Текст книги "Midian"

Крылатые

Оставшееся расстояние он преодолел на метро. Последнее казалось ему пугающе бездонным. Даниэль заметил под высоким потолком зала беспокойно мелькающего воробья. Видимо, он залетел в переход, а потом уже оказался под бетонными сводами и слоем земли. Его щебет был заглушён гулом толпы и подъезжающими составами. «Как страшно! Птица без неба!» – подумалось Даниэлю. Он решил подойти к охраннику: «У вас там воробей…» Охранник, сипя, засмеялся: «Сейчас вызову спасателей, чтоб поймали и отпустили его, конечно! Или принесу стремянку!» Даниэль отлично понимал, какая последует унизительная реакция, но он хотел сделать хоть что-то, чтоб несчастного воробья вызволили. Он сел на скамью, ожидая, когда прибудет его состав. Рядом была женщина, уткнувшаяся в книгу и держащая на коленях девочку лет не более пяти, которая тоже заметила отчаянные метания птицы. Она обратила внимание на разговор между Даниэлем и охранником. Вскоре он почувствовал к своему плечу осторожное прикосновение и обернулся. Девочка сказала: «Не плачь. Ты очень хороший!»

Её мама, не отрываясь от чтения, встала с места, и они исчезли в толпе. Напоследок мелькнул только кроваво-багровый переплёт книги и взаимная улыбка ребенка. И Даниэль, действительно, в своей душе оплакивал тогда и эту обреченную птицу, и других птиц, и всех живых существ, людей, в конце концов, сокрушённых бедствиями, болью и безысходностью. И они всегда были самыми неприметными. И подавляющее большинство не хотело марать руки, даря хоть какую-то помощь этим страждущим.

Неужели небо и свет были не для всех, и кому-то суждено умереть под тяжестью камня? Но, так или иначе, Даниэль, заходя в вагон, ещё раз взглянул на птицу и мысленно пожелал ей: «Загадь им всё тут! Я верю в тебя».

…Сопереживание и терзание родились ещё в детстве и с тех пор не оставляли его. А всё началось с того, что бабочка непрерывно билась о стекло. Дани, который тогда еще гулял под стол пешком, это заметил и обратился к папе, который в похмелье лежал на диване в соседней комнате:

– Там у нас бабочка.

– И что?

– Я не достану её: высоко!

– Ещё чего? Отстань со своими причудами. Иди спать.

– Но я только недавно проснулся. Папа, бабочке плохо!..

– Батюшки, как дальше жить?! Ну, помучается и умрёт. И я умру. И ты.

– Бабочка умрёт! – и тут маленькому Дани так стало больно за обречённое создание, что он тихонько всхлипнул и тут уже собрался плакать, как получил нравоучительный подзатыльник от Торесена, ко всей обиде ещё и сказавшего, что его сын – девчонка и такая размазня, что фу. Только волос длинных не хватает.

Но сын мужественно построил странное и шаткое сооружение из стула, пуфа, табурета, нескольких больших книг и решил всё сделать сам, обделённый помощью. Когда бабочка с трудом попала в чашечки его ладоней, то он посмотрел вниз, на качающийся пол. И это было последнее, что он видел из своего положения. А потом все вокруг него бегали, Мартин ругался на весь дом. Увы, Дани не мог летать, как бабочка, поэтому приземлился, чудом ничего не сломав, и непроизвольно замотивировав дядю взять его жить к себе.

Крылатую виновницу торжества поймали и выпустили. Дани с тех пор катастрофически боялся высоты. Но его не перестало тянуть на подвиги.

Он тогда понял нечто важное. Во-первых, героическая попытка что-то изменить может обернуться себе в убыток. Во-вторых, нужно сооружать более прочные конструкции. В-третьих, подавляющей массе людей всё равно на «стёкла» и «бабочек». Последний вывод ярко демонстрировался толпой горожан. Даже в садах, обрамляющих дорогу у его родового особняка, было больше единства. Недвижные деревья создавали союз из ветвей, мудро молчали, пили одну и ту же воду, читали книгу сменяющихся непрерывно сезонов…

Люди в метро тоже читали, причём очень заинтересованно, но глазами стеклянными. В руках многие держали красные переплёты. Мимоходом Даниэль выхватил название на кричаще-ярком фоне обложки: «Изотерические основы и тайны мироздания. Андерс Вун». Как подсказывал культурный опыт, здесь не пахло ничем изотерическим, тайным и повествующим о мироздании. «Ну, конечно! Мода на запудренные мозги не пройдёт никогда!» – заключил он мысленно. Он чувствовал себя неуютно и чуждо в тесном вагоне, как во вражеском стане. Но единственное воспоминание о трогательной сцене с девочкой сглаживало впечатление от давящего окружения.

Так он обнаружил в метро две примечательные вещи: улыбку ребёнка, что способна развеять ночь в самом глубоком подземелье, и творение Андерса Вуна, достойное самой тьмы подземелья.

Штернпласс

Даниэль стоял на набережной лицом к главной площади или Штернпласс, как её называли. Он теперь на месте, на заветной земле, куда привёл его маяк – железное воинственно заострённое копьё шпиля, силившееся пронзить хрупкий, дымчатый небосвод. Шпиль же довершал облик некого здания: оно выглядело массивным, грубым и монументальным, а высота его равнялась приблизительно двадцатиэтажному дому. И весь остальной город был пажом перед образом всеобъемлющего титана на троне. Фасад украшали гранитные атланты, что дни держали на своих чудовищно могущих руках длинный балкон, а на лицах их было навсегда застывшее грозное напряжение. И обнаружилось ещё нечто примечательное: Даниэль заметил барельеф, украшающий фасад. Он расположился прямо над балконом и довольно хорошо просматривался, изображая символ в виде перевёрнутого правильного треугольника и вписанного в него опрокинутого полумесяца, чьи остроконечные рога выходили концами из основания фигуры. Дани впервые в жизни столкнулся с таким символом, что выглядел для него зловеще.

Седые привидения тумана ползли со стороны полноводной реки, её непроницаемых омутов, скользили из парков, окаймляющих Штернпласс. Они поднимались от влажной плитки, устилавшей площадь. Та имела рисунок, напоминающий звезду. Центр площади – её сердцевина. От неё исходили изогнутые саблеобразные лучи. Светило мутно-багрового, запекшегося цвета на блёкло-синем фоне у Дани ассоциировалось с существом из морских глубин, распростёршим чудовищные щупальца. И он пошёл к центру площади с серьёзным видом по ужасающей конечности спящего Ктулху или мифического Кракена, стараясь не заступить в воду. Люди его старались обходить. Он оказался на голове монстра, а после – направился по другой щупальце к одному из парков.

И он почти осилил, бесстрашно и победоносно, нелёгкий путь, не заступив в воду, как вдруг отвлекся, чтоб переключить песню, поднял глаза и приметил сквозь мелькающую заслонку толпы знакомый силуэт. Он побежал к тому человеку, встретить которого в Мидиане и не мечтал. А тот размашистым движением закидывал чехол с гитарой за спину. Надо признать, сейчас он выделялся из общей массы. Его волосы были не только выкрашены в ядовито-розовый цвет, ещё и поставлены ирокезом. Причёска и шипастая симметрия на нижней губе намекали на его принадлежность к некой субкультуре, но вся остальная одежда была обычного толка, без претензии на эпатаж. Лёгкие широкие штаны с расцветкой хаки более подходили для умеренного лета, чем для суровой осени, «боролись» со спортивной курткой, пестреющей невообразимыми абстрактными принтами.

Но Скольду было всё равно, что и с чем ему следует сочетать. Ему вообще по жизни было на многое всё равно.

Он думал сейчас лишь о том, как прибудет домой, повесит над зажжённой плитой промокшие носочки, заварит лапшу быстрого приготовления. Тишь. Уют. Красота. Он пошёл по краю площади и скоро услышал за своей спиной претенциозный тон: «Молодой человек, зачем вы голову в розовый покрасили? Вы что – наркоман? А пирсинг Вам не мешает?»

Скольда раздражали подобные вопросы. Он надеялся, что хотя бы в Мидиане никто не пристанет. Он решительно повернулся, чтоб, соорудив непоколебимо гордую физиономию, сказать очередному любопытному: «Нет, на меня просто упало ведро розовой краски». А вместо этого он с округлёнными глазами выпалил:

– Велиар?! Дани?!!

Даниэль стоял напротив и силился сдержать смех:

– Собственной персоной!

– Ты говоришь! Ты настоящий! А-а-а-а-а-а! – и Скольд кинулся то ли обнимать его, то ли сворачивать шею. Словно они не видели друг друга около тысячи лет и ознаменовали встречу громом возгласов и громкой радости. Люди холодно и свысока взирали на эту картину искренности.

…С набережной спускалась лестница на небольшой уступ, возвышающийся над водой. Скольд и Даниэль сидели, свесив ноги вниз. Впереди простиралась бледная пустыня реки. На противоположном берегу в надвигающейся темноте таяли очертания Мидиана, неприветливого и подслеповатого.

Друзья сидели и курили что-то дешевое и фруктовое, перед этим отужинав самым недорогим фастфудом-с.

– Хочешь составить мне компанию и тоже подработать? Будем трубадурами, – предложил Скольд, широко улыбаясь полными губами. Его простое доброе лицо внушало доверие. Взгляд тёмных глаз, достаточно близко расположенных к носу, был замечательно ярок и быстр, как и стремительная манера разговора.

– Подожди. Ты играешь на площади? – решил уточнить Даниэль.

– Хоть что-то. Мне некуда устраиваться!.. Ты здесь давно?

– Со вчерашнего дня.

– А мы с Иеном приехали в начале осени. Так сказать, хотели лучшей доли и творческого продвижения. Сам понимаешь, большой город, возможности!.. Но основная загвоздка заключается в мерзком слове из трёх букв. И это не то, о чём ты сейчас вот подумал.

– Тогда больше у меня нет вариантов!

– Это слово «Вун». Андерс Вун.

Даниэля осенило:

– Не его ли книга так популярна в Мидиане?

Скольд огляделся: нет ли кого. И он тихо поведал Даниэлю:

– В общем, я тебе сразу расскажу, что происходит здесь. То, что я сейчас делаю, приравнивается к преступлению против власти. Внимай и запоминай, дитя моё! Вот та часть мегаполиса, которая вся такая помпезная, предназначается не только для аристократии, успешных бизнесменов и прочего дерьма, но ещё и для поклонников Андерса Вуна и его книги. Казалось бы, всего-то книга с витиеватым названием. Но за ней стоит большее. Она – это только часть цепи. У них религия своя. Людей вербуют. Приводят на собрания, где им основательно промывают сознание. Они активно постигают содержание данного магнума опуса, чей автор и есть духовный лидер оного деструктивного кружка по интересам. Потом появляется у тебя особенный документ, что ты, преданный идеалам Господин N, ходил на сектантские собрания и постиг изотерические основы и тайны мироздания. Ты клянёшься соблюдать правила, которые тебе, идиоту, навязали. Ты – избранный, особенный, ты достоин хороших условий. И вот Господин N живёт припеваючи, а Скольд Дикс, который благоразумно отказался от их затей, теперь играет на площади. Маргинально. Романтично. Сначала думал, ну мало ли, очередные фанатики, пусть живут себе на здоровье, мне нет дела до их учений. За то им есть огромное дело до тех, кто не с ними. Деспотично таким, как я и ты, будут перекрывать кислород, чем бы мы ни хотели заниматься: снимать нормальное жильё где-то в этой черте города, устроиться на работу, имея потенциал, навыки и образование, записать какой-нибудь несчастный мини-альбом на местном лейбле. Ни-че-го! Мне самому предлагали на них работать. Звали на их собрания. Проходят они в этом огромном здании, в храме их. Причём лидер не требует от них взносов, подаяний, квадратных метров. Для него первостепенно, по всей видимости, другое.

– Ну, как же? Что ему тогда надо? Собрать легионы подданных? – недоумевал Даниэль.

– Чёрт их знает! Мнящий себя Мессией, утверждает, что пришёл открыть людям глаза и объединить все конфессии, мировоззрения и прочее. Ты можешь быть кем угодно! Но знай, что (цитирую): «Пришла новая эпоха раздвинуть рамки, дабы высвободить свой дух для божественных просветлений!» Бла-бла-бла. Миксуй на своё усмотрение. Нет делений, нет границ, нет обязанностей, ничего нет, твори что угодно! Кланяйся всем богам или отвергай всех богов. Но всегда помни об Андерсе! Пой песни, пляши, зомбируйся, ори, катайся по полу в конвульсиях, но славь при этом Андерса. Это масштабное течение, не вот тебе маленькая локальная сектишка, когда десять человек под землей ждут Конца Света и этой же землей питаются. Там очень много денег, а значит, возможности почти безграничны. А свалить мне некуда, ты же знаешь! Все объединяются, а я нет! Все такие одинаковые, а я один такой разный! Пусть идут в жопу! Мрази! Суки! Пид*расы!!!

Тут Скольд вскочил и кинул недоеденный мерзопакостный хот-дог в реку. Он постоял так, краснея и тяжело дыша, но скоро он вновь боязливо осмотрелся по сторонам и сел обратно. Даниэль проговорил тихо:

– Чушь. Какая чушь. Возвращаясь к нашей приятной теме, могу сказать, что никакое это не объединение. Это отрицание. Нет там равенства, а есть только культ личности корыстного деспота. Но, Скольд! Какие же эти люди жестоко обманутые! Просто пушечное мясо.

Дикс хлопнул себя по ноге воскликнул с досадой:

– Да что это такое-то?! Дани! Как ты можешь их жалеть? Ну? Все блага земли – к их ногам, все порядки – в их пользу! Всё лучшее – им! Они довольны, сыты, им не следует задумываться, каким чудесным образом платить за съёмную квартиру в следующем месяце! Идиотское сочувствие!..

– Они, сами того не осознавая, непомерно платят за сытость и мнимую свободу. Не отступайся и радуйся, что тебя не купили, что ты не купился. Мне больше нечего добавить, Скольд.

И они замолчали. Даниэль опустил голову в задумчивости. Внезапно Дикс подтолкнул его локтём и расхохотался:

– Да не грузись ты так, чудак! Ты меня только что поддержал.

– Правда? – Дани растроганно поднял на него глаза.

– Иногда на площадь выходить играть один скрипач. Он необычайно талантлив. Его музыка на меня действует просто – вау! Становится спокойнее и светлее, что ли. Вот и сейчас в разговоре с тобой я воодушевился. Хорошо, что нелёгкая тебя завела в Мидиан. Только вот каким образом?

– Конечно, меня уговаривали остаться в Энифе, но это слишком рай для меня. Такой размеренный, любимый рай, но я бы спился от скуки. В один момент загорелся желанием приехать сюда к родственнику, чтоб передать письмо Торесена. Может, это было поводом, чтоб сбежать от Мартина и их благодатной рутины. Но ещё был какой-то интуитивный импульс, что мне сюда нужно.

Скольд заключил:

– В этом весь Даниэль Велиар! Если бы ты привёл для своего путешествия прагматичный довод, то я бы тебе всё равно не поверил. Что с тебя взять: крылат, как пташка божья.

– Или как прокладка, – предложил Дани с наигранно женственным движением кисти. Скол громко рассмеялся, поперхнувшись дымом. А Даниэль не терял своей задумчивости:

– Эти улицы, север, архитектура. Как я давно не пел и не писал что-то в стиле… Рембо! И кстати. Мы должны снова создать группу, чтобы играть.

Скольд отмахнулся:

– Если тебя устраивают подвалы и ужасающие условия клубов, то значит всё хорошо. Более на этом поприще нам ничего не сулит.

Даниэль озарился ярким энтузиазмом и сказал с огнём в глазах:

– Когда-нибудь мы сыграем на этой площади на глазах у Андерса Вуна и сотен… тысяч… сотен тысяч своих зрителей. Это будет протестом, бунтом против его несправедливости!

– Всё в порядке? Ты с ума сошёл. И ещё скажи, что мы когда-нибудь станем знамениты!

– И мы откроем свою студию.

– Конечно. А что же ещё мы сделаем? – проговорил Скольд с таким видом, как будто он является психиатром, а Дани пациентом.

– Мы снимем клипы.

– …И будем раздавать автографы! Станем самым значительным коллективом в Мидиане!

– Ты читаешь мои мысли!

– Кто-нибудь говорил, что у тебя шиза? Держу пари, ты тяжко бредишь. Это же утопия! – поспешил сделать вывод Скольд.

– Значит, пари?! – Дани сухо потёр одну ладонь и другую и по-кошачьи зажмурился с довольным видом.

– О нет! Нет-нет-нет… Это твоё любимое слово! У-у-у, бл*дь! – ноющим голосом протянул Скольд.

– На что спорим? – Дани энергично подал ему свою руку в знак того, что они заключают пари.

– Будем оригинальны. На любое желание. Например, килограмм васаби съесть и или ещё что-то.

– Хорошо! Обычно у меня вполне понятные желания, и ты в них не фигурируешь.

– Ну, если ты желаешь очередной интрижки, то приглашу-ка я тебя в одно место. Там приветливые и хорошенькие девчонки. Ещё это наше секретное подполье, за которое в Мидиане могут голову оторвать, – и Дикс резко потянул его руку на себя. – Не страшно, а?

– Совместим приятное с полезным! – кивнул Даниэль.

– Тогда я сообщу нашему премногоуважаемому лидеру о тебе и напишу адрес с аккаунта моей мамы – так более безопасно! – решил Скольд. И снова огляделся, чтоб не было лишних ушей.

Страсти по фарфору

Даниэль к вечеру возвращался в особняк. К тому времени небо успело проясниться. Оранжевый солнечный диск запечатлелся на западе. По дороге через лес путник заметил сквозь сеть ветвей один замок, стоящий на скале. Днём его отдалённые очертания сливались со мглой. Теперь же его пики и башни выглядели контрастным чёрным силуэтом на фоне разгорающегося заката. Любознательный Даниэль забрался на крепкое дерево на обочине, чтобы точнее его разглядеть. «В таких замках живут сказочные королевы и драконы. Наверняка и в этом существует нечто подобное, не иначе!» – в шутку подумал он.

А в особняке предстоял семейный ужин, перенесённый на более позднее время из-за отсутствия ни о чём не подозревающего Даниэля. Но вот он зашёл в дом, встреченный радостным и просветлевшим от его появления Артуром. Синдри сидел за столом с видом недовольства. Он отреагировал на Даниэля язвительным высказыванием, даже не поворачиваясь к нему:

– Приблудный явился! Мы такой честью тебя наградили, что ждали тебя. Учти!

Дани сел напротив него за стол, где уже стояли все приборы, и была белоснежная, безукоризненная скатерть. Он ответил Синдри, перенимая тембр и нотки его голоса:

– Я признателен.

Когда уже Вильгельм начал подавать блюда, а Артур расспрашивать Даниэля, понравился ли ему город, то воинственный наследник апатично выдал, откинувшись на стуле:

– Артур, если ты хочешь, чтоб мы поиграли в семью, то я могу уйти по своим делам. Мне скучно слушать ваш любезный и лицемерный лепет. Я не собираюсь принимать в своём доме неизвестно кого. Это безденежное ничтожество и деревенщина хочет вас всех обмануть.

– Но это не твой дом, – резко выдал ему Даниэль.

– А чей, братец, это дом? Твой? Пришёл на метры и наследство? – он поднялся со стула, переполняясь яростью и негодованием. Даниэль ничего не отвечал. Тогда Синдри плеснул вином из своего бокала в его сторону, окатив обои. Скатерть через мгновение стала менее аккуратной: Синдри полез через стол к Даниэлю, а после было сложно разобрать, кто получил первым. Артур отошёл в угол комнаты и смотрел круглыми, по-детски напуганными глазами за тем, как ужин плавно перерастал в драку. Даниэль пытался всячески сдержать Синдри и увернуться. Но тот кричал: «Убирайся вон! Вали туда, откуда ты приехал! Про-о-очь!» В конце концов, он резко отступил и, заливаясь краской, ушёл, снова претенциозно хлопнув дверью. Видимо, это было в его стиле.

Даниэль так и не понял, что произошло, рукав на его майке был порван. Толком его так и не ударили. То, что было изысканным ужином и сервизом, лежало на полу или было разбросано на столе.

Артур взялся за пуговицу манжета, как-то виновато смотря на Даниэля. А тот проговорил, глядя на свои покрасневшие руки:

– Ну! Есть службы доставки еды.

Слишком давно кабинет Артура не был так хорошо освещен: Даниэль принёс несколько электрических ламп с чердака и один абажур, поскольку лучи заходящего солнца не проникали в эти окна. Хозяин даже не узнал этой комнаты. Никогда в его кабинете так не пахло горячей, только что привезённой едой. Даниэль был беспечен, словно не происходило того неприятного случая. Он открыл одну из коробок и произнёс с торжеством:

– Она такая вкусная, что просто закачаешься! Если что, корки не ешь (из-за зубов или ещё чего-нибудь возрастного), я сам потом съем.

– Прости, прости, прости меня! Вот этого я не ожидал! Синдри никогда себя так не вёл! – неожиданно вспыхнул раскаянием Артур.

– Боже! Так чего же ты терзаешься! Я потом поговорю с ним, как он приедет. Всё прекрасно! Давай-ка лучше пожрём!

– А я вот думал, что ты развернёшься и оставишь меня здесь. Как же я тебя люблю!

И он подошёл к Даниэлю и обнял его крепко. Старик говорил надтреснутым голосом:

– Ты не такой, как он хочет! И я верю в это. Как много мне ещё нужно рассказать тебе! Я отнюдь не вечен. И вот ты появляешься так неожиданно и даришь мне надежду… У меня же тайна есть. Я её для тебя берёг.

– М? – Даниэль мягко отстранился и серьёзно взглянул на него.

– Немного позже, сынок… Теперь угости своего скверного, непредусмотрительного старика! Нам нужна посуда…

И вдруг лицо Артура трагически побледнело. Дани воскликнул испуганно:

– Что с тобой?!

– Какой же сегодня фарфор разбился! И моя чашка была тоже из этого фамильного сервиза. Какая потеря! Старинный, памятный и дорогостоящий! Такой будет сложно найти в мою коллекцию, если только делать на заказ. Я бы любые деньги отдал! – сокрушался старик.

– И после этого ты удивляешься, что Синдри печётся о наследстве до озверения и безумства? Можешь меня сейчас прогнать и пиццу эту мне на голову надеть, но ты не слышишь себя со стороны, – произнёс Даниэль так ровно, как мог, но его захлёстывало.

Артур взял руками кусок и присел на софу, начав крайне печально и задумчиво его жевать. Дани, в конечном счете, не смог сдержаться, чтоб не высказать следующее:

– А вас заботит что-то кроме дома, состояния, старинного сервиза, знатности рода, денег? Вот этих вот всех почестей? А есть ещё мир. Неужели ты не знаешь, сколько везде горя? А может твои плошки стоят столько, сколько чья-то спасенная жизнь? Господин Артур, Ваше Превосходительство! Вашим внуком является ненормальный и сумасшедший, который, видя умирающего в подворотне котёнка без возможности его взять к себе, прекратит спать. Этот особняк для тебя самый настоящий склеп, потому что ты не замечаешь, как заживо начинаешь тлеть среди изящной утвари. Твой пример мерзкого и пренебрежительного отношения к Вильгельму и ему подобным показал и моему дорогому папе, и твоему приемнику, что есть вы, Велиары, и есть все остальные, которые так – ничто, проходимцы, ничтожества! Пыль под вашими ногами! И раз так, то я выбираю быть в числе последних. Потому что это честно!

Он перевёл дыхание. Артур сухо и тускло спросил:

– Как зовут слугу?

– Вильгельм.

Они побыли в тишине. И Даниэль думал, что зря высказался Артуру. Видимо, надо просто уезжать и не становиться источником разлада в этой семье с их укладом. Он ушёл в себя, крайне переживая за те слова, что вырвались из самого его существа. Он подошёл к окну и смотрел, как с востока ползёт ночь.

Артур произнёс горько:

– Всё бьётся вдребезги, как фарфор. Всё перемалывается в пыль. Этот особняк тоже станет развалинами. Тут будет тёмно-зеленый лес когда-нибудь. И я знаю, что уйду совсем скоро. Кажется, мне нечего терять. И я готов признать, что ничего не ощущаю сейчас, кроме позора и стыда за потерянные годы.

Даниэль обернулся и увидел сгорбленного худого старика – маленького и нелепого, немощного и жалкого. И произнёс решительно:

– Расскажи мне о своём секрете. Ведь ты приберег его именно для меня.

– Подойди-ка! – голос Артура дрожал, не подчиняясь ему.

И Даниэль приблизился. Господин показал своё запястье, отодвинув манжет кардигана, где через бледную и пергаментно сухую кожу проступали очертания голубых вен. Он прошептал:

– Вот. Видишь? Это самая драгоценная и позорная кровь, какая только может быть. Это скрижали. И я позволю тебе их прочесть. Пойдём, дружок…