Текст книги "Midian"

День решений

– Вильгельм? – голос Артура звучал с отчетливой нотой доброжелательности. Но в ответ слуга только недоумённо поднял глаза:

– Вы это мне?

– Да! Разве тут ещё есть кто-то? – и Артур впервые в своей жизни улыбнулся ему. Слуга даже прекратил протирать пыль на столе. Он никогда не видел хозяина особняка таким. Господин вышел на балкон и подозвал его. Внизу мыл машину ни о чём не подозревающий Даниэль. Он любил свой чёрный джип, история появления которого заслуживает отдельного рассказа, и рутинный уход за ним он превратил в пенную вечеринку, да ещё и с музыкой, подключив переносные колонки, из которых гремел панк-рок. Дани громко подпевал через слово, двигался в такт ритму, забирался на крышу и скользил. Его длинные волосы были мокрыми. Ему просто было хорошо.

«Боже, храни Королеву!»

Артур произнёс степенно, с сочной гордостью:

– Обратил ли ты внимание, Вильгельм, сколько в нём стати? Какие свободно расправленные плечи? Как он держит голову? Сколько достоинства!

Дворецкий утвердительно покачал головой:

– Конечно, Даниэль не обделён некоторым благородством… Пусть даже он сейчас, как бы молодежь выразилась, отрывается под «Секс Пистолс».

Господин Велиар стоял и думал о чём-то. И наконец-то он сказал решительно и твёрдо:

– Я хочу оформить завещание сегодня вечером. Организуй мне это, пожалуйста.

Тем временем Синдри лежал в своей комнате на кровати и смотрел в одну точку. Он слышал музыку и голос Даниэля, что доносились прямиком с улицы. «Как же я ненавижу этого урода!..» – прошептал он.

Синдри был крайне напряжен и уже несколько часов ждал важнейшего звонка. Ему обещали дать обратную связь. И вдруг телефон завибрировал. Он схватил его, прокашлялся и ответил:

– Да! Господин Андерс, это я – Синдри!

– …Мой ассистент сказал, что ты очень хотел связаться со мной, – ответил прохладный и наигранный в любезности голос на том конце.

– Я к Вам подходил ещё несколько месяцев назад по важному делу. Ну… – взволнованно говорил наследник.

– Решился ли? – прозвучало так же ровно и театрально.

– Решился. Завтра нам можно встретиться? Я понимаю, что мне нужно действовать уже и сейчас.

– В три, у ворот моего дома. Смогу уделить тебе время.

– Какое счастье! Спасибо Вам!

Синдри услышал короткие гудки. Он только что говорил с Андерсом Вуном, и это ему крайне льстило. И Даниэль к тому моменту тоже получил важные сведения: Скольд сказал, что их вожак вовсе не прочь познакомиться с ним…

Адели

Чета Флоренц – это холеричная Мари и округлый Керт. Мари и Керт – слышится вполне совместимо. Но выглядит отнюдь не так. Мари худощавая, щедрая на ядрёные высказывания и заносчивая. Супруг её, помимо уже отмеченной округлости, выражает, на первый взгляд, лень и ватное равнодушие, даже бесхарактерность. В их расположении находились целых две квартиры на втором этаже обветшалого дома. Сосуществовать Мари и Керту пришлось в обнищавшей части города. В квартире, выходившей окнами во двор, они и вели свой скромный быт, а другая, обращённая на набережную, сдавалась.

Вид из последней был впечатляющий – необъятная гладь воды, пышные очертания недосягаемого в своей сказочности Мидиана. А во дворе сиротски ютились разрушенные урны для цветов, одинокие качели и несколько слабеньких, но разросшихся яблонь, оставшихся с давних пор. Может, здесь был раньше прекрасный сад. Но теперь от него остался намёк. Только намёк, а всё остальное – вязкая, грязная, глинистая явь.

Мари зарекомендовала себя как неплохого журналиста, но после одного инцидента лишилась работы. Виной тому её статья, где она пыталась обличить лживого проповедника – этого вашего Андерса Вуна. Произошло это примерно год назад: тогда его имя стало трендом, и любой себя уважающий горожанин должен был причаститься изотерических основ и тайн мироздания. Вот и вся незамысловатая история превращения социально-активной Мари в домохозяйку, неустанно чистящую, моющую, гладящую и распределяющую вещи по местам.

А место Керта было на просиженном диване. Ещё он работал охранником в одном клубе. Единственное, что в нём приятно – это наличие племянницы.

Адели поступила на первый курс консерватории в Мидиане и поэтому жила уже три месяца у дяди Керта и тёти Мари. Родственники приняли её ласково, особенно Мари, которая не могла иметь детей. Адели было сложно принять неласково. Её миниатюрный рост, её хрупкость, её хрустальный голос, миловидное личико с румяными щёчками и ямочками, светлые кудри до плеч и любовь к нежно-сиреневому – всё умиляло.

…В час, когда на город опустился вечерний полумрак, она читала в розоватых лучах ночника. В нежном свете играли на трюмо открытые шкатулки с украшениями. Она лежала на животе, разместив книгу на подушке. Её лодыжки были скрещены, лёгкое короткое платье невинно обнажило округлости бёдер. Светлые глаза сначала неторопливо прошлись по четверостишию, а потом она подняла лёгкий взгляд к потолку и повторила очарованно:

 
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна…
 

Далее она читала вслух, делая таинственные акценты:

 
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука…
 

На последней строке она перевела внимание на свою кисть, чтоб оценить, узкая ли она. Она заключила, что рука её канонично узкая и продолжила:

 
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль…
 

Вдруг ей стало грустно от слов «близость» и «очарованная даль». А за ветхими окнами манил вечер. Ей очень захотелось туда. Будто бы вне дома «очарованная даль» станет досягаемой.

Внезапно сквозь дверь проступил дребезжащий шум, как если бы кто-то переворачивал квартиру с ног на голову. Конечно же, это была Мари, поскольку Керт ушёл полчаса назад на работу, единственно сказав, что вернётся поздно вечером, как завершится концерт в «Лимбе», и всё отребье разбредется. Он молча оставил телефон на тумбочке, чтоб немного отдохнуть от жены. Это он называл «случайно запамятовать». И после он, подчиняясь своей шарообразной пропорции, боком вышел в подъезд. Он был готов порхать, как невесомый колибри.

«Куда этот мясокомбинат дел ключи от квартиры?» – роясь в ящиках, бубнила раздражённо себе под нос Мари.

– Что такое произошло? – пугливо спросила Адели, выйдя к ней.

Мари отвлеклась, заново собрала каштановые волосы в небрежный пучок и после развела руками:

– Вот как с ним разговаривать? Такое важное событие, а он специально, назло мне, назло, оставил дома телефон… Аделаида, так ты же не знаешь?! Пустующую жилплощадь, наконец, займёт постоялец! Заедет завтра утром. Так там же надо убраться сейчас, всё приготовить. Иначе к прибытию не успеть… Керт соизволил сегодня там переночевать, поскольку по его словам, я слишком достала его и храплю, чтобы он со мной спал. Последним там был он! А ключи на место не положил. Он хочет, чтоб у нас не было дополнительного заработка, и мы умерли от голода! Все они такие, помяни моё слово, дорогуша.

Адели выслушала всё (но это было далеко не всё), что накипело у Мари, и предложила:

– Может, я схожу и спрошу, куда он затерял ключи? Я как раз хотела немного прогуляться.

Мари согласилась.

Но повелела:

– Только не задерживайся в «Лимбе»! Там прескверный контингент, такой народец опасный, напоют тебе о своей анархии. Не хочу, чтобы ты вдавалась во все подробности.

– Я зайду через чёрный ход. Меня даже не заметит никто, – успокаивающе отметила девушка. Но, на самом-то деле, она давно хотела, чтоб её заметили…

Городские дети

Городские дети, чахлые цветы!

Все же в вас таится семя красоты…

(С. М. Городецкий, 1907-ой год)

Именно в «Лимб» Скольд пригласил Даниэля, обрисовав это место, как «великолепный андеграунд, где бунтари, философы и политические диссиденты строят планы по свержению Андерса Вуна, слушая злой металл». К моменту отправления Даниэль облёк себя с ног до головы в цвет готического замогильного мрака, обулся в платформы в пятнадцать сантиметров, на которые некогда долго копил. И тогда радость от приобретения этих платформ была так огромна, что он совершенно быстро научился на них ходить. Он небрежно выправил беспутный хаос своих волос из двубортного милитари-пальто, сделал воротник стойкой, взял ключи от машины, погладил своего нового кошачьего друга, который следовал за ним попятам, и удалился.

К счастью, дороги оказались не такими загруженными. И он за сорок минут доехал до Штернпласс, где его уже поджидал Скольд. Он помогал ориентироваться, чтоб добраться до «Лимба», или хотя бы пытался это сделать: с Даниэлем он всегда боялся ездить и частенько врастал в сидение и жмурил глаза. Сейчас, например, Даниэль с азартом обгонял по встречной полосе протяжённую вереницу машин, а впереди неслась на них фура. «Ненавижу тебя, Велиар! С*ка! Крыса!..» – вскрикивал Скольд, когда обгон благополучно завершался. Так они оказались на месте, где можно было оставить джип, а далее отправиться пешком до клуба.

Скольд вырвался с переднего сидения. За это время его розовый ирокез ещё больше стал дыбом. Колени дрожали. Он сказал, что больше никогда не сядет с таким самоубийцей и бешеным придурком, в одну машину, хотя он это говорил каждый раз.

Дорога в клуб была составлена немыслимыми лабиринтами подворотен. Скольд говорил:

– Видишь, как это место законспирировалось? Его никто не найдёт. Во всех остальных заведениях размещены подслушивающие устройства, камеры. Вся информация собирается и передается – сам знаешь кому. Везде выслеживают пособники Вуна, которые всё ему докладывают и доносят. Власть не потерпит вольнодумцев. На этом берегу все молчат, разумно побаиваясь за себя, за свою семью. На противоположной стороне люди со свободным рассудком ещё могут откупиться от гонений. А у нас нет средств, и мы не боимся. «Лимб» – это единственное место, где тебя не поймают за критичное рассуждение. Общество, что там собралось, суть взрывчатое вещество. Но ему не хватает огня.

У самого входа в клуб, где столпились посетители, Даниэля и Скольда перехватила троица – это Иен Дикс и ещё двое неизвестных. Даниэль был рад увидеть Иена – брата-близнеца Скольда. Тот всегда был сдержан на эмоции, необщителен и многое держал в себе. И единицы знали, что он крайне великодушен и чуток. Вроде бы, он был незаметен в компании, но его отсутствие сразу было ощутимо.

Скольд представил двух других своих приятелей, начав с дамы.

– Это восходящая звезда и виртуоз басухи – Алесса Мортен! Где бурные овации? Где вообще Алесса, куда мы её потеряли? – озирая землю, подшутил Скольд. И тут же получил от девушки неплохой пинок под зад, потому как Алесса, будучи ростом полтора метра и два сантиметра, решила подшутить в ответ. Она показалась Даниэлю премилым созданием: у неё веснушки, синие дреды до поясницы, короткая клетчатая юбка, колготки в мелкую сетку, специально порванные в нескольких местах, остренькие и приятные черты лица и явно боевой характер. Было удивительным, как её хрупкая шея удерживает такой объём дред-локов и химической ультрамариновой краски в них.

– Привет, Алесса, – поздоровался Даниэль, склонив подбородок к своей груди, чтоб получше рассмотреть её, и протянул руку. Алесса по-свойски отточенным и решительным движением её пожала и звонко рассмеялась:

– Привет! Одолжишь свои ботинки?

– Ты что, дом себе там построить хочешь, в ботинках-то? – съехидничал Скольд. И поймав на себе грозный взгляд леди Мортен, поспешил перевести тему:

– А! А это Рейн Авилон. Он у нас главный, – Скольд указал на молодого человека в длинном плаще, до той минуты стоящего немного в отдалении.

– Оваций не нужно, – раздался его тёмный, глухой голос, и он скинул капюшон, в котором пребывал. Рукопожатие его оказалось быстрым и сухим.

– Приятно, познакомиться, Даниэль, – ради приличия осмелился улыбнуться Рейн. На его узком восковом лице со впалыми щеками выделялись большие карие глаза, горящие на Даниэля с настороженным любопытством. Он выглядел старше своих лет. Также на себя обращали внимание выкрашенные в тривиальный чёрный прямые волосы, имеющиеся лишь на левой стороне головы. Правая же была гладко выбрита. Но, главное, внутри этой самой головы неустанно зрела некая вселенская дума, делающая его тяжёлым и хмурым.

– И что? Что мы стоим? Пойдёмте в «Лимб», я хочу танцы! – громко предложил Скольд.

Их впятером пропустили без очереди, поскольку Рейн Авилон – фигура в клубе известная. С ним все радушно здоровались, но его ответные жесты приветствия были не то что бы наносными и пренебрежительными, а символичными и краткими.

Сдав верхнюю одежду, они спустились в подвал по плохо освещённой крутой лестнице.

Они прошли в логово вольнодумства, населённое причудливыми созданиями. Зыбкий неоновый свет выхватывал контрастные очертания пост-апокалиптических уцелевших с респираторами, утянутых в латекс и траурное кружево фарфоровых живых кукол с веерами, меланхоличных «Лолит» и таких, как Даниэль, Рейн, Иен, Алесса, Скольд.

Помещение «Лимба» оглашали резкие звуки синтезаторной музыки с плавающим где-то там низким мужским вокалом, гитарным дисторшном, режущим уши, и барабанами, где-то дрейфующими. Половину было не слышно, а другую – даже чрезмерно. Виной тому, может, нерадивый звукорежиссёр, которому не помешал бы фирменный от леди Мортен пинок по пятой точке. Но, вероятно, помещение не конструировалось изначально для подобных концертов. И несмотря на это, танцпол, куда Дани с его компанией не пошли, был заполнен до отказа. То, что могло бы называться музыкой, шло под наименованием «ребята, конечно, молодцы, стараются, но вот условия…». Всё равно каждый знал, что в большинстве текстов – ядрёный и грубый протест против Вуна-угнетателя.

«Чего они хотят добиться? Они думают, что они анархисты, борцы. Лишь единицы из них хотят противостоять Вуну и действовать, а остальные только красуются. И то я сомневаюсь», – думалось Даниэлю.

Вся компания проследовала за Рейном, прокладывающим путь через толпу. К счастью, в отделённом прозрачной перегородкой помещении бара было не так шумно и людно. Здесь освещение ровное и приглушённое, кирпичные стены с чудаковатыми, пьяными граффити и плакатами любимых исполнителей. Пахло сыростью, плесенью, речной тиной.

Иен смирно сел за стойку, его же примеру последовал и Рейн. Скольд увидел кого-то из своих знакомых и подсуетился уделить им время. Даниэль подал Алессе руку, когда та штурмом брала высокое сидение, а сам пристроился между ней и Авилоном, спиной прислонившись к стойке. Леди Мортен прокомментировала, обольстительно улыбаясь:

– Какой Вы гОлантный, Даниэль!..

– А я хотел ещё сказать… – мгновенно подоспел Скольд к реплике девушки.

– Лучше не надо тебе говорить, – прервала его Алесса.

– Так дельное же! – возразил Скольд. – Вот рассуди: ты дама свободная. И мы давно выяснили, что я тебе почему-то не нравлюсь. Смотри сюда!

И он повернул Алессу на крутящимся сидении прямо к Даниэлю для полной наглядности. И тут же Дикс превратился в прожжённую опытом сваху:

– А вот Дани! Я сейчас устрою смотрины. Он пишет стихи, поёт, пьёт, начитан. Пусть он не умеет починить кран и вбить гвоздь, но как красноречив!

– Ни дать ни взять, руки не из того места, – пожал плечом Даниэль, подыгрывая.

– Симпатичное же «не то место»! – послышался женский голос из шушукающейся компании напротив стоящих дам, думающих, что они викторианские вампиры.

Скольд обратился к леди Мортен с таким видом, будто решался вопрос жизни и смерти:

– Ну, берёшь?

Алесса закатила глаза, цокнула языком и оценивающе окинула взглядом потенциального суженного. Она сказала:

– Я старательно ищу предпосылку, чтоб забраковать. Он же как с картинки! Сколько тебе лет, Дэн?

– Двадцать два.

– Группа крови?

– Первая отрицательная.

– Рост?

– Метр тридцать четыре.

– А вес?

– Восемьдесят три килограмма.

– Ты колобок?

– Красный бок.

– Мне всё нравится. Но! Мне нужен такой мужчина, который умеет долбить кулаком по столу!

– А ты сомневаешься, что я умею долбить?..

– Всех красивых девушек с потока передолбил, козлина, – переиначил его Скольд, что даже бармена развеселило игрой подтекста. Даниэль рассмеялся от души.

– Ты грёбаный пошляк! – крикнула леди Мортен Диксу.

– Но правдивый, – благородно положа руку на сердце, заявил Скольд и, поняв, что здесь его миссия выполнена, переключился на другое, точнее, на другую:

– О, Белла!.. – воскликнул он и мгновенно оказался возле одной девушки, мелькнувшей за соседним столиком. Они ушли на танцпол в обнимку.

– Сцена, признаться, меня умилила. Театральная импровизация посреди реальности, – медленно проговорил после паузы Рейн и передал бармену, что они заказывают виски. Видимо, и до появления Дани это было их обыкновенным в «Лимбе» рационом. Даниэль ограничился кофе.

– А какая она собой, эта реальность? – обратился он к Авилону, неподвижно сидящему в профиль. Не меняя позиции не то настороженного хищника, не то притаившейся жертвы, Рейн ответил:

– Она такая, что способна оборваться в любой момент – хочешь ты этого или нет, – он бросил на собеседника мгновенный взгляд – плавящейся обсидиан, кофейную горечь для страшного гадания – и вновь повернулся боком. Но черты его размягчились, сникли, щёки более осунулись. Он продолжил:

– Я не застал тот момент, когда проводилась активная реклама «Изотерических основ и тайн мироздания». Местное телевидение взрывалось от круглосуточного упоминания доброго имени Андерса Вуна. Это, казалось, явление философского камня, священного грааля. Я находился в другом городе. А моя семья попалась. Когда я приехал, то понял, что это уже не те люди. Они говорили не своим языком. Они возвеличивали Вуна, как единственного праведника, носителя истины, агнца Божьего, нового Мессию… Они звали с собой к нему. Я отказался. Они сказали, что больше не считают меня за сына, поскольку так учит Вун. Я не держу зла на них. На него – вполне.

В разговор вписалась осторожно Алесса:

– Например, у меня был молодой человек. Мы любили друг друга. Но как только он попал в сети Вуна, а я отказалась принимать всерьёз этого клоуна, то возлюбленный не захотел меня знать. Из группы, где я раньше играла, я ушла по такому же принципу. Надеюсь, нашли достойного басиста.

– Группа, в которой я сидел за ударными, распалась, поскольку вокалист и клавишник покинули ко всем чертям Мидиан, понимая, что лучше не станет, – дополнил Рейн и принял заказ.

– А я клавишник, но я не стану никуда уезжать, – произнёс Иен, поднося к ярким губам стакан с виски.

– Получается, что впятером мы – полноценная группа, – харизматично вскинув бровь, сделал вывод Даниэль.

Авилон продолжил тихо, из-за чего Даниэль к нему склонился:

– Творчество – это последнее, о чем следует думать сейчас. Рано или поздно Вун оккупирует всё. Я не боюсь. Я просто не могу бездействовать – это мучает. Мы стоим на месте. Террор, митинги – попытки были, но они пресекались быстро. И я уверен, они смешны Вуну. Я постоянно думаю, как нам о себе заявить, чтоб враг понял, что в нас – угроза. Не дожидаться в подполье окончательного рабского вердикта, а встретиться лицом к лицу, – и снова Рейн адресовал свой уже продолжительный и испытующий взор Даниэлю. И главарь надтреснуто улыбнулся, точно движение губ причиняло его мышцам боль:

– Вот. Я ответил на твой вопрос. Я изложил реальность.

– За неё, за реальность, – легонько стукнул Дани своей чашкой по стакану Рейна. Каждый пригубил и подавил желание поморщиться от едкой горечи. То, что могло быть густым ароматным снадобьем, состояло из одной таблетки сахзама, чайной ложки дешёвого подобия кофе и хлорированной горячей воды. Плюс туда ещё капнуло сверху. Даниэль поднял взгляд: на сером потолке, где стыки плит наскоро залатаны, образовалось мокрое неровное пятно.

Бармен прокомментировал, прокашлявшись в сторону:

– Лета в этом сезоне особенно полноводна.

– Вы называете реку, протекающую через Мидиан, Летой? – решил уточнить Дани.

– Рейн однажды так её окрестил, а название прижилось, – и бармен отлучился на заказ кого-то из посетителей.

Авилон произнёс, озирая помещение:

– Лета – река забвения в Аиде, в царстве мёртвых. Когда умерший пил из неё, то терял память, связь с прошлым и настоящим. Ты пригубишь и лишишься осознания, кто ты есть, какой ты, зачем ты. Там, за Летой – разрастается пустота. И с каждым разом, по капле тебе отцедится твой глоток беспамятства. Так – постепенно, почти незаметно. Даже не поймёшь, что тебя нет. Здесь – пристанище живых.

– Если уж это «пристанище живых», то мне крайне сложно представить сам Аид! Зря я сегодня за рулём. Жаль. Иначе б ужрался от тоски, – после понурого и всеобъемлющего молчания улыбнулся Даниэль, гоняя по стенкам стакана сомнительный напиток.

Тем временем в баре появился разрумяненный Скольд, который проводил свою пассию Беллу за столик, где она изначально была, сочно её напоследок поцеловал и танцующей походкой приблизился к своей компании, чей вид не был столь радостен.

– А вот и я! Что у вас нового? – с ухмылкой, растянутой до ушей, выдал он, отхлебнув у Дани кофе.

– Лучше скажи, что у тебя нового. Обычно после уединений с Беллой ты выглядишь по понятным причинам счастливым. А теперь ты вдвойне доволен, – подметил Авилон.

– Да, Рейн! Из тебя выйдет неплохой следователь. Либо у тебя просто ОКР, что ты так мелочи замечаешь. Итак! Как и полагается, мы с Беллой решили провести незабываемые мгновения в том месте, где нас никто не застанет. Это, на минуточку, живописный закоулок рядом с чёрным ходом. Да, я романтик! Всё было, как всегда, не вдаваясь в подробности. И я обнаружил вот что, – он достал из кармана куртки занимательную находку. Её он показал последовательно каждому, прикрывая козырьком ладони. Это была изящная подвеска из серебра с гранёной и переливающейся капелькой прозрачного камня. Скольд комментировал:

– Рядом с запасной дверью она лежала и ждала меня. Своим видом она сказала: «Давай, Дикс, подбери меня, потом продай и купи много-много лапши! И не вздумай, глупец, искать моего владельца». Я её послушал. Не знаю, как она там умудрилась оказаться. Скорее всего, кто-то не из местных обронил. Только вот не разбираю, камень – это стеклянная безделушка или же какой-нибудь драгоценный?

– Подай-ка сюда. Проверим, – попросил Даниэль и принял под своё покровительство подвеску. Её застёжка оказалась сломанной, из чего следовало, что владелица случайно лишилась украшения. Но кому надо заходить в клуб через черный ход? Дани, держа серебряную нить двумя пальцами, приподнял перед собой слёзно-прозрачную каплю на свет. Предугадав реакцию Скольда, бармен обратился к Дани:

– Юноша, который гот, советую так не делать. Там камера. Мало ли… – он указал на око, безмолвно шпионящее из-за угла. И Даниэль опустил руку и отвернулся, поняв свою нелепую ошибку.

– Да ладно! Наш Керт, наверное, спит, – отреагировала на замечание бармена Алесса и, видя, как Даниэль дыханием греет подвеску, спросила, зачем это он так делает. Он ответил:

– В древности считали, что горный хрусталь появляется из чистейшей воды, обратившейся в лед от божественного огня. Его не может отогреть человеческое тепло – он остаётся холодным. Этот камень именно такой. Значит, не стекло, не безделушка. Скольд, я думаю, лучше бы попытаться найти обладателя.

– Вот ещё чего! Горный хрусталь ценится! – категорично отрезал он и взял цепочку обратно. Но мятный холодок от застывшей слезы не давал Даниэлю покоя: с чьей же шеи сорвалось это украшение?