Текст книги "Дорога в один конец"

Глава 12

Теплая вода ласкающими струями нежила усталое тело. Ирма стояла, закрыв глаза, в душевой кабине и думала: «Была бы здесь ванна, так и уснула бы в ней». Эти три дня и две ночи так вымотали ее всю, что даже стодолларовая бумажка в кошельке была не способна выполнить функцию антидепрессанта. А это было куда больше, чем их с Борисом совместная месячная зарплата в те времена, когда ее еще выдавали.

Григорий сам заплатил за оба номера, и купюра осталась не разменянной. Ирма надеялась ее сохранить, как первый взнос в свои будущие сбережения. У нее еще оставались несколько комплектов постельного белья, которое надеялась реализовать завтра и на вырученные деньги уже совершить покупки домой и отдать Грише долг за номер в отеле. Еще пока тревожило ее, в какой-то мере, понятие «свои сбережения», но уже не пугало. Знала, деньги эти пойдут на благо семьи, и только она сможет ими разумно распорядиться. А посему, – сколько окажется в остатке после этой поездки, мужу знать не обязательно. Вот так.

Приемлемый итог размышлений поднял тонус организма, и на доносящиеся из ресторана запахи незамедлительно отреагировал голодный желудок. Она не сказала ни «да», ни «нет» на предложение Гриши отужинать внизу, в ресторане. Постоянное ощущение обязанности ему за товар, за помощь в реализации, за отель, в который сама, точно, не пошла бы, угнетало и раздражало. Хотелось, чтобы быстрее закончился именно этот «коммерческий вояж». В следующем, – а Ирма знала, что теперь он обязательно будет, она уже обойдется без посторонней помощи.

Она стояла голая посреди комнаты и сушила полотенцем волосы, когда в дверь постучали, и послышался голос Григория:

– Ирма, ты готова? Столик уже заказан. Через сколько зайти за тобой?

Инстинктивно прикрылась полотенцем и ответила, стараясь не выдать раздражение:

– Через пятнадцать минут!

– Окей! Через четверть часа я у тебя! Будь готова.

Через минуту Ирма уже злилась на себя, что ляпнула про пятнадцать минут, не подумав, и теперь через свою, прямо паталогическую пунктуальность, будет метаться, чтобы вложится в этот временной отрезок. Потом злилась, что, все – таки, вложилась, а кавалер хренов опаздывает уже на пять минут, и она, как дура, сидит и щелкает пультом от телевизора, блеющего на непонятном языке.

«Кавалер» явился через полчаса, и теперь пришлось делать извинительную мину. Извини, мол, – только закончила одеваться. Ну, негоже, унизительно, ведь, даме ждать, черт возьми! А тут, как бы, и не в ожидании застал. Сыграла через силу. За это свое лицемерие, за невозможность, или, может, неспособность, в эту минуту высказать «кавалеру» этому свое законное женское «фе» по поводу непунктуальность его, прямо, возненавидела себя Ирма. А еще ощущала, что это Гришкино «метание бисера» в виде ресторана, да и отеля тоже, преследует одну единственную цель. И цель эту уже и не маскировал самоуверенный потаскун.

Они шли по длинному коридору, спускались по ступенькам лестницы на первый этаж, входили в зал ресторана, садились за столик, где уже стояли коньяк и черная бутылка, – видимо, вина, а Ирма все неистовее бесилась в душе: «Ну, почему этот подонок думает, что я лягу с ним в постель?! Почему?! С какой стати я – никогда не изменявшая мужу жена и подруга жены его, вдруг позволю ему коснуться моего тела, дышать мне в лицо, делать со мной то, что делал и делает, наверное, с десятками, если не сотнями, «слабых на передок»? Неужели он думает, что только потому, что предоставил мне возможность заработать сто долларов?!»

– Ну, как тебе здесь? – Григорий неприкрыто игнорировал ее явно видимое раздражение. – Это «Кирсберри». Попробуй. Отличный ликер.

Он наполнил бокал тягучей пряной жидкостью.

– А может, коньячку для разгону? «Хеннеси». Налить?

– Я не употребляю крепкий алкоголь, – выдавила Ирма сквозь зубы и пригубила ликер. Он был и вправду восхитительным.

– Блюда я по своему усмотрению заказал. – Гриша закусил коньяк ломтиком лимона. – Надеюсь, тебе понравиться. – Он подмигнул. – Расслабься, Ирма! От жизни надо брать все, пока она бьет ключом!

И вот тут уже Ирма взорвалась:

– Послушай, Гриша! Скажи мне. Ну, вот почему вы такие самоуверенные?

И пошло, поехало.

От того взрыва и до этого ступора «глаза в глаза» возле открывшихся дверей отельного номера прошел целый вечер. Как целая жизнь, что непременно меняет своей непредсказуемостью сознание людей. Раздражение Ирмы смирилось под убаюкиваемой анестезией алкоголя, и теперь лишь злость на мужа все отчетливей и четче проявляла и отпечатывала единственного виновника ее необратимого греха. Да, да. Это был именно он. Не способный обеспечить семью, не способный повинится, не умеющий сказать «я люблю тебя», не знающий, как приласкать, заласкать и вознести в сладкий мир основного инстинкта женщину. Холодный попутчик по ее серой жизни и отец ее ребенка.

Под конец вечера Ирма уже приготовила слова, которые скажет перед ЭТИМ. Придумала слова, которые будет шептать или кричать во время ЭТОГО. И знала реплику, которая не даст сгореть со стыда, когда все закончится.

Григорию было проще. Набор штампов эротического содержания, соответствующих данному моменту, был неоднократно им испробован и доказал свою действенность, хотя, надо признаться, случались и сбои. Он не был оригинален. И этот отель, и столик в ресторане, и набор напитков, и периодичность банальных до пошлости тостов, и приглашение на танец, и, наконец, решающие реплики возле дверей номера – все это входило в стандартный потасканный набор среднестатистического донжуана с душком провинции. Гриша не разменивался на флирт. Не был и настолько честолюбив, чтобы выделять, как изюминку, обладание женщиной замужней или девочкой. Ему нравился сам процесс кутежа, где обязательный секс на пьяную голову в конце веселья заменял «сладкий стол».

Нельзя сказать, что в этот вечер у Григория пошло, как говорится, «что-то не так». Легкий спор с этой далеко не глупой молодой женщиной, закончившийся полным его поражением, лишь подлил масла в огонь эротического азарта. В гневе эта зеленоглазая бестия была чертовски хороша. Дальше за столом вечер пошел уже по отработанной схеме, и, даже нотка разочарования пикнула в мозгу, не в унисон настроению, что легкое сопротивление, кажется, уже не предвидится, и все состоится банально и пресно.

От природы балагур, Гриша легко поддерживал легкую застольную атмосферу анекдотами да утрированными до комичности сплетнями. Пару медленных танцев они так же «прокачались» в разговорах и смехе. Может оттого и не среагировала никак Ирма на проскользнувшие по ее обтянутой джинсами упругой ягодице пальцы партнера по танцу. И когда поднимались по скрипучим ступенькам на второй этаж, Ирма только хохотала, когда Гриша, поддерживая ее за талию, соскальзывал ладонью под мышку и касался при этом ее груди. Увы, для нее вечер прошел не под флюидами эротичности, а довольно прозаично, – прямо, до серости.

«Сейчас точно вырубиться, – думал с досадой Гриша. – Надо было не подливать ей коньяку. Вот, дурень».

Но поднявшись на второй этаж, где находились номера отеля, Ирма решительно освободилась от опеки и твердо зашагала по длинному коридору, высматривая свою комнату.

И теперь они стояли, почти прижавшись телами и упершись взглядами в глаза друг другу, а за спиной Ирмы медленно открывалась отпущенная замком дверь. Где то здесь, в эту минуту, должны были прозвучать заготовленные главные реплики этой мизансцены.

И первая грянула, как гром среди ясного дня.

– Ты хочешь заняться со мной сексом? – вдруг вызывающе спросила Ирма, поразив, как молнией Григория, и при этом ужаснулась произнесенному сама. Ее реплика была не та! Это было не с той оперы! Она забыла! Она не помнила заученный текст! И эта ее импровизация, мало того, что не подходит к сюжету, но Ирма фальшивит! И это провал!

Онемевший партнер оказался не готовым включиться в дует с куртизанкой. Он листал во вскипевшем мозгу засаленные штампы и не находил подходящего для этого случая, поэтому молчал, только ноздри раздувались от перенапряжения. Ох, как же она была хороша в роли падшей женщины – эта «амазонка» с Подолья! Но Григорий тоже отчетливо понял, как фальшив этой искусительницы вопрос, априори, предполагающий его мужское «да».

Он несильно толкнул ее в комнату, ступил следом и закрыл дверь на замок.

– Остановись, – твердо сказала Ирма, – наш с тобой «кутеж» заходит слишком далеко – Остановись, я сказала! – Она вытянула перед собой руку. В тонких пальцах, как острие стилета, поблескивал длинный ключ от номера. Для твердости она обхватила правую ладонь левой, и ее решительный взгляд устремился по ребристой кромке ключа, как по прицельной планке.

Гриша замер в двух шагах. Они жгли взглядами зрачки друг друга. Похотливая страсть во взгляде мужчины была убита наповал лютой ненавистью, сквозившей по планке ключа из глаз женщины.

– Я тебя по-ка-ле-чу, если сделаешь хоть шаг, – прошипела, как змея, не женщина уже, а фурия.

Могло показаться, что вечность простояли они, состязаясь лазерными, готовыми испепелить все на свете, лучами глаз.

– Идиотка бешенная, – наконец, выдавил сквозь зубы Григорий и попятился к выходу. Наощупь открыл внутренний замок, боясь разорвать сцепку взглядов-лучей. Пятясь, осторожно обошел открывающуюся дверь и проскользнул в коридор. Замок сухо щелкнул, разведя несостоявшихся прелюбодеев, в одночасье превратившихся в смертельных врагов, по своим мирам.

Ирма в изнеможении осела на пол и разрыдалась. Слезы волокли по щекам следы туши, чертя на бледном лице траурные процессии. Всхлипывая, как маленькая обиженная девочка, Ирма размазывала их тыльной стороной то правой, то левой ладони, все не решаясь выпустить из занемевших пальцев ключ от номера – оружие, что спасло сегодня от поругания, даже, не честь ее незапятнанную, но уберегло от растления неискушенную душу ее.

Глава 13

На какие только поступки может сподобиться человек. В состоянии аффекта, например, – когда содеянное им нетрудно объяснить с точки зрения психологии, а значит – понять. Но вот как объяснить деяния человека, вполне вкладывающегося в рамки психологического понятия «нормальный», но совершившего поступок, который по той же классификации психологов определяется, как «неадекватный»? То есть – «ненормальный». Ломают головы всезнающие и все на свете способные разложить по полочкам психологи над объяснением такого поступка и, в конце концов, покрутив пальцем у виска, сникают в своих потугах. На истории болезни пациента, или личном деле заключенного, свою неспособность объяснить, а значит – понять, признают росчерком пера: «К психиатру». А там «нормальных» уже нет по определению. Ибо «нормальность» – привилегия доминирующего большинства. Так уж повелось испокон веков и ничего с этим не поделать.

Чувствовала ли, понимала ли Ирма своеобразную «неадекватность» своего поведения в этой, прямо таки, классической до банальности ситуации уже практически вызревшего адюльтера? Понимала. Но причину своего «взбрыкивания» объяснить себе она не могла, как не старалась. Да и кто способен это объяснить? Ну, уж точно, не «психомены» всякие в белых халатах – лечители покалеченных душ. Наверное, только духовник способен – посредник между человеком и Богом на этой грешной земле.

Дитя советской эпохи воинствующих атеистов – Ирма, все же, была способна почувствовать, осознать и оценить то, что вразумил, а значит – уберег, приняв в последний момент решение за нее, еще не пропащую, ОН. И осознав, – оценить и благодарить за это только ЕГО – Бога, но, уж точно, никак не себя.

А кому же еще должен и способен петь осанну человек, осознавший, что его миновала смертельная опасность? Даже у человеческого существа – «гомосоветикуса», выродившегося в ортодоксального коммуниста-атеиста, это «Боже, помоги!» и «Спасибо тебе, Боже!» всегда в подсознании, всегда всуе. Вот только язык грешный не способен произнести святое слово, так как окостенел от «интернационалов», «союзов нерушимых», «уря-а-а!» да матерщины. Поэтому и Ангела-Хранителя у гибрида этого, увы, нет.

У Ирмы Гроец Ангел-Хранитель всегда за спиной. И если не успеет с подсказкой ей, то единственно правильное решение в последнюю секунду примет сам. И этим убережет несмышленую свою подопечную от напасти. А напасть эта, в виде гнетущей вины перед мужем за измену, наверняка, не позволила бы Ирме, уже в скором времени, предпринять один важный и необратимый шаг, который так круто изменит ее жизнь.

За первой поездкой «за бугор» вскоре состоялась вторая, но уже в Польшу и почти в том же составе: спекулянтки эпохи застоя, да заводские личности, приближенные к заведующему складом. Ирма тогда насела на мужа, чтобы списал что-нибудь из запчастей через склад – начальник транспортного цеха, ведь. Муж скривился:

– Мне твой бизнес вот где, – угрюмо провел ребром ладони по горлу, – лучше бы за ребенком смотрела, да уют домашний поддерживала, а не позорила меня перед завскладом.

– Чем же это я позорю тебя, Борис?! – взорвалась Ирма. – Вот этими джинсами, что на тебе? Или забитым жратвой холодильником? Или, может, дочь наша не досмотрена? Перед завскладом, видите, ему стыдно! Ты смотри, чистоплюй какой отыскался! А за какие шиши этот твой заведующий складом иномарку прикупил, ты интересовался? Или ему зарплату платят, а тебе – его непосредственному начальнику, нет? Тогда какого хрена ты ходишь туда каждый день, если не платят? Списывай или воруй, как там хочешь, хоть запчасти какие-нибудь. Пусть в счет зарплаты будет – не грех. Что, не умеешь списать? Научить тебя? Да поедем вдвоем в Польшу давай, возьми хоть раз отпуск за свой счет! И к черту этот завод хренов! – Опустилась на стул уже в слезах.

Борис рывком отодвинул чашку с недопитым чаем, резко поднялся из-за стола и рванул с вешалки куртку:

– Пошла ты со своим бизнесом, знаешь куда?! У тебя в голове один барыш любой ценой! Только деньги, деньги и деньги! И все мало и мало! Как только временные трудности у страны, так сразу вылезает спекулянтская нечисть со всех щелей! И ты туда же! Купи-продай! Ненавижу!

Грохнул остервенело входной дверью, и вскоре под окнами заныл стартер дряхлого заводского «УАЗика» – теперешнего «персонального» автомобиля транспортного цеха начальника. С третей попытки мотор, наконец, проснулся и подхлестнутый на акселераторе ногой раздраженного хозяина поволок дребезжащий кузов давно отжившего свое «бобика» прочь со двора общежития.

«И это старье он хочет выкупить. И из-за этого хлама теперь прогибается даже там, где и не нагибают. Того и смотри, в партию влезет – уже идеологически подкованный. «Купи-продай», «нечисть спекулянтская», «временные трудности страны». А жить на что, марксист голожопый? Да пошел ты тоже!» – Ирма поднялась и вытерла салфеткой мокрое лицо. Подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Горестно-злой взгляд искрившихся от остатков слез изумрудных глаз не умалял гармонию тонких черт ее милой мордашки, а лишь подчеркивал уверенность в правоте еще пока не решений, а только эмоций. Ирма улыбнулась отражению в зеркале, ответившему ей взаимностью, и успокоилась.

Борис, все-таки, снизошел с высоты своего завгарского положения и заглянул на склад запчастей. Завскладом и рад был ему услужить, да вымели уже все, более-менее, подъемное и переносимое. Кивнул взглядом на четыре новенькие газоновские домкраты, весом килограмм до десяти каждый. «Пускай тащит», – подумал, с приглушаемым, правда, злорадством, Борис. Приглушаемым, потому, что жена, все-таки, – не чужой человек. Вроде, как и жалко упертую дуру.

А «упертая дура» взяла и с удовольствием потащила железяки на люблинскую толкучку, искренне отблагодарив мужа раскрепощенной эротичностью, плавно перешедшей в секс, в ночь перед своим отъездом. Этим и замирились они. И уснула Ирма, ласкаемая сладкой надеждой, что все у них с Борисом наладится и получится. Черт с ним! Пусть тешиться муж своей должностью, пусть вступает в партию ихнюю, а она с завода уходит – решено твердо. Займется этим новым ремеслом – «челночным» бизнесом. «Ты согласен?» – спросила нежно, приподняв голову с его мускулистого плеча. «Угу», – протянул тот сонно и добавил, необратимо ускользая из эротической атмосферы: «Спи уже». Не обиделась Ирма. Что поделаешь – такой он у нее есть – холодный. «Холод. А я – Гроец. И очень даже теплая». Улыбнулась и уснула на плече мужа, но в своих сладких грезах.

В Люблине она выручила за те четыре железяки почти такую же сумму, как в Ньиредьхазе за подшипники. Хорошо пошли водка и дюжина рубашек, взятых по Светкиному блату под реализацию в местном швейном кооперативе. На сто отложенных от первой поездки долларов Ирма прикупила для перепродажи дома несколько штук относительно дешевых джинсов «Визент». Набрала кучу всякой одежи для Катеньки, а мужу раскошелилась еще и на модный турецкий свитер. Себя в обновках обошла. «В следующую поездку, – решила. – Джинсы. Исключительно «Монтану». И пусть все лопнут из зависти».

Теперь можно было полностью и навсегда рассчитаться с Гришей за отель. Но тот надменно проигнорировал зеленую американскую «двадцатку»:

– Ты, Ирма, мне ничего не должна. Ни-че-го. Вот так.

– Послушай, Гриша! – вспыхнула та, как от пощечины. – Мне не нужно это фальшивое благородство с оттенком, какой-то, прямо-таки, детской обиды. Ты заплатил за мой номер, я возвращаю тебе твои деньги. Извини, что с опозданием. Я зла на тебя не держу. Свою половину вины за совершенную глупость я забираю себе. Ты, будь добр, возьми себе свою, точно такую же часть, и давай забудем тот нелепый случай. Если я буду теперь знать тебя только как мужа моей хорошей подруги, – тебя это устроит? Меня – абсолютно.

Григорий перевел взгляд на протянутую купюру, скривил брезгливо губы, молча повернулся и зашагал прочь.

Что стало детонатором, запустившим цепную реакцию дальнейших событий? Эти несчастные двадцать долларов или джинсы «Монтана», красиво обтянувшие попку Ирмы? Их она купила только через год на рынке в Варшаве. Оригинальные, штатовские, – о каких и мечтала. Ирма уже прекрасно разбиралась в качестве товара к тому времени.

– Это настоящая «америка»? – спросила Светка, не сумев спрятать за маской безразличия восхищение от влитых в идеальную фигуру подруги моднющих штанов.

– Обижаешь, Светуня! – Ирма тоже не могла скрыть своего удовлетворения от такой классной обновки. – Твоя подруга «гендлюе», как говорят поляки, джинсами и будет ходить в подделке? Конечно, «мейд ин ю эс эй»!

– Наконец-то ты и себя в хоть что-то приличное одела, – сказала Светка, щупая наманикюренными пальчиками тиснутую кожу на «лейбле» джинсов, – а то все мужа да дочку прихорашивала. Не боишься, что не оценят?

– Не боюсь, – улыбнулась Ирма. Мне доставляет удовольствие одно то, что они носят приобретенные МНОЙ (она подняла указательный палец вверх) обновки.

– Ну, ребенок – это понятно. Каждая новинка – игрушка для нее. Всегда чмокнет маму в щечку и будет в благодарность послушной. – Света щелкнула электрозажигалкой, и под чайником зашипело пламя.

– А вот муж твой как? Оценивает твои потуги? Благодарен?

– Что-то я не расшифровываю твои интонации, Света. Ты о чем? О какой благодарности особой? Вот тебя Гриша одевает, как куклу, разве ты не благодарна ему за это?

Света сняла с плиты закипевший чайник и стала заваривать чай.

– Тебе какой, Ирма?

– «Липтон». Света, ты меня заинтриговала. Придется тебе, милая моя подружка, исповедаться передо мной, иначе посеешь нехорошую тревогу. – Ирма еще старалась обойтись маской непринужденности.

– Хорошо. – Светка села напротив, взяла чашку с чаем двумя руками, поднесла к губам и подула на подымавшийся пар. Отхлебнула осторожно, поставила чашку на стол и посмотрела в глаза подруги. – Благодарна ли я мужу, спрашиваешь? Если бы он мне не изменял, то за то, что я сделала «в благодарность», так сказать, ему, меня надо было бы закидать камнями, как делают в мусульманских странах. Но это мне наставляли и наставляют всю жизнь рога, понимаешь?! И мои «рожки», моя «благодарность» в ответ ему в объятиях другого, – лишь жалкая защита, чтобы не сойти с ума от жизни такой. Но за что твой-то так тебя «благодарит»? За что? Ты тянешь этот неподъемный воз, что не всякому мужику по плечу, ты не позволяешь себе даже флирта – я уверена. Уже бы болтали, как про меня, про моего, или уже теперь и про твоего. В нашей провинции, ведь, ничего не утаишь. Так вот. Ты его одеваешь, лелеешь. Ублажаешь, наверное, после разлук, так ведь? А как же! Мужик, бедный, несколько дней в месяц без женской ласки маялся. А он, «в благодарность» тебе, ширинку на подаренных тобой джинсах позволяет расстегнуть малолетней шлюшке из ночного кабака! Вот так! И еще, я уверена, и оправдание себе найдет, если засечешь его – скотину, как и мой потаскун в таких случаях! Кобели чертовы! – Света поднесла к губам чашку с чаем и громко отхлебнула. – Бери конфеты, Ирма.

Ирма взяла конфету с вазочки, развернула обертку и откусила кусочек, оставив на мягком шоколаде след зубов. Ирония Судьбы. Как раз сегодня вечером она уже была готова не просто ублажать, как выразилась Светка, мужа покорностью в постели, но взять инициативу на себя. Ирма, может, впервые захотела Бориса – мужа своего, как мужчину, соскучившись за ним в поездке.

Но, сейчас она прихлебывала остывающий чай, смотрела на след своих зубов на шоколадной глазури конфеты и отчетливо видела все то, что только что выговорила Светка. Добротные, хоть и не «Монтана», джинсы на узких, поджарых бедрах Бориса, купленные ею ему в подарок на люблинской толкучке. Маленькая, чуть ли не детская, рука, с облупленным на пальцах лаком, медленно тянет вниз зиппер этих брюк. И все это крупным планом, все крупным планом так, в насыщенных красках и с соответствующей звуковой дорожкой. И не остановить уже Ирме, не выключить видео это.

Она поднялась из-за стола и взяла в руки сумочку. Светка вопросительно смотрела, прихлебывая из чашки, как ни в чем не бывало. Ирма достала из кошелька двадцать долларов и положила на стол. Светка все так же прихлебывала чай и все так же вопросительно ловила взгляд подруги.

– Это я должна твоему Грише, Света. Это за номер в отеле, в котором я тебе НЕ изменила.