Текст книги "Midian"

Пламя

Город с высоты был отвратителен. Улицы, лишённые всякого строя, с домами, расположенными беспорядочно, представлялись навязчивым хаосом. Неровным тошнотворно-серым пятном Мидиан простирался на дальние расстояния. И надо всем – такое же помутнённое, блёклое небо. Оно сейчас было бесплодно. Ни снегопада, ни просвета лазури.

Даниэль видел этот пейзаж из раскрытого чердачного окна храма. Самое подходящее место, чтоб развеять прах. Новость о том, что Синдри позапрошлой ночью вскрыл себе вены, пришла от равнодушного Вуна, который и передал урну с «остатками братишки». Андерс отметил, что теперь Дани может делать с ней всё что угодно. Она стояла на узком подоконнике. Тень от неё – это всё, что сохранилось от пребывания Синдри в этом мире.

Даниэль взял урну, открыл её и опрокинул прах над Мидианом. Серая пыль парила в воздухе, оседая на крыши и дороги города, на снег… Дани ещё несколько минут смотрел в окно, не выпуская из рук опустошённой урны. Ему казалось, этот прах всё будет реять – в веках, в тысячелетиях. Лететь, чтоб рассказать историю о неоправданной драгоценности жизни.

Дани мыслил, что они с Синдри могли бы хорошо поладить, дружить и поддерживать друг друга со временем. Но уже не существовало времени для последнего.

И, надо признать, не стало помощника, значительно облегчающего бремя Даниэля.

Когда он вернулся в особняк, то решил собрать воедино всё, что имелось и что ему предстояло сделать. Он лежал на холодном полу, перечитывал последнее послание Синдри, расчерчивал невообразимые схемы в ежедневнике, где раньше записывал свои стихи о глупых страданиях и красоте земли. Возле себя он поставил пепельницу и бутылку текилы. Листы сминались и небрежно отбрасывались в сторону, пепел летал мимо, рюмки опустошались одна за другой, ручка нервно царапала бумагу. Поздним вечером в гостиную заглянул Вильгельм и обнаружил, что Даниэль сидит, подобрав ноги, посреди немыслимого беспорядка, уронив лоб на ладонь.

– Я не хочу тебе мешать, но, может, перекусишь и отдохнёшь? – спросил нерешительно Вильгельм и приблизился к нему. Тот поднял на него утомлённые и лихорадочно горящие глаза и ответил чётко:

– Не могу отдыхать сейчас.

– Я понимаю, что ты остался без подмоги в лице нашего Синдри. К нему же приезжали его настоящие родители. Видимо, мальчик не совладал с правдой, что он вовсе не относится к Велиарам, – и Вильгельм присел рядом, коснувшись до его худого плеча.

– Боже. Почему этот проклятый город не может жить без притворства? – проговорил он.

– Дани. Всё получится. Не отчаивайся!

– Я сейчас готов бежать в монастырь, в лес, в горы, в поле, чтоб там молчать. И через молчание говорить с Богом, со Вселенной, с Иным, да с чем и кем угодно. И веришь ли ты, что я больше ничего не хочу? Но я знаю, что после окончательной победы над Мидианом Вун пойдет дальше. И не останется больше ничего, кроме ужаса, пустоты и войны, пока земля не станет безобразным адом, – выпалил он на одном дыхании, раскачиваясь.

Вильгельм смотрел на него с сочувствием, но не нашёл, что ему ответить. Он после неловкой паузы спросил:

– А что ты тут делаешь? Можно я взгляну в твои записи?

– Ты там не поймешь ничего. Там бред.

– Ну, Вы, харизматичный лидер и воевода. На словах, наверное, лучше получится, – подбадривающе улыбнулся Вильгельм.

– Я постараюсь! – согласился Даниэль после короткого и напряжённого раздумья. Видимо, дворецкому удалось затронуть нужную струну. И Даниэль звучал уже иначе. Он резко поднялся, немного пошатнувшись от головокружения, и начал излагать свои мысли:

– Существует две дистанции, где мне нужно будет обойти Андерса. Первая – это предотвращение катастрофы. Наш праведник желает во всей красе взорвать загородное поместье Бретона в день его юбилея – это второе февраля. Масштаб будет колоссальный. Слишком умный Бретон не внимает моим предостережениям. Но я не могу допустить столько смертей. Поэтому я планирую создать группировку отъявленных героев. Они не покажут своего лица, творя добрые подвиги. Их деятельность не коснётся Вуна, чтоб не привлечь его внимания. Они будут ангелами в масках, помогающими всем страждущим.

– И ты – главный ангел?

– Возможно! Но я точно буду главным спонсором этого шоу, а это лучше, – он улыбнулся азартно и прикурил.

– Так можно этого Бретона скинуть со счетов и не заморачиваться! – возразил Вильгельм.

– Я с трудом понимаю, что мне можно, то отдаю себе отчет в том, что мне непозволительно делать. И мне нельзя допускать беду, – ответил Даниэль. Он прохаживался по смятым листам на полу и продолжал далее: – Окончательное завоевание Мидиана запланировано на одиннадцатое февраля. Оно ознаменуется, во-первых, тем, что я приведу своих поклонников в ловушку к Андерсу под предлогом выступления на Штернпласс. Мерзавец хочет соткать мой музыкальный репертуар из скрытого мракобесия и заклинаний. Он даст мне готовый материал для исполнения. И демоны, возникшие в темном подсознании моих адептов, тут же отведут их на сторону Вуна. И знаешь, Вильгельм? Я уже начал писать свою песню.

– Вот тут-то Андерс и поймёт, кто ты есть. Конечно, все мы осознаём, что это чревато…

Даниэль сделал вид, что не заметил его слов, а продолжил говорить дальше:

– Вдобавок к этому, неравнодушный к оккультизму изувер хочет отснять прекрасную кинокартину, которой накормит с больших экранов всех интересующихся. А интересующиеся – это те, кто теплохладно держится в стороне и от меня, и от него. Он будет, наверное, просто так билеты раздавать на свою раскрученную премьеру. Так что жди скоро глянцевой рекламы. И да – Вун и в этом случае прибегнет к воздействию тёмного и потустороннего. У него есть одна могущественная и инфернальная помощница в этих вопросах. Поэтому в действенности я не сомневаюсь.

– А тебе кто поможет? – робко прозвучал вопрос Вильгельма. Даниэль усмехнулся, запрокинув голову:

– Вот как раз она мне и поможет.

– Дани, тебе холодно? Ты весь дрожишь сейчас… Ляг, я уберу всё и разожгу камин.

Он упал на софу и закрыл глаза, чувствуя, как кровь бешено пульсирует в висках. Он впал в болезненную дрёму, где не видел грёз. Только он ощутил, как Вильгельм накрывает его одеялом, а комната озаряется золотистым свечением. Он иногда пробуждался и в полузабытьи вспоминал о запахе ладана, о тонких свечах и о небесном звучании хора, где переплетались высокие голоса. И его сердце сжималось и рыдало в те мгновения.

Даниэль очнулся ночью. Он понял, что – пора. Но он ещё долго смотрел на огонь в камине глазами наложниц, глазами обречённой Юдифь, которой не позволили отсечь ненавистному Олоферну голову.

На следующий день Адели у него спросит со всей нежностью и чуткостью, почему он так хмур и молчалив. Завтра он станет отводить взгляд. Он утаит настоящую причину.

И завтра же Андерс возразит Эсфирь, которая поделится с ним желанием избавиться от новоявленной «невесты» Даниэля. Вун будет уверять, что Адели является неотъемлемым дополнением имиджа его оппозиционера, и поэтому лучше бы её пока что оставить.

…А сейчас огонь непрерывным танцем гипнотизировал, очаровывал, дыша гибельным пылом.

Он вкрадчиво произносил, позволив горько-сладкой истоме разлиться по крови, заполнить его сознание, завладеть его телом:

– Я чувствую, как ты желаешь услышать мой зов. Приди ко мне. Я буду твоим. Искуси и соврати. Приди, чтобы владеть, Эсфирь.

Огонь в камине вспыхнул сильнее, забеспокоился.

– Ты принадлежишь другой, – шёлково заструилась речь Королевы.

– Так исправь это!

И в жерле из языков пламени сложился постепенно и плавно её силуэт. Лунь её кожи начинала проявляться, пристальные факелы чёрного взора ослепляли пылом. Она, облачённая только в свою смертельную и яро влекущую прелесть, вышла из огня к нему.

Книга IV

И никто не додумался просто стать на колени

И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране

Даже светлые подвиги – это только ступени

В бесконечные пропасти, к недоступной Весне!

А. Н. Вертинский, 1917

Инкогнито

«Только бы пережить эту зиму!» – Именно эти слова Даниэля озаглавили период его жизни, растянувшейся от тех сумерек, переплетённых с огнём, и до конца января. Порой ему казалось, что данное выражение сравнимо с эпитафией на заледенелом и мрачном кресте, под которым ему пришлось похоронить то священное, что правило в его душе и сияло тёплым светом. Но он знал, к чему он шёл. И что же случилось с Мидианом всего за пару месяцев?

За это время город стал ещё более сравним с театром, где есть актёры и публика. Последняя, разумеется, не подозревала, как искусно разыгрываются спланированные и отрепетированные сцены.

Андерс и Даниэль представляли свои стороны, организуя целые перформансы, так называемые «споры трибунов». Проводились баталии под сенью всё того же храма, куда мог попасть любой желающий, заняв место в одной из двух секций. Никто из ораторов в убытке не оставался: предварительно даже мельчайшие реплики были согласованы так, чтоб их фигуры выглядели равноценными. Интеллектуальные баталии, остросюжетные повороты событий – и все были прикованы к выступлениям двух ярчайших лидеров. Двух великих героев. Двух проповедников. Двух лжецов. Двух редкостных самозванцев.

Их транслировали, снимали, их речи разбирались на цитаты. Их освистывали, их обожали.

Свобода выбора – лестная сказка. Именно поэтому равнодушных оставалось крайне мало. К числу сторонников Даниэля присоединились и люди довольно обеспеченные, поскольку им пришлась по нраву красивая картинка его идей, от которых веяло подвигами мифического Прометея. Но особенно такой посыл прельщал юное поколение, с которого родители сдували пылинки. Они хотели бунтовать по максимуму, дерзко и нагло. Они одевались в рваные джинсы, красили волосы в ядовитые цвета, начинали слушать тяжёлый рок, беспредельничать, только чтоб влиться «в тайную организацию анархистов» и найти там вожделенную стадную общность. Вот так «Лимб» стал очередным трендом и данью моде.

А новые люди шли в замок Эсфирь под предлогом Андерса принять участие в празднике в их честь, тем самым пополняя легионы Королевы. А на каждом шагу была реклама кинематографического шедевра с участием самых популярных актеров под заманчивым названием «Андерс Вун: разоблачение».

Многие тянулись в Мидиан, чтоб увидеть своими глазами, как творится история. Противостояние Вуна и Велиара не только неплохо рекламировалось, но неплохо раскупалось.

«Гетто» стало получать помощь, что, разумеется, было частью плана Даниэля и Андерса. Горели горы книг Вуна, срывалась его реклама, люди на всеуслышание уже не остерегались злословить и порицать самопровозглашённого Христа и восхвалять своего истинного Спасителя. «Библию» Андерса с остервенением топтали, как и его имя. «Не пугайте их. Пусть почувствуют надежду и силу. Тем больше этих глупцов попадёт в ловушку», – уверял Даниэль, втягивая вместе с Андерсом дорожки белоснежного порошка, когда дремучими ночами они прописывали свои сценарии в покоях Эсфирь.

Дани собирал толпы людей на Штернпласс, с высоты трибуны вещал для них. Он поглядывал на часы, чтоб выгадать время для запланированной и эффектной для телекамер, но бескровной облавы. По крайней мере, пока ещё бескровной… Он понимал, что под его ответственностью и бдительностью ныне целый сложный механизм, которым оказался город с несколькими миллионами людей.

Он отчаянно ждал скорейшей развязки, чтоб стать свободным. Прежде всего – от своего лицемерия. Но именно оно ему и помогало находить на союзника и друга более чем достойный компромат…

Помимо противостояния двух врагов и повсеместного ажиотажа, возникло в Мидиане ещё одно любопытное явление.

Некая девушка (назовём её леди N) шла по людной улице где-то в центре. Её облик не особо соответствовал вычурным домам-витринам-людям, что делало её похожей на гостью из параллельного мира. Но нахождение её здесь и сейчас было обосновано. И она шла, держа за ручки самую заурядную сумочку.

Один молодой человек, аналогичный леди N (назовём его господин N), несколько метров следовал за ней, затем выхватил у зазевавшейся бедняжки сумочку и пустился наутёк. О, она вопит, просит о помощи, надрывается. Прохожие наблюдают её истерику. И вот бессовестный господин N, даже не допускающий, что внутри могут находиться и документы, и последние выстраданные сбережения леди N, бежит с ворованной вещью, но тут… возникают ОНИ – те самые легендарные спасители в карнавальных масках. Их двое. Они настигают злоумышленника, подобно разящей стреле справедливости, останавливают его, заламывают руки. Господин N в ужасе и недоумении, но ему удаётся удрать…

Прохожие оживляются – ведь они своими глазами увидели, как действуют эти безымянные герои, которые благородно решили остаться инкогнито.

Они закрывают головы капюшоном. Они во всём чёрном.

А через минуту счастливая леди N получает сумочку обратно. Она поочерёдно обнимает их со словами благодарности, но эти двое сухи и сдержаны. Они удаляются в закат. Видимо, на новые подвиги. А леди N смотрит им вслед, прижимая к груди вернувшуюся невероятно ценную вещицу.

…Через час они вчетвером встречаются под мостом со стороны «гетто», где кроме них – ни души. Уже достаточно темно, но леди N и господин N могут различить ласкающую взор цифру, указанную на купюрах. «Вот вам обещанное», – утомлённо проговорил один из тех двух безымянных, отдавая им деньги. Молчание – золото. Потому что порой эквивалентно. Леди N и господин N после обещаний, что даже под страхом пытки ничего никому не скажут, удаляются, должно быть, в «Лимб». Силуэты их забирает зимняя темнота.

«Инкогнито» активно промышляют подобными подвигами вот уже весь январь. Они ловят грабителей (таких, как господин N), защищают милых дам (соответственно, таких, как леди N), от хулиганья, роль которого выпала господам N. Один раз они пресекли прыжок с моста леди N.

Даниэль доверил этот проект Авилону. Рейн проявлял себя довольно расчётливым, до мелочей внимательным. Дани периодически помогал ему. Выдыхая густой всевозможный дым и заливаясь виски, они дремучими ночами прописывали свои сценарии в фамильном особняке.

Клод Бретон – это их главная цель. «Инкогнито» пришлось запечатлеть себя в самых густонаселённых местах Мидиана, чтоб все узнали про них, храбрых и неуловимых. Неуловимыми их делало то, что Вуну было на них всё равно, а Дани лишь подкреплял его беспристрастность в данном вопросе. Важнейшим для Андерса было то, что герои не перетягивают на себя интерес толпы. Важнейшим для Дани являлось то, что те доблестные ангелы обезличены. Он – обезличен.

Но в преддверии февраля, последнего и самого жестокого месяца зимы, он предстанет без непроницаемой и защитной маски инкогнит.

Под кожей

Всё устроено. Абсолютно всё. Куплено, налажено, добыто и разведано до мелочей. Всё отшлифовано до блеска, взвешено до карата, рассчитано до минуты. Казалось бы, вот теперь должно быть на душе спокойно. Но внутри пустило корни неукротимое смятение. Даниэль, разрываемый противоречиями, не узнавал себя.

Его планета оказалась крохотной для полыхающего светила. Эсфирь сжигала его. Чем больше она притягивала его на свою орбиту, тем стремительнее он погибал. Какими приворотами, какими чарами, заклинаниями и заговорами была пропитана её плоть, её страсть? Он не мог прекратить их свидания и нарушить связь. Шаг за шагом, ночь за ночью, она подкрадывалась всё ближе к его выси, чтоб низвергнуть его в подземелья своего дикого обожания. А там, как и прежде, зияли смолянисто-чёрные океаны её ненависти и злобы. Казалось, в ней кипело ещё больше вожделения, жадности и непрощения, когда он попал в её руки.

…Королева держала шар густого синего цвета в напряжённой кисти перед собой. Даниэль, лежащий у неё на коленях, смотрел, как лучи полнолуния растворяются в сфере, не дойдя до её сердцевины. «Ты можешь увидеть в нём всё, что захочешь. Любой уголок планеты… Я покажу тебе. Только смотри в центр пристально», – прошептала Эсфирь. И Даниэль заметил, как в непроницаемой черноте закружились вьюгой голубоватые созвездия. Они плыли в пустоте, начиная танцевать быстрее… Их блеск и свечение скоро породили видение.

Он находился на вершине горы – на самой высокой точке мира. Скалистый обрыв утопал в облаках. Место, где был лишь камень, воздух и небесный купол с бледностью млечного пути. В звёздах – невидимая дрожь, нерушимость абсолюта. Казалось, что в безмолвии, огромном и космическом, – Альфа и Омега, начало и конец. Но и здесь не было упоения вольностью, поскольку свою тюрьму он нёс в себе.

Эсфирь прикрывала его большим тёмным крылом. Тень от его локона упала на его выбеленное луной лицо, нарисовав чёрную слезу, что ползла по нему, рассекая надвое.

Тут Королева отложила сферу, и пейзаж растворился во мраке её спальни. Она легла к нему, начав перебирать пальцами его пряди. Мутно зажглись грани в её перстне. С самого начала Дани планировал украсть у неё оберег, как только она станет ненужной его делу. Но сейчас хладнокровие и здравомыслие дали трещину, из которой появился побег чудовищно прекрасного цветка зла. Теперь он понимал Кристиана ещё больше.

Даниэль закрыл веки.

– Разве ты не хотел бы увидеть свой родной дом, море? – услышал он её шёпот, когда уже начал засыпать.

– Я слишком хочу посмотреть на это вновь, попасть туда… Поэтому лучше всё что угодно, но не мой берег, – ответил он.

Они с Эсфирь тосковали по своим домам, навсегда оставшимся в памяти тёплым и неизменно священным раем. У них у обоих были поломаны светлые крылья. Оба они являлись заложниками Мидиана. И от этого Королева изнемогала от пронзительной, терпкой нежности, с которой поцеловала его в лоб. Он не ощущал её холода. Тогда он понял, что она живёт у него под кожей.

Прочные узы

Нужно ли говорить, что концерты «Semper Idem» были бешено популярны? «Лимб» не мог вместить всех желающих, и толпы стояли у входа, заполоняя узкие переулки, чтоб только попасть внутрь, чтоб только услышать отголоски новой сенсации. Даниэль заставлял свою команду репетировать до упора, пусть даже в клубе их заглушал рёв поклонников. Можно было фальшивить сколько угодно, но всё это лишь подготовка перед главным выступлением на Штернпласс. У них не существовало своего репертуара, они переигрывали старые и всем известные песни. Даниэль, пропитанный адреналином, выплёскивал свои эмоции, свою силу, завораживал, гипнотизировал и заражал безудержностью. Под конец очередного концерта, увенчавшегося добившей взмокшую публику «Боже, храни Королеву», он поливался остатками воды из бутылки. А после она полетела в зал, где описывала сложные манёвры, отскакивая от жадных рук.

Его сырые волосы разметались по плечам, прилипли ко лбу и скулам. Чёрная сетка на его теле еще более оттеняла его больную худобу, а под глазами зияли тёмные подтеки макияжа. Он смеялся, но его не было слышно, как и последнего ревущего гитарного рифа. Он, подобно дирижёру, простер над своей толпой руки, чтоб стало тише. Он вновь приблизился к микрофону, озаренный ярким светом, и произнёс часто дыша: «А сейчас… Я хочу спросить вас, готовы ли вы меня поддержать, придя одиннадцатого февраля на Штерпласс?!»

Ответ был очевиден. Поднялся такой крик, что, казалось, стены падут подобно иерихонским. К нему тянулись, хватая за платформы ботинок, за джинсы… Он улыбался эйфорически. Когда гул стих, то он продолжил, не скрывая волнения: «Я должен сказать, что люблю вас и каждого здесь находящегося. Ради этого города я ставлю многое под удар, но мы должны идти до конца…»

Он не договорил из-за оглушительных оваций и стоял, подставив грудь этой стихии, этой мощи, что сейчас пронизывала его, леденя. К нему подошёл Скольд и прокричал что-то на ухо.

Даниэль озадаченно всмотрелся куда-то вдаль поверх голов зрителей. И произнёс: «К Сиду пришла его Нэнси! Несите меня к моей невесте!» И он выбросил микрофон и прыгнул в толпу, в её море, что понесло его дальше и дальше. И только прожекторы как близкие звёзды в фантастическом видении качались в его поле зрения.

Адели стояла в толпе в самом её конце. Видимо, она проникла сюда недавно с черного хода. Жених оказался рядом с ней, выбравшись из бушующих волн, и тут же обнял её. От неё пахло холодом и зимой. Она для приличия поцеловала его. И тут же послышались возгласы других девушек:

– Да чтоб эта блондинка сдохла скорее!

– Она не достойна его!

– Давайте её серной кислотой обольём!

Жених и невеста быстро скрылись за железной дверью, где их поджидало такси, вызванное Адели. Водитель расхохотался от изумления, шокировано глядя на пассажира:

– Да неужели! Дай автограф, братец!

И Даниэль расписался ему на каком-то чеке.

– И куда вам надо?

– Думаю, в мой особняк. Да! Отвези нас, братец, в мой особняк!

Адели сидела неподвижно, безучастная ко всему. Суженый придвинулся ближе, уткнувшись в ее шею со словами:

– Я не знал, что ты придёшь.

– Тебя не было четыре дня. Я не могла дозвониться до тебя. И после этого ты говоришь, что не знал, приду ли я?

– Обсудим у меня дома, – заключил он. И дорога тянулась мучительно.

Вильгельм приветствовал с огромной радостью, когда встретился на лестнице с молчаливыми и мрачными Дани и Аделаидой, поднимающимися в хозяйскую спальню:

– Ты наша принцесса! Как я счастлив тебя видеть! Сделать тебе чай с ромашкой, как ты любишь?

– Спасибо, она меня вряд ли успокоит! – отозвалась Адели, пытаясь улыбнуться. Вильгельм и Даниэль переглянулись, а последний недоумённо пожал плечами. Только дверь в его комнату закрылась, как она произнесла язвительно и отчаянно:

– Ты мне почти сразу сделал предложение… Но давал ли ты себе отчёт, что такое помолвка? Такой понимающий в начале наших отношений – сейчас ты неузнаваем… Прекрати пить эту гадость!

Она выхватила стакан с позавчерашним виски-колой у него из рук. Даниэль сел на кровать и начал снимать с себя кожаный ошейник с внушительными шипами и сетку. Адели стояла на прежнем месте и почти плакала, сдавленно, с огромным трудом говоря:

– Кто эта женщина? Она везде меня подстерегает проклятым видением! Она то появляется на безлюдных улицах, то мгновенно исчезает. И смотрит на меня пытливо и насмешливо. А однажды я даже с ней заговорила. Она просто лишь… утончённо улыбнулась и поздравила меня с колечком на безымянном пальце. И ещё добавила, что вас с ней связывают более прочные узы…

Дани достал из шкафа полотенце и устало ответил, направляясь в ванную:

– Тебе скажут все дамы, начиная с седьмого класса и заканчивая менопаузой, что нас что-то связывает. Я в душ. С меня сто потов сошло, пока я там пел.

Он встал под горячие упругие струи воды, подставил им лицо. И он сделал усилие вспомнить, зачем же он ей сделал предложение и – когда… Он пытался думать о том кольце, а в сознании дрожала алая огранка перстня Эсфирь. Её рубин горел, пульсировал в самой глубине, поглощая своей энергией его мысли. И огромного труда ему стоило бледно воскресить тот день, когда он, недолго думая, решился преподнести Адели изящное украшение в знак своих далеко идущих планов. Но много воды утекло. Он закрыл вентиль и вышел с полотенцем на бедрах.

Алели стояла у темного окна в напряженной задумчивости и как только услышала его шаги, то резко обернулась и произнесла горько:

– Я знаю и без доказательств, что у тебя еще кто-то есть. Я не хочу быть твоей женой потом, а сейчас мне просто нужно уйти.

– Возьми деньги в ящике и напиши, как такси тебя отвезёт обратно. Я постараюсь позвонить, если выберусь из-под груза моих проблем, – проговорил он безжизненно и тускло. Адели последовала к двери без промедлений, но рука её дрогнула, как только потянулась к ручке. Она подбежала к нему с глазами, полными слёз, и целовала его лицо, горячо шепча:

– Что с тобой происходит, Дани? Я наблюдаю, как ты становишься кем-то иным. Я тебя люблю. Я не знаю, как сейчас уйти и оставить тебя. Но ты другой…

И её прикосновения тоже были другими, не такими пугливыми и осторожно невинными, как раньше. Она сбросила шубку. Они без промедлений легли на неубранную кровать, поддавшись секундному, отчаянному, бездумному всполоху страсти. Адели смотрела на него снизу вверх:

– Мне всё равно. Сделай это, пусть даже ты не останешься со мной. Ты все равно будешь первым и последним в моей жизни.

Даниэль закусил губы и склонил голову к её плечу. Он проговорил, неровно дыша:

– Я не стану. Позволь мне хоть сейчас что-то сделать от всей души, не противоречить себе и правде. А правда в том, что я не могу сейчас говорить о нас. И трахать тебя я тоже не могу. Если интересно, то проверь рукой мою готовность, но я с тобой не пересплю, девочка, потому что не посмею. Понимаешь? Можно хоть сейчас я не солгу?

Она поднялась и закрыла дверь за собой.

…Пару дней назад Даниэль с де Снором находились на мосту через Лету. Поздним вечером не было прохожих, водители не узнавали их. Их встречи часто были такими – и весь сумрачный Мидиан принадлежал им. Все закоулки, гулкие ночные площади, неизвестные повороты и перекрёстки предназначались для них, подчиняясь их странствию. Они никогда бы не забыли и крошечной части своих встреч. В памяти прочно осядут и их разговоры, и их молчания, и зимняя мгла и вдохновенное, блаженное, ликующее упоение от их единения.

Кристиан, сгорбившись над перилами моста, говорил:

– Видишь, какое красноватое свечение идёт от города? Огни на воде похожи на искры. Возможно, я это нарисую. Живя в Мидиане, я чаще думаю: ад наверняка так полон, что пробивается через багровые пейзажи этого города. Меня леденит это зрелище. И разве есть ещё что-то более жестокое, чем место, уготованное отступникам?

И он обернулся к Даниэлю, стоящему рядом. Кристиан наблюдал его с цепким вниманием живописца и с восхищением обожающей души. Художник негромко дополнил:

– Но лучше, чтоб на моём полотне был снова ты.

Даниэлю стало горько от того, что Кристиан сейчас так на него смотрит. Ведь когда они с де Снором разойдутся, то он снова отправится к Эсфирь. Он всё это время терзался, не рассказать ли ему о его связи с Королевой. Но он только произнёс:

– А разве ад – это не милость и снисхождение? Если есть тот, кто тебя любит, а ты его предаешь своей нечестностью и лицемерием, то как смириться с этим? Хочется скрыться во тьме, бежать. А в целой вселенной есть только преисподняя, где ты можешь спрятаться со своим позором.

– Тебе ли об этом так основательно задумываться? – спросил Кристиан, но так и не получил ответа.