Текст книги "Дорога в один конец"

Глава 16

Большая полная луна вальяжно выползла из-за тучи и разжижила матовостью прохладную темень августовской ночи. В мертвенно бледном свете роса, густо покрывшая лес, поляну, броню бронетранспортеров, автомат и шинель Вадима, заискрилась, и, казалось, весь мир покрылся инеем в летнюю ночь.

Нагретая за день сталь остыла и уже тянула тепло из тела. Вадим поежился, отвалился от бронированного бока машины и, закинув автомат дальше за спину, пошел наматывать круги по периметру стоянки. Он был часовым во вторую смену – от двух до шести. Обычно, часовые на посту несут службу по два часа. Но здесь охрана трех учебно-боевых БТР-60ПБ скорее походила на присмотр бахчи без арбузов. Техника, конечно, военная и все такое, но если и впрямь охранять надо, то соответственно вооружите караульного. А то дали автомат без патронов, еще и его таскай да сторожи.

Молодое пополнение взвода БТР 105-го пограничного полка проходило переподготовку на водителей колесных бронетранспортеров в учебном центре немецкой пограничной части, расположенном в местечке Тойпиц, километрах в сорока от Берлина. Немецкие пограничники считались братьями по оружию, но личные контакты с ними были строго-настрого запрещены, только организовано и под присмотром. На общей стоянке учебно-боевой техники советские сторожили три свои стальные коробки, а немцы присматривали за несколькими своими. Именно присматривали, видимо, чтобы «Рус-Иван» не открутил чего-нибудь. Немцы менялись через каждые два часа. Сменщик приходил без разводящего, будил дрыхнувшего в утробе бронемашины коллегу, занимал там его место, а тот плелся досыпать в казарму.

Толстяк, сменивший проспавшего два часа часового, долго возился в стальной коробке, укладываясь. Но вдруг Вадим услышал:

– Камерад! Эй, русский!

Вадим обернулся на голос. Немец в проеме бокового люка махал ему рукой, а в другой руке держал банку, видимо, с консервами. Вадим заколебался – подойти, не подойти. Он не то чтобы жаден был на это угощение – кормили здесь прилично, но запрет на все и вся порождал желание нарушить эти бессмысленные, по его разумению, табу. Вот назло. Вот вы мне – нельзя, а я вам – назло. Втихаря. Как фига в кармане. Оглянувшись на всякий случай, подошел к немецкой бронемашине.

– Битте, камерад. – Немец протянул Вадиму открытую банку консервированных персиков. – Клаус, – направил палец себе в грудь.

– Данке. – Вадим с трудом вспоминал школьный немецкий. – Ихь – Вадим.

– О-о! Вадим! Гут. Битте, Вадим. Кушайт, Вадим. – Добродушное, в веснушках, лицо немца расплылось в улыбке. Он был рыжий и полный – типичный солдат вермахта из советских фильмов. Даже пилотка почти, как у нацистов, только небрежно брошенный под ноги «Калашников» с откидным прикладом портил портрет.

Они уминали персиковый компот с печеньем. Рыжий что-то говорил на своем языке, улыбаясь, а Вадим добродушно кивал головой, как будто понимал. Под конец немец протянул ему две пачки сигарет «Ювел»:

– Презент тебье. Унд шлафен. Спат. – Помахал рукой, зевнул и захлопнул бронированную дверь.

Вадим допил компот и швырнул банку в кусты. Хотелось прилечь куда-нибудь и забыться. Забыться от мыслей, что все, как-то, не так. И эти пограничные войска в красных погонах, и граница за границей в Берлине, и служба водителем на этом восьмиколесном гробу, и этот бессмысленный караул с автоматом без патронов – ну, все не так!

Как-то изначально все пошло не туда. Почему температура спала именно после присяги?! И дернул же его черт выпендриваться на гитаре. Когда привезли молодое пополнение в Руммельсбург – в автороту, как раз дежурным по гарнизону был командир взвода БТР старший лейтенант Дариенко. Вот и начал он выбирать себе пополнение. А сержанты-бэтэристы давай подсказывать. Вот и подсказали. Вытянули Вадима, как бессловесную скотинку из строя, и определили во взвод БТР. Играет на гитаре, поет – будет развлекать. Ночь не спал Вадим. Утром, даже не спросив разрешения у нового командира отделения младшего сержанта Бурина, пошел к замполиту с просьбой вернуть его обратно в автовзвод. Чуть ли не слезно просил.

«Комиссар» даром хлеб Родины не ел. Издалека зашел. И про «загнивающий капитализм», и про «передовые рубежи», и про бдительность во «враждебном окружении», и про необходимость знать, кто и чем дышит в осажденном вездесущими натовскими врагами отдельном гарнизоне «Руммельсбург», наконец-то, выдал. Что-то лепетал об оценках в аттестате рядового Бута, характеристиках. Даже то, что тот в школе «Комсомольский прожектор» выпускал, приплел.

А молодой солдат стоял и думал, что одним своим приходом сюда перешагнул точку возврата-невозврата. Ведь здесь, у этого гебиста, нет полутонов, а есть только черное или белое, только «да» или «нет». Вадим знал свой ответ, а значит и выбор свой. Стоял и ждал вопроса, страшась неизбежного своего ответа.

Но не дурак был старлей-замполит. Не задал прямой вопрос и не пообещал ничего, решив, наверное, что дозреет сопляк, сам придет и скажет нужное. И хорошо, что не задал, понимал Вадим. Ведь чтобы не сказать «да», необходимо было произнести «нет», а это, ох, как непросто, даже из-за элементарного страха за последствия. Два года же впереди! Целых два года!

Во время беседы в кабинет вошел командир роты. «Вот к кому надо было! К ротному», – с тоской подумал Вадим, чувствуя, что уже ничего изменить нельзя. И не его в том вина, думал с покорной обреченностью, что все так сложилось. Вадим нигде не принимал никаких решений, чтобы винить себя, и даже это его решение обратиться к замполиту, лишь сбросило шоры с глаз, намекая, что закономерность случайностей – есть судьба.

Выйдя из кабинета, Вадим понял, что сделал только что свой первый в жизни однозначно правильный выбор – не скурвился. И пускай не ставили его к стенке, не пытали, а лишь попытались купить, но для юной, неискушенной души Вадима такое решение было сродни подвигу. И хотелось рассказать друзьям об этом подвиге, но понял Вадим, что не одного его искушали и, наверняка, не выдержал кто-то. Поэтому – молчи. В этих умозаключениях грубела, взрослела его душа, и мужал он сам. Не хнычь и приспосабливайся. Не иди по головам, но определи цель на ближайший период. И Вадим определил: пройти доподготовку водителей БТР, чтобы была запись в военном билете. Это, знал, поможет с работой после армии. А «после армии» – это была его цель стратегическая. Военным Вадим Бут себя больше не видел ни при каких условиях.

Последнее письмо Люде из Союза он отправил в Бресте, когда грузились во франкфуртский поезд. А уже через день ушло Людмиле Красовской письмо с обратным адресом: «В/Ч Полевая почта 70803-Ж. Буту Вадиму Ивановичу».

Еще целых десять дней он ждал ответа. За эти десять дней произошли вышесказанные события, и когда перед отъездом в Тойпиц – в учебный центр, Вадим получил целую пачку запоздалых писем от любимой, он чувствовал себя совершенно счастливым человеком. Он держал удар судьбы, не хныкал, видел цель, и каждый прожитый день, пускай медленно, но неумолимо укорачивал двухлетнюю повинность. А еще, и это главное, – там, в другом, родном краю, у Вадима была та, без которой, чувствовал, и выжить здесь, и жить уже не сможет. И она его ждала. И он верил ей.

Во взводе Вадим был уникальным в своей любви. Писал Люде почти каждый день, и это бросилось в глаза всем. Прошло лишь три месяца службы, а для многих солдат, которых провожали и обещали ждать, ручеек писем уже иссяк. Не очень и страдали от такого вероломства бывших подруг: «Всех здесь ждет та же участь». Как бы в отместку неверным, брали друг у друга адреса знакомых, одноклассниц, сестер и писали душетрепещущие послания по шаблонам, ходившим среди солдат, о «трудной службе на передовых рубежах», об «истосковавшемся по ласке сердце, стремящемся любить и быть любимым». В конце просили прислать фотокарточку. Ответ, если и приходил, то был таким же «штампом», как и письмо из армии. А если был с фотографией, то обычно чужой. Этим тешились, пока не надоедало, и вскоре тех, кому в роте по-настоящему писали, можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Люда писала не каждый день, но, так как письма в учебный центр привозили от случая к случаю, их всегда было от нее несколько. Каким бы трудным не выдавался день, но когда на вечерней поверке дежурный с пачкой писем в руке называл фамилию «Бут», Вадим выходил со строя, как на получение ордена. И плевать ему было на смешки старослужащих, типа: «Ты смотри, как долго эта держится!» Он знал, что теперь дня три в смаковании родных строчек, в написании длиннющих ответов, найдет утешение исстрадавшейся душе. А там вновь придет ее письмо. А если не придет, Вадим сам напишет, напишет ответ авансом. Он прощал Люде неежедневность ее посланий.

Ежедневность писем – это был его сладкий крест, который, впрочем, нетрудно было нести Вадиму. Он любил, он страдал, жизнь его здесь была нелегкой и полной перипетий – просто изложи все это на чистом листе, вложи лист в конверт и напиши родной адрес. Этими письмами Вадим вливал душевные силы в себя и, не ведая того, не отпускал от себя Люду.

Глава 17

Рассветало. На востоке грядущий день уже забелил небо, и блекла полная луна, уступая приоритет солнцу. На западе еще успел различить Вадим скатившуюся с августовского неба звездочку. «Не успел загадать», – подумал. Но тот, кто волен был желание исполнить, не нуждался в подсказках. Он знал о единственном желании Вадима. И знал, что за все в жизни человек должен заплатить. А вот Вадим, в силу своих еще немногих прожитых лет, этого не ведал пока.

Младший сержант Бурин, новый командир отделения Вадима, бывший сегодня дежурным по подразделению и заодно разводящим караула, за полчаса до подъема явился на пост:

– Как службу несем, рядовой Бут?! Где оклик «стой, кто идет»? Здесь что, проходной двор? Что смотришь? Распустились тут. Ничего, вернемся в Румель, займусь вами. Или думаешь в полк слинять? Не выйдет! Ты в моем отделении в Румеле остаешься. К замполиту бегал? А разрешение у командира отделения надо спрашивать? Выбегал? Комсомольский работник, твою мать. Автомат почистить и сдать. И со всеми на зарядку! Ясно?!

– Так точно. – Вадим и не ожидал от этого урода ничего другого.

Ведь ночь практически не спал, хотя бы на зарядку не гнал, сволочь! Ну, въелся! Ну, чего ж не везет-то так?! Хуже нету этого выродка во взводе БТР и, надо же так – как раз к нему попасть в отделение!

Младшему сержанту Бурину не подфартило поехать в Союз за молодыми. Восемь месяцев выбегал, издыхая, в сержантской школе, а тут такой облом. Получив, наконец, молодняк, Бурин так заусердствовал в муштре, что даже другие сержанты одергивали его, когда он по двадцатому разу гонял «отбой-подъем 45 секунд» измочаленных подчиненных:

– Угомонись уже, Бурин! Час, как отбой!

– Не твое дело, – огрызался «унтер». Зависть из-за того, что они поехали в Союз, а он нет, страшной жабой давила и туманила мозг. – Отделение! 45 секунд – отбой!

Вадим, подавив все эмоции, как автомат выполнял команду, лишь старался не быть первым – унизительное усердие, и не быть последним – через тебя муштра повторялась вновь. А еще приучил себя не обозляться на слабых и в этом милосердии чувствовал себя человеком. Но для Бурина не так важен был физический надлом подчиненного, он хотел наслаждаться слезами психологического надлома. Как злой пес, не выносил взгляда в глаза, заводился моментально, старался унизить при всех дурной командой, типа: «Упор лежа принять! 50 раз отжался!»

Почувствовав неслабую личность в рядовом Буте, Бурин особое внимание уделял этому индивидуалисту. Вот и вчера уже в третий раз подряд поставил Вадима часовым во вторую смену, а сегодня вождение. А на вождении еще один «наставник» – ефрейтор Голодов, «дед», инструктор по вождению, который, что не так, так сразу «пешим по танковому». Это когда, напялив при 25-градусной жаре меховую танкистскую куртку и утепленный шлемофон, чешешь впереди БТРа по колее в вязком песке, а позади железный гроб воем двигателей подгоняет грешную душу.

«Значит, замполит не забыл. Оставляет этаким агентом в Румеле. – Вадим ощущал, как вязнет в этом гнилостном болоте. – Неужели, если бы не умел играть на гитаре, все было бы по-другому, – так, как мечтал?!» – с безнадегой не переставал удивляться он превратностям судьбы.

Команда «Подъем!» смела молодых с коек, расшевелила «дедов» и вернула рядового Бута в первобытный мир армейской реальности.

– Рядовой Бут! К машине!

Вадим мигом запрыгивает на раскаленную броню БТРа и роняет худое, жилистое тело на жесткое сиденье водителя.

– Заводи! – Запыленные сапоги сидящего в правом люке ефрейтора Голодова почти касаются виска Вадима, и как будто это они отдают команду в наушники бортовой связи.

Щелк тумблер зажигания правого двигателя, палец вжимает кнопку стартера – взлетели стрелки датчика давления масла и амперметра. Лишь по ним можно определить, что двигатель завелся. Пальцы автоматом проделывают манипуляции с левым двигателем, и только легкая дрожь бронированного корпуса подсказывает, что машина готова ринуться на трассу.

Как ни претил Вадиму этот железный короб на колесах, но процесс его укрощения иногда вызывал ассоциации той далекой весны, когда маленький мальчик бесстрашно стоял в трех метрах от проносящихся мимо боевых машин и отдавал им честь. Но мальчик уже вырос и почти стал мужчиной, а бронетранспортер никак не дотягивал до танков, и Вадим с грустной улыбкой отпускал ассоциации, но машину осваивал с усердием.

Только один раз ефрейтор Голодов прогнал его «пешим по танковому» и то за мелочь какую-то, не относящуюся к вождению. Голодову тоже не нравилась независимая натура рядового Бута. На первом году, по его разумению, не пристало быть таким. Но как профессионал, ефрейтор ценил, как быстро Бут схватывает приемы вождения, не рвет коробки передач с раздатками и не изводит двигатели.

– Вперед! – Толчок сапогом в плечо продублировал ударившую по перепонкам с наушников шлемофона команду. Голодов восседал в правом люке, только ноги болтались у головы Вадима. Вадим вдавил педаль газа в пол и почти рывком отпустил сцепление. 12-тонная махина, сорвав ребрами протекторов зыбь песка, ринулась с места.

– Тише ты! – Сапог ефрейтора надавил на погон. – Что, уже лихачем стал? Рано, салага.

Вадим плавно разгонял БТР. Он уже приноровился к этим двойным коробкам передач с их тугим включением, научился контролировать работу двигателей по стрелкам тахометров и находить наощупь рычаги, когда идешь по триплексам.

«Прямая! Здесь успеть до четвертой передачи. Дошел! Теперь до первой. Двухметровый ров! Заранее врубаем добавочные мосты».

Передний мост бронетранспортера с грохотом рухнул в ров, следующие три моста подтолкнули, и, провалившая было нос машина, вздрагивая, перемахнула препятствие. В наушниках шлемофона тихо. Значит, доволен Голодов, иначе уже бы разразился матюгами.

«Так. Заезд в капонир. Здесь задний ходом практически наощупь. Блюдечка зеркал, как мертвому припарка. Опа! Легкий толчок створками водомета в стенку капонира. Вот черт! Но молчит инструктор, – значит, прошло. Теперь газ в пол и рывком из этой ямы. Разгон. Торможение. Дальше – колейный мостик-эстакада. Вот тут главное – не завалиться. Проходим на второй. А я молодец!».

– Выруби мосты! – голос Голодова в наушниках и дубляж команды сапогом в плечо.

«Ну, вот сейчас и самое сложное – резкий спуск и с поворотом крутой подъем. Если не успею врубить вовремя мосты, не выгребусь. Проверяет Голодов. Ну, с богом! На спуске разгоняемся в песке насколько возможно. Дно. Руль круто влево. Добавочные мосты! Перегазовка педалью в пол и вторая передача, не теряя инерции! Есть! И теперь тяни, тяни, родимая!»

Моторы взвыли, зашкалив стрелки тахометров. Упершись в спинку сиденья, и вдавив сапогом педаль газа в пол, Вадим старался, как бы, подтолкнуть детонировавшую поршнями, ослабевавшую в страшном напряжении машину. Ефрейтор Голодов, измяв плечо Вадима сапогом, тоже помогал матюгами, и общими усилиями перевалили стальной корпус за гребень, вздохнув с облегчением.

– Добили двигатели. На второй еле вытягивают. А на первой зароешься. Надо делать движки. – Голос ефрейтора все же был довольным. Он ценил хорошо проделанную работу.

Глава 18

105-й пограничный полк среди уймы частей и подразделений, составлявших Группу советских войск в Германии (ГСВГ), имел задачу особую и подчинялся непосредственно Москве, так как Пограничные войска Советского Союза входили в структуру Комитета Государственной Безопасности (КГБ). Во Вторую мировую боевой путь полка пролег по тылам наступающих белорусских фронтов, где в задачу его входила борьба с диверсантами, мелкими группами окруженных немцев да вылавливание дезертиров. Формировал ли полк заградительные отряды и гнал ли в атаку свинцом пулеметов безоружные толпы, призванные полевыми военкоматами на освобожденных территориях, – про то история боевого пути умалчивала.

В 1944-м Красная Армия вымела фашистов с советской земли и, натянув, на всякий случай, колючку на линии Молотова-Риббентропа, хлынула на просторы Европы. 105-й пограничный полк (тогда еще НКВД СССР), сменив зеленые фуражки на общевойсковые, пошел следом для выполнения своей будущей миссии.

Трудно сказать, чего больше бросил «великий маршал» на погибель в ад Берлинской операции – сотен тысяч тонн боеприпасов и тысяч танков или сотен тысяч жизней советских солдат. Защищавшие окруженный и обреченный Берлин старики «фольксштурма» и пацаны «гитлерюгенда» не успевали менять раскаленные стволы на надежных пулеметах «МГ» и сходили с ума от сцен апокалиптической бойни. А полководцы «вождя всех времен и народов» в азарте соревнования (кто же первый?!) гнали своих рекрутов на немецкие пулеметы: «Давай! Давай! Звезду Героя, кто знамя на Рейхстаг!»

И определила судьба тех, кому Звезду, и ощасливила тех, кто выпустил в берлинское небо последние очереди победного салюта. Остальные покрыли своими телами Зееловские высоты и лесные низины чужой Земли Бранденбург.

Аристократический район Карлсхорст, что на юго-восточной окраине Берлина, бои обошли стороной. Здесь в одном из зданий имперского инженерного училища и была поставлена последняя точка в страшной войне. Хотя оставшиеся в живых представители верхушки гитлеровской Германии уже подписали акт капитуляции перед союзниками, советскому вождю нужен был свой Акт. И он был подписан в ночь с 8 на 9 мая 1945 года в чистеньком, сонном Карлсхорсте. А охранял все это мероприятие 105-й пограничный полк, занявший комплекс добротных зданий военно-инженерного училища. Занял основательно и надолго.

В конкурентной возне армейских разведок, контрразведок, «СМЕРШа» и всяких отделов особых, парафия Лаврентия Берии играла свою обособленную роль. В дальнейшем полк будет охранять Посольство СССР в Германской Демократической Республике, отдельными недельными караулами сторожить кегебистские точки в городах Шверин, Росток, Галле, Лейпциг, Гера и других, ну, и конечно себя самого.

Но будет и еще одна важная миссия. На юге Восточной Германии – в горах Тюрингии, ведомство Берии быстро организует, так называемый, «комбинат «Висмут», где, сначала пленные, а потом вольнонаемные немцы будут добывать урановую руду для будущей ядерной булавы советской супердержавы. И охрана железнодорожных транспортов с этой рудой до города Брест и будет возложена на отдельный батальон 105-го полка, который осядет в городке Шнееберг.

Своеобразная уникальность миссии полка определит порядок формирования его структуры. Призыв пополнения будет осуществляться только раз в году – в мае, особой «командой 300» и исключительно призывниками с Украины. Это не даст возможности развиться «землячеству» – этим раковым метастазам Советской Армии, и сведет к минимуму «дедовство» – физические и моральные издевательства старослужащих над молодыми солдатами.

Так что милостивой была Судьба, черкнув рукой прапорщика райвоенкомата на личном деле «призывника Бута Вадима Ивановича»: «Команда 300».

Но, нам ли знать ее предначертания?! Да и в сравнении все познается! А что видел в жизни восемнадцатилетний паренек? Ничего пока не складывалось. Одни разочарования да роковые случайности. И ничего от него не зависит. А может и не зависит потому, что глупыми, неверными и даже трагичными могли бы быть его решения, в силу жизненной неопытности, отсутствия рассудительности еще? Поглядывай да приглядывай, Ангел-Хранитель. Договаривайся с Судьбой, проси не больно наказывать несмышленыша и оставить ему его единственную сейчас утеху – любовь. Может быть, и выйдет из этого что-то.

300-километровым маршем на боевых машинах закончилась эпопея доподготовки, и засияли на выцветших от пота и солнца куртках «хебэ» первые воинские награды – знаки «классности». А штабной писарь красивым почерком вывел в военных билетах: «Прошел доподготовку водителей колесных бронетранспортеров и 300-километровый марш на БТР-60ПБ. Присвоена квалификация военного водителя 3 класса».

«Вот и выполнена программа-минимум», – думал Вадим. А Судьба уже готовила испытание: «Ноешь, что не зависит от тебя ничего? Хочешь выбора? Ну, так флаг тебе в руки!»

Замполит уже вызывал Вадима, и, бликая линзами очков, спрашивал о настроениях во взводе, не обижают ли старослужащие. А еще объявил об окончательном решении оставить его в отделении учебных БТР, под командованием младшего сержанта Бурина. Липкие паучьи сети опутывали, давя безнадегой.

«Согласиться стучать?! Отпуск, характеристики на «гражданку», лычку ефрейтора кинут. И стать изгоем в коллективе?! Саботаж в очкарика не пройдет. Сделает изгоем по службе, а про отпуск можно забыть. А еще сколько срока впереди! И Бурин этот – упырь, заест! Ну, что же так-то все складывается?»

Отпуск – эта единственная возможность увидеться с любимой, была той сладкой пилюлей, которой Вадим глушил боль разлуки. В неизбежность отпуска он уверил и себя и Люду, а сейчас чувствовал призрачность этой мечты. Отпуск бы поделил срок пополам и был бы в этой гнетущей обыденности чем-то осязаемым. А дембель для Вадима был, пока что лишь, иллюзией – так мал еще был пройденный в сапогах путь.

– Что не весел? Потерпи, на вечерней поверке получишь свою сладкую конфетку, – Коля Кучер, вместе с которым Вадим зарабатывал «3 класс» у ефрейтора Голодова, присел рядом в курилке и достал алюминиевый портсигар с «Охотничьими». – Или уже не пишет?

– Да нет, Коля, все нормально. Вчера два письма было.

– Ну, так чего же нос повесил? Хотя, скажу тебе, одному в армии спокойнее. К концу службы, а то и раньше, все мы будем одинокими. Ну, вот только ты может? – Кучер, уловив гримасу раздражения на лице Вадима, сглаживал перебор.

– Коля, не начинай. – Вадим болезненно поморщился.

– Ладно, ладно. Извини, брат. – Кучер виновато обнял за плечи друга. – Это во мне обида на свою. Три письма за четыре месяца.

– А ты сколько написал ей?

– Адекватно! – Коля швырнул окурок в яму вмурованного посреди курилки диска автомобильного колеса, служившего общей пепельницей. – Быстрей бы уже в Школу. Задолбал уже этот Бурин, эти «деды».

Кучер сам напросился в Полковую школу сержантского состава, куда с автороты желающих не было. Этим он добровольно обрекал себя на долгие восемь месяцев муштры, похлеще, чем в карантине. Были и плюсы – в Школе не было «дедов», и было шансов семь из десяти попасть в поездку за молодыми в Союз.

– А ты, слышал, с Буриным в Румеле остаешься? – нотки сочувствия послышались в вопросе Коли.

– Да черт его знает, где лучше. Да и разве мы решаем, – ответил Вадим. Он завидовал Кучеру с его определенностью и злился на себя, что вязнет в паутине своих опостылых мыслей. Гнобит себя, что не ведомо где и не ведомо когда сделал что-то не так, и мается вот теперь.

– Взвод БТР строиться! – дежурный по роте младший сержант Бурин суетой проявлял усердие перед взводным, давшим распоряжение.

«Молодые» мигом влипли в струнку на плацу, «деды» же подтягивались в строй вальяжно, нехотя застегивая воротники. Наконец замерли. Бурин отрапортовал молодцевато. Старший лейтенант Дариенко – командир взвода БТР, пошел вдоль строя, как тогда, в день прибытия пополнения, осматривая личный состав.

– Подтяните ремни. – Замечание касалось старослужащих, молодняк был затянут в осиную талию.

Вадим смотрел на красивое лицо взводного и думал: «Как много изменилось с того дня».

«Кто хочет служить во взводе БТР?» – спросил тогда, улыбаясь, взводный Дариенко застывший строй. Все хотели на автомобили, поэтому молчали. Сержанты-«бэтэристы» зашипели на своих, и те нехотя вышли со строя. А дальше… Дальше Вадиму вспоминать не хотелось.

– Старослужащим разойтись! Остальные, напра-во! На спортплощадку, шагом марш!

«Ну вот, – подумал Вадим, – сейчас начнет качать».

Но старший лейтенант Дариенко дал команду «вольно» и расположил молодняк на скамейках спортгородка.

– Значит, дела такие. – Дариенко улыбнулся, как тогда. Он был хорошим командиром и человеком, но вот если бы… Не мог Вадим пересилить антипатию. – Нужен еще один человек от взвода БТР в Школу.

– Взводный щурился хитровато, как будто искал желающего в кухонный наряд, ценившийся в Румеле. – Ну, кто не против стать командиром и поехать весной в Союз?

«Союз!» «Поехать в Союз!» – Судьба искушала, Судьба давала право выбора, Судьба давала шанс, давала цель и возможную успокоенность мыслей. Только сделай выбор. И свалилась гора с плеч у солдатиков, пришибленных ненавистной рулеткой, когда Вадим Бут резко поднялся:

– Я!..

…Прибывший поезд поднял тучу снежной пыли, надуло за воротник, и уколы ледяных кристаллов усилили озноб. Окна спального вагона светились уютом, маня в желанное тепло, и проводник вопросительно смотрел на сгорбившегося Вадима:

– Ну, что? Едем? Стоянка всего две минуты.

Вадим протянул зажатый в ладони билет. Он еще цеплялся за соломинку надежды, что билет ему продали вчерашний или какой-нибудь фальшивый. Но не случилось чуда, даже вагон с его местом остановился напротив Вадима, и проводник, принимая его за пьяного, кинул раздраженно:

– 86 место. Проходи быстрее, отправляемся.

Купе было пустое. «А билетов в кассе нет», – рассеянно подумал Вадим. Измученный этим страшным днем, избитый ознобом, не видя впереди ничего, он хотел лишь одного – забыться во сне и благодарил судьбу, пожалевшую и даровавшую ему билет в уединение, покой и тепло хоть на эти три часа пути.

Когда отозвался звонком мобильник, и дисплей высветил незнакомый номер, Вадим, уже в полузабытье, подумал: «Да пошли вы все!» Вернул бы его к жизни только ЕЕ звонок – девочки его зеленоглазой. Жены, небом узаконенной. Его горького, запоздалого счастья.

А его зеленоглазая женушка слала и слала в пелену метели вызов на родной номер из телефона соседки и умоляла сквозь слезы: «Ну, возьми трубку! Ну, умоляю, возьми-и-и!» Вагон выпорхнул из зоны покрытия мобильной связи, и оборвалась тоненькая нить…