», наконец-то, доставил «челноков» в «Нюрку». Измученная Ирма еле вытащила из автобуса два, хоть и небольших, но тяжелых деревянных ящика, что Гриша засунул ей под сиденье. Хорошо, хоть «кравчучку» для транспортировки предоставил. Что бы делала без этой тачки, так характерной для эпохи «конца развитого социализма» и «начала первоначального накопления»?

– Что там? – спросила Ирма у Григория. – Запрещенного ничего нет?

– Ого! – удивился тот весело. – Ты уже успела ознакомиться с правилами? Молодец! Нюансы надо знать. Без этого не станешь настоящим «челноком». Не бойся, проверять никто не будет. Просто заплатим и нашим, и мадьярам, чтобы без досмотра, – и все.

– А сколько надо платить? – тревожась за свой кошелек всего лишь с мелочью на дорогу, спросила Ирма.

– Расслабься. Я вычту из твоих процентов. Потом. Да не переживай ты! Останется и тебе на большущую булку с маслом. – Это он так успокоил, называется.

Из двадцати пассажиров автобуса было лишь четыре женщины, Все, кроме Ирмы, были не из консервного завода. В разбитных повадках этих дам проглядывалось нутро старых матерых торгашек еще советской – полулегальной закваски. Они, как и мужики, лишь только автобус тронулся в дальний путь, достали узелки с нехитрой снедью и под эту закусь вмазали, за три захода, грамм по двести. Запахло копченым салом, чесноком и сивушным самогоном. Сразу развязались языки, даже пробовали запеть. Но, как оказалось, голосами торгашки были, явно, не на уровне своих коммерческих способностей. Мужики не поддержали эти убогие потуги, и подобие «украинской народной, блатной, хороводной» околело, не успев расцвести во всей красе.

Ирма на предложение присоединиться к хмельной трапезе покачала извинительно головой – мол, крепкий алкоголь не употребляю, и демонстративно налила себе из термоса кофе. Она, и вправду, водку или там коньяк, не уважала, лишь вино или шампанское. Здесь альтернативой казенной водке был только домашний самогон, которому и отдавалось предпочтение. Водка везлась, как товар, на который на любом европейско-советском базаре имелся стабильный спрос. Правда, в цене уже тревожно просматривалась тенденция к снижению.

Вот, что значит свободный рынок! Вот, что значит рыночная экономика! В приграничных районах бывших соцстран, как грибы после дождя, уже строились мини-заводы по производству на основе спирта «рояль» всевозможных водок, ликеров-кремов, настоек и им подобного пойла. Пройдет пару лет, и копеечная по себестоимости продукция этих заводиков хлынет на просторы расхристанной преемницы Союза советского – Союза Независимых Государств (СНГ), обогащая бывших комсомольцев и партийцев развалившегося «совка». А бородатый Распутин презрительным взглядом будет смотреть с этикетки, как не сумевший вписаться в новые экономические отношения новоиспеченный «эсенгеец» захлебывается в собственной блевотине, влив в себя 0,7 литра одноименной водки.

Заработает заводик скоро и в Ньиредьхазе. Но пока это всего лишь гудящий, как растревоженный улей, грязный город-базар, что липкой трясиной начал втягивать в свое склизкое нутро молодую женщину с украинского Подолья Ирму Гроец.

Глава 11

– Послушай, Гриша! – Раскрепощенная от легкого алкоголя Ирма была очень хороша в своем нарастающем раздражении. – Скажи мне. Ну, вот почему вы такие самоуверенные?

– Кто это «мы»? – любуясь румянцем на круглых щечках вдруг начавшей бунтовать женщины, с ноткой благосклонности спросил Григорий и подсунул Ирме пепельницу. Сам он не курил.

Ирма элегантно коснулась красивым пальчиком некрепкой болгарской сигареты, слегка прищурив от дыма зеленые глаза. Светло-серый кругляшек пепла от хорошего табака, аккуратно отделившись, лег на желтое от никотина дно пепельницы и этим немного успокоил ее. Снова слегка затянулась, оправдывая паузу и собираясь с мыслями. Откинулась на спинку стула, смело взглянула на маску снисходительности на лице Гриши и произнесла уверенно:

– Вы – это те, кто уверовался, что схватили Бога за бороду, и теперь, как считаете, можете позволить себе все. Захотел – и обставил импортом схваченную «на шару» квартиру. Захотел – и прокутил месячную зарплату. Захотел – и жена сидит дома на полном пансионе и, как вы думаете, млеет от любви и благодарности к вам. Захотел – и выбрал для услады (она чуть не сказала «бл. дь), скажем так, подмену вместо своей жены на время.

– Ну-у, Ирма! – вальяжно поспешил перебить тираду этой провинциальной «амазонки» Гриша. – Ты прямо демонизируешь зарождающийся класс деловых людей. А они не лишены, при многих недостатках – это я признаю, но и положительных черт. Ты отнесись не предвзято и увидишь.

– Это, каких же? Благородство в виде домашнего пансиона для жены? Эдакой золотой клетки? Ты на эту черту намекаешь? – Зеленоглазая эта стерва уже начинала издеваться и раздразнивать Гришу. Как косточка на веревочке заводит никогда не голодающего, холеного песика, пробуждая в нем скрытый инстинкт.

– Да, представь себе, – благородство тоже! Мы в ответе за тех, кого приручили. – Он уже балансировал на меже раздражения и, поэтому, поспешил сменить маску снисходительности на маску веселуна.

– В школьные годы приходилось слышать сказочку про такое мерило благородства. Кажется, у Экзюпери. Как минимум, этим-то я, уж, точно не обделен, не находишь?

– Намекаешь, что снизошел и не бросил еще в институте забеременевшую от тебя девчонку, и в этом видишь свое великое благородство? Так? Но убогонькое благородство твое лишь в том, Гришенька, – Ирма наклонилась через столик и выдохнула кисловатый дым от сигареты «Родопи» в маску веселуна, – что, по тем или иным причинам, не подсуетился ты – удачливый оседлатель жизненной струи, вовремя послать на три буквы ту, которую, как говоришь, приручил. Ключевое слово здесь – «вовремя»! Вот и все твое благородство, Гришенька.

Она резко раздавила окурок в пепельнице и откинулась на спинку стула. Потом, заполняя повисшую и уже напрягающую ее паузу, взяла бокал с рубиновым ликером, и, окуная в него губы, стала смаковать вкус и запах понравившегося ей напитка.

Слегка ошарашенный таким поворотом беседы Григорий тоже поспешил заполнить этот неожиданный прочерк в разговоре, но обычным застольным способом – опрокинул в рот рюмку коньяку и принялся закусывать. Самоуверенный ковбой, захваченный врасплох неожиданным взбрыкиванием этой, как казалось, уже взнузданной лошадки, ничего другого, чтобы сберечь этом конфузе приличную физиономию, не нашел.

– А крабы ничего, – сказал, причмокнув, ничтоже сумняшеся, как будто и не было этого всплеска эмоций за столом. – Попробуй, Ирма! – Он опять пялил на себя маску веселуна. – Что ты присосалась к этому ликеру? Выпей коньяку! За твой первый и такой удачный гешефт! Давай! Ну?

Гриша наполнил рюмки и поднял свою, глядя с примирительной улыбкой в глаза Ирмы. Она уловила в его взгляде, а, может, это ей так хотелось в эту минуту, проблеск вины. Уловила именно то, что так желала поймать хоть один раз, ну, хоть разочек, в глазах мужа.

О, за эту искорку – даже, одну единственную, она готова была простить Борису даже его прегрешения будущие, списав все уже нажитые и непрощенные обиды. Ирма знала, что она способна начинать жить заново, хоть каждый день, хоть с каждой минуты. По ее меркам, ей не много было надо для этого. Не покаяния словесного жаждала обижаемая душа, но всего лишь молчаливого осознания своей вины близким человеком. И чтобы она – Ирма ощутила это осознание. Разве это много? Уловив лишь намек на это осознание, она, даже, не скажет: «Я тебя прощаю», дабы и этим, вдруг ненароком, не ранить, так до невозможности обостренное самолюбие мужа. Она, просто, с благодарной улыбкой начнет жить дальше и все.

Захмелела, наверное, от этого сладкого ликера молодая женщина. Расслабилась и утратила бдительность. Выдала искажающая реальность ресторанная атмосфера пресную обыденность Ирме за благостное ее желаемое. Мужчина перед ней повинился. Ну, а за что? Может, за что-то авансом? Она не хотела копаться в себе, выискивая причину своего раздражения. Он повинился – и этим все сказал. Так, все-таки, что же он сказал? Не важно. Она услышала, или пусть – просто уловила в его глазах, то, что хотела бы услышать. Этого хватило.

И теперь в ответ на тост Григория глаза Ирмы, вдруг, тоже заразились виноватостью. Она опустила взгляд, взяла рюмку с коньяком и сказала, гася эмоции:

– Ладно, давай выпьем. – И долго цедила «Хеннесси» сквозь зубы, медленно запрокидывая голову.

– Вот и отлично! – Маска веселуна исчезла, и осталось сияющее улыбкой лицо. – Вот тебе крабчик, – закуси. – Гриша на кончике вилки вложил в рот прослезившейся от коньяка Ирме кусочек деликатеса. – Правда, вкусно? Ну, вот! А то мы что-то не туда поперли, – уже рассмеялся. – Сейчас принесут жаркое. Давай кутить! Разве мы с тобой сегодня не заработали?

Весь вечер они оба будут стараться подольше побыть в, наконец, пойманной и приемлемой для обоих, подстегнутой алкоголем веселости. Даже еще хохотать от какой-то, кем-то из них сказанной глупости, уже поднимаясь по шаткой лестнице на второй этаж отеля в свои номера. Гриша с пьяной элегантностью будет стремиться, как бы, поддержать периодически теряющую равновесие Ирму. А та, смеясь, – безуспешно увертываться от его пальцев, откровенно уже ищущих в области теплой подмышки контуры ее лифчика. Молодая замужняя женщина впервые оказалась в подобной ситуации и, как муха по липкой паутине, еще двигалась по ее концентрическим кольцам к драматической развязке, а взлететь уже не могла.

Но по длинному коридору второго этажа, мягко, но решительно освободившись от назойливой поддержки кавалера, Ирма пошла уже ровнее. В поисках своего номера она всматривалась в таблички на шеренге дверей-близнецов, а рука шарила в сумочке в поисках ключей.

– Куда ты так спешишь? – окликнул за спиной Гриша. – Давай зайдем ко мне, Ирма! У меня есть хороший «Нескафе» и конфеты. Посидим, выпьем по чашечке кофе, поговорим. – Догнал ее у двери, когда она вставляла в замочную скважину ключ, и аккуратно взял за плечи.

Щелкнул замок, отворяя дверь номера. Ирма повернулась. Их глаза встретились. На протяжении всего вечера они оба знали, что этот момент наступит. И оба подготовили слова, которые должны будут сказать в этот момент, и были уже каждый в себе уверены, что именно их и произнесут. И оба ошиблись.

За все в жизни приходиться платить. За преференции и авансы – практически одинаковую цену, что и за ошибки. Рано или поздно каждый испытает на себе действие этого непреклонного правила. И, наверное, не стоит бояться того, чего не обойти, не объехать, – самого первого этого испытания. Это всегда удар по лбу, но не смертельный, да и шишка недолго будет. Надо же очистить лоб для следующего щелчка, который обязательно последует, если человек не осознал правило с первого раза.

Неискушенная в подобных ситуациях Ирма, все же заранее почувствовала западню в предложении Григория переночевать в отеле. «А там есть одноместные номера?» – спросила озабоченно. «Там все номера отдельные, Ирма, – снисходительно ответил Гриша. – Здесь уже не «совок», пани Гроец». Она успокоилась и уверила себя, что сумеет как-то обойти замаячившую западню. Ночевать же в автобусе, где «коммивояжеры» с консервного завода будут всю ночь обмывать свои «гешефты», измученной морально и физически молодой женщине было пуще смерти. Помыться бы, да выспаться. Готова была заплатить за это, даже, долларов двадцать из той сотни, что отсчитал ей Григорий после такой удачной реализации содержимого ящиков.

Как только выгрузились из автобуса в каком-то забитом разномастным транспортом и замусоренном тупике, Гриша куда-то исчез. Ирма осталась в отчаянии стоять возле автобуса, тогда как другие, погрузив баулы, сумки и коробки на «кравчучки» и собственные плечи, посунули в разомкнутую пасть ворот гудящего базара. Последним, закрыв на замок автобус, сдвинул с места свою тачку водитель.

– А ты, Ирма, чего ждешь? – спросил, обернувшись, – здесь ничего не продашь, не купишь. Пойдем, подскажу, чего да как.

– А где Гриша делся, не знаете? – с безысходностью в голосе спросила водителя Ирма, волоча свою «кравчучку» следом.

– Тут я, тут, Ирма! – неожиданно послышалось из-за тонированных стекол обшарпанного «фольксвагена». Открылась дверь и, вывалив в грязь коврик, из машины вылез Григорий. – Значит, договорились, пан? Жди здесь, я через полчаса буду, окей?

– Давай за мной. – Взял у Ирмы дышло «кравчучки». – Только не потеряйся и постоянно паси на себе кошелек с паспортом. Особенно паспорт. Кошелек свиснут, все равно домой доставим, а вот если паспорт умыкнут, – дело труба. Останешься в «Нюрке» навсегда. – Григорий взглянул на жалкую фигурку Ирмы, улыбнулся и забрал из ее рук еще и сумку. – Да не тушуйтесь, пани Гроец! Я буду рядом. Если что, ори благим матом – услышу.

Он поставил ее в ряды, где торговали всяким металлическим хламом. Попросив у соседа, что обложился россыпью всевозможных гаечных ключей, монтировку, Гриша ловко вскрыл ящики и достал из них по образцу.

– Вот это, Ирма, – подшипник. Пустишь их по два доллара за штуку. А это, – показал черное резиновое кольцо, – сальник. Ему цена – доллар. И никаких там форинтов, крон и злотых. Только баксы, понятно? И не бойся. Если хамят, посылай на три буквы открытым текстом и погромче. Все поняла?

Правду говорят, что новичкам всегда везет. За два часа Ирма продала лишь три подшипника и пару сальников. Совсем отчаялась. Но потом подошел заросший густым черным волосом, что лишь глаза и крючковатый нос просматривались, толстяк и, присев на корточки, стал ковыряться в ящиках. «Хау мач?» – буркнул и подвинул ногой ящик с подшипниками. Ирма вопросительно взглянула на хозяина ключей. «Сколко аллее? Сколко фее?» – на ломаном русском объяснил тот. «Цвай доллар», – спешно показала Ирма толстяку подшипник. «Ван доллар» – показала сальник. Тот повернул ящики, отыскал на маркировке количество штук в каждом ящике, махнул рукой куда-то за спину и достал бумажник. Указав подошедшему мужчине в спецовке на ящики, отсчитал из пачки шесть пятидесятидолларовых купюр и протянул Ирме: «Окей?».