Текст книги "Дорога в один конец"

Глава 34

Даже Небесные Кураторы опешили от этих слов. А потом, спохватившись, подсуетились, и полетел в далекую Норвегию для Бута Вадима факс с обратной загрузкой. Наверное, надо поосторожней на будущее с такими подсказками. Не сорвать бы сердце от страшного осознания вины и перед Богом за черную неблагодарность на его милость, и перед женой за дурацкую нетерпимость свою. На полученном факсе, в графе места доставки груза значился консервный завод в городке, где любовь, где жена, где теперь Вадима дом. Стал, видимо, возрождаться заводик – первое рабочее место Ирмы Гроец.

И Вадим повинился первый. И не обрушилась Вселенная с ее законами равновесия от такой несправедливости, а отблагодарила Вадима ощущением им безбрежного счастья, когда жена вздохнула с облегчением из динамика мобильника:

– Приезжай быстрее, любимый. Я жду тебя дома.

Была бы такой яркой их любовь, если бы не эти пресловутые приезды-отъезды? Было бы таким сладким прикосновения губ на пороге их дома, где вечность целую тому назад (а прошло-то дней десять!) пережили они очередную «расставанья маленькую смерть»? Вот то-то и оно! Цените то, что имеете. Особенно, если любите. Цените!

После этой попытки попробовать пожить друг без друга, не успев еще пожить вместе, Ирма и Вадим стали умнее. Они придумали универсальный алгоритм примирения, осознав, что лишь безразличие друг к другу под одной крышей позволяет сохранять зеркальной гладь семейного болота. А где любовь, там буруны, водовороты и волны в девять баллов на семейном море. И глядя друг другу в глаза, они поклялись всегда, какая бы обида не давила, принимать протянутую руку. Без слов. Просто взять в свою ладонь пальцы того, к кому первому вернулось осознание, как прозрение, что вдвоем, в паре, все же намного лучше даже в страстях, чем одному, да без них.

Вадим пошел еще дальше. Чтобы избавиться от подобной своей реакции, что случилась после того пресловутого звонка, он заставил себя осознать и принять непоколебимую константу: моя жена вне всяких подозрений. Вот так – как жена Цезаря. Любви, цветущей в ограде из доверия, не страшны разлуки. Наоборот, они лишь усиливают остроту чувства. При встрече каждый раз все, как впервые. И взгляд, и смущение, и касания, и запах дрожащей от возбуждения влажной бархатной кожи. Так может и не надо тестировать альтернативы? Пусть все идет, как идет? Ведь ремесло, которым занимался всю жизнь, то же что-то значит? Но как это деликатно внушить жене? Как?

Ирма выслушала внимательно его теорию, помолчала и неожиданно спросила:

– А ты готов обвенчаться?

Вадим задумался. Он всего лишь недавно прикоснулся к Богу. И то, что он сейчас рядом с этой удивительной женщиной, – есть следствие этого прикосновения. Но под венец нужно идти, веруя. А как верует он – Вадим? Не знает молитв, не соблюдает праздники церковные, да и в саму церковь не ходит. А их вон сколько в этом городке. И разных конфессий. Не богохульство ли это будет – пойти с таким мировозрением под венец? А вдруг обидится Господь, что возжелал он добра от добра? Он же и так счастлив? А одев друг другу обручальные кольца, разве они с Ирмой не дали этим обет верности друг другу, как перед Богом? А если без взаимной любви идут под венец, это грех? Грех ли, что они не венчаны, но сотворили семью по взаимной любви?

Вадима уводило в дебри риторических вопросов.

– Я не знаю, Ирма. Мне кажется, под венец нужно идти лишь при взаимной любви и вере в Бога. Я верю в нашу любовь, но не уверен, верим ли мы достаточно в Бога, которого я все же признаю, уважаю, даже боюсь, но не умею, не научился преклоняться, понимаешь? Давай выберем время и сходим в церковь, хорошо? Я чувствую, мы получим подсказку.

Вот такой вышел у них разговор. Вадим не почувствовал, что остался горький осадок у Ирмы от такой его философии. Ушел в очередной свой рейс, оставив жену ждать, ждать и ждать. Месяц за месяцем, год за годом.

Ирма изо всех сил противилась неумолимому делению жизни на их совместную жизнь с Вадимом и жизнь свою собственную. Удалившись от подруг, она теперь заполняла паузы между приездами-отъездами мужа лишь своим магазином. Но там все катилось уверенно по накатанной колее принося хоть и не ахти какой, но стабильный доход. Чтобы расширяться, нужен был помощник, нужен был тандем, но как оказалось, муж на это совсем не годился.

– Нет, милая, я в этом ничего не понимаю. В бизнесе я потенциальный банкрот, – отшучивался Вадим, всякий раз четко чувствуя касание к больной теме. – Понимаешь, я везунчик по жизни, Ирмуля! Женат на женщине, которую люблю. И делом занимаюсь, которое тоже люблю. Да, ведь там еще деньги платят, которых на жизнь хватает вполне, разве не так?

– Но, неужели тебе не хотелось купить, например, машину, как любому мужику? – Ирму раздражало это чуть ли не демонстративное пренебрежение Вадима к деньгам.

– А зачем? Гараж, бензин, ремонты, запчасти, страховки – и вся эта тягомотина лишь для того, чтобы ездить? Так ездить можно и на чужих машинах, где расходы за счет хозяина, – улыбался муж. – Кстати, Ирма, «Кисане» пора на диагностику, я смотрел сервисную книжку, – сделал он попытку сменить тему. – Не надо об этом, любимая, – Вадим виновато посмотрел в глаза жене. – Ну, не знаю я, чем заняться мне дома, как ты этого хочешь! Не зна-ю!

– Ты мог бы писать, – уверенно сказала Ирма. Эта ее уверенность в суждениях всегда была неподдельной. Если она уверовала в что-то, то это было непоколебимо.

– Ты это серьезно? – ухмыльнулся Вадим. – Ты серьезно считаешь, что вышла замуж не за дальнобойщика, а чуть ли не за Шекспира?

– Он взял жену за пальцы рук, гася свое раздражение. – Ирма, тот опус я накрапал, пережив своеобразный стресс. Разовый стресс, понимаешь? А для того, чтобы выдумывать, люди заканчивают литературные институты. Вот возьми для примера и попробуй что-нибудь выдумать и изложить на бумаге. Ну, про работу там, например. Смешно, правда? Писать про магазин, или про дорогу да таможни? Убожество! И главное – какой в этом смысл?

Ирма не сводила с мужа глаз, а он, понимая театральность своих тирад, так и не мог подавить в себе это нервирующее раздражение, что каждый раз возникало в подобных перепалках. Он молчал.

– Удивительно, как ты упорно хочешь доказать мне, что я полюбила заурядного человека, – сказала Ирма с горечью. – Ты выпендриваешь привязанность к своей профессии, как раз подобно неудачливому бумагомарателю, что всю жизнь писал довольно пошленький роман и от этого впал в нарциссизм, – на одном дыхании произнесла она. Но тут же бросилась искуплять свою несдержанность. – Пойми, Вадим! Я скучаю без тебя в одиночестве, да и ревную, черт возьми к твоей работе! И ничего не могу с собой поделать. Ничего! Ты уезжаешь от меня не деньги зарабатывать, ты убегаешь видеть мир и наслаждаться тем миром, где меня нет, понимаешь? И я боюсь, что в том так любимом тобой мире места для меня вообще нет. Нет места, Вадим! А написать ты мог бы о любви. О нашей любви, например! Разве о ней надо что-то выдумывать? Она есть! А ты же можешь писать, Вадим! Можешь! Я же чувствую!

Тот вдруг дернулся, как будто что-то вспомнив, и усадив Ирму рядом на диван, заговорил возбужденно:

– Ты видела фильм «Лихорадка на белой полосе»? Ну, это не важно. Слушай, есть возможность поработать в Польше. Вся Европа перед тобой, представляешь? Но в основном на Скандинавию. Представляешь? Норвежские фиорды, мост на Копенгаген через море, на котором кажется, что машина идет на взлет в небо. Давай махнем, а? А о любви нашей я обязательно напишу целый роман, Ирмулечка! Потом, на пенсии. Я тебе обещаю, солнышко! И посвящу его женщине, которая ждет.

– Вадим, доброжелательно улыбаясь, нежно обнял жену за плечи.

Ирма укоризненно посмотрела на мужа, как на неразумное дитя, и отстранилась:

– Кем поработать? На сборе клубники? Или сиделкой возле престарелых?

– Да нет же, глупенькая! Машины практически новые дают, да и платят до четырех тысяч злотых! Откроем тебе визу и будем ездить вместе, а магазин сдашь в аренду, например.

Ирма поднялась и открыла жалюзи. За окном солнечный день затягивала черным занавесом надвигающаяся с запада туча, предвещавшая метель.

– А как же мое ремесло? Мой магазин? Как я могу бросить все это? Ты опять подумал только о себе. Дальше так жить нельзя, Вадим.

Задавленное, казалось, раздражение, объединившись из оказавшейся тут как тут злостью, прорвали хлипкий кордон благоразумия, и Вадим изрек, как ударил:

– Ты меня выгоняешь?

– Зачем же? – моментальная злая ирония Ирмы подлила масла в огонь. – Как утонченный свободолюб, ты вправе исключительно добровольно делать свой выбор, а как же? Принуждение смертельно унизит твою гордую натуру. Посему, флаг тебе в руки! Дерзай, менестрель дальних странствий!

Пока Вадим вязал шнурки на берцах, у них еще было время образумиться. Может для этого он и купил их, чтобы путаться сейчас в длинных тесемках дрожащими пальцами и этим оттягивать роковой шаг за порог уже без «расставанья маленькой смерти» – за точку невозврата?

А что же ты молчишь, Ирма? Надеешься, что спасет тебя твой максимализм – «все или ничего»? Оправдаешься им перед собой и перед Богом? Не велики ли ставки? У вас была всего лишь одна попытка на блажь эгоизма. И вы знали, что она одна-единственная. Вы ее использовали и вам простилось. Больше шансов нет. Да глина он! Глина он в своей любви к тебе! Только ты вот, вырубив свое «Я» из гранита, все никак не стремишься стать терпеливым скульптором по глине, все каменетеса пирамид из себя корчишь, все долотом норовишь. А ведь пальчики у тебя мягкие, нежные, как раз для этой глины. И ты же ведь хотела обвенчаться, Ирма? Неужели впадешь в грех богохульства? Останови же его! Останови мужа! Опомнись!

Оглохли и онемели они оба в одночасье – наказанные. Прокляты ли? Приговоренные ли без права на помилование? Эх, люди, люди-человеки!..

Дверь подъезда поддалась упруго, словно раздумывая выпускать, и Вадим шагнул в пелену метели…

Глава 35

…В погодном ведомстве все никак не могли определиться. Вроде бы закончили с метелью, уже и солнышком с утра блеснули, но, кажись, передумали. Не убавив мороз, секли невозмутимо колючими гранулами по закляклому миру, нагоняя тоску и апатию на существ, заселивших этот мир.

Вадим сидел на месте пассажира в кабине «Вольво» и смотрел, как зацепившись на мгновение за ветровое стекло, снежинки умирали покорно, за жизнь абсолютно не цепляясь, и скатывались грязными струйками куда-то вниз, – как в преисподнюю.

Открылась дверь водителя и на сиденье, оставив кроссовки на подножке, как в прихожей, запрыгнул розовощекий крепыш призывного возраста:

– Опа! А напарник, оказывается, на месте, блин! Привет, батя! А медичка все допытывалась, где второй водитель, хочу взглянуть на его рожу, не с похмелья ли. Да, сиди, сиди! – фамильярничал крепыш, хотя Вадим лишь искоса зафиксировал его явление и сидел, как изваяние. – Я успокоил ее, что за руль тебя не пущу, она и шлепнула штамп. Ну, что, – ты готов? Поехали?

Не дожидаясь ответа, он с форсом взял с места, махнув вальяжно рукой дежурному механику.

– Ну, и грязи ты натащил своими берцами, батя! У меня здесь принято тапочки одевать, или в носках, как я. Ну, ничего, – потерпим несколько дней, из Москвы порожняком назад. Кстати, берцы свои в Германии прикупил? Сотка, не меньше, угадал? Вещь классная, надо будет и мне заскочить в Брауншвейг к Льолику. За блока три-четыре сигарет сторгуемся.

– Как тебя зовут? – лишь чтобы прервать раздражающий монолог, наконец, подал голос и Вадим, снимая куртку. В жарко прогретой кабине озноб, как будто, проходил.

– Зови «Юный», – с готовностью подхватил новую тему не в меру болтливый малый. – Это я на старой фирме был самый молодой. Шеф каждый раз, как увидит, спрашивал: «Ну, как дела, юный дальнобойщик?» Так и прилипло. А что? Мне нравится.

– Ну, «Юный», так «Юный», – безразлично произнес Вадим и подумал, скривившись: «Батя» и «Юный» – экипаж машины боевой, твою мать! Да уж, намучаюсь я в гостях у этого «Юного» за неделю. Лучше бы в село надо было. Растопил бы печку, сварганил чего-нибудь перекусить и улегся бы перед теликом. И никто, и ничто не мешает».

Но понимал Вадим, что наивно пытается обмануться. Сам себе он мешал бы в том одиночестве, а от себя не убежишь. Спасение его – за рулем в длинном рейсе. Там и оклимает, как не один раз уже бывало. Про будущее размышлять сил не было. Подальше, подальше по любому вектору, только бы в диаметрально противоположную сторону от этого маленького подольского городка – очередного неудавшегося этапа его грешного бытия. Чтобы уже не было ни возможности, ни сил, ни желания вернуться. Ночью, в летящем в снежной пелене поезде, кажется, переболел, пережил кризис и это его состояние – уже всего лишь рецессия теперь. Будем жить. Будем жить, Вадим!

«Юный» болтал без умолку, смоля одну за другой «Мальборо» и пуская из темной промозглой ночи сквознячок в приоткрытое окно. Вадиму тоже нестерпимо хотелось закурить. Ведь с уходом его уже был денонсирован глупый, как теперь выдавалось, обет воздержания от табака. Но попросить сигарету у этого бодрячка было как-то стыдно, что ли? Остался сидеть с закрытыми глазами, делая вид, что дремлет.

«Колейки» на границе не было, но все равно на украинской стороне стояли долго. Вадим даже уснул прямо на сидении. Но, наконец, клацнула дверь и в кабину, не забыв аккуратно разуться, залез раздраженный «Юный»:

– Вот падла! Пока не добавил до полтинника, даже за карнет, козлина, не брался.

– Проблемы с бумагами? – спросил, не открывая глаз, Вадим.

– Да, нет. Видно, обиделся, что только двадцать гривен положил в паспорт.

– А зачем вообще давал? – так и не открыв глаза, даже не спросил, а всего лишь буркнул Вадим. – Вернулся бы в машину и на спальник. Принес бы он сам уже оформленный «тир». Или мы спешим куда?? Конвой русский хотя бы завтра к обеду подтянулся.

«Юный» не ответил демонстративно и повернул ключ стартера.

На российском переходе оформились на удивление быстро. «Юный» с довольным видом и так же молча, уверенно подъехал к выпускному шлагбауму и отдал пограничнику пропуск. Вадим уже не прикрыто удивился, когда, высветив на секунду фарами указатель: «Москва – 500 км», «Вольво» стал резво набирать скорость:

– А как же конвой?

«Юный» небрежно выдал, закуривая:

– Нам что – стольник зелени помешает разве? Каждому стольник, батя! – добавил он весомо. – Таможенник поделился инфой, что конвой будет только завтра к вечеру. Я почесал и репу и к нему, договоримся, мол? За сто баксов оформил без конвоя, прикинь! Только сказал, чтобы быстрее рвали когти, пока темно. Нормальный мужик попался, не то, что наш, что за двадцатку удавится. Квитанцию на обратке сделаем на триста в Берегах, пройдет, – произнес «Юный» уверенно. – А за ночь до Москвы довалим. За Жиздрой подменишь, я покимарю до Обнинска.

– А что ты везешь? – чувствуя какую-то легкую, но вмиг сонливость прогнавшую тревогу, спросил Вадим.

«Юный» вальяжно заметил:

– О-о, батя! Нам это винцо не пить. Есть такое, что по инвойсу до трехсот евро за бутылку, представляешь? Ну, и сигары там какие-то крутые. Наверное, те, что на Кубе мулатки на оголенном бедре вручную закручивают, – где-то читал я. Гурманы платят бешенные деньги за вкус дыма, разбавленного ароматом женского пота, – хихикнул «Юный». Короче, почти двадцать тонн такого подакцизного добра за спиной.

– А ты уже возил подакциз? – спросил Вадим.

– Ну-у, батя! Куда мне. Я не такой крутой дальнобойщик, как ты.

«Да и я, юный дальнобойщик ты наш, тоже не возил», – подумал Бут. Поддерживать разговор не хотелось. Хотелось, чтобы ночь эта быстрее кончилась. Да не уснуть теперь уже, чтобы укоротить ее, понимал.

Удивительно, но ни один ментовский пост их не тормозил. А их много понатыкано на каждой российской «федералке». Даже в Белых Берегах транспортник в полушубке, от мороза приплясывающий возле своей «кормушки» – весов, проигнорировал сбросивший скорость «Вольво» с украинскими номерами. Вадим помалу успокаивался, и хотелось, чтобы быстрее уже Жиздра, а за рулем он обретет уверенность абсолютную.

Ночь норовила забелить трассу поземкой, но круто посоленный от гололедицы бетон отторгал все усилия природы, превращая снег в безобразную кашицу. Она забрызгивала зеркала, и «Юный» заметил сзади «мигалку», лишь когда ударила противным фальцетом по барабанным перепонкам сирена. Он выругался и, включив аварийку, стал аккуратно смещаться на обочину, в страхе сползти в кювет. Вадим напрягся. «Вольво», отплюнувшись сжатым воздухом из тормозной системы, замер. Спереди, в свете фар тягача, рубила багровыми проблесками ночную темень мигалка «воронка».

– Чего надо, командир? Иду по «тиру», – включив свет в кабине, «Юный» только это и успел произнести в приоткрытую дверь, как его буквально смело с сидения, и дверь захлопнулась. Ошарашенный Вадим стал судорожными движениями одевать куртку, намереваясь выйти и выяснить, в чем же там дело. Сквозь рокот работающего двигателя он услышал крик и выключил в салоне свет, чтобы тот не мешал видеть, что происходит за пределами кабины. В просветах между налетами волн поземки и слепящих бликов мигалки он увидел, как в клетку ментовского «воронка» двое в камуфляже и масках впихнули тело «Юного». Бут так и воспринял увиденное – как «тело», как труп.

Интуитивно хлопнул ладонью по клавише дистанционного замка дверей и рванулся с места пассажира к рулю. Учил когда-то Пал Палыч Савчук начинающего дальнобойщика Вадима Бута – если подрезают и зажимают на ночной трассе, газ в пол и бей, тогда получишь свой шанс выжить. Не пригодился этот совет заматеревшего по сталинским лагерям старого водилы. Не пригодился на колымских трассах. Вот где выстрелило ружье, провисевшее, казалось, без толку двадцать лет на мизансцене жизни.

А в дверь уже не стучали, а лупили, как кувалдой, и рычали проклятьями:

– Открой, сука! Застрелю! Куда за руль, гад! Макс, бей в ветровое! Уйдет!!!

Фигура в клещах света фар резко подбросила к плечу укороченный ментовский «Калашников». В мгновение Вадим сообразил, что наверняка добьет, может, еще живого пацана в клетке «воронка» и, уже резко бросив педаль сцепления, вдавил он изо всей силы правой ногой педаль тормоза. Где-то, видно, крепко хотели, чтобы жил дальнобойщик Вадим Бут, раз упреждая команду его мозга и просверлившие ветровое стекло пули, дернула его левая рука ручку дверей, и рванулось тело в спасительный проем прежде, чем подголовник сидения измельчило в клочья смертью со смещенным центром тяжести.

Глава 36

Звук включившегося на кухне холодильника прозвучал как гром среди поглотившей комнату тишины. Ирма вздрогнула, но осталась лежать, уткнувшись головой в подушку. Попугай Гошка, заметив, как опять начали вздрагивать плечи хозяйки, уже решительно сбросил подвешенное для забавы кольцо и заметался по клетке в благородном гневе: «Сколько можно?!»

Ирма села на постели, свесив ноги, и уставилась на попугая с немым вопросом: «А что же мне делать, Гошенька?» Тот зыркнул зло одним глазом, затем вторым на запухшее от слез лицо хозяйки и издал какофонию противных звуков, вложив в них все свое презрение, на какое был способен. Потом заметался по клетке и, спикировав, подхватил клювом кольцо, как бы в попытке вернуть его на место. Кольцо звякнуло об дно клетки. Но попугай упорно повторял попытку за попыткой, пока Ирма вдруг не поднялась резко с дивана и бросилась к вешалке прихожей.

Синяя бейсболка висела на своем месте. Ирма схватила ее и метнулась к компьютеру. Не слушающимися пальцами забила в поисковик слово, пропечатанное на бейсболке. Интернет в секунду выдал сайт столичной транспортной компании со всеми ее реквизитами. Ирма заметалась в поисках мобильника, но тут ее взгляд упал на обломки, разбросанные по паласу. Несколько секунд ушло на принятие решения. Попугай, оставив в покое злополучное кольцо, наблюдал, как хозяйка выковыряла сим-карту из обломка, и стала уверенно одеваться. Тогда он принялся ковыряться клювом в шелухе, выискивая зерна. Можно было уже и подкрепиться.

В ближайшем бутике Ирма купила самый дешевый мобильник и тут же, вставив в него сим-карту, стала набирать записанный на бумажке номер. Ответили сразу.

– Здравствуйте! Мне нужен Бут Вадим, он у вас работает водителем на фуре.

– Запишите номер службы логистики, там с ним свяжут.

Ирма умоляюще взглянула на продавца телефонов, и тот протянул ей ручку и бумажку. Она записала продиктованный номер, благодарно улыбнулась продавцу и заспешила на улицу.

Мело с небольшими перерывами уже четвертый день, с того самого времени, как Вадим ее оставил. Или бросил? А может, это она выгнала его? Он же спросил: «Ты меня выгоняешь?» Но если бы она уловила хоть каплю ужаса в том его вопросе, разве не схватила бы его за ноги, чтобы не смог ступить за порог? Да и потом! Зачем он отключил телефон? Ну, зачем? Она бы перебесилась и попросила виновато: «Вернись, милый! Я просто устала от разлук и сорвалась, прости меня! Невыносимо в разлуках, но и без тебя уже не жить мне. Возьми мою ладошку, любимый, и ничего не говори, пока не переступишь порог домой. Дома, вдвоем, в согласии, мы излечимся от любой напасти. Возвращайся».

Ирма в который раз набрала родной номер. «Абонент в зоне недосягаемости». Тогда она набрала номер логистики. Там, ответили сначала сухим профессиональным тоном, но когда Ирма объяснила причину звонка, как бы смутились, и женский голос спросил участливо:

– Извините, пожалуйста, а кем вы Буту приходитесь?

– Я его жена. Скажите, где он сейчас?

В трубке повисла пауза.

Ирма была готова выслушать все, что угодно. Даже «Вы что, не знаете, где находится ваш муж? Здесь люди делом занимаются, а не мирят повздоривших супругов. Держите его при себе» и так далее. Ирме для первого раза хватило бы, чтобы ответили, что он где-то там в ремонтной зоне или на территории. Где угодно, но чтобы засвидетельствовали, что видели его, что есть он, есть! Тогда бы Ирма вымолила у этой женщины, чтобы та передала Вадиму Буту, как его любит жена, как протягивает ему свою руку и просит самую малость – всего лишь включить телефон.

На том конце молчали долго. Наконец, уже мужской голос, почему-то, понес какую-то, ну, просто ахинею, что не укладывалась в голове Ирмы:

– Простите, как вас зовут? Понимаете, Ирма, там случилась авария, подробности которой мы сами не знаем, но оба водителя сейчас в больнице. Они не пострадали в самом ДТП, но сильно обморожены. Состояние одного крайне тяжелое. Пока к ним пустили только консула. Мы с ним связались. Он сказал лишь то, что всем необходимым пострадавшие обеспечены. Мы же готовим поездку туда нашего юриста на днях. Я вам сброшу эсэмэской на ваш номер реквизиты больницы. Вы меня слышите, Ирма?

– Где это случилось, – еле выдавила из себя Ирма.

– За Жиздрой.

– Какая это страна?! – уже рыдала Ирма в отчаянии в телефон, и опутываемая нахлынувшим бессилием, опускалась медленно в сугроб.

– Россия.

Кто-то из прохожих помог подняться, спрашивал, не помочь ли чем-нибудь, но Ирма лишь качала головой и, рыдая, бережно стирала с упавшего в сугроб телефона тающий снег. Потом, как будто что-то вспомнив, бросилась бежать, спотыкаясь в снегу, к подъезду дома. Пока она поднималась на свой седьмой этаж пешком, вдруг испугавшись застрять так некстати в лифте, были приняты все нужные решения.

Теперь Ирма действовала четко и расчетливо. На освеженное ледяной водой лицо минимум макияжа. Одежда подходящая, деньги, документы, сумка-рюкзак. Два яйца на раскаленную сковородку и сразу выключить огонь. Ложечка растворимого кофе на ложечку сахара и полчашки кипятка. Два ломтика хлеба в тостер и на еще горячий хлеб на кончике ножа масло. И не забыть насыпать попугаю корма. Теперь все.

Таксист за две цены выложился сам, держа марку и напрягая в снежной каше потрепанную «Ниву», но Ирма успела на скорый «Кишинев – Москва». Уже в поезде, не сомкнув всю дорогу глаза из-за мыслей, она вдруг вспомнила, что водителей почему-то было в машине двое, а в тяжелом состоянии в больнице все же только один. Сердце забилось учащенно, и она поблагодарила Бога за такую нужную ей сейчас надежду. А еще пообещала ему, что в любом случае, что бы не случилось, они с Вадимом обвенчаются. И после этого Ирма уснула. Бог знал, что этой женщине еще понадобятся и сила, и терпение.

Из Москвы до нужного города добиралась вечерней электричкой, забитой нетрезвым рабочим людом. Цеплялись какие-то подвыпившие мужики, от которых Ирма едва сбежала в соседний вагон. Потом потребовал паспорт милицейский наряд и, увидев, что она с Украины, стали допытываться о цели визита в Российскую Федерацию. Показала эсэмэску с адресом больницы, где муж после аварии. Отстали, переглянувшись.

До больницы добиралась уже поздно ночью от вокзала на такси. Пока ехали, на дорогу смотрела только она, потому что таксист пялил глаза на нее и болтал пошлости, которые ему, видно, казались вершиной остроумности. А когда подъехали, наклонился к ней отпрянувшей и выдал свой главный козырь:

– Могу деньги не брать, а еще и заплатить.

Ирма бросила на панель купюру, которой хватило бы на три ездки, и шарахнулась от такси, как от чумы.

– Твой, наверное, все-таки старший, – предположила дежурная медсестра, когда Ирма объяснила, что приехала к мужу-украинцу, который в этой больнице после аварии. – Как его фамилия?

Ирма назвала.

– Глаша, слушай. Бут – это тот, что с ногами? Он в сознании? – спросила медсестра в телефонную трубку. – Да к нему тут жена приехала. Я пущу, хорошо?

– Повезло тебе, красавица, – смерила взглядом Ирму дежурная. – Крепкий он у тебя мужик оказался.

– А что у него с ногами? – холодея, еле прошептала Ирма.

– Да у него-то как раз и ничего. А вот молодой уже отбегался.