Текст книги "Дорога в один конец"

Глава 25

Сколько раз в жизни человек попадает в ситуацию, когда решение надо принять немедленно? Решение – как действие, ибо не принятие никакого решения может быть тоже вариантом и далеко не худшим иногда. Да не так, уж, и часто загоняет жизнь в такую ситуацию. А посему – отсутствие тренировки в этом деле непростом, что даже способного на такой поступок иногда ставит в тупик.

Общение выходило за рамки, четко установленные Вадимом в своей анкете, но это был первый случай в его жизни, когда девочка, девушка, женщина признавалась ему в любви. Эту женщину звали Ирма – как и ту девочку с августовской ночи далекой юности Вадима. Ему было сложно называть собеседницу по имени, потому что имя это он вслух так и не произнес тогда. Лишь в своих безответных письмах той девочке он смог сухо чертить на листе: «Здравствуй, Ирма!» А хотелось шептать в щекочущие завитки русых волос возле мочки уха: «Ирмочка, Ирмулечка, Мулечка ты моя сладкая! У тебя такое редкое имя, и ты такая же единственная на весь мир! Я так тебя люблю!»

Но куда там. В вымученных письмах в ту свою шестнадцатую зиму он смел, лишь, намекнуть ей, что неравнодушен, что сам не ведает, что с ним. А может это любовь? «Помоги, Ирма! Дай сигнал, что ты понимаешь мои намеки, и душа моя раскроется навстречу!» Может, как-то так надо было достукиваться до ее сердца? Но, увы! Девочка с необычным именем была еще неоперившимся птенчиком и, наверное, пугалась даже такой совсем невинной напористости юноши, который пел для нее (она это чувствовала и понимала) под гитару грустную песню про то, как «девочка с распущенной косой мои губы трогала губами».

И сейчас, когда Вадим нащелкал на дисплее: «Ты согласна, Ирма?», он пережил именно ту ассоциацию острой сладкой новизны, что ощущал, когда писал письма тому рано налившемуся очертаниями взрослой женщины ребенку. Женщина Ирма представляла опасность для девочки Ирмы – той иллюзии, что существовала всю жизнь в подсознании Вадима в образе эталона любви. А чем может закончиться этот очередной этап «общения» – свидания, да еще и романтического? Чем?

Четыре года назад Вадим Бут познал жестокую боль разочарования. Долго и трудно выходил из того убийственного состояния в бесконечных, меняющихся, как в калейдоскопе, рейсах. А та девочка – то ли еще с детства, то ли уже из юности его, что не ответила взаимностью, все равно осталась в сердце и эталоном чистоты, и эталоном чувственности. Она не обманула неискушенного в амурных делах Вадима, не предала и не разлюбила, ибо ничего не обещала и не сказала ему «люблю».

И Вадим простил «измену», когда на следующее лето повзрослевшая девочка Ирма предпочла внимание взрослого парня, а не его – Вадима бреньчанье на гитаре по вечерам. Но и она оценила то его молчаливое, без сцен ревности, терпение и, как будто в благодарность, подарила перед отъездом удивительный вечер под падающими августовскими звездами, который запомнился Вадиму на всю жизнь. Последний ИХ вечер. Да и ПЕРВЫЙ, наверное. Их ЕДИНСТВЕННЫЙ такой.

И налитая не по годам грудь под несмелыми пальцами Вадима, и недетские, зажигающие что-то неведомое внутри дрожащего тела поцелуй без слов, – все это не было ни грязным, ни пошлым. Просто все это было преждевременным. Был утерян один важный этап в их отношениях: свое отражение в ее зеленых глазах и, хотя бы, простое и ни к чему не обязывающее: «Мне так хорошо с тобой, Вадик». И теперь они лишь бессловесно целовались до бесчувствия в губах, как будто видели наперед, что это их ПОСЛЕДНИЙ вечер. А с ночного и уже холодного августовского неба сыпались звезды, как монеты в могилу, в которой хоронили неродившуюся ВЗАИМНУЮ любовь.

«Ты не отвечаешь потому, что не готов встретиться со мной?»

«Разве может вдруг, чего-то ради, пропасть желание встречи? Наоборот! Я обязательно увижу тебя! Обязательно! Только пока не знаю, где и когда. Мне ведь скоро в рейс, напарник уже выгружается в Бахмаче. Понимаешь, ты мне открываешься по-новому. Искренность твоя и притягивает, и настораживает одновременно. Ну, надо же такому случиться! Надо было достичь полосы кризиса среднего возраста, чтобы услышать признание в любви! Конечно! Конечно, я хочу встречи, чтобы увидеть твои глаза и понять, правда ли это. А какого цвета у тебя глаза?»

«Ты ушла с сайта… Успела ли прочитать мое последнее письмо? Теперь я изведусь в ожидании ответа. Спокойной ночи, Ирма!»

«Доброе утро, Вадим! Продолжаю узнавать тебя больше и не перестаю удивляться и, даже, восхищаться. Кроме того, что играешь на гитаре, ты, оказывается, еще и пишешь! Я прочитала твое «Паломничество на пепелище» по ссылке. Да у тебя талант! А ты баранку крутишь, да еще и на дальнобое. Удивительно, как это твоя жена не переориентировала тебя. Ну, нет! Я бы не отпускала такого мужа далеко от себя. При мне бы был постоянно. Кстати, это она рядом, где ты на фото с гитарой? Может, расскажешь, какие между вами отношения? У вас есть дети? Если желаешь, конечно, об этом говорить».

«Никакие отношения совершенно. Мы интеллигентные люди и жить друг другу не мешаем. Поверь, бывает и так – без драк и ругани, пройдя лишь сложный, тяжелый разговор и освободив друг от друга себя. Мое к ней чувство угасло еще в первые годы совместной жизни, а у нее чувства этого не было совсем, как оказалось. Может, и мое из-за этого иссякло. Сын уже взрослый. Привязанность к родителям – черта любящих дочерей. Сыновья скупы на чувства, потому что они мужчины. А на фото рядом со мной жена брата Сергея. Так какого цвета у тебя глаза, Ирма?»

«Я когда увидела твое фото с гитарой, очень обрадовалась. Мужчина, поющий под гитару, не может не нравиться женщине. Нет! Ну, я точно в тебя влюблюсь! Или влюбилась уже? Под знаком вопроса, так как без опыта я. Что-то новое будишь ты во мне, Вадим. Кстати, у меня дома есть гитара. Ты мне споешь? Какого цвета глаза у меня? Наверное, серо-зеленые. А что? Я побежала на роботу и оставляю тебе на всякий случай номер своего мобильного. Это, чтобы Я для ТЕБЯ не пропала.+38097 555 6053».

«Спасибо, Ирма! Я уже ловил себя на мысли, что вдруг случится всемирная катастрофа, интернет исчезнет, а я даже не то, чтобы точного адреса, номера телефона твоего не знаю. Теперь я спокоен. Только, давай подождем со звонком. Пойми меня правильно. Я так боюсь спугнуть эту пьянящую неожиданность – наши отношения. Знаешь, как погибающий от жажды в пустыне, который дойдя, наконец, к колодцу, наслаждается осознанием, что наверняка уже спасен, поэтому стоит еще какое-то время и не припадает запаленным ртом к живительной влаге. Я успокоен уже одним осознанием, что ты в досягаемости. И еще хочу сказать, что у нас уже нет необходимости отвечать посланием на послание, чтобы не обидеть. У тебя много дел. Пиши, когда будешь иметь возможность и главное – почувствуешь потребность. Только никогда не исчезай! Слышишь?! Не исчезай, даже когда вздрогнешь от понимания, насколько ты уже меня приручила. Я еще боюсь сказать те главные слова вслух, но буду тогда полностью спокоен, когда буду уверен в том, что выслушать их ты будешь в состоянии в любую минуту».

«За чем же дело стало? Бери телефон в руку и набирай номер. Я жду».

Вадим отодвинул ноутбук и взял со стола мобильник. Ладонь вспотела моментально, покрыв испариной дисплей. Сердце билось тугими рывками, отдавая эхом в виски. Зачем все ЭТО ему? Зачем?!

Нет, Вадим не задавал себе этот вопрос. Разве он посмел бы? Это тот треклятый внутренний «оппонент» его вечный размахивал ехидно перед глазами плакатиком с этим чертовым вопросом, как приговором на лишение Вадима его «осознанной необходимости» – свободы. И дальше – неволя? Как в ней будет ему – не привыкшему, да и не умеющему врубать реверс – ход назад? Женщину обидеть неспособному!

Когда Вадим нажал кнопку вызова, он еще не знал целебного рецепта «осознанной зависимости» для такого безнадежного случая. Но с отчаянной решимостью поставил на кон свою пресловутую «свободу-независимость», лишь бы иметь, вот прямо сейчас, сию минуту, возможность спеть зеленоглазой девочке с необычным именем в телефонную трубку под гитару:

 
«Помню, как я мальчик был босой,
в лодке колыхался над волнами.
Девочка с распущенной косой
мои губы трогала губами…»
 

Глава 26

Звонок в дверь прозвучал резко, как удар хлыста с оттяжкой. Ирма вздрогнула и открыла глаза: «Господи! Забыла отключить! Пропал сон. Не пойду открывать. К черту! Никого нет дома».

Она в три часа ночи уехала на региональный оптовый рынок за товаром и вернулась только после обеда измотанная до предела. Приняла от мигрени таблетку цитрамона и решила вздремнуть пару часиков, и лишь потом завести товар в магазин. Там еще предстояло допоздна разбирать коробки и клеить этикетки с ценниками. И вот на тебе, – отдохнула, называется. Телефон отключила, а дверной звонок – вылетело с головы. Все боялась забыть позвонить Вадиму и предупредить, что будет в недозвоне какое-то время. Ирму тешила его просьба не пропадать и быть на связи при любых обстоятельствах.

Этот дальнобойщик вошел в ее жизнь стремительно и желанно. Знала бы, что это такое – любить мужчину, а не позволять благосклонно любить себя, то, наверное, сразу бы объяснилась без лишних слов: «Возьми меня замуж. Я хочу, чтобы ты был всегда рядом. Или дай мне возможность быть возле тебя, но только – быть всегда и навсегда». А тут какая-то переписка – как флирт малолеток, которая и будоражит кровь, но побуждает обоих лишь к полунамекам на серьезность отношений. Он же не то, что не готов встретиться, он даже созвониться не спешит. Ах, да, – принимает машину и должен идти в рейс. Ну, что ж, – это аргумент. От встречи. А от телефонного звонка? Боится дать свой номер, или что? Странный какой-то. Другой на его месте уже примчался бы, хоть на перекладных, чтобы затащить в постель.

«Для простого общения мне тебя мало, дальнобойщик Вадим-«ВЛАДИМ», – засыпая, еле зафиксировала Ирма эту мысль. А в глубине подсознании уже извивалось червячком, может, самая главная и важная информация для обоих: «Где-то мне уже попадалось это имя. Где-то попадалось. Где…, где…, где?».

Явно не имея намерения успокоиться с уходом нежданного гостя, дверной звонок все повизгивал нервно, сметая сонливость и вызывая прилив ядовитого раздражения. Ирма набросила на плечи халатик и подошла к двери:

– Кто там?

– Ты дома? Почему не открываешь? Ты не одна?

Ирма щелкнула замком и рывком открыла дверь.

Красное, в бисере пота, полное лицо Евгения Петровича вызвало у Ирмы еще большее раздражение, и она уперлась руками в косяки дверей, отпустив непроизвольно полы незастегнутого халатика:

– Что ты ломишься? Я с трех ночи на ногах, почти четыре сотни намотала, голова разламывается. Чего тебе приспичило-то так?! Если в недозвоне и не открывают, значит, нет никого дома, или видеть не желают! Неужели, это так трудно понять?!

– Что за тон, Ирма? – удивленный Евгений Петрович вытер ладонью россыпь пота со лба. – Телефон твой отключен, машина у подъезда, – ты дома, значит. Одна? – спросил с еле заметной ехидной ухмылкой, но не глядя в глаза. Скользил взглядом по упругому животу прекрасно сохранившейся женщины, по кружевным трусикам, что лишь слегка ретушировали соблазнительные выпуклости. – Ты одна? – повторил тише, и уже стараясь поймать взгляд Ирмы.

Та молча повернулась и, запахнув халатик, пошла на кухню. В том, как она набирала воду в чайник, как резко ставила его на плиту, как одну за одной ломала спички, разжигая конфорку, чувствовалась крайняя степень раздражения. Степень – как точка кипения, как рубеж возврата-невозврата, как момент принятия решения судьбоносного.

Евгений Петрович ступил через порог и закрыл дверь на замок. Поставил барсетку на антресоли. Снял пиджак и аккуратно повесил его на плечики в шкаф прихожей. Достал из тумбочки мужские комнатные тапочки, не спеша снял туфли и, всунув ступни в домашнюю обувь, пошлепал по паркету сначала в туалет, где через минуту злобно зашипел змеей сифон унитаза, потом в ванную, откуда до Ирмы вскоре донеслось хлюпанье воды и довольное кряхтенье. Женщина повернулась к окну и уставилась немигающим взглядом на купола костела. И мигрень и раздражение уходили, как будто всасываемые громоотводами на острых кончиках крестов католической обители.

На плите начал посапывать чайник, потом стал посвистывать нервно и, наконец, разразился протяжным чуть ли не воем.

– Ирма, чайник! Ты что, не слышишь? – донеслось из ванной. – Выключи, позже пообедаем.

Ирма, не оборачиваясь, протянула руку и погасила конфорку. Когда Евгений Петрович в своем махровом халате появился в дверях кухни, она стояла все так же спиной к дверям, застыв, как изваяние, в контуре окна. Он обнял ее за плечи и прижался лицом к завитушкам волос возле уха. Ирма не отстранилась, но Евгений Петрович почувствовал, что пульс сейчас у этой заводящей его женщины – не больше семидесяти ударов в минуту и дыхание ровное, как у спящей.

Он скользил руками по округлостям ее стройного тела все быстрее и быстрее, распаляя себя и стараясь разбудить страсть ее, пусть и притворную, как обычно. Пусть! Он прощал этой женщине притворство, но ценил красоту ее игры. Увы, чем больше Евгений Петрович силился привести себя в возбужденное состояние, тем все отчетливей понимал он, что под его пальцами резиновая кукла, – бессловесная и податливая, но гасящая сейчас его и так поддерживаемый искусственно запал.

– Что с тобой, Ирма? Ты устала, я знаю. Пойдем в постель и потом уснем. У меня самого был трудный день. Пойдем. – Он отступил назад, увлекая женщину за собой.

Ирма резко повернулась и выставила перед собой руки ладонями вперед, как когда-то в отеле Ньиредьхазы. Только оружия никакого сейчас не было в ее руках, как и не было в нем необходимости. Либидо износившегося прокурора было на искусственном вскармливании, и в эту минуту, пришибленный несговорчивостью, он уже был способен лишь только покорно уснуть.

– Я выхожу замуж, Женя, – произнесла Ирма твердо и неожиданно, в первую очередь, для самой себя. – Поэтому, все, что ты сейчас делаешь, – неуместно, пошло и мерзко. И никаких прощальных вечеров, слышишь? Пожалуйста, оденься, собери свои вещи и уходи. Лишь в таком случае, может быть, я еще смогу вспоминать время, проведенное с тобой, хоть с какой-то долей нежной грусти, а не с отвращением. Я говорю очень серьезно и отвечаю за свои слова. Уясни это.

Пауза тянулась мучительно долго. Ирма опять, успокаиваясь, повернулась к окну и даже вздрогнула, когда прокурора прорвало, наконец:

– Ты с ума сошла! Опомнись! Что ты несешь?! Какое замужество? Мы же с тобой собирались купить домик и жить там! Ты забыла? Нет, я тебе не верю! Это твои развлечения «невинные» на том дурацком сайте обуяли тебя несбыточными иллюзиями. Спустись на грешную землю. Кому ты нужна?! Ой, прости! Я не то хотел сказать, Ирма, прости. Я хотел сказать, что ты же видишь, – мужик перевелся, спился или развратен. Кто более-менее еще, того жены держат возле себя цепко, прощая похождения и пьянство. Молодые же ловеласы в ЗАГС не пойдут и не поведут, не надейся, а пристроятся в роли альфонсов и, в конце концов, бросят с разбитым сердцем, обобрав до нитки. Ты этого хочешь?! Ты же умная и практичная, Ирма! Тебе ли играть в любовь в сорок твоих лет?! Окстись, женщина!

Ирма резко повернулась. В ее зеленых глазах искрила изумрудами решимость:

– Вот я больше и не собираюсь в нее играть. Все, хватит! Ни в любовь, ни в страсть с сексом да фальшивым оханьем, ни в отношения дружеские я не намерена больше играть. Не на-ме-ре-на, понимаешь?! И ни в квартире этой, ни в домике, на твои кровные, или «кровавые» – как там правильно, не знаю уже, приобретенном и записанном, может, даже, и на мое имя! Все фальшиво, все обман! И семья твоя, и работа твоя, и статус твой, и богатства твои, – все гниль. Хватит! Оставь меня! Уходи!

Евгений Петрович грузно опустился на табуретку посреди кухни.

– Так вот ты как заговорила! А поначалу тебе, припоминается, даже и в статусе любовницы прокурора довольно комфортно было. Что, разве не так? Так, Ирма, так! Однако, честолюбие, мать вашу! И где оно сейчас? Во что трансформировалось, а? Ну, ответь мне, зачем тебе этот штамп в паспорте? Ты что не понимаешь, что вяжешь им себя по рукам и ногам? Я разве не предоставляю тебе личную свободу? Или, может, многого требую от тебя за мое расположение? За то, что с налоговой, пожарниками, с санстанцией у магазина твоего нет никаких проблем, например? А разве есть? Чего же тебе еще не хватает, скажи?!

Ирма присела и пристально взглянула в глаза Евгения Петровича:

– Я хоть раз заикнулась тебе, что мне нужна хоть в чем-то помощь? Нет, ты ответь! Я просила тебя оградить меня от инспекций? Нет, ты ответь, не прячь глаза!

Прокурор молчал, потупившись.

Ирма поднялась и устало развела руками, покорно признавая неизбежность именно такой развязки этих запутанных отношений, поглотивших два года так неумолимо уплывающей жизни:

– Мне сейчас лишь одного не хватает – свободы ОТ ТЕБЯ. Но и она, чувствую, на подходе. И давай закончим этот разговор. Ведь ты уже собираешься, не так ли? Ну, вот и отлично! – Ирма неуклюже переступила через широко расставленные, со следами варикоза, волосатые ноги Евгения Петровича и вышла из кухни.

Зудящие отзвуки раздражения еще бередили душу и вечером, когда уже в одиночестве в доли секунды набивала сообщение Вадиму резкими касаниями тонких пальчиков по клавиатуре:

«За чем же дело стало? Бери телефон в руку и набирай номер. Я жду».

Когда услышала дыхание в трубке, уже и не рада была, что подстегнула его на этот звонок. О чем говорить?! О чем?! О, господи!

– Здравствуй, Ирма. – В робости его голоса она уловила нежность такую глубокую, что слезы наполнили глаза. – Прости, я не знаю, как начать разговор. Хочешь, я просто спою тебе?

Ирма еле вымолвила «хочу», так взбесилось сердце в груди, и спазм сжал горло. Из трубки послышался гитарный перебор, и, вспаривая спрессованные временем листы девичьей памяти, яркими метеорами по черному небу вселенской безнадеги понеслись в мозг слова:

 
«Помню, как я мальчик был босой…»
 

Глава 27

Зима в тот год была совсем никудышная. Иногда посыпала лениво порошей чуть схваченную морозцем грязь, а на большее ленилась, либо с подобострастием уже ожидала раннего прихода даже не весны, а сразу лета. Оно и ворвалось в мир теплыми безоблачными днями в первых числах марта, сразу потянув ростки зелени из земли, возбудив почки на деревьях и поторопив покинуть свои зимовья стаи перелетных птиц. Весна, с недельку, ревниво поогрызалась прохладными ночами на наглое несоблюдение очереди, но потом и она смирилась: «Ну, так уж и быть. Буйствуй».

Ну, а уже в свой законный календарный период лето, сговорившись с солнцем, разыгралось вовсю. Дневная температура обосновалась стабильно у отметки +30, иногда бросая раздраженному населению, как кость, мимолетные, совсем не освежающие изнуренную землю, грозы. Расплавленный асфальт автодорог после такого душа лишь отфыркивался гудронными испарениями и отказывался держать на себе груженные автопоезда. ГАИ закрыло дневное движение большегрузов, дабы они окончательно не превратили в месиво это убогое наследие советского «Автодора».

Принимая от напарника зафрахтованную на Венгрию машину, Вадим сокрушался, что из-за температурных ограничений по автодорогам рейс затянется, а значит и отодвинется встреча с «зеленоглазой девочкой из августа». Он уже окончательно уверился, что ОНА это – первая, еще юношеская, его любовь.

В это невозможно поверить было вначале. «А где же они – одинокие-то?! Увы…» Вадим отослал это послание возможной его виртуальной собеседнице, с улыбкой среагировав на довольно прикольную анкету ее на сайте знакомств. Он даже не обратил внимание, что зовут довольно миловидную приколистку именем его первой любви – ИРМА. Фамилии же в анкете не было. Да он и не помнил фамилию той девочки. Она осталась в его подсознании героиней просмотренного в далекой юности взбудоражившего сердце фильма о чистой любви. Но Вадим не досмотрел тот фильм. Кто-то, зачем-то вызвал его из кинозала. Зачем? Сакраментальный и риторический теперь уже вопрос.

Сейчас-то, отмотав почти полтинник своей непростой жизни, понимал Вадим Бут – зачем. Чтобы, прожив больше половины отведенного Богом времени и познав ее – жизнь, дать им обоим – Вадиму и Ирме, шанс встретится еще раз. И вот тут уже возникал новый, но уже далеко не риторический вопрос: «ЗАЧЕМ?!»

Конечно, можно было избавиться от этого знакомства, молча уйдя из сайта бесповоротно, и вновь остаться в мирке своем, в своем гордом одиночестве зализывать рану, нанесенную душе той старшей его, но все равно красивой, несчастной в своей беде, но благородной женщиной – этим неожиданным последствием паломничества Вадима во Владимирский Собор. Но он понимал, что бегство это не избавит, все равно, до конца дней от вопроса, зачем же, все-таки, состоялся этот, ну, невозможный же, даже по теории вероятности, контакт в виртуальной сети?! ЗАЧЕМ?! Узнать это и, может быть, успокоить взбудораженные сердце и душу было возможно, лишь встретившись, и не откладывая это в долгий ящик.

В связи с температурным режимом на дорогах сроки доставки грузов на внешнюю границу Украины таможенная служба продлила, и Вадим уяснил, к чему все это было. И лето, до невозможности знойное, и превращающееся в политый гудроном щебень дорожное покрытие, которое проминалось под колесами грузовиков, и даже этот непритягательный по доходности рейс в Венгрию, как бы случайным маршрутом почти через городок Ирмы, – все неспроста, все не без причины. Это случилось в мире именно для того чтобы он – Вадим, прямо сейчас, вот в эту минуту, имел возможность НЕ ПЕРЕДУМАТЬ. Точнее, – НЕ имел возможности ПЕРЕДУМАТЬ. Аргументов не было.

До Ирмы было 350 километров – пять часов ходу с паузой на тахографе. Решил выезжать из гаража часа в три ночи, чтобы утром, пока не закроют дороги для большегрузов, быть у нее. Под вечер съездил на ближайший рынок купить цветы. Неспособный нормально уснуть из-за нахлынувших мыслей, Вадим даже ночью заводил двигатель, чтобы кондиционером охладить отхваченный и запечатанный дверьми в кабине кусок неестественно жаркой ночи и этим уберечь розы.

Не воспринимавший сюрпризов, на этот раз он почему-то отважился на него и ничего не сообщил Ирме о своем решении. Была уже почти полночь, когда Вадим отослал ЛЮБИМОЙ это сообщение. Он так уже чувствовал ее. Нет, Вадим не влюбился. После стольких пережитых разочарований, установленное им самим же табу, каменной стеной стояло на пути любой увлеченности, или там флирта какого-нибудь. Он любил эту зеленоглазую девочку всю жизнь. Сейчас Вадим твердо знал это.

«Завтра нам не нужны будут наши компьютеры. Завтра мы будем вместе, Ирма. Через три часа я выезжаю к тебе».

В три часа ночи, на какую-то минуту опередив звонок будильника, пришло сообщение от Ирмы:

«Перечитываю нашу переписку. Вспоминаю, с чего ВСЕ начиналось и с нетерпением считаю, уже лишь, часы до нашей встречи, милый Вадим. С нетерпением и страхом, потому что ни ты, ни я не знаем, что от нее ожидать. Я жду тебя дома».

Это было послание тому мальчику, что, качаясь в лодке на волнах, неумело трогал губами зардевшееся и смущенное лицо девочки. И тому парню, что под падающими августовскими звездами старался подражать страстным поцелуям девочки уже повзрослевшей, несмело касаясь оголенной, налитой не по годам, ее груди. И наконец, – это был тот долгожданный ответ юной Ирмы на письма влюбленного в нее первой своей любовью Вадима, с мольбой к ней в его шестнадцатую зиму:

«Ну, что случилось? Что случилось? Не пойму. Ну, что ж так грустно, больно сердцу моему! Ну, не молчи!!! Ну, напиши!!! Хотя бы слово, хоть одно, но напиши! Но ты молчишь, не знаю почему, и снова грустно сердцу моему».

Прочитав сообщение, Вадим понял, что Ирма узнала его и признала.

Два дня назад, неспособный выдать в телефонную трубку то, что творилось в душе, и страшась банальностей, он вместо слов спел ей под гитару песню из своей давно ушедшей юности. Ирма долго, долго молчала. И Вадим молчал. Они слышали лишь дыхание друг друга, и этого в ту минуту было абсолютно достаточно обоим. И обоим казалось, что поспешили они со звонком. Не видя глаз, открыть душу для признания сложно. И голос какой-то неожиданный, иного тембра, – не тот, которым глаза, минуя мозг, озвучивали для сердца, пришедшие на ноутбук послания. А в переписке было так комфортно и так просто. Поспешили. Точно поспешили. Они поговорили несколько минут, как случайные знакомые, дежурными фразами и с облегчением отпустили друг друга, пожелав спокойной ночи.

Вадим так и не понял тогда, узнала ли его Ирма? Почувствовал, как сложно теперь что-либо писать, а еще сложнее звонить, а возможное общение по скайпу вообще бросало в дрожь. Нужна была встреча. Лишь она расставит все по своим местам. Но Вадим должен был ехать в рейс, неизвестно насколько.

И тут вершители их судеб помогли определиться с приоритетами, да так, чтобы без маяты был выбор и без последствий на работе. Раз асфальт плавится от жары и нужно стоять, значит, будем стоять. Только не на опостылевших стоянках, а в ее – Ирмы городке. Крюк в сотню километров – не помеха. Вадим был уверен, что найдет, где пристроить там автопоезд хотя бы на день. Может так статься, что на больше и не понадобиться.

Адаптер подзарядки приемника GPS вышел из строя, видно, давно, – не заметил Вадим. Батарея сникла, и навигация отказала как раз перед важной развилкой, как будто сам дьявол предпринял последнюю отчаянную попытку сорвать судьбоносную встречу. Вадим осознал свою оплошность, когда отмахал от развилки не в ту сторону километров девяносто. Ткнув кнопку аварийной сигнализации, остановился, боясь лезть на обочину, и развернул карту. Кондиционер гнал в кабину охлажденный воздух, а на приборной доске высвечивалась наружная температура: +29.

«Ехать уже нельзя, – констатировал Вадим с тревогой. – Ближайший ментовский пост поставит на обочину до вечера, а там и сроки доставки прижмут – не до свиданий будет».

Он опять взглянул на карту. Километров пятнадцать назад от основной трассы в сторону городка, где жила Ирма, и до которого было километров сорок пять, уходила тоненькая ниточка «националки» – дороги неведомой, возможно, что и неспособной пропустить его автопоезд. Не ездят, потому что, этими дорогами магистральные грузовики. А через восемь километров впереди (всего восемь!) была хорошо знакомая каждому дальнобойщику на этой трассе стоянка с прекрасным озером и кафе. Груза в фуре – 22 тонны под потолок и под таможенной пломбой. Если завалится вбок на плохой дороге, – пиши пропало.

Вадим аккуратно сложил карту и взглянул в зеркало заднего вида, – дорога была пуста. Первая передача вошла легко, как по маслу. Включив сигнал левого поворота, и отбросив рукоятку стояночного тормоза, Вадим уверенно отпустил педаль сцепления.