Текст книги "Дорога в один конец"

Глава 19

Продолжительность депрессии ужаснула, наверное, не только Вадима, но и его небесного Куратора по жизни. Следствием вмешательства явного, но о котором человек может лишь предполагать, стала неожиданная отмена пятничной загрузки на Францию. Выходные теперь надо было как-то убить. Домой ехать не хотелось – только что еле дождался машины, не находя себе места в селе после поминок. В Киеве, как раз в эти дни, обосновалось чудное бабье лето, и Вадим решил съездить в Ботанический сад. Он надеялся, что в резком, чуть уже разбавленным тленом запахе опадающих листьев найдет, хотя бы, успокоение мыслей. Смирится с осознанием тщетности человеческой суеты, поразмышляет о смысле жизни своей и жизни вообще. И, может, отпустит его эта удушающая змея хандры, даст возможность пусть и не жить, а всего лишь существовать дальше, но в каких-то логических параметрах окружающего бытия.

Вадим вышел на станции «Университет», но не повернул к арке в Ботанический сад, а направился к пешеходному переходу. На той стороне бульвара сверкал золотыми куполами во всем своем великолепии Владимирский собор. Это сюда, сюда, а не в залитый разноцветьем осенних красок парк, надо было со своими душевными проблемами бывшему «совку».

Его в детстве, впечатав на худосочную грудь пятиконечный масонский символ всеобщего хаоса с кудрявой, еще детской, головкой «вождя мирового пролетариата», власть назвала «октябренком». Потом – в отрочестве, повязала ему шею алой шелковой удавкой, символизирующей кровь, и нарекла «пионером». И, наконец, в юности выдала по разнарядке красные корочки «комсомольца», – с тисненным на обложке, уже лысым и старым, ликом того же «вождя». Это был еще не военный билет, обязующий выхолощенного атеиста сложить голову за «коммунизм» – утопию шизофреника, но первый документ, символизирующий полное, по мнению власти, очищение молодого «совка» от Бога.

В той стране все это делалось в школьные годы под кнутом единообразия, «на халяву» и как бы понарошку. Но вот следующая ступень – принадлежность к «руководящей и направляющей», была, отнюдь, не детской забавой и имела уже конкурс – своеобразную лотерею. А в игре той ставки были только ва-банк, и ничего не прощалось там и не возвращалось в статус кво. Ведь на кону стояли номенклатурные должности, с полагающимися по ним благами, и главное – карьерный рост. И, может, «джек пот» – взлет аж до высот повязанной системой не на жизнь, а насмерть, верхушки из трутней, что обитала уже в своем «коммунизме-резервации», но никак не в свободе – природной, но осознанной, необходимости всякого живого существа. Для алчущих попасть в тот «коммунизм» это был необратимый «побочный эффект» за продажу души дьяволу.

И вот один из тех, кто в отрочестве «не ведали, что творят», а также заслуживший снисхождение Творца за не проданную в уже прожитой части взрослой жизни свою душу – и, значит, не совсем пропащий, шел от Ботанического сада по пешеходному переходу на золотые купола Владимирского собора. Он шел в Храм впервые, хоть недавно уже зафиксировал, но не отпраздновал, свой «сороковник». Ступал твердо, ведомый то ли инстинктом душевным на покаяние, то ли осознанием, что на вторую, дарованную ему часть жизни, необходимо благословение, дабы прожить ее по другому, но при этом никогда не сожалеть о прожитом.

Вадим поднялся по ступенькам и остановился у раскрытых дверей Храма. Что-то он должен был сделать, прежде чем переступить порог. Но пауза не вышла неуместной. Он наложил на себя крестное знамение правильно и неспешно, интуитивно убегая в первом своем приближении к Богу от греха кощунства.

– Простите, – обратился вполголоса Вадим к монахине в церковной лавке – подскажите, пожалуйста, где ставят свечи «за упокой».

– Вон слева видите распятие, а перед ним прямоугольный подсвечник? Вот на нем и ставятся свечи за упокой усопших рабов божьих. А «за здравие» можете поставить Богородице или Николаю Чудотворцу. Вы кто по профессии?

– Я? Дальнобойщик, – немного растерялся Вадим, – шофер.

– Тогда вам к святому Николаю Чудотворцу. Он ваш покровитель. Сколько возьмете свечек?

– Давайте пять, что ли, – назвал Вадим какую-то, по его разумению, округленную цифру.

Поблагодарив монахиню, он подошел к иконе с распятым Спасителем. Подсвечник был заполнен лишь на треть, – видно, народ больше перенимался здравием своим и близких, чем памятью усопших. Первая свеча заалела ровным огоньком за бабушку, которая отошла в мир иной, не дождавшись своего внука Вадимку с армии советской. Вторая – за деда Ивана, что уцелел во Второй мировой войне, так и не ставшей для него «Отечественной», и который тихо прожил жизнь, достойную христианина. Третьей свечой Вадим помянул мать, гордившуюся своим единственным сыном, но так боявшуюся оставить его одного в этом мире. Свеча за погибшего брата Сергея стала рядышком с первыми тремя.

«Вот и вся твоя семья, Вадим, здесь», – как бы со стороны наблюдая за собой, подумал Бут и поднял взгляд на распятие Спасителя, принявшего муки за грехи рода человеческого. «Ты должен жить, Вадим. И не просто жить-существовать. Ты должен стать счастливым наперекор всему. Твои душевные неурядицы на фоне страданий Христа – каприз избалованного ребенка. Бери свою оставшуюся свечку, иди к покровителю странствующих – святому Николаю Чудотворцу, поставь ее за свое здравие и попроси у него благословения на дальнейшую жизнь, окей?»

Вадим перекрестился на распятие, еще раз взглянул на тающие свечи и в волнении от крамольных, как ему показалось, мыслей направился искать икону святого Николая. Он нашел ее не сразу, обойдя весь собор и останавливаясь возле других изображений ликов святых, чтобы восхитится их благолепием.

Возле нужной Вадиму иконы стояла в задумчивости высокая стройная женщина. Подойдя к подсвечнику и бросив тайком взгляд на незнакомку, Вадим отметил на ее красивом лице уже следы бальзаковского возраста, а на безымянном пальце правой руки тонкое обручальное колечко. Это единственное украшение лишь подчеркивало изысканность ее одежды, которая идеально стильно сидела на женщине, не нарушая при этом строгих канонов церкви.

На подсвечнике не было свободного места, и Вадим замер в нерешительности, не смея при свидетеле вынуть потухший огарок и поставить на его место свою оставшуюся свечу. Что-то в этом деянии казалось ему крамольным. И он просто стоял с незажженной свечой перед иконой и молился своими словами, так как никаких церковных молитв не знал. Молился и просил прощения. Не за что-то конкретное просил, а за всю свою прожитую часть жизни. Ибо человек грешен уже всего лишь в том, что является потомком Адама и Евы, вкусивших запретный плод плотского греха. Но, видимо, вкусивших его без взаимной любви и вследствие этого под милосердье божье не подпадавших.

Вадим уже хотел перейти к какой-нибудь другой иконе, где было место на подсвечнике, но вдруг услышал возле уха шепот в аромате тонких духов, перебивающих дух плавящегося воска:

– Положите просто на подсвечник. Служащие зажгут и поставят. Так принято.

– Спасибо, – машинально ответил Вадим и повернул голову на пьянящий, не свойственный церкви аромат.

Он смутился и покраснел, встретившись на мгновенье с чуть расширенными точками зрачков в обрамлении густой синевы. Женщина улыбнулась краешком губ, перекрестилась, глядя на лик святого на иконе и, поклонившись, бесшумно пошла к выходу.

Вадим не посмел обернуться, хоть непристойное для святого места желание провести взглядом ее стройную фигуру одолевало, ретушировало благоговейность мыслей и тянуло к выходу, в живой и грешный, бурливший за порогом Храма мир.

Он положил свечу на подсвечник между зажженными символами чистоты и неоскверненности, мягкостью и податливостью воска символизирующих готовность человека следовать заповедям Иисуса Христа. Вадим уже за все покаялся, но попросил, по его меркам, совсем скромно: удачи в пути и душевного, не то чтобы спокойствия, а всего лишь равновесия. Он не смел просить слишком много, ибо не верил в свою способность следовать всем десяти заповедям Господним.

Вадим перекрестился, виновато глянул в строгие глаза святого Николая и пошел к выходу. За порогом он повернулся и еще раз перекрестился. А в уши уже протискивался шум суматошной столицы, подавляя, казалось, так надолго запечатлевшееся потрескивание свечей в благоговейной тишине перед скорбными ликами святых.

На душе было легко и спокойно. И он пошел по бульвару в сторону Бессарабки, пиная ногой попадавшиеся на пути плоды каштанов. Почти у самого памятника «вождю мирового пролетариата», в конце бульвара, еще довольно далеко, он заметил одинокую фигуру женщины на пустой лавочке. Вадим разгоняющимся ритмом сердца сразу почувствовал и понял, что это ОНА.

Глава 20

Запрограммированность случайностей. Возможно ли это в принципе? Возможно, если исходить из понимания, что ничто в жизни человека не происходит просто так. Любая кажущаяся случайность – есть следствие определенного поступка, действия-бездействия или просто мыслей индивидуума на каком-то определенном этапе его жизни.

Незнакомка из Храма одиноко сидела на скамейке и смотрела в дисплей мобильного телефона, как будто искала нужный номер, намереваясь позвонить. Вадим ухватился за это предположение, которое спасло бы его от возможного надвигающегося конфуза, как ему казалось. Он считал невозможным для себя пройти мимо и сделать вид, что они не знают друг друга.

«– А разве знают? Пересеклись взглядами полчаса назад при довольно необычных обстоятельствах, ну и что?

– А если она поднимет взгляд и узнает меня?

– Господи! Ну и что?! Скользнет равнодушным взглядом и будет говорить себе по телефону. Нафиг ты ей нужен! Ты что думаешь, она здесь специально тебя дожидается?

– Зачем же она заговорила ко мне там – перед иконой? Шепотом. И запах такой тонкий духов. Зачем все это было?

– Да иди ты к черту! Идеалист хренов! Ты в своей «свободе-одиночестве» совсем одичал, вот и простреливает тебя душевными поллюциями. Стоп-стоп! Интересно, а почему именно на таких женщин? Мелкобюджетные плечевые постсовдеповские шмары, готовые на все, тебя не возбуждают, я знаю. Расфуфыренные куклы по сносной цене на окружных дорогах европейских городов тоже. Даже в гамбургском квартале «красных фонарей» ты лишь прогуливался, как на экскурсии в зоопарке, нервируя экзотических мулаток да негритосок за стеклом. Они-то сразу чувствуют, кто готов заплатить за их ласки. Все с тобой ясно, дружок. Комплекс, однозначно! Да, да. Та пионервожатая, что подарила тебе – прыщавому от половой недозрелости десятикласснику один танец, видимо, крепко засела в твоем подсознании. Помнишь Елену Викторовеу? Ну, кадровичку с Камского автомобильного? Она тебя сразу раскусила – видно тот еще психолог. Да вывернулся ты тогда как-то случайно и сбежал к своей жене будущей. А серьезно и необратимо все началось, наверное, с Рады Сурмилиной в ташкентском госпитале. Пожалела тебя бедненького, приласкала и утешила с собой заодно, а потом отпустила, легонько подтолкнув в зад: «Ну, иди себе. Ты еще маленький». Конченный ты мужик, скажу я тебе, Вадим. Извращенец. Обречен заводится лишь от старух.

– Ну, а в чем же именно то преимущество молодых, что должно так уж меня привлекать? Ответь, умник! У них что – причинное место расположено по-другому? Да для них же отдаться первому встречному – что сигарету выкурить. Раскрепощенные во всем до пошлости, и при этом меркантильны до цинизма. А говорить с ними о чем? Скажи!

– А о чем ты – дальнобойщик прожженный, с этой утонченной эстеткой будешь вести свои премудрые речи?

– А с чего ты взял, что у нас состоится какой-нибудь разговор? Да, признаюсь, меня затронула необычность нашего знакомства, но из этого ничего не следует. Абсолютно ничего!

– О! Вы уже познакомились? Ну, и как она тебе? Согласен, – недурна, сохранилась. И, чувствуется, в соку еще, хоть и бальзаковского, увы, возраста. Но и ты тоже далеко уже не живчик, мой друг. Хотя, надеюсь, справишься. Или оплошаешь?

– Ради бога, перестань пошлить!

– Ладно, ладно. А все-таки, что ты решил? Подойдешь к ней? Разговор заведешь?

– Что ты, что ты! Она же с обручальным кольцом. Это же знак для пускающих слюни вожделения мужиков: «Я занята».

– Но ты же не пускаешь эти слюни. Ты же у нас исповедуешь любовь платоническую. Почему бы вам с ней не поговорить об этом? Не порассуждать на всякие отвлеченные темы. Может, вы одного поля ягодки?

– Твоя тупая ирония просто убивает. Про платоническую – это ты загнул, согласись. Ну, а если серьезно, – то я хотел бы и подойти, и заговорить. Но не сделаю ни того, ни другого, потому что не хочу выглядеть ни назойливым, ни глупым, ни пошлым – вот как ты сейчас. Слава богу, она занята своим телефоном и, надеюсь, просто на меня не обратит свой взор, когда я буду проходить мимо. Ну, не возвращаться же мне, и в самом деле, обратно только из-за того, что какая-то красивая женщина сидит на скамейке на бульваре, по которому я прогуливаюсь? Глупость какая! Я, проходя мимо, в ее сторону и смотреть не буду. Вот так и разрулится эта глупая ситуация, надеюсь.

– Ну-ну. Дерзай, идеалист. Флаг тебе в руки».

Вадим все сделал по тому плану, что обрисовал своему внутреннему «оппоненту». Но внимательно следивший за его действиями «оппонент» возбужденно потер руки, когда в какофонии звуков Бессарабской площади выделилось прелестным женским голосом негромкое, но очень четкое:

– Куда вы так спешите? После молитвы, как после принятия лекарства, нужно побыть в спокойствии телесном, иначе все впустую.

Вадим остановился и повернулся на голос. Он интуитивно уловил адекватную в этой ситуации свою манеру поведения и не пытался сделать удивленное лицо. Естественный румянец от волнения, уже выдавший его с головой, был куда более уместен сейчас, чем лживость лицемерия.

– А знаете, я вас заметил издалека и почему-то сразу разволновался, как юнец, – просто и без экивоков ответил Вадим, наверное, назло себе – «оппоненту», который при этом восхищенно раскрыл рот: «Вот это ход конем! Ай да любовник платонический! Не раздумывая, напялил на себя шкуру Казановы».

– Боялся, понимаете, что не заметите меня или сделаете вид, что совсем меня не знаете, – сжигая торопливо мосты, чтобы остаться на ее стороне, гнал себя дальше Вадим в «будь что будет».

– А я и не знаю вас, не знаю совсем, – деликатно притормозила женщина его порыв и повела дальше, как взнузданного коня на поводке. – Но раз уж так вышло, давайте познакомимся. Меня зовут Алина Валерьяновна, а как ваше имя? – Сузившиеся ее зрачки, освободив больше места удивительно насыщенной синеве глаз, сфокусировались в глазах мужчины.

– Вадим, – ответил Бут, присаживаясь рядом и не отводя при этом взгляда от глаз Алины Валерьяновны. – Вадим Иванович. У вас удивительного цвета глаза, Алина. Простите, бога ради, за кажущуюся банальность, но это объективно, и вы это знаете.

– Спасибо, – слегка смутившись, поблагодарила Алина Валерьяновна. На несколько секунд опустила взгляд, но быстро взяла ситуацию под контроль и направила разговор в русло непринужденности. – Перед вами женщина с самой, что ни есть, обыденной профессией – бухгалтер. А чем занимаетесь вы, Вадим Иванович?

Бут хотел сказать: «Я – шофер», но вдруг устыдился еще большей тривиальности этого названия, чем у термина «бухгалтер».

– Водитель международных автоперевозок, – с уместной долей самоиронии ответил он.

– О! – воскликнула Алина Валерьяновна, – «Дальнобойщик»! Так, кажется, вас называют? Как интересно! Не поверите, Вадим, впервые в жизни пересекаюсь с представителем этой романтичной, на мой взгляд, профессии. Вы просто обязаны мне рассказать о вашей колесной жизни, о странах, в которых побывали, и вообще – о себе. У вас есть свободное время?

Смелея от простоты общения с этой женщиной, Вадим вдруг впал в детство:

– Помните, как Пятачок ответил своему другу Винни-Пуху? «Сегодня я совершенно свободен».

Алина Валерьяновна звонко рассмеялась, – так выразительно Вадим скопировал знаменитого героя детского мультика:

– Насколько помню я, Пятачок произнес не «сегодня», а «до вечера», – заметила, искря смешинками в глазах, женщина, а собеседник почувствовал в ее смехе, в ее словах, в ее взгляде волнующие флюиды флирта – как тонкий, еле улавливаемый аромат ее духов тогда в Храме, перед иконой покровителя путников.

– Я свободен до утра понедельника, – сказал Вадим, стараясь удерживать ее глаза взглядом. А сердце лупило тугими выбросами крови в виски, и краска смущения медленно уступала место нервной бледности на лице. – В понедельник в восемь утра мне нужно быть на загрузке за сотню километров отсюда.

– Ну, и отлично, – довольно резюмировала Алина Валерьяновна и повернулась удобнее к Вадиму, положив локоть на спинку скамейки. – Как минимум, до вечера мы оба «совершенно свободны». – Она попыталась скопировать Пятачка и опять рассмеялась, легонько хлопнув ладонью Вадима по руке.

– Знаете, что. – Женщина сделала паузу, как будто решаясь на что-то. – Давайте быстренько перекусим где-нибудь недорого и пойдем на Владимирскую горку. Очень люблю это место. А вы?

Заметив, что Вадим стушевался с ответом, она поднялась и взяла его за руку:

– Ладно, пойдемте. Здесь недалеко моя работа, и я знаю поблизости недорогое кафе, где часто обедаю. Потом оттуда мы направимся по Крещатику пешочком аж до фуникулера, а вот уже он подымет нас на Владимирскую горку. Как вам такой план, Вадим? Вы любите ходить пешком? Уверена – да. Ведь профессия у вас, как и у меня, – сидячая. Если мужчина к сорока годам не обзавелся брюшком при сидячей работе, значит, ведет правильный образ жизни. Угадала?

Был уже у Вадима Бута в жизни случай, когда ему, не избалованному женским вниманием, было вот так же просто в общении с противоположным полом. В далекой юности когда-то – с девушкой, ставшей впоследствии его женой.

Глава 21

Притягателен и ценен собеседник, умеющий не только тараторить без умолку, но который владеет довольно редкой способностью – слушать. И вот уже ты, не знавший пять минут назад, о чем начать разговор, не заметив перехода точки возврата, начинаешь открывать собеседнику свою душу, всегда рискуя при этом, в лучшем случае, остаться непонятым. Не любой человек способен оценить откровенность, далеко не любой.

Кафе было небольшое, с недорогим меню, – как раз, чтобы просто пообедать. Но, заняв уютный столик в углу, мужчина и женщина просидели там почти два часа, открывая друг друга в беседе легко и непринужденно.

– Ну, рассказывайте, – приготовилась слушать Алина Валерьяновна, когда официантка ушла выполнять заказ.

Вадим достал сигареты, но вдруг остро почувствовав неуместность вальяжного пускания дыма в потолок или в сторону через губу в этом маленьком кафе перед этой красивой женщиной, сунул пачку назад в карман куртки. Женщина оценила это, – он уловил по взгляду.

– Наверное, надо начать с того, как я вообще, так сказать, «опустился» до того, что стал крутить баранку. Школу окончил с аттестатом «четыре и семь» и с детской еще мечтой поступить в военное училище. Но перед первым экзаменом на курсанта танкового училища я вдруг «прозрел» и осознал, что это не мое. Подал документы в автодорожный институт, но там на последнем потоке баллов уже не набрал. Вернулся в село и до армии еще успел закончить от военкомата трехмесячные курсы военных водителей. С этого все и началось.

Эта женщина умела слушать. Мило улыбалась, когда Вадим иронизировал над собой. Подбадривала взглядом в глаза и обострением внимания, когда он зависал неожиданно в паузе. При этом успевала тактично и уместно время от времени напоминать: «Вы ешьте, ешьте, Вадим. Остынет все».

А он, начав свой монолог и намереваясь в нем поначалу в три прыжка перемахнуть всю жизнь, не заметил, как начал вдруг с неестественной для первого раза откровенностью анализировать и объяснять причины своих решений и поступков. Как на исповеди, как в оправдание. Как будто своей чистосердечностью хотел что-то доказать. Зная, что он бы по самой высокой шкале оценил откровенность этой удивительной в своей поздней зрелости женщины, Вадим этой распахнутостью души подсознательно манил ее сделать то же самое. Решиться и ей на подобную откровенность и этим переступить вместе тот вечно существующий у «человека разумного» барьер, за которым уже все просто. Вот только о женщинах своих, что оставили след в его прожитых годах, Вадим не обмолвился ни словом. Умная и тактичная Алина Валерьяновна не спросила и даже не намекнула, – это не было темой разговора. Во всяком случае, сейчас. Время на эту обоюдную откровенность еще придет. И не далее, как сегодня, – они оба уже знали об этом.

Мужчина и женщина, каждый по отдельности, зафиксировали удивительную особенность сегодняшнего дня в их параллельных по временным понятиям жизнях-мирах. Отметили, и что предшествовало этому дню, и как он начался для каждого из них, и как в угоду им, как бы, замедлило свой бег по небосводу солнце. Чтобы успели подольше погреться в мягком тепле уходящего бабьего лета все, успевшие благословится любовью. И в их числе, конечно же, одинокие и конченные изгои – неизлечимые «вечные романтики».

Разве можно было не удивиться тому, что как раз в этот день в Филармонии был концерт бардов в память о знаменитом поэте и артисте их эпохи – Владимире Высоцком. Алина Валерьяновна ахнула, увидев афишу, и схватив Вадима за руку, потащила его к входу: «Пойдемте быстрее! Еще пустят. Всего двадцать минут, как началось. Пойдемте!» И билеты им продали, и на прекрасные места в полупустом зале. Этот день подтверждал статус самого удивительного и необычного, предоставляя этим двум «вечным романтикам» такую выразительную паузу в их общении и при этом сближая без слов.

Песни кумира семидесятых на короткое время вернули мужчину и женщину в их юность и молодость. Каждый из них уловил в пронзительных по смыслу балладах поэта свои какие-то глубоко личные ассоциации и переживания, но незаметно для обоих, ладонь Вадима легла на тонкие пальчики Алины Валерьяновны, и до самого окончания концерта их руки разъединялись только для аплодисментов.

Эмоции и восхищения от каждой исполненной песни передавались только легким сжиманием мужской рукой женских пальцев, которые немедленно реагировали в ответ чуть заметным шевелением. Где-то в этих обоюдных касаниях и был преодолен тот «вечный барьер», за которым все уже просто.

Они вышли на людный Майдан в опускающиеся на город сумерки и медленно направились в сторону Европейской площади, стараясь в молчании продлить волшебные и удивительные минуты платонической близости. Им обоим хотелось назад – в то единение из касаний, но взяться за руки здесь не давал страх выглядеть смешными среди заполненной праздной публикой площади, на которой вольготно себя ощущала лишь презирающая условности, обнимающаяся да целующаяся молодежь.

Вадим болезненно чувствовал, что любая его инициатива не сумеет лишиться налета назойливости, и поэтому терпеливо ждал. Ждал ее слов, которые, как он понял, и предопределят окончание этого чудного дня. Вадим был очень выразителен в этом молчании-ожидании, так что утруждать себя в догадках женщине было не обязательно. А она и не утруждала.

Алина Валерьяновна прервала затянувшееся молчание именно так, как единственно необходимо было в эту минуту, – ответила взаимной искренностью, взяв Вадима за руку и заглянув в глаза:

– Спасибо тебе. За сегодняшний день спасибо. Я еще не осознала, за что награждена им судьбой, но не сейчас в этом копаться. У меня есть три часа до последней электрички. Пойдем туда, куда мы планировали, хорошо? Потом проводишь меня на вокзал. Ты согласен?

Видно прочитала женщина в глазах мужчины то, что не готова была еще слышать, раз, упредив ответ, легонько прикрыла его губы ладонью и нежно улыбнулась: «Пойдем».

На востоке россыпь огней левобережного Киева уже почти слилась с серебристой скатертью звездного неба. А правее, на высоком правом берегу, заслонив своей огромной статью прячущийся на западе день, еще тлела в остатках света нержавеющей сталью и грозила кому-то мечом на погрузившийся во тьму восток бывшая советская «Родина-мать». Только вечный оберег украинской столицы – Владимир-Креститель, вознеся свой крест над уставшим за день городом, невозмутимо стоял на своей горе, как бы успокаивая страсти: «И это пройдет».

– Ты замерзла? – спросил мужчина и нежно обнял женщину сзади за плечи. – Я тебя согрею.

Они стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели на усыпанное звездами небо. Уже миновал период августовского звездопада, и небесные бриллианты лишь дразняще подмигивали своим блеском, но не стремились соблаговолить и дать возможность жаждущим загадать желание. Но все же одна маленькая звездочка прочертила искрометную дугу по небосводу.

– Ты загадала? – спросил мужчина.

– Нет, – абсолютно без эмоций ответила женщина. – Знаешь, у Виктора Третьякова есть такие строчки: «Никаких на небе звезд нет, – это просто миллион дыр. И пробивается сквозь них свет, – это светится другой мир». – Она повернулась лицом к мужчине и прошептала теплым дыханием, почти касаясь своими губами его губ: «Мне пора».

Мужчина хотел ее поцеловать, но она отпрянула и нежно закрыла ладошкой ему рот:

– Не надо. И, пожалуйста, не говори ничего. Я знаю, о чем ты спросишь: когда мы снова увидимся? Да? Понимаешь, я живу по принципу: никогда не говори никогда, поэтому ничего не смогу тебе ответить на твой вопрос. Оставим его риторическим. – Она посмотрела в глаза мужчине. – У того же Виктора Третьякова есть продолжение про «миллион дыр». Может оно вещее для нас?

Женщина положила голову ему на грудь и прочитала задумчиво: «…Там за черной пеленой тьмы несказанной красоты сад, где и встретимся потом мы, если вдруг не попадем в ад».

Они, стоя до непристойности близко друг к другу, ехали в переполненном вагоне метро молча, как уставшие после трудного рабочего дня среднестатистические городские обыватели. Но мужчина слышал ее дыхание и видел повторяющую сердечный ритм, пульсирующую вену, что учащенно теребила уже далеко не молодую кожу на шее женщины. И тонкий аромат духов, с вкраплениями феромонов тающего воска, сводил его с ума.

Так же молча они дошли до самого перрона. Электропоезд уже стоял с открытыми дверями. Женщина остановилась и повернулась к мужчине. Тот как-то судорожно взял ее за плечи, намереваясь обнять, но она уже в который раз упредила порыв, коснувшись ладошкой его губ. Они смотрели друг другу в глаза, а голос диктора бесстрастно объявлял об отправлении этого электропоезда, что навсегда развезет «вечных романтиков» по своим жизням-мирам. И это будет и логично, и правильно по всем заповедям и канонам.

Она приблизила губы к его губам, и опять опередив его поцелуй, задышала страстным теплом в лицо:

– Слушай меня внимательно, Вадим. Там возле центрального входа вокзала стоят женщины с табличками «Квартиры посуточно». Сними квартиру до утра, возьми такси и жди меня возле машины. Ты все понял? Ну, иди же. – И Алина Влерьяновна легонько толкнула опешившего Вадима в грудь.