Текст книги "Дорога в один конец"

Глава 7

Начальник транспортного цеха, наконец-то докряхтевший до пенсионного возраста, с удовольствием выставил «отходную» и без сожаления оставил ставшее недоходным место. Пока все в стране и на заводе двигалось, что-то там и прилипало к его рукам от шоферов, использовавших заводской транспорт направо и налево в личных целях. А сейчас одни пьянки в гараже от безработицы. Старый уже стал вести работу воспитательную. Выгнал паразитов в отпуска за свой счет, да и завершил этим свою почти тридцатилетнюю карьеру на заводе консервном.

Так Борис Холод стал, в его понимании, шишкой. Да что там – чуть ли не номенклатурой, хоть и провинциального разлива. В годы Перестройки было модно выбирать начальников на конкурсной основе – народу прививали демократию. В данном случае обошлись без выборов, так как претендентов на эту «номенклатуру» больше не оказалось.

Ирма восприняла карьерный взлет мужа спокойно. Нельзя сказать, что равнодушно, – зарплата все же выше, да и премии там всякие квартальные. Раздражал немного, прямо таки, щенячий восторг супруга от новой должности. Если бы да старые времена, а то вот зарплату не дают уже третий месяц. Бросают иногда подачки с заводской кассы по 30–40 рублей. Только на хлеб да молоко и хватает. Катьку на каникулы отправила к родителям Бориса. Хотела съездить с ней к себе на Волынь, но отпускных не дают. Коротала отпуск у свекрови вместе с дочерью.

А муж с ответственным видом каждое утро – на планерку. Но перед этим обязательно забежит в гараж проверить, не стащили зеркала или запаску с разношерстного десятка транспортных единиц, что с опутанными проволокой капотами и дверьми кабин застыли вдоль забора. По армейской старшинской практике, при принятии должности и имущества, попломбировал Борис Степанович концы той проволоки свинцовыми пломбами, а заодно и всевозможные проемы в помещениях, где имелась хоть какая-нибудь дверь, опечатал. И теперь каждое утро обходил сданную под охрану беспородному псу Тузику территорию.

Многолетний бессменный заводской «секьюрити» дядя Петя, а в простонародии – сторож, охранять гараж был неспособен, так как всегда находился в перманентном опьянении. Бражку он колотил тут же из заводского сырья и отходов. Охранял и сторожа, и территорию, такой же многолетний и бессменный пес Тузик. Вечно теперь голодный после того, как из-за отсутствия шоферни прекратились пьянки в гараже и не стало объедков для пропитания. А дядя Петя был озабочен только поддержанием постоянного наличия взбодряющей его жидкости, а никак не пропитания для себя, а тем более – для четвероногого лохматого своего коллеги.

Тузик страдал, и Борис Степанович каждое утро читал мораль нерадивому «секьюрити» за голодного пса, ибо понимал, если сбежит с голодухи Тузик, украдут и дядю Петю. Если, конечно, он кому-нибудь понадобится.

– Чем я его кормить должен?! – возмущался дядя Петя. – Нет, Боря, ты скажи – чем? Зарплаты полгода нет.

– Не полгода, а лишь три месяца, – раздражался от фамильярности сторожа Борис Степанович. – Я же выбил вам аванс в прошлом месяце.

– Ну, так что же, – я на на тот несчастный полтинник собаку должен кормить?! – заводился с пол-оборота дядя Петя. Сопел в благородном гневе, еле сдерживаясь, чтобы не ляпнуть: «Мне самому даже на закусь не хватает», но быстро остывал, прозревал и осознавал начальство перед собой. – Я, Степаныч, не привязываю его. Он так крыс гоняет. Этим и питается. Видите – не уходит же, держится места. Может, появится работа, забегают машины – и нам веселее будет, и Тузику.

Каждое утро на ежедневной планерке начальство ломало головы, чем бы занять и так поредевший штат работников, чтобы не разбежались остальные, прихватив с завода все, что плохо лежит. Наиболее предприимчивыми уже были протоптаны бизнес-маршруты в сопредельные страны бывшего соцлагеря: Польшу, Венгрию, Румынию. Уже заканчивался в чуланах припасенный в свое время убогонький советский ширпотреб, который за милую душу еще шел в обнищавшей в битве за социализм Восточной Европе. И уже начали тащить из родных предприятий все, что можно было засунуть в баул и сдвинуть с места.

Бутылка водки – мерило труда для нищих, стала, поначалу, валютой в этом «обменном» бизнесе никогда не торговавших людей. Три бутылки «Столичной» – дешевенькие джинсы «Lee Cooper». От формулы такой и рождалось ценообразование, пока это подобие рынка не пропиталось настоящими деньгами – долларами. А за эти зеленые купюры уже можно было купить буквально все, о чем не смел и мечтать до распада Союза «советский гражданин» в своем «совке».

На одной из планерок Борис Холод с удивлением увидел снабженца Гришу, с которым не то чтобы дружил, а так – общался на заводских вечеринках, когда «выставлялся» кто-нибудь их управленцев за день рождения или другое банальное событие, сочтенное, как святой повод выпить. Для директорской планерки Гриша пока еще не вышел рылом, и комплексующий в должности начальника транспортного цеха Борис Степанович Холод занервничал в душе: «Неужели назначили начальником отдела снабжения?»

По заводской иерархии начальник отдела снабжения мог отдавать распоряжения начальнику транспортного цеха, а это неприятно задевало Борино самолюбие. Он в душе презирал выскочку-снабженца, умудрившегося получить квартиру в последнем доме. Чувствовал Холод, что провернул тут Гриша какую-то аферу. Как и с «МАЗом» провернул, однозначно. Загрузил двадцать тонн вина и двинул, согласно путевого листа, на Ленинград. А через месяц вернулся без груза, без машины и, даже, без водителя. Но, видно, удачной была поездка. Завод закупил мазут для котельной и зарплату выплатил вовремя. Борису была дана команда подготовить акт на списание грузовика, а Гриша обставил полученную квартиру югославской мебелью и позвал конторских в ресторан отпраздновать новоселье. Борис с супругой тоже были приглашены. Там Ирма познакомилась с женой Григория Светой, и женщины понравились друг другу. Директора с главбухом, правда, не было, но то, что снабженец у начальства в фаворе, – чувствовалось. Все шушукались, что быть Грише начальником отдела снабжения.

Но ему эта должность была до лампочки. Григорий ценил свободу простого снабженца. Его острый ум и чуткий нос уже улавливали свежий ветер необратимых перемен, где понятие «зарплата» затенят и опустят до издевки суперживучие и пробивные в своей наглости и цинизме понятия «прибыль» и «доход». Грише не нужны были никакие должности на этом подыхающем заводике, от которого он уже получил главный свой советский «доход» – квартиру. В этом дармовом гнездышке покладистая его женушка Света теперь растит и воспитывает будущего наследника. А наследовать будет что – Гриша чувствовал. Зуд нетерпения будоражил острый ум проныры и подталкивал к нестандартным идеям.

– Михаил Оттович, – обратился Григорий к директору завода с легкой фамильярностью, так свойственной знающим себе цену снабженцам от бога. – Я хочу предложить вам на рассмотрение идею, как удержать персонал завода от увольнений по собственному желанию и выплатить задолженность по заработной плате.

Собравшиеся подняли поникшие от проблем головы и уставились на дерзеца. Кто с удивлением, кто с иронической ухмылкой и хмыканьем, а некоторые с негодованием – несет, мол, чушь всякую, когда не до шуток совсем.

Лицо директора, страдавшего гипертонией, налилось пурпурным цветом:

– Ну, ну. Давай выкладывай, только покороче.

Гриша поднялся, кашлянул по солидному, и с видом тертого хозяйственника начал:

– Боря, – обратился к вздрогнувшему Холоду, – Борис Степанович, – поправился деликатно, – проясни, пожалуйста, в каком состоянии наш заводской «Икарус». Может ли он при полной загрузке взять, например, тыщи две километров без поломок?

– Ну-у, – протянул растерявшийся от неожиданного Гришиного вопроса Борис. – Двигатель после капиталки, но уже обкатан и проблем, вроде, нет. Резину на передок достать и, думаю, сможет. Наверняка, сможет, – добавил Холод, пряча неуверенность. А было от чего нервничать. Однако, пятнадцать лет машине. По автобусным меркам ровесница она ее водителю, которому год до пенсии.

Удовлетворенный ответом Григорий теперь поинтересовался у заведующего складом, есть ли у него на сохранении какой либо, помимо соков и варенья, товар, или изделия, которые можно было взять в счет зарплаты, например.

– Какой дурень возьмет зарплату приводными ремнями или домкратами? – ехидно улыбаясь и оглядываясь на присутствующих, спросил завскладом.

Прошелестел легкий шумок удивления. Директор молча сунул руку в карман и достал коробочку с таблетками.

– Я, например, – без тени улыбки или обиды на заведующего складом ответил Гриша. – И уверен, еще найдутся такие, по вашему определению, – дурни. Человек двадцать найдется. А больше и не надо на первый раз. Для товара место нужно.

– Ну, и что дальше, – спросил директор, запив глотком воды таблетку фенигидина.

– А дальше, – все так же бесстрастно продолжил снабженец, – завод выделяет «Икарус», тоже в счет зарплаты. Желающие грузят в него свой товар, грузятся сами и отправляются по одному из двух маршрутов, которые я уже прозондировал.

– В Винницу или Киев? – с сарказмом спросила главный бухгалтер. – Или, может, аж, в Москву? Там вас как раз и ждут с вашим барахлом. А дизтопливо за какие шиши купите, интересно узнать?

– В одну сторону надо достать где-нибудь. Одолжить или обменять на что-то, – глядя на директора уверенным взглядом, спокойно продолжил Гриша, – а назад уже будет, за что заправить автобус. Думаю, даже с запасом на следующий рейс.

Главбух деланно засмеялась. Некоторые тоже хихикнули, поглядывая на директора. А тот посмотрел долгим взглядом на снабженца и молвил деловым тоном:

– Так с каким маршрутом ты определился?

– Я так думаю, что – Люблин через Раву-Русскую. Венгерская Ньиредьхаза хоть и рядом с границей, но через Карпаты, и очередь на таможне в Чопе длиннее. А до Люблина, даже через Ягодин, меньше тысячи. В крайнем случае, и в Хелме можно все сбыть. А это всего двадцать километров от границы.

В кабинете повисла тишина. Слышно было, как жужжала залетевшая через форточку муха, да Тузик за окном отрывисто лаял. Видно загнал в угол очередную крысу себе на обед.

Глава 8

– Так как же Евгений Петрович, Ирма? – вернулась Светка к своему вопросу.

Ирме очень не хотелось обсуждать эту больную тему. В первый раз спасла официантка, подошедшая спросить, не надо ли чего еще. Подруги переключились, было, на обсуждение заказанных блюд. Повспоминали со смехом, как в голодные восьмидесятые все были помешаны на рецептах всего и вся, связанного с едой. Делились ими друг с другом и консервировали чуть ли не все, что растет, – благо, соль и уксус на пустых полках гастрономов не переводились. Ассортимент накрытого праздничного стола в те годы был тестовым индикатором на настоящую хозяйку, и женщины старались переплюнуть друг друга в кулинарии. Не то, что теперь. Сейчас время в торговых центрах тратят не в очередях, а в сумятице душевной: этот товар брать, или вон тот аналог его? А кто не желает маяться, может просто набрать номер телефона, и курьер доставит все, что душе угодно – только деньги плати.

– А помнишь, Ирма, как зарплату на заводе предложили забирать продукцией? Мой Гриша приволок тогда десять большущих железных банок клубничного джема. Килограмма по три каждая, наверное. Стоял тот джем в кладовке больше года, пока не оттарабанил его на Польшу. Одну банку, правда, съели.

– А мой отпер еще и матери в село банок двадцать, – съязвила Ирма со смехом. – Но свекровь у меня женщина предприимчивая была. Жаль, что сын не удался в нее. Так вот. Вы же помните, в каком дефиците был тогда сахар. Она и приноровилась гнать из того джема самогон. Как же в селе без него – самая главная конвертируемая валюта. Сначала, как бы, для личных нужд производила, но потом начала приторговывать. Отлично пошло. Ну, так муженек мой отвез ей и те банки, что я в виде зарплаты получила, представляете.

– Но свекровь-то помогала вам денежкой? – спросила Вика.

– Ты не поверишь. Сынуля ее – бизнесмен лапотный, объяснял мне с апломбом, что, оказывается, все вкладывал обратно в джем, пока тот еще был на складе. Но я от такого его бизнеса добавочного продукта, в виде живых денег, что-то не видела.

– Он и с самого начала, – продолжила Ирма, – все норовил единолично курировать наш семейный бюджет. Я поначалу смирилась. Денег никогда толком не было – от зарплаты до зарплаты. Но, правда, и не ограничивали себя, уж, чересчур. Пробовала его уговорить, давай, мол, будем хотя бы по десятке откладывать. Ведь и ставки у обоих, вроде, неплохие, и премии иногда подкидывают. Или, может, ты втихаря откладываешь, спрашиваю, тогда скажи, на каком свете мы с тобой находимся, в разумении финансов. «Не твоего ума дело». Вот и все, что услышала в ответ. Ну, думаю, козел, – погоди! Я, когда вышла после декрета, стала лично забирать свою зарплату в кассе. До этого это делал всегда он. Промолчал на такой мой финт, как будто пофиг ему было. Всегда бесила эта его выпячиваемая хладнокровность и отсутствие эмоций. И баранья упертость еще. Он и по гороскопу – баран.

Ирма подала знак официантке. Та сноровисто подсуетилась. Ощущала неплохие чаевые от этих троих, судя по всему, небедных женщин.

– Еще, пожалуйста, бокал «Кирсберри». И пепельницу принесите.

Мужская компания в кабинке уже вовсю дымила, игнорируя запрет. По залу расплылся запах крепких сигарет, и Ирма сочла, что в таком случае аромат ее дамских не будет, уж, слишком вызывающим. Чиркнула зажигалкой, прикуривая тонкую сигарету. Глубоко затянулась и выпустила красивой тонкой струйкой вверх дым. Официантка поставила на стол бокал вина и пепельницу.

– Что-то еще желаете?

– Спасибо. – Ирма пригубила вино. – Так вот. Когда перестали платить, совсем худо стало. Такая безнадега навалилась. В стране бардак и с квартирой не светит уже ничего. Завод в заднице, зарплаты не дают, и денег в доме, соответственно, нет. Я ведь в отпуске была, когда ушел первый автобус на Польшу. А супруг мой – великий начальник, который и готовил тот автобус, представьте, даже не заикнулся о том. Когда вернулись уже счастливчики с сумками дефицитных шмоток, такая жаба зависти меня удавила, стыдно признаться. А еще так обидно стало. Я ему все тогда высказала. И какой он добытчик в семью, и какой из него начальник. Потом уже пожалела, что не сдержалась, и прямо с мольбой: «Забей два места на следующую поездку, ты же завгар, – имеешь право. Поедем вдвоем. Больше возьмем с собой – больше выторгуем». «Чем ты, барыня, торговать собираешься?» – с издевкой он мне. «Перетрушу шкаф, – отвечаю. – Надарили на свадьбу постельного белья да столовых наборов. Ну, и джем привезешь из села, если остался». Тут муженька моего, наконец-то, оставило его хваленое хладнокровие. Первый раз увидела его таким. «Да что бы я, да рядом со своим шофером торговал повидлом?!» Представляете? Чистоплюй чертов! Ну, так бери тогда свою долю или с шофера своего – ему-то, все равно, сбрасываются каждый раз за труды, или пусть твое начальство делится с тобой, если ценят тебя – незаменимого кадра такого! Короче, поругались крепко.

– Но ты же, все-таки, поехала в следующую поездку, – то ли спросила, то ли констатировала Светка. Ирма взглянула на подругу, мельком поймала ее взгляд, и Светка отвела глаза, чтобы Ирма вдруг не подумала, что ее еще как-то гложет их обоюдная старая тайна.

– Ой-ой-ой, какой я, девчонки, скандал закатила, когда узнала, что мест уже нет, – покачала головой Ирма. – Пробилась сквозь секретаршу на их планерку утреннюю и высказала все, что думаю об ихней камарилье, включая и благоверного своего мужа-начальника. И место, представьте, нашлось. Там же как. Ну, в автобусе том. Двадцать двухместных сидений. На одном сидишь сам, на другом твой товар. Я, представьте, ехала с комфортом – одна на двух местах, так как товар у меня, хоть и тяжелый, много места не занимал. Под ногами уместился. Вот так!

– Золото везла, что ли? – засмеялась Вика.

– Никогда не угадаете, – оживилась Ирма. – Подшипники и сальники!

– А что это такое? – спросила Света. – Что-то из железа? И там это тоже можно продать?

Умилительное невежество сорокалетней подруги рассмешило Ирму и Вику. Посмеялись уже втроем, то подтрунивая над недалекостью одной, то над гротескной двужильностью другой. Прошлись и по Вике, с ее брезгливостью к противоположному полу. Та рассказала похабный анекдот про сексуально озабоченного утонченного эстета, и подруги вовсе покатились со смеху, чем опять привлекли внимание уже крепко поддатой мужской компании в кабинке.

– О нас шепчутся, – с интересом кивнула Светка в ту сторону.

– Мы что, неприлично себя ведем? А, Ирма? – громко спросила Вика, чтобы услышали в кабинке.

– Да ну их, – в тон ей подыграла Ирма. – Давайте выпьем, девки! За нас – красивых!

Отхлебнули из бокалов и откинулись на спинки кресел, расслабившись.

– Знаете, а женщинам важно уметь игнорировать мужское внимание, – после продолжительной паузы заметила Ирма, загадочно улыбнувшись.

– Скажешь такое, – хмыкнула Светка. – Мужское внимание всегда приятно. – На эту тему она была непоколебимой в своем репертуаре.

Вика только скривилась, а Ирма снисходительно развела руками, – мол, что с нее возьмешь, – неисправима, и начала:

– Расскажу вам, подруги, один случай из жизни «челноков». «Челноки», Света, – это пионеры-первопроходцы еще того – советского, правильнее будет – «совкового», бизнеса. – Ирма подняла палец вверх. – И твоя покорная слуга из их героического числа. Так что можешь верить мне на слово. Это, так сказать, зарисовка из личного опыта. Так вот. Представьте себе зимнее, промозглое утро. К шлагбауму польского автоперехода Дорохуск, объехав длиннющую «колейку» из фур, подруливает «Икарус» с табличкой «Нерегулярные перевозки» – визитная карточка транспорта «челноков». «Колейкой» дальнобойщики называют очередь на границе, но все автобусы идут «левым пасом» – то есть, имеют право объезжать фуры. На переходе пересменка. Все стоят в ожидании. Слева, вдоль обочины, синеют штук десять кабинок передвижных туалетов. Тогда стояли сильные морозы, и соответствующие службы, наверное, не смогли, как положено, вовремя очищать кабинки. Теперь у них уже двери не закрывались, и через проемы можно было видеть целые эвересты из смерзшегося дерьма. Я прошу прощения за натурализм. – Ирма виновато улыбнулась. – Так вот. На самом переходе есть теплый, комфортный туалет, но вот пересменка эта чертова так некстати. А сырость с реки давит на мочевой пузырь – спасу нет. В автобусе, в основном, женщины. Ну, там пара-тройка мужиков, да водитель еще. Им проще. Расстегнул одной рукой ширинку и поливай хоть на все триста шестьдесят градусов, или, в крайнем случае, – под колесо. А на бабе одежды, как листьев на кочане капусты. Пока оголишься. И обочина в полуметровом рыхлом снегу. А до ближайших жиденьких кустиков метров пятьдесят.

Ирма на несколько секунд прервалась, закуривая сигарету.

– Так вот. Сидим, сжавшись в комки и суча коленками, пока, наконец, самая слабая не выдерживает и, обходя фуры, лезет в заснеженный кювет. Дальнобойщики с кабин провожают ее глазами, но когда понимают, что именно она собирается делать, отворачиваются, не выдерживая ее ответного взгляда. Этим взглядом, как испепеляющим лазерным лучом прямо по глазам шоферни, женщина защищается и прячется от срама, от позора, от безысходности. Больше защититься ей нечем и спрятаться не за что. Самой первой женщине и было там труднее всего. За ней уже поперли в кювет из «Икаруса» толпой, а в толпе-то завсегда легче. В толпе тешишься мыслью, что пялят зенки не на тебя, а на любую другую, и за этой иллюзией уже, как бы, и невидима ты. Вот так я, девки, училась игнорировать внимание мужчин, когда оно мне не нужно.

– Боже, Ирма! – воскликнула Светка. – Ты была той первой?

Ирма задавила окурок в пепельнице и поднялась с кресла:

– Схожу припудрю носик, девчонки. – Ступив пару шагов, обернулась к Свете. – Я, Светуля, тогда была самым, самым, самым, что ни на есть, слабаком – ответила с улыбкой на вопрос подруги и, изящно неся стройное тело, направилась в туалетную комнату.

Глава 9

Ко времени той пресловутой поездки, ставшей объединяющей тайной для Ирмы и Светы, они уже были подругами. Дети – почти ровесники. Младшенький Светкин Максимка всего на годик старше Катюши. Вместе водили их еще в ясельную группу. Потом Света забрала свое вечно простуживающееся чадо из этого, как выразилась, рассадника бацилл. А что ей, – все равно после декрета осталась дома. Муж настоятельно, тоном, не терпящим возражения, предложил Свете должность домохозяйки, взамен шестидесятирублевого оклада в бабьем гадючнике планового отдела консервного завода. Она и не перечила, – готовить умела и любила. А когда еще и освоила импортную газовую плиту с уникальной духовкой, то даже удовольствие стала получать от своей теперешней должности. Стирку и уборку муж тоже облегчил, добыв, в первую очередь, конечно, на зависть друзьям и знакомым, автоматическую стиралку «Indezit» и пылесос с аквафильтром. Света легко освоила и эту мудреную, по сравнению с «совковыми» «Вяткой» и «Электросилой», технику.

По выходным подруги частенько засиживались за чашечкой кофе в уютной Светкиной квартире. Иногда позволяли себе и по рюмочке коньяку из початой бутылки, затесавшейся среди целого арсенала алкоголя с советскими и импортными наклейками, что отражались в зеркалах барного отделения югославской стенки. Григория – мужа Светы, обычно, дома не было – вечно в делах. Борис тоже пропадал в заводском гараже, или, по крайней мере, так объяснял Ирме свое отсутствие дома в выходной день. Она и не страдала. Что с ним, что без него в ихней комнатушке общежития, – все равно та же убогая обыденность. Как-то так и не научились Ирма с Борисом по-близкому общаться в сотворенной ими по расчету семье. «Не научились «сюсюкаться», – резюмировала Светка. – Значит, любви не было и нет». Вот как все просто в ее рассуждениях.

– А вы с Гришей научились? – спросила в ответ слегка обиженная Ирма.

– Поначалу и получалось, вроде. – В словах Светы сквозила легкая грусть. – «Мулей» меня называл. Я же сразу забеременела, еще на первом курсе. Он и назвал меня «мамулей». Оттуда и «Муля». По-моему, это что-то снисходительно-ироничное, но никак не нежное. Это даже не «зайка» или «котик» там, и уж точно не «солнышко». Я его тоже, как бы, в отместку, по приколу, стала звать «Папулей». Вот такое наше «сюсюканье», когда не ругаемся. А в нем должно быть что-то другое, я чувствую. Что? Не знаю. Чтобы узнать, надо любить, наверное. А у нас с Гришей просто семья. Плохая, хорошая, – какая есть. Такая же, наверное, как и у тебя. – Света вопросительно взглянула в глаза подруги.

– Как и у меня? – удивленно подняла брови Ирма и обвела взглядом обставленную импортом – этим показателем советского достатка, комнату. – Ну, нет, подруга! Вот тут ты не права. За все это, – она обвела рукой пространство вокруг себя, – ты своего «Папулю» можешь называть хоть «солнышком», хоть «зайкой», хоть «цветиком» и без любви даже. Да что там – можешь! Ты просто обязана это делать и при этом еще и быть счастлива. Все остальное – блажь, Светка!

Чуть не сказала Ирма «блажь от пересыщения, когда с горла лезет», но вовремя остановилась. Почувствовала, что будет выглядеть в глазах подруги убогонькой завистницей, которой не повезло в жизни. А ведь она – Ирма, сделала выбор осознанно и лично, имея «благосклонно дарованные» три дня на размышление. Повезло-не повезло, здесь не подходит. Улыбнулась грустно от этих «благосклонно дарованных». Должна была полюбить его за милость такую, или как? А как же прогулки при луне? Где нежное касание пальцев? Молчание из-за застрявшего где-то в горле сердца, которое говорит сладкой немотой больше, чем сплетающиеся в банальности слова? Где та девочка с распущенной косой, которая трогала несмелым поцелуем губы мальчика, поющего ей про это нежную песню?

 
«…Помню, как я мальчик был босой,
в лодке колыхался над волнами.
Девочка с распущенной косой
мои губы трогала губами…»
 

Как давно это было! Даже имени уже не помнила Ирма того мальчика, что, перебирая струны гитары, ловил ее взгляд. Он был слишком робок, хотя старше годами. В тот чудный вечер его пальцы нежно трогали струны гитары, и с губ почти шепотом слетали ласкающие сердце слова той песни. И Ирме хотелось, чтобы эти пальцы дотронулись до ее только-только начавшей наливаться груди, как касаются струн, а губы его коснулись ее губ. Ей было бы, наверное, щекотно поначалу, как от касания перышка, но там – дальше, было бы ОНО – что-то, так манящее сейчас, и такое еще неизведанное, непознанное. Подросток Ирма так хотела тогда взрослеть быстрее, а времени летних каникул было так мало, и так несмел, так неопытен и так юн был этот старший на пару лет мальчик с гитарой.

«Ох, эти детские еще, ни чем не кончающиеся, романы! – думала Ирма. – Во взрослой жизни уже все далеко не так. За заботами, порой, и не до любви. Борются иногда разум и сердце между собой, чувствуя, вроде бы и желанный, сладкий недуг, а хозяин ихний мается в раздумьях: «Оно мне надо?» Наверное, надо, все-таки, если утверждают познавшие с блаженной улыбкой: есть на свете то, что называют любовью. Вот говорят: «Бог – есть любовь». Как это понять? Значит, любовь – это, как минимум, уже не искушение дьявола? Что же тогда? И почему, как показывают в кино и пишут в любовных романах, за любовь непременно приходиться платить страданиями? Имеет ли человек право выбора в этом случае? Не хочу любить, чтобы не страдать! Ну, вот тут уже что-то не так. Любовь – она, явно, не навязывается людям. Мне же вот не навязали эту напасть. А, может, и не напасть это? Так сладко было слушать песни того мальчика и прятать глаза от его взгляда. Может это и рождалась ОНА – любовь? Если так сладко было лишь от маленьких росточков этого чувства, то каким же божественным должно быть состояние души, когда любишь по-настоящему!»

Пропустив через мозг круговерть подобных мыслей, Ирма уверилась в одном – она не успела полюбить тогда того мальчика, ибо уехав по окончании каникул, не страдала ни капельки, ни минуты. И больше никогда не страдала по такому поводу. Не успела. Вот так. Радоваться ли этому? Как сказать. Блаженны, кто в неведении.

Обычно избегали подруги разговоров на эту, щепетильную для них, тему. Не было чем похвастаться в сердечных делах, поэтому, скорее, жалели друг дружку из солидарности, а не пытались наставлять на путь истинный в делах семейных. Но тут полезло шило из мешка.

– Так ты говоришь, за все это я обязана назвать его «любимым», даже, если не люблю? – неожиданно прервала повисшую паузу Света и так же, как и давеча Ирма, обвела комнату широким жестом. – И даже, если ему любовь моя до лампочки? – Она захмелела от рюмки коньяка и заводилась.

– Я, Ирма, не успела полюбить его. Я слишком быстро от него забеременела. Благородство его, что не бросил или не заставил аборт делать, я ценю, работая домохозяйкой и воспитательницей в этой золотой клетке. А на большее я, Ирма, не нанималась, понимаешь? Не на-нима-лась! Думаешь, я не знаю о его похождениях? Знаю все! Доброжелателей, поверь, хватает. Нашепчут и «пожалеют». Может, ты и подруга мне только потому, что не пытаешься, как другие, открыть мне глаза и «пожалеть», злорадствуя при этом в душе. Так, может, принимать его бл…дство за невинную шалость только потому, что умеет денег заработать да за волосы не таскает? Или за то, что до сих пор умудрялся не заразить меня триппером, а то и чем-нибудь похуже?

Ирма молчала. Корила себя за неуклюжую фразу, жалела Светку и жалела себя тоже, а еще ощущала позывы рождения, где-то пока глубоко в душе, нового, но уже тревожащего слегка, чувства к отцу своего ребенка. Чувства еще не к мужу, но уже к тому, с кем зачала ненаглядное свое дитя – Катеньку.

– Он, Ирма, довольно неплох, как любовник. – Света снова плеснула в пустые рюмки янтарной жидкости. – Только для меня понятие «любовник» от слова «любить». А хорош, как самец, – этим он меня не будоражит. Ну, вот такая я! Вот такая! Не ведусь на его постельные эксперименты! Хотя, признаюсь, – бывает, что оргазм с ним и не приходится играть. Но я, Ирма, в тот момент представляю другого, понимаешь? Какого-то виртуального, не конкретного, но который не трахает меня, а шепчет нежности и целует.

Светка, как будто, застеснялась на секунду своей откровенности, но поспешила стереть эту неловкость с лица своей очаровательной улыбкой:

– Вот так! Везде целует, Ирмуля, везде! – Взяла рюмку двумя пальчиками. – Давай выпьем, дорогая моя подруга, не за самцов в постели, а за любовников. Или ты другого мнения? – спросила, отпив из рюмки, и явно уводя разговор в мажорную атмосферу.

Ирма тоже отпила из своей. Развернула хрустящую обертку какой-то импортной шоколадной конфеты и откусила кусочек, боясь, что не понравится. Конфета была очень вкусной. Ирма улыбнулась:

– Какое мое мнение на этот счет, спрашиваешь?

– Ну, да! По мне, так лучше мастурбировать, представляя в грезах свой идеал мужчины, чем с самцом отрабатывать функцию продолжения рода.

Светка уже изрядно опьянела и ее несло:

– У нас, Ирма, ведь поначалу все было прекрасно в постели. Я понимала, что не первая у него, что ищет во мне новизну. Но очень, уж, резво взялся он лепить из целомудренной девочки куртизанку. Не поспевала я за его фантазиями. Это как с детского садика – сразу в класс пятый. А ему бы сначала азбуки меня обучить, да расшифровать меня. Я не думаю, что мои эрогенные зоны такие, уж, египетские иероглифы. Но, видно, не нравился ему процесс обучения. Зачем усердствовать, если, оказывается, полно вокруг готового материала. Бери и пользуйся за плату малую, а то и бесплат-но. Да-а, не педагог в этом деле оказался мой Гришенька, не педагог. Скорее так – инструктор по вождению с дешевеньких курсов. А я уверена, что во мне таится способная ученица. Да! Я как отличная глина – материал для шедевра. Но, увы, – не нашел меня мой Микеланджело. Или Микеланджело картины писал? – Светка рассмеялась. – Ой, Ирма, я совсем пьяная! Полезла в своих умозаключениях в метафоры, или как там это называется, и запуталась. Ну, его к черту эти рассуждения! Если нет любви, то все это сованье друг на друге лишь сухая физиология, слегка смазанная поахиваньем да поохиваньем. Черт, Ирма! Я уже впадаю в пошлость! Останови меня, а то я до чего-либо договорюсь!

Света залилась смехом, завалившись на подушку дивана. Она хохотала в эту подушку, потихоньку успокаиваясь, пока вздрагивающие плечи не развенчали фальшивую веселость ее.