Текст книги "Дорога в один конец"

Глава 23

Первые две недели пребывания в пионерском лагере были так загружены, что Люда лишь на телеграмму нашла силы и время: «Доехали благополучно. Все хорошо. Целуем». Вадим дождался телеграмму и уехал в село к матери. Дома, возле телевизора, сходил с ума от безделья, а в родном селе находил и занятие себе и успокоение душевное.

Он почти не скучал. Он просто был спокоен за Люду и Ромку, что подальше они от не так зараженной радиацией, как слухами, столичной области. Написал пару писем с сухим перечислением событий. А когда вернулся шеф, и Вадим снова вышел на работу, появилась возможность звонить в Краснодарский край со служебного телефона, и потребность в письмах отпала.

Люде тоже было достаточно редких телефонных звонков, чтобы не страдать от дурных мыслей. Да и сын Ромка, загруженный с утра до вечера играми с почти сверстниками, не вспоминал об отце. Однажды она сидела в благодатной тени, сладко пахнущей распустившимися гроздьями акации, и читала какой-то любовный роман, поглядывая краем глаза на игравших на спортплощадке детей. Спортплощадку расширяли, и несколько рабочих устанавливали качели для самых маленьких.

– А я тебя сразу узнал, но вот только на третий день решился подойти – боялся, как пацан, – вдруг услышала Люда за спиной. Повернулась, посмотрела удивленно на чуть полноватого мужчину в черных очках, улыбающегося ей, и констатировала, не выражая эмоций:

– Вот так встреча! Андрей! – Сделала небольшую паузу. – Ах, да! Ты же родом с Краснодарского края, припоминается. Только не говори, что ты в этом лагере работаешь и живешь в этом поселке – слишком, уж, банально будет.

– Я и вправду работаю в этом лагере, Люда. Временно, так сказать, – улыбнулся Андрей и снял очки. – Мои рабочие устанавливают вон те качели. А живу в райцентре – десять километров отсюда. Ну, что? Привет, что ли? – он протянул, улыбаясь, руку.

Люда улыбнулась и протянула ладонь. Андрей чуть задержал ее в своей руке и присел рядом, потянувшись за сигаретами. «Не надо, – сказала Люда, – здесь дети». Он стушевался слегка:

– Ох, извини. Дрянная привычка, все никак не брошу. А муж твой курит? – спросил, боясь застопориться в разговоре об паузу.

– Покуривает болгарские, но дома не курит. Я ему запрещаю.

– И слушает? Не злится?

– Наоборот, благодарен мне. Говорит, уже инстинкт выработался – дома курить не тянет. А твоя жена разве поощряет это? – Люда кивнула на сигаретную пачку, которую Андрей вертел в руках.

– Не знаю. Она об этом ничего не говорит. Это как-то странно – запрещать мужу, – подчеркивая интонацией свою деликатность, понизив голос, произнес Андрей, но Люда почувствовала легонький укол.

– Вот видишь, – она смело посмотрела ему в глаза, – вот мы и узнали все друг о друге, обменявшись всего лишь несколькими фразами. Теперь обо мне ты знаешь практически все. И кем работаю, и кто муж. Да, да, это тот парень, с которым мы встречались до армии. Ну, может, про сына не знаешь?

– Знаю, знаю, Люда! – рассмеялся Андрей, – я же слежу за тобой уже третий день.

Люда тоже улыбнулась, и напряжение отпустило. Спросила:

– Ну, а ты чем занимаешься? Жена, я так понимаю, есть. А дети?

– Две дочки. Шесть и два. Чем занимаюсь? Строительный кооператив. Так сказать, в духе времени. Надоело на дядю пахать, решил сам на себя. Ну, и заодно вон тем мужикам зарплату плачу, – Андрей кивнул на строителей. Ну, а у тебя муж кто?

Он так и спросил: «Кто?», а не «Кем работает?», и Люда почувствовала плохо скрываемую нотку надменности в вопросе человека, считающего себя успешным в жизни. Она поднялась и крикнула стайке ребятишек:

– Ромка-а! Дети-и! Собираемся на обед!

Повернулась к Андрею и сказала беззаботно:

– А муж у меня – дальнобойщик! Вот так, Андрюша! Ну, пока. Пора мне. – И направилась к детям.

Андрей достал сигарету, чиркнул зажигалкой и глубоко затянулся.

«Да, уж, – подумал, – эта женщина способна поставить любого на место, даже собственного мужа. Или, может, это муж у нее – тютя? Не похоже, чтобы у такой женщины был муж тряпка. Да и дальнобойщик, все-таки. Не «поджопник» какой-то там. И ты глянь – дождалась же с армии. И поженились, наверное, сразу, раз сыну лет пять. Обо мне, наверное, и не вспомнила ни разу». – Он бросил окурок и поднялся. Люда с детьми была уже где-то возле столовой, и Андрею показалось, что она обернулась.

Он подошел к своей «ладе» – «девятке» и в ее вишневой зеркальности увидел свое искаженное бесформенное отражение. «Надо что-то делать с лишним весом. Непрезентабельный я, видно, – скривился. – Спортом, что ли заняться? – подумал, садясь в машину и ощущая, как уходит настроение. – Ох-хо-хо. Когда мне этим спортом заниматься? Бизнес! Надо делать бизнес! И будут «манн-манн», а за них мы все купим!»

После такой констатации Андрей улыбнулся, чувствуя, что душа возвращается в равновесие, и рывком отпустил педаль сцепления. Вишневая «девятка» послушно рванула с места.

Вадим приехал в начале августа на два дня. Кто-то из родителей предложил, и они, меняясь за рулем, дошли сюда на «жигуленке» меньше, чем за сутки.

Ромка, вроде как, и не соскучился. Вадим спросил сына: «Домой хочется, Ромка?» «Не-а!» – ответил тот, вертясь на одной ноге и откусывая кусочки от большущей груши. Покатался немного с отцом на качелях и убежал, сорванец, к ребятам.

Во время вечернего фильма Люда, рассадив детей, сказала мужу:

– Пойдем в спальное помещение. Часа полтора туда никто не наведается.

Все состоялось просто и деловито – ритуальное исполнение супружеских обязанностей добросовестно обоими. Без лишних «разлюлей-малин». Потом, одевшись, просто лежали и разговаривали, как будто расстались пару дней назад.

Вадим рассказывал, что жизнь дома успокаивается и что ни Киев, ни область, выселять не собираются. А еще – как был удивлен, когда нашел в почтовом ящике повестку из военкомата. Люда среагировала неожиданно:

– А что тут удивительного. На ликвидацию последствий аварии многих сейчас забирают. Даже вон нашего лагерного завхоза забрали.

Вадим вдруг вспомнил, что Люда ведь так и не знает, что он комиссован, и замолчал.

– Ну, и? – жена вопросительно повернула голову.

– Так вот, – продолжил, спохватившись, Вадим, – мне предложили вахту по пятнадцать дней водителем БТРа. У меня же в военном билете записана воинская специальность – «Водитель колесных бронетранспортеров».

– Что значит – предложили? – удивилась жена, – там что – добровольно? Не забирают в приказном порядке?

Вадим стушевался:

– Ну, понимаешь, там надо ездить по зараженным участкам, – неуклюже выворачивался он, – наверное, поэтому добровольцев ищут. Даже деньги платят.

– И сколько? – поинтересовалась Люда.

– Говорил майор, что где-то, чуть ли, не пять окладов моих, – ответил Вадим, и, опережая возможный вопрос жены, согласился ли он, поспешил добавить:

– Предложили подумать и сказали, что возможно вызовут еще.

Вадим соврал. Был уверен, что не вызовут больше. Комиссованного, его не имели права призвать, но как имеющего такую необходимую в зараженной чернобыльской зоне воинскую специальность, попытались сманить крупным окладом. Вадим категорически отказался. И не страх перед радиацией был главным аргументом. Он не желал больше ни в какие армии. Он ничего не должен был Родине. Он с ней расплатился сполна.

Выведенный нежной рукой Рады Сурмилиной диагноз в личном деле Вадима спас его. Спас от неизбежного мучительного угасания после еще одного возможного призыва Родины. Отпустила его Родина. Снизошла. А при панкреатите, что «назначил» рядовому Буту честолюбивый доктор Опарин в погонах, крутить баранку на гражданке не запрещалось. А что не запрещено – то разрешено. Вот так.

Ох, Рада-Радушка! Нежная, но такая нерешительная душа! Так и не посмела, бедненькая, написать объективный диагноз! Ну, хотя бы, в благодарность за сладкие мгновения, которые впервые ощутила с тем, вновь родившимся после тяжелой контузии, солдатиком! Не решилась. И этим (о, Его Величество Случайность!) не лишила Вадима Бута того, что станет главным в его жизни – дальнобойного ремесла.

В военкомат не вызовут больше – это он знал. А Люда не стала дальше расспрашивать. Она уже приняла свое решение, и мужу оставалось только подчиниться.

– Вадим, послушай, нам с тобой надо обсудить один важный вопрос. Здесь, в поселке, к Первому сентября сдается новая школа. Есть вакансия с жильем и пропиской на таких же условиях, как у нас там. Сразу на квартирный учет ставят, а в райцентре, за десять километров, заложили новый дом для учителей и там вырисовывается серьезный шанс получить квартиру. Но не это главный аргумент. – Люда сделала паузу, как будто готовясь раскрыть мужу страшную тайну. – Я не хочу возвращать ребенка под радиацию, Вадим.

Она поднялась с кровати и стала поправлять прическу, как бы, подтверждая этим – все, дорогой муженек, решение принято и не стоит тратить время на прения. И Вадим не спросил: «А как же я?», «А как же мать почти за тысячу километров?» и не добавил: «Ты меня спросила?» Он лишь подумал: «Вот и обсудили, вот и решили». Но в эту длинную паузу нашел в себе силы принять и зацепиться за этот главный аргумент – радиация. Мнимая или реальная – не важно. Само это понятие оправдывало принятие решения женой, а не мужем. Ведь она же мать и ее, даже, пусть не оправданный, но страх, интуитивно вернее, правдивее, чем его мужское пренебрежение опасностью. Так он успокоил себя.

А осадок горький остался. Видно где-то в глубине души чувствовал Вадим, что не с кандачка это решение благоверной супруги, не просто так свалилось оно на голову, есть что-то за ним. Но он умел избавляться от этой вяжущей зависимости от угнетающих мыслей – вечное его стремление к свободе.

Глава 24

Переезд не стал кошмаром. Люда вообще не поехала назад, когда в конце августа лагерь со слезами проводил домой ее теперь бывшую школу. Они с Ромкой уже обживали новое жилье – аккуратный двухкомнатный сельский домик, правда, с печным отоплением. Но радовало, что хозяева живут в райцентре, и комнаты меблированные – въезжай и живи.

Вадима тоже не напряг переезд. Из всех громоздких вещей только телевизор и холодильник. Их Вадим продал за полцены, а зимние вещи, да мелочь всякую, переслал на новое место жительства почтой. Не забыл вернуть и книги в библиотеку. Ощущение предстоящей новизны даже возбуждало его – умел жить только вперед. Но обнаружил, что не может найти свой паспорт. Вызвал по междугородке Люду спросить, не засунула ли та его куда-нибудь, и этим расстроил и ее и еще больше себя. Перекидывались несколько минут обидными фразами, потом, после паузы, Люда сказала:

– Значит так. Черт с ним – с этим паспортом. Оформим утерю и получим новый. Выезжай, не сиди там. Я тебе тут с работой договорилась.

Она опять все решала за него.

А Люда просто пользовалась моментом, случаем. Она пережила страшное потрясение, когда автобус, проглотив скрежетом дверей родного человека – ее спасение от этой глухой провинции, начал набирать ход, и, как проклятие, окутала ее поднятая пыль, окрашивая опять в унылую серость воссиявший на пару дней мир. Но видно Бог простил ей скелет в ее тайном шкафу. Автобус вдруг остановился, и остановилось сердце Люды. Сквозь слезы, застилавшие глаза, она увидела появившийся в проеме дверей силуэт. Поняла – это ОН. Сердце сделало пару толчков и вновь остановилось. И когда Вадим бросился к ней, сердце опять застучало, оживляя мозг, но силы покинули Люду, и она опустилась на колени, как перед алтарем, то ли вознося благодарность, то ли моля о прощении.

Больше по жизни она не будет ни ожидать, ни просить милостыню. Особенно от мужчин.

Вариант с местной школой предложил ей Андрей. Они периодически виделись, так как его строители теперь делали ремонт в котельной. Предложение было настолько неожиданным, что Люда презрела всякую тактичность:

– Тебе это зачем? Любовницу из меня сделать хочешь?

– Люда, ты что? – Удивление Андрея было неподдельным, а голос с нотками обиды. – Мы с твоим братом в армии были братьями. Как ты могла подумать такое! Это просто информация, которой не грех воспользоваться. Я с районо второй год работаю – постоянные подряды, но, правда, с оплатой задержки. Вот и имею информацию. Хочешь, давай подъедем. Сама обо всем будешь договариваться.

Люда согласилась. Заведующая районо – дама в три обхвата, была одна приятность. Сказала, что уже есть такой термин, как «пострадавшие, в результате Чернобыльской аварии», и Люда может рассчитывать на определенные преференции. Мы в районо обсудим, пусть наведается через недельку за ответом.

Как раз перед приездом Вадима Люда получила положительный ответ и сразу приняла решение, в котором согласие или несогласие мужа не играло никакой роли – не было у него аргументов и не могло быть.

Но в конечном итоге все остались довольны. Даже Андрей, хотя он знал, что, как минимум, за один подряд он денег не получит наверняка. Но это было не так страшно. Нагая, громадная, похотливая бабища, где-нибудь в гостиничном номере, – эта картина была куда страшнее для Андрея, ценившего классические формы.

И вариант с паспортом он шепнул Люде на ухо, когда возил ее на телеграф звонить мужу. Ну, и работа для Вадима – это была тоже его идея. Но, здесь уже, как говорится, только бизнес и ничего личного.

Местная воинская часть, распродававшая по конверсии армейское добро, получила от кооператива Андрея новые оборудование для спортгородка, расплатившись с ним «беушным» седельным тягачом «СуперМАЗ» по цене металлолома. Состоялась, так называемая, «бартерная» сделка. Этот вид взаиморасчетов широко распространился в необратимо хиреющей экономике страны. МАЗ был практически без пробега, только раскурочен. Восстановив его и взяв в аренду рефрижератор, Андрей намеревался заняться новым для него бизнесом – грузовыми автомобильными перевозками. Для этого нужен был не просто шофер, а шофер-дальнобойщик.

Вадиму предложение, озвученное женой, понравилось. А Люда, не желая попасть в зависимость от недомолвок, которые потом обязательно превращаются в ложь, расставила все по местам:

– Знакомьтесь. Это мой муж Вадим, а это Андрей – армейский друг Миши.

И рассказала, как впервые познакомились с Андреем, как случайно встретились здесь, и про то, что это он подсказал ей справиться в районо о вакансиях, не стала умалчивать. Этим она дала понять Андрею, что от мужа скрывать ничего не намерена и что скрывать ей нечего – это уже больше мужу адресовалось.

И жизнь потихоньку налаживалась. Даже паспорт нашелся. Оказывается, Вадим – аккуратный читатель, выезжая, добросовестно отнес взятые книги в библиотеку. В одной из них в роли закладки остался и паспорт.

– Это когда же ты его сунул туда, – спросила укоризненно Люда.

– Видно, когда в военкомат вызывали. Пришлось ожидать перед кабинетом, вот и взял с машины книгу, – ответил довольный Вадим. – Теперь будет два: украинский и российский, – улыбнулся.

– Эх, ты! Скажи спасибо жене, – она потрепала ему волосы, – хорошо, что библиотекарь в школу отнесла, а не в милицию. Но теперь надо будет ехать выписываться, – Люда вопросительно посмотрела на Вадима.

– Возьмет босс загрузку на Киев, заеду и выпишусь. Пусть высылают паспорт, чего он будет в школьном сейфе валяться.

Обращение «босс», которым рабочие величали на американский манер своего работодателя, понравилось Вадиму. В нем была какая-то скрытая нотка насмешки над проявлявшим иногда нуворишские замашки Андреем. Но с Вадимом он этого себе не позволял. Наблюдая, как тот почти сутками пропадая возле машины, за месяц сделал из нее добротную рабочую лошадку, Андрей отметил важную, а может быть и самую главную черту настоящего профессионала, – любовь к своему ремеслу. И оценил. В первую очередь, как работодатель, как бизнесмен, оценил.

И отношения между ними установились чисто деловые – без излишней фамильярности и панибратства. Вадим сам для себя вывел аксиому: Андрей его работодатель и устанавливает правила, а он – Вадим, имеет право согласиться на эти правила, или нет. Имея основной доход от строительных подрядов, Андрей предложил Вадиму вполне приемлемые условия: 15 % от фрахта – зарплата, и норма расхода горючего – 45 литров дизтоплива на 100 километров с грузом. Накладные расходы рассматривались в каждом конкретном случае.

– Ну, что? Завтра пробный забег километров на пятьсот, – спросил довольный Андрей, хлопнув ладонью по сверкавшей свежей покраской кабине МАЗа.

– Можно, – ответил Вадим, – но холодильная установка рефрижератора не морозит, так что скоропортящийся не фрахтуй.

– Ничего, Вадим! Заработаем денег – сделаем холодилку, а пока зима впереди. Ну, что обмоем? – подмигнул.

– Я не употребляю алкоголя, Андрей. Разве Люда не говорила тебе?

– Да нет, – смутился тот, – с чего это она вдруг поведала бы мне такие подробности. – Помолчал. – А что так? – спросил, как Вадиму показалось, снисходительно улыбнувшись, – здоровье не позволяет?

– Принципы. – В ответе Вадима послышался вызов.

– Во как! – Андрей ощутил, что разговор уходит куда-то не туда. – Ну, что ж, принципиальность – это хорошо. Ладно. Тогда иди к бухгалтеру, бери аванс и все, что надо, и завтра на семь утра надо быть на стеклотарном заводе – пустыми бутылками на Ростов грузишься. Ну, давай, пока. – Он пожал руку Вадиму и направился к своей «девятке».

Андрей Лютнев был тем, по статистике, десятым, который, оставив за спиной девять непредприимчивых, оказался на старте первым. Перестройка впустила в рыхлое дряхлеющее тело социалистической экономики заразу – кооперативы, повязав их сразу массой всяких ограничений и запретов. Но эти препятствия только подзадоривают предприимчивых, и Лютнев научился быстро приспосабливаться к любым изменениям и новшествам.

Он был из той когорты нового рыночного поколения, которая, создав свой бизнес с ноля, в «лихие девяностые» сцепится в жестокой конкурентной схватке с бывшей партноменклатурой. Схватке не на жизнь, а на смерть. Выкормыши бывшей «руководящей и направляющей», не способные делать реальное дело, взяв на службу братков из подворотен, будут захватывать бизнес таких, как Лютнев. И многие сдадутся, отступят, а то и уедут из страны.

Это все будет позже, а пока у Андрея Лютнева было все отлично. Бизнес шел в гору, дом двухэтажный построил, но можно было бы и побольше, попросторнее – прикинул. Масса знакомых нужных людей, женщин и девушек. Но главное – покладистая, даже можно сказать – покорная, жена, воспитывающая двух дочек и умеющая не видеть и не слышать и, наверное, умеющая… не любить. Он это чувствовал с легкой досадой. Но не очень огорчался. Эротический экстракт любви он мог купить по надобности, как бутылку «пепси-колы», когда жажда подступит. А больше нужно ли?

Но что-то новое, необычное, свежее возбуждала в Андрее сестра Миши. Он именно так про себя воспринимал Люду. Не как Людмилу Бут – жену своего рабочего Вадима Бута. Как она лихо тогда, еще подростком, ответила вопросом на вопрос, когда Андрей спросил про свой шанс: «Шанс полюбить?» А он ей ответил, что шанс быть с ней. Признал свою готовность быть с ней без любви и этим уступил ей тогда. А Андрей Лютнев не привык уступать.

И вот Люда волею судьбы очутилась рядом. Надолго, даже, может, навсегда. Но установила четкую, резко очерченную дистанцию-грань вокруг себя, и не она во внутреннем кольце, а он – Андрей, во внешней резервации оказался.

Глава 25

«Союз нерушимый» доходил, вздрагивая в конвульсиях межэтнических конфликтов, и уже трупным духом попахивало. Тогда лидеры трех главных «республик свободных» собрались, втихаря, в беловежских дебрях и приговорили его окончательно раз и навсегда. Первый Президент «нерушимого» было стал в позу возмущенного, но, имея достаточно здравого ума, утерся и остался довольствоваться рангом «Первого и Последнего».

Между бывшими «республиками-сестрами» появились границы с будками на пропускных пунктах и алчные обитатели в них, одетые в форменный прикид «державных людей» и надроченные, в первую очередь, на водителей-дальнобойщиков. Обостренный инстинкт «дай-дай» являлся решающим критерием при отборе на эти злачные места, где мизерное державное жалование с лихвой компенсировалось подаяниями привыкших «подавать» везде и всем лохонутых «совков».

У того, кто вдруг сдуру пытался соскоблить с себя эту смердящую личину «совка» и не дать «на лапу», моментально возникала куча проблем. Для таких на автопереходах предусматривались специальные отстойники-клетки, где вдруг взбрыкнувший «совок» запирался со своей фурой, чтобы там, в кругу себе подобных, подумать и дозреть.

Надо признать, что «осознавали» быстро и в клетках не застаивались. Эти деньги, потраченные на мзду таможенной своре, дальнобойщик относил на накладные расходы и предъявлял хозяину, когда сдавал отчет по рейсу. Хозяин подмахивал бумажку, не вникая, так как копеечная цена дизтоплива, отсутствие налогов и оплата за перевозку наличными поднимали рентабельность рейса до планки, которая и не снилась капиталисту за бугром.

Со временем не класть пять долларов в паспорт при подаче документов в окошко таможеннику стало своеобразным моветоном. Старатель державной казны поднимал удивленный взгляд, и водила, «потупив очи долу» лез в бумажник. А некоторые, возведя дачу мзды в своеобразный шик, клали даже десять, а то и двадцать долларов. Вот он, мол, я! А что, не зарабатываю, что ли? «Державный муж» улыбался льстивенько. Теперь и ему обломиться на хлеб с маслом, пятерка-то ведь шла в «общак», а держатель оного – начальник смены. Но тот тоже «шестерка» на своем уровне. По вертикали проложен путь бабла, содраного с дальнобойщиков. Но чем больше кусок, то и кусочек больше. И начальник смены на таможне – это как районный партийный секретарь в совдепии – номенклатура.

Зарабатывали на дальнобое в «лихие девяностые» и вправду неплохо. К своим 13–15 % от фрахта водитель умудрялся прибавить столько же за счет манипуляций с ценами на солярку. Обвешавшись дополнительными баками, дальнобойщик забивал их под завязку дизтопливом по 8-10 центов за литр, а в отчетах показывал по цене 18–20, что была на автозаправочных станциях. При нормах расхода у основных советских грузовиков КАМАЗ и МАЗ 40–50 литров на 100 километров, сумма образовывалась приличная. Соляру сдавали за бесценок водители государственного автотранспорта, не получавшие зарплату месяцами.

Потенциально возможные проблемы на таможне дальнобойщик умудрялся обернуть себе на пользу. Обычно траты на мзду завышались на 30-100 %, а иногда эти расходы получалось содрать и с хозяина и с клиента. Грузит, например, такой хитрюга лишних пару-тройку тонн и сразу клиенту и шефу:

– За перегруз кто платит? В Белых Берегах весовой контроль не объедешь – 100 баксов.

Но платили двадцатку, если останавливал, почему-то не упившийся не смене, а шляющийся с полосатым жезлом возле КП транспортник.

А еще приторговывали перевозимым товаром. Способов изъять часть товара, не повредив таможенную пломбу было, множество. Самые примитивные – разъемный таможенный трос и съемные пломбировочные петли. Заказчики, имевшие громадные барыши на перепродаже импорта в ошалевшей от вида заграничных товаров стране, сквозь пальцы смотрели на недостачу. Мало того – даже выдавали водителю упаковку дефицита, а то и накидывали долларов двадцать в благодарность за доставленный без опоздания груз. В период накопления первоначального капитала, что последовал за Перестройкой – предтечей новой эпохи, время ценилось даже больше, чем деньги.

Ну, и самый привлекательный способ – взять загрузку и скрыть это от хозяина. В «девяностые» понятия «кругорейс» еще практически не существовало, и диспетчерско-экспедиционные службы только зарождались. Фуры гнались, обычно с грузом в один конец, но с двумя водителями, чтобы быстро обернуться порожняком назад – на подачу под новый фрахт. Так хозяин старался с минимальными потерями компенсировать отказ от обратной загрузки или подгруза, которые приходилось ожидать, теряя драгоценное время, и невозможно было оценить их выполнение водителем – сотовые телефоны появились позже.

В «девяностые» еще не знали и тахографов – этой узды для алчных, поэтому количество отбитых за баранкой часов никто не контролировал. Можно было, как говорилось, «вставив в глаза спички», взять за сутки тысячу километров, выгрузиться и день потаскать по городу каботаж, заработав долларов двести. А хозяину огрызнуться: «Я что – не имею права на сон?», или объяснить опоздание на подачу поломками в пути.

Заказчики приезжали с утречка на громадные дальнобойные отстойники, что стихийно образовались в промышленных зонах крупных городов. Стучали в дверь зашторенной кабины и бросали одно слово появившейся в окне заспанной, небритой физиономии: «Поедем?»

Можно было подрядиться на городской каботаж на день, можно было взять междугород. Цена – по договоренности, оплата – наличными в долларах. Можно, если не с бодуна.

Пили в таких отстойниках до посинения. Эти территории сразу же взяли под контроль предприимчивые выходцы с Кавказа, установив палку-шлагбаум на въезде и, довольно-таки, символическую плату, чтобы не отпугнуть. Подстегивал искать убежища на этих символически охраняемых стоянках и рэкет, что бурными метастазами расцвел на дорогах. А чтобы привязать топтателей трасс к застолбленной территории, хозяева еще установили вагончики-кафе, где круглосуточно лилась рекой паленая водка. И вчерашний колхозник, оторвавшись от вечно нудящей жены и обалдевший от пачки хрустящих зеленых бумажек, полученных за фрахт после выгрузки, не мог сдержать себя и не поддаться соблазну. Он был обречен.

Выпьет стопочку в кабине в одиночку, закурит сигаретку: «Вот это жизнь!» Покурит, опрокинет еще стопочку. Скучно одному. Коллеге рядом кивнет – выпьешь, мол? Тот, может, и спать бы лег уже – поужинал с пивком, да и устал, но стадный инстинкт. Человек от всего сердца предлагает, как не уважить. Лезет в кабину к соседу, прихватив свою бутылку паленой водки и жестянку пива – удивить коллегу этим пока еще редким заморским пойлом.

Выпили, запили пивком, закурили. И понеслось. Про работу, про работу, про работу. Да каждый объехал полмира, да послал на три буквы всех ментов и транспортников, а таможенники сами фуры им расчехляют и зачехляют за двадцать баксов. А хозяин мой – тупой козел, приеду – брошу в рожу ключи, пусть сам едет и узнает, как нам здесь на трассе. А я своему сказал, что за 15 % не поеду, так зассал, скотина, согласился на 20, и расход 60 на 100 принял. Да-а, нехер им уступать и т. д.

Кончили две бутылки. Мало. Вылезают из кабины и, пошатываясь, плетутся на призывно манящий огонек злачного места. Один заказывает два по сто и по пиву. «Ну, и орешки», – покровительно-снисходительно к кавказцу за прилавком. Кавказец хлюпает в пластмассовые стаканчики из литровой бутыли со старцем на этикетке и выставляет на прилавок две бутылки нового пива «Балтика». В кафушке, превращенной в свинарник, в смоге из сигаретного дыма – пьяный галдежь десятка человек за тремя колченогими столиками, покрытыми желтоватой слизью от разлитого пива.

Эти двое опрокидывают в рот приторную водку, забирают пиво и орешки и вываливаются на свежий воздух. Покурив, перебрасываясь фразами все о том же, возвращаются. Теперь угощает другой. И опять перекурив, бредут, зажав в руках по две бутылки с пивом, к машинам.

Охранник поднял палку шлагбаума, и, хлюпая по грязи лысой резиной, на стоянку въезжает обшарпанный «жигуленок». Сбавляет ход перед рядами грузовиков. Возле правого переднего сидения зажигается свет, вырисовывая ярко накрашенную блондинку. «Жигуленок» медленно движется между рядов грозных собратьев-работяг. Вспыхивает свет фар убогонькой «колхиды», затесавшейся между двумя угрюмыми МАЗами. «Жигуленок» останавливается, и барышня покидает легковушку. Водитель гасит свет в салоне.

Двое стоят, пошатываясь, и сосут пиво, запивая им сигаретные затяжки. И бормотание пьяное несется. Колхозник, отплевывался: «Да чтобы я, да такую шмару, да себе в кабину!» Второй акцентировал презрение: «А я одной, что сказала, мол, деньги наперед, в ответ – две цены, говорю, даю, не бзди. И за уши ее. Обслужила, я дверку настежь – пошла вон, лахудра! И ногой под зад. Полетела в снег. Я – по коробке и гей!» Хихикают: «Может, околела там. Туда ей дорога, одной меньше будет».

Забросили пустые бутылки. Постояли с расстегнутыми ширинками, пуская парующие струи, и разбрелись по кабинам. Хлопнула дверца «колхиды» – вылезла блондинка. В «жигуленке» вспыхнул свет, и бывший колхозник ткнул трясущимся от нетерпения пальцем по кнопке включения фар. «Жигуленок» замер. Блондинка вышла и направилась к жертве. Свет в салоне легковушки погас.

Утром запухший сосед отодвинул шторку, почесался и, зевая, подмигнул колхознику, указывая на кабак, – опохмелимся, мол. Колхозник не ответил, как будто и не братались вчера, и выглядел озабоченным. Сосед задернул шторку и завалился на спальник.

А колхозник обхватил голову руками: «Капец! Ни денег, ни документов». И завыл утробно, раскачиваясь со стороны в сторону.

Стадность – не черта дальнобойщика. Скорее – кастовость его черта. Она резко обозначилась, когда в начале «девяностых» померкла безальтернативная звезда «Совтрансавто», и разношерстный дальнобой массово хлынул в Европу уже на добротных грузовиках европейских и мировых марок: ВОЛЬВО, МЕРСЕДЕС, МАН, РЕНО, ДАФ, ИВЕКО. Водители этих «квартир со всеми удобствами» впадали в граничащее с презрением игнорирование своих коллег, управлявших грузовиками, не подпадавшим под понятие «иномарка». Как говорится – общались «через губу». Но и этим переболели. И уже махание ручкой друг другу только за то, что ты за рулем иномарки, вызывало у бывалых дальнобойщиков снисходительную ухмылку: «Детский сад».

Все больше и больше кастовость разъедал индивидуализм. Время «колхозников» миновало. Практически не ломающиеся иномарки позволили свести помощь в пути к минимуму, а непререкаемая логика логистики с ее жесткими сроками доставки груза, лишила возможности рассчитывать на чье-то, уж, очень глубокое участие. Так, мелочь, – помочь сорвать гайки на спустившем колесе, а в остальном – твои проблемы, дальнобойщик.

И осталась только нудящее из рации: «Подскажи дорожку, браток». Хотя, что там подсказывать – все равно ехать надо. Не важно, есть ли менты, есть ли полиция, есть ли транспортный контроль, – ехать надо, все равно, вперед. И рация оказалась просто как ритуальный способ коммуникации между массой индивидуалистов дальнобойной касты, а не жизненная необходимость работников дорог. Ведь ее можно выключить, и отделится от дорожной болтовни, как от мира, а можно, даже, и не включать ее, и мир не рухнет – все равно автопоезд мчится к цели. Рация молчит, но колыхающаяся антенна кивает встречным дальнобойщикам: «Он наш, он наш, он наш, видите? Наш, хоть и… чудной».