Текст книги "Дорога в один конец"

– На вокзал.

Глава 21

Звонок будильника током ударил в отключенное сознание, с трудом возвращая его в реальность. Вадим наощупь хлопнул ладонью по часам и уткнулся лицом в теплую спину жены. Та нервно дернула плечом:

– Поднимайся, Вадим, давай, а то будешь потом бегать, еще на поезд опоздаете. Я хочу поспать, в школе парад отменили.

«Отменили парад? Первомайский?» – удивился тот мысленно, но не стал расспрашивать, сгреб одежду со стула и, стараясь не шуметь, вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. На кухне бросил взгляд в окно, и еще большее удивление прогнало остаток сна: вдоль улицы стояла вереница машин и тракторов с прицепами. В кузовах и даже тракторных прицепах, среди мебели и разной домашней утвари, виднелись сгорбившиеся фигурки людей. «Что за черт? Что это за переселение еще?» – мысли уже были с неприятным холодком тревоги. Подумал, что, видно, правильно поступили, что, поддавшись на уговоры матери, оставили Ромку в селе прошлыми выходными, когда ездили сажать картошку.

И вдруг Вадим все понял. И отмена (не святотатство ли?) первомайского парада, и эта вереница машин с беженцами (он осознал верность этого определения), и непонятная суетливость шефа в эти дни, и этот его сегодняшний, какой-то внезапный, отъезд всей семьей в Свердловск к родственникам в отпуск – все частички-события мозаики последних дней легли на свои места и прояснили реальность. И была она такова: то, что случилось несколько дней назад – 26 апреля, не банальная авария на Чернобыльской атомной станции, а катастрофа, масштабы которой, вместе с афганской войной, доконают «великий, могучий Советский Союз», изменив судьбы миллионов людей, в том числе и судьбу Вадима Бута.

Не любивший сюрпризов Вадим, тем не менее, свой «приход с армии» преподнес, как сюрприз всем, – не сообщил о своем приезде. И правду об этих двух годах никому дома не рассказал. Свой невоенный вид объяснил тем, что служба была, как в стройбате, – платили деньги, ну, и возможность левых доходов всяких при этом. Отложил, мол. Сообщил родне, что планирует вернуться назад. Там и работа есть, да и зарплата, – не сравнить с той, что здесь. Вадим и вправду решил вернуться, еще по дороге домой решил. Жалел уже, что написал заявление на расчет.

Мать, увидев, что перед ней возвратившийся с армии не мальчик, но взрослый мужчина, не посмела перечить. Спросила только, собрав всю деликатность, какую могла, о Люде. Что ей мог ответить сын? Сказал только, видно именно в эту минуту решив, что съездит к ней проведать, а заодно возьмет в Киеве билет до Воркуты.

Вадим с тоской ощущал, как с каждым днем пребывания дома, он трансформируется в себя того – «доармейского». А два последних года жизни превращаются в сон, где кошмар с армейским привкусом переплетается с чуть ли не идиллическими картинами, в которых и КАМАЗ его любимый, и бесконечная дорога где-то туда, – за горизонт, где мечта, где цель еще неосознанная. Вадим чувствовал, что если не вернется сейчас в эту свою новую жизнь, то уже не доберется туда никогда. Но уехать, не повидав ту, которую так любил «доармейский» Вадим, он не мог.

Автобус выпустил одинокого пассажира и, взвизгнув закрывающимися дверьми, посунул в пыли дальше, переваливаясь на колдобинах. Вадим огляделся и с грустью представил себе, что чувствовала Люда, когда в первый раз, вот так, как он сейчас, вышла из автобуса на этом самом месте. «Воистину, уж! – подумал грустно. – За все, за все в жизни приходится платить. Заплатив свободой выбора, человек получил бесплатное образование. Оно то и ничего, если бы альтернатива была. Для тех альтернатива, кто не желает расплачиваться этой свободой выбора. Хотя, надо признать, никто наперед рассчитываться не требовал. Заплатить пришлось потом – по факту, так сказать, вот таким распределением-повинностью в эту глушь, – размышлял Вадим, разглядывая убогую действительность. – Где же здесь школа?»

Среди непривычной тишины вдруг различил, как бы, шлепки и голоса. Спортплощадка, понял. Значит, и школа там. Вадим пошел на шум. Сквозь забор увидел стайку ребятишек, игравших мячом в «пионербол». Когда сердце забилось учащенно, Вадим еще не верил, что эта фигурка в спортивном костюме, стоящая спиной к нему, – Люда. ЕГО Люда. Он именно так ее почувствовал в эту минуту. Торопливо открыл «дипломат» и достал цветы – три гвоздички, что с трудом нашел на убогой железнодорожной станции, ожидая автобуса сюда. Теперь стоял с цветами в руке за забором сельской школы и вспоминал, как играл с парнями в футбол, а Люда вот так же стояла и смотрела на него. Она тогда крикнула: «Вади-и-м! Э-ге-ге-й!» Как ему приятно было услышать это при всех!

Шедшие по улочке две тетки в фуфайках удивленно уставились на парня с букетиком в руке. И кто знает, что бы они подумали, если бы мяч вдруг не полетел в сторону Вадима, и Люда не обернулась. Она заметила три красные точки на фоне фигуры за забором и в ту же секунду осознала от ударов встрепенувшегося сердца – ОН это! ЕЕ Вадим!

«Вади-и-им! – закричала она так, что вздрогнули дети с озадаченными тетками, и бросилась к забору. «Вадим, ты вернулся! – Она ловила его руки сквозь щели между досками забора, сминая красные головки гвоздик. – Там, там калитка! Там! – Пошла вдоль забора, увлекая Вадима за собой, отпуская и вновь ловя его ладони. – Ты вернулся! Вернулся!»

И была она такая маленькая, одинокая и беззащитная в этом своем спортивном костюмчике, в этом глухом полесском селе, что Вадим заплакал. И Люда, обхватим руками его лицо, собирала губами слезы на его щеках, всхлипывая: «Вернулся. Вернулся. Ты вернулся». Тетки смотрели умиленно и молча, и притихшей кучкой застыли на спортплощадке ошарашенные дети.

Только человек, способный любить любовью настоящей, может пожалеть и жалеть так, что и сама любовь отойдет на второй план. В жалости человеческой и есть тест на эту способность, может, даже и лишь для избранных, – любить. Иному и любви не надо взаимной, достаточно одного чувства жалости, которое привяжет не слабее любовных уз, иногда и на всю жизнь. Но жалость не дает иммунитета от самой любви. Не лишает Творец того, кто пожалел, возможности встретить когда-нибудь любовь взаимную. В этом милость Творца, и в этом, возможно, даже и трагедия пожалевшего. Ведь не родиться любовь из жалости, но всегда пожалеет любящий.

Они пробыли вдвоем два дня. Тот всплеск нежности, накрывший их в первую минуту встречи, почему-то не окутал их любовное ложе, когда Вадим и Люда, наконец, познали друг друга. Люда не посмела быть той, которой была с ним в своих грезах, а Вадим это таинство, превращенное при отсутствии слов в банальный процесс, воспринял, как чистую физиологию. Эх, им бы встретиться в этой маленькой комнатке, которую Люда снимала, а не на школьной спортплощадке! Здесь бы дать волю слезам! Они наверняка растопили бы намерзший за два года лед, и, может быть, проклюнулся и расцвел бы росточек взаимной любви от ассоциаций двухлетней давности. От той невинной еще подростковой чувственности, что вместе познали они, ошеломленные, в комнате общежития. Но, увы. Высохли слезы, пока шли на квартиру, где проживала Люда, болтая уже, как старые друзья, и завял, не распустившись, росток нежности. Был просто секс.

Они не вспоминали свою золотую осень с лиственным ковром притихшего леса, замершего в ожидании таинства. Люда рассказывала о школе, коллективе, детях и все в красочных, позитивных тонах. Вадим – о своей жизни на Севере, отделив армию, как казалось ему, навсегда. Он легко в одном из своих восхищенных монологов обронил, как бы, между прочим, что возвращается туда, что уже взял билет на поезд и ехать должен завтра. И Люда подыграла ему в этой, обеими наигранной, безразличности к происходящему: «Ну, что ж, я рада, что ты нашел призвание свое».

И была ночь перед расставанием, и занимались они сексом этой ночью, а не любовью, – два человека, ничем не обязанные друг другу.

Автобус остановился, насунув тучу пыли, и, как приговор, открыл дверь. «Ну, счастливо тебе! Смотри, не пропадай больше, – улыбнулась Люда и коснулась сухими губами губ Вадима. – Пиши, я всегда отвечу».

Автобус тронулся, заглотнув дверями пыль в салон, и начал набирать скорость. И тут кто-то из пассажиров крикнул водителю: «Подождите, вон человек бежит!» Автобус остановился, и Вадим обернулся. Люда все так же стояла на остановке. Маленькая, жалкая фигурка на фоне постылой безысходности советской сельской глубинки.

Запыхавшийся небритый мужичок в выцветшем картузе клинышками и кнопочкой сверху ввалился в автобус. Водитель что-то буркнул недовольно и врубил со скрежетом скорость. И тут Вадим сорвался с места: «Подождите! Откройте! Да откройте же, я говорю!»

– Ну, что за день сегодня? – водитель раздраженно ткнул пальцем кнопку. Двери с шипением распахнулись.

Вадим выскочил из автобуса. Тщедушная фигурка близкого человека все так же выделялась темным пятном в медленно оседавшей пыли.

– Ты едешь или не едешь, черт возьми? – уже со злостью крикнул водитель.

Вадим бросил взгляд на него, как будто моля: «Ну, давай! Да нажми ты эту кнопку, наконец, и проваливай!» Но водитель все смотрел и смотрел злым взглядом на этого очередного идиота сквозь пасть открытой двери. Тогда Вадим махнул рукой и бросился к маленькой, несчастной и такой до боли родной фигурке. И та, увидев бегущего, закрыла лицо руками и обессиленно опустилась на колени в пыль.

Свадьба была через три месяца. К тому времени Люда нашла себе работу поближе к Киеву, подыскали и жилье. Чтобы узаконить перевод, Вадим устроился водителем на «ГАЗон» в какую-то дорожную шарагу. И закон был исполнен – жена уехала с мужем по месту его работы и себе работу нашла там же. Программа-минимум молодой семьи была выполнена.

После этого Вадим, не раздумывая, бросил пропитую шарагу с ее убитыми корчами-машинами и подался искать работу в столицу. Но там брали, в основном, со столичной пропиской, да и ездить каждый день туда-обратно накладно было. Промаявшись пару месяцев в поисках подходящего места, Вадим, дозрев, завел разговор с женой о переезде в Салехард.

Люда была против категорически, аргументировав тем, что очень довольна своим местом и уже взята на квартирный учет, как молодой специалист. Про то, что никакого движения в этой очереди нет уже годами, умолчала. Мужу назидательно посоветовала не зацикливаться на шоферской профессии, а пойти, ну, хотя бы, на сварщика учиться, например. Крепко заколачивают денег на стройках, да и с квартирами в строительных организациях быстрее продвижка.

– Ты не понимаешь! – воскликнул уязвленный таким предложением и тоном Вадим. – Баранка – это ремесло мое! Это то, что мне по душе, в чем я реализоваться и хочу, и могу, пойми! В Салехарде меня ждет работа с хорошей зарплатой, машина новая практически, которую люблю и человек, что поддержит в трудную минуту. А здесь я – желторотый юнец после армии! Здесь я могу рассчитывать, в лучшем случае, лишь на какое-то убожество из под забора, которое из-за поломок будет стоять больше, чем ездить. А если поломка в командировке, в пути?

– А зачем тебе работа, связанная с командировками? – спокойно спросила Люда, – чтобы быть дома реже? – посмотрела укоризненно на мужа, как на проштрафившегося ученика. – Зачем такая твоя работа нашей семье, объясни, Вадим? А жену, кстати, ты не боишься дома оставлять одну?

Вадим опешил:

– Ты о чем?

– Да это я так, извини, – опустила глаза Люда, – просто мне по ночам нужен мой муж дома, а не где-то там – на стоянках вдоль трасс. И опережая готового взорваться в обиде Вадима, сказала, слегка покраснев:

– У нас будет ребенок, Вадим.

Глава 22

И превратилась в одночасье реальность в мечту. И с каждым днем дальнобойщика мечта все больше и больше превращалась в несбыточную.

Кто-то насоветовал Люде вакансию водителя в районном строительном тресте – главного инженера возить. Посмотрел Вадим грустно на покрытое годичной пылью раскуроченное убожество с надписью «москвич», на котором предстояло возить начальника после того, как он же – Вадим, восстановит этот хлам, и пошел в отдел кадров писать заявление на расчет. Никакая квартира в необозримом будущем не могла заставить его пойти на жертву эту – стать «поджопником». То есть, водителем, так называемого, «персонального автомобиля», да еще такого «персонального», как «москвич» задрыпанный этот.

Кадровика смутила необходимость проставлять в трудовой книжке Вадима одну и ту же дату принятия и увольнения. Почесал лысину. И вдруг воспрянул, отметив в заявлении название населенного пункта, где Вадим с Людой снимали квартиру:

– Послушай, парень. Тут «управляющего» водитель ногу сломал, а ты живешь, как раз, на одной улице с шефом. Не желаешь повозить его пока? 24-я «волга», новая. Машину будешь дома в «управляющего» ставить. Понравишься ему – с общежитием поможет семейным, а там лет через пять, гляди, и «гостинку» получишь. Ну, как, согласен?

Так Вадим стал «поджопником». Исполнительный и непьющий, он понравился «управляющему», и тот оставил Вадима у себя, наконец-то, отделавшись от предыдущего водителя, который сломал ногу и уже пробивал себе инвалидность, «связанную с производственной деятельностью». Хотя ногу он сломал, свалившись, по пьянке, в гараже в смотровую яму в один из пятничных «водительских» дней. «Управляющий» не препятствовал потугам «инвалида». Бывший водитель надоел ему за двенадцать лет, как горькая редька, но мягок был «управляющий».

Понравился он и Вадиму. Голоса не повышал, и по гульбищам да бабам не сильно был ходок – уже в летах. Давал он и общежитие семейное, но, посоветовавшись, Люда и Вадим решили остаться на квартире, где жили без хозяев, – те обитали в столице, а за квартиру платила школа. «Гостинку» шеф, как называл «управляющего» Вадим, обещал, но в будущем обозримо-необозримом.

Так и жили. Невысокая зарплата в какой-то мере компенсировалась машиной в руках на дармовом бензине, что позволяло ездить к матери в село и там возделывать огород, чтобы иметь бесплатные овощи и картофель. Родители Люды как-то быстро один за другим покинули этот мир, тихо угас и дед Иван. Из всей близкой родни бывшего дальнобойщика осталась только одна мать. К тому времени сыну Ромке шел уже пятый год.

И была уже это жизнь новая – без дальнобоя. А предыдущая – тот год с невероятными жизненными метаморфозами, осталась далеко-далеко в прошлом, вызывая иногда ностальгию у «поджопника», даже переходящую порой в тоску. Особенно, когда видел Вадим на дороге КАМАЗ со спалкой и водилу в тельняшке за рулем этого родного ему грузовика. Вот он – дальнобойщик!

Как-то шеф решил ехать с семьей на отдых в Крым машиной. Предложил и Вадиму, в качестве шофера, тот сразу с радостью согласился. В эту поездку Вадим упивался дорогой, даже не замечая своей подневольности. Дорога, дорога, дорога. Он взял девятьсот километров за пятнадцать часов и был не изнурен, в отличие от своих пассажиров. Наоборот, Вадим томился потом десятидневным ничегонеделанием на непривычном для него курорте, так как отпуска свои, обычно, проводил в родном селе. И когда, наконец, засобирались назад, он далеко-далеко зашвырнул в море пятак, без сожаления прощаясь с ЮБК – Южным Берегом Крыма. Вадим вернется еще сюда. И с женой любимой, и как дальнобойщик вернется. Дайте срок.

Их считали хорошей семьей. Непьющий муж, хоть и ездит на служебной «волге» бесконтрольно, но по шалавам не замечен, не то, что другие. Учительница жена, уважаемая родителями и коллегами, и умница сын Ромка. Так оно и было. Не бедствовали, даже что-то там откладывали на сберкнижку, что оказывалось хорошим подспорьем, когда Люде удавалось выбить себе профсоюзную путевку в какой-нибудь санаторий. Тогда Ромку – к бабушке, и Вадим оставался на три недели холостяком.

Они жили без страсти, но и без ревности, которую закрыли на замок немым интуитивным и взаимным согласием не унижать друг друга. Их честолюбивым натурам это стало бы смертельным ударом. Поэтому, даже не ругаться между собой научились Вадим и Люда. А вот слово «люблю» так и не сумели произнести, так и не научились. Со временем потребность его произносить отпала, как отпадает у большинства пар, сотворивших семью не на взаимной любви. Но живут же без этого люди и даже счастливы, вроде. Так и Вадим с Людой жили. Как все.

Страна, подрезанная афганской войной, потихоньку загнивала. Перевалила, не смутившись, дату построения «хрущевского коммунизма» и намеревалась теперь ваять «развитой социализм». И чем беднее становились полки в магазинах, тем больше оказывалось врагов вокруг. Одни в мировом масштабе несли угрозу своими «звездными» войнами, подстегивая Страну Советов вбухивать миллиарды в эту утопию, и этим, посмеиваясь, добивали советскую империю. Другие враги – внутренние, все норовили публично высказать свое особое мнение, никак не совпадавшее с генеральной линией «руководящей и направляющей» партии. Их с усердием песочили в газетах и на собраниях «возмущенных трудящихся», и, наконец, прилепив клеймо «диссидент», выдворяли из страны. Но этим еще везло, считай. Другие «инакомыслящие» доживали свою такую вредную для страны, «где так вольно дышет человек», жизнь в психиатрических больницах, либо на многочисленных островках-«зонах» архипелага ГУЛАГ – этого «чистилища» для всех, кто мешал строить в отдельно взятой стране коммунизм-социализм.

А еще были «голоса». Как не старалась их глушить заботящаяся о чистоте помыслов своих граждан власть, прорывались эти «голоса» даже из дешевых тридцатирублевых транзисторных приемников. Может, надо и их было сделать дефицитом? Возможно, и помышляла об этом власть, но когда дефицитом стало буквально все, поздно уже было лечить туберкулезника аспирином.

Как-то однажды и Вадим поймал на средних волнах транзистора этот «голос» вместо передачи «С добрым утром», которая подавалась по радио, как гарнир к завтраку для собирающихся на ежедневный трудовой подвиг советских людей. Слово «Афганистан» в монологе с забугорным акцентом резануло слух. Речь шла о потерях сторон во время операции советских войск в долине Пандшер. Не количество погибших солдат и подбитой бронетехники поразило Вадима, а перечень кишлаков, стертых с лица земли ковровыми бомбардировками вместе с жителями. «Ну, врут! Ну, дают! – подумал. – Ну, кто поверит этому бреду?» Дальше в радиопередаче начали читать главы из книги о каком-то архипелаге. Вадим, интересовавшийся приключенческой литературой, начал прислушиваться. Речь шла о восстании заключенных, как он понял, где-то в Казахстане. «При чем тут архипелаг?» – подумал и выключил радио, надо было спешить на работу.

Роман «диссидента» Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», Вадим обнаружит случайно в журнале «Новый мир» уже после Перестройки и сразу же подпишется на этот журнал. Сработает вбитая в мозг «совковая» аксиома: все, что пишет советская пресса, – правда. В дальнейшем он будет выискивать среди массы печатной шелухи крупицы этой новой для него правды. И когда наберется критическая масса неопровержимых фактов, что все это – НЕ ЛОЖЬ, Вадим ужаснется осознанию своей слепоты перед ядовитым зомбированием со стороны власти все эти годы. Это он власти простить уже не сможет, и ложь выйдет на первое место в его восприятии христианских смертных грехов, опередив «не убий».

Вдруг начавшие отходить в мир иной один за другим сменяющиеся «генсеки» не вызывали у Вадима ни жалости, ни скорби. Он чувствовал, что мир меняется, и приветствовал любые перемены, лишь бы не это болото, которое впоследствии назовут «застоем» сами же прозревшие вдруг коммунисты. И когда, наконец, новый моложавый «генсек», с отметиной на высоком челе, займет главный пост околевающей страны, Вадим воспримет это с надеждой на лучшее.

«Перестройка» – символ начала эпохи первого и последнего Президента СССР будет отличаться, как небо и земля, от символов короткой эпохи «генсека-гебиста»: подешевевшей дрянной водки, прозванной в народе «андроповкой», и наведения дисциплины в стране путем вылавливания праздного населения днем в кинотеатрах. Водку в Перестройку запретят, доведя голодное население в водочных очередях до скотства. Но реформировать это угрюмое лежбище с названием СССР уже, вряд ли, представлялось возможным. Тот, кто управляет этим грешным миром, видя тщетность потуг, добил эту агонию Чернобыльским Взрывом. Но надо было еще пять лет, чтобы куски этого лежбища, огрызаясь и скалясь, расползлись, насколько смогли, друг от друга, чтобы попробовать выжить поодиночке.

Вадим отвез «управляющего» с семьей в аэропорт. На поезда во всех направлениях билетов уже не было. В терминале аэропорта взвинченные, нервные люди вылавливали билеты на любой рейс «Аэрофлота». Шеф, имевший связи, места на всю семью забронировал уже на второй день после взрыва на атомной станции. Вадиму он оставил ключи от гаража и сказал, что через недельку-другую вернется. Пусть сидит дома и ждет звонка.

Ощущения свалившейся вдруг свободы нивелировалось чувством тревоги, которой Вадим заразился в наэлектризованной слухами атмосфере аэропорта. Только проезжая Киев и увидев толпы детей, идущих с транспарантами и флажками с первомайской демонстрации, немного успокоился: «Паникеры! Ну, кто бы послал людей на демонстрацию, если бы Крещатик накрыло радиационной пылью, как талдычат!»

То же бодренько повторил и телевизор дома. Мол, нормально все. Ну, да – взрыв, но радиацию унесло, куда-то там, на глухие белорусские леса, а в Киеве чистота стерильная да буйство радующей глаз весенней зелени и цветущих деревьев. Пожар на станции потушили. Пожарные там, правда, наглотались дыму, но их уже вывезли в Москву в лучшую клинику. Поправляются.

Пришла Люда и, увидев сидящего перед телевизором Вадима, раздраженно бросила:

– Выключи ты этого брехуна. Помоги лучше пакеты разобрать.

В объемистых пакетах была армейская тушенка с гречневой кашей в промасленных банках, и сгущенное молоко манило синими, давно исчезнувшими с полок магазинов, наклейками. А еще была целая картонная упаковка с надписью «ЙОД».

– Откуда сколько добра? – радостно удивился Вадим. – А йода зачем нам столько?

– Йод будем пить, а тушенкой со сгущенкой закусывать, – нервно улыбнулась Люда, рассовывая банки по пустым полкам. – От радиации так будем лечиться. А еще ноги вытирать и уши мыть, – она резко захлопнула дверку холодильника. – Так нам объяснили в школе. А еще сказали, что учебный год сворачивается и на следующей неделе детей эвакуируют. Вроде бы, в Краснодарский край. Ну, и учителей с ними, – она еле заметно смутилась. – Так что надо ехать за Ромкой, Вадим.

– А надолго эвакуация эта? – спросил Вадим, ловя глаза жены.

– Не знаю. Говорят на период летних каникул. Ну, не оставят же на зиму в пионерских лагерях, или куда они там нас вывезут. – Люда понемногу успокаивалась.

Вадим хмыкнул с деланной улыбкой:

– Хм, а как же я?

– А что ты? – удивленно спросила Люда, – не приготовишь себе покушать? Или не знаешь, как включается стиральная машина? – в ее голосе опять послышались нотки раздражения.

– Да, нет. Сумею, конечно, – смутился Вадим. – Я о том, как быть мне, если вас не вернут назад?

Он задал этот вопрос, и они оба поняли, что должны найти на него ответ. Здесь, сейчас найти, немедленно и вместе.

После продолжительной паузы Люда, присев на стул, подняла глаза на озабоченное лицо Вадима и сказала, смягчая решительность:

– Я с Ромкой поеду туда, куда вывезут школу. – Она вдруг почувствовала жалость к своему оставляемому на холостяцкие соблазны мужу и добавила с нежной улыбкой:

– А наш папа приедет к нам…

…В Киеве уже не мело. Ощущалось, что к утру мороз опустит столбики термометров далеко вниз от ноля. Было лишь чуть-чуть за полночь, и Вадим, не желая кантоваться среди пьяных бомжей, спасающихся на вокзале от холода, направился в платный зал ожидания. Денег было не густо, но на гамбургер вокзальный по очень уж «рыночной» цене не поскупился – не ел почти сутки. Спросил еще в аптечном киоске аспирин. Надо было быть в форме, а то вдруг медик не допустит к рейсу, тогда совсем труба дело. Придется одалживать деньги и ехать в село в пустой дом матери, где слита вода с отопления. Правда, есть отличная печь, и есть дрова в сарае. Вадим улыбнулся: «Ничего, проживем!»

Он начинал успокаиваться и подстраиваться под ситуацию, в которой оказался. Чувствовал, что готов схватить протянутую ему руку и целовать ее с благодарными слезами, лишь бы только рука эта протянулась к нему. Он бы и сам протянул, первым протянул, как обычно бывало. Но не знал Вадим, в чем каяться, за что прощения просить должен.

И вдруг его осенило. За то, что ушел в метель, – за это есть шанс попросить! Что не сумел найти в себе силы остаться и, как побитый пес, скуля в уголке, вытерпеть вселенскую несправедливость. Он уже дозрел, чтобы просить прощения за это.

Вадим достал мобильник и, разгоняя сердце, набрал родной номер. Еще больше разогнал сердечный ритм бесстрастный ответ: «Ваш абонент находится в зоне недосягаемости». Никому не нужна была его жертвенность…