Текст книги "Midian"

Там, где начинаешь жить и дышать

Скольд сделал тише музыку и на цыпочках подкрался к двери, в которую почтительно и лихо долбили уже полминуты.

– Кто там? – спросил он, сдерживая хохот.

– Полиция! Впустите! – послышалось грозное. Он открыл замок и тут же облокотился спиной, сдерживая. Он прокричал, краснея и оглушительно смеясь:

– Нет, вы будете меня ругать! Нам нужно спрятать наркотики!

Иен пришёл на подмогу с недоумённым восклицанием:

– Какие наркотики? Куда спрятать?

Но рубежи были прорваны, через порог ввалились Даниэль и Ева. Даниэль поднимался с пола, хватая Иена за ноги и пытаясь его тоже повалить навзничь:

– «Куда спрятать?» Ты предполагаешь мой ход мысли?

Ева, к огромному своему счастью, удержалась, схватившись за вешалку. В руке она чудом удерживала початую бутылку виски. Скольд выдал многозначительно:

– Ты наконец-то вывез женщину из своего сарая в цивилизацию! Дуралей, как ты? Живой, вроде…

Дани поднялся, отряхивая колени и переводя дыхание:

– Да хорошо… Проблевался пару раз утром. И да – с днём рождения! Под занавес мая рождаются самые странные и очаровательные люди! Вот Ева тоже мне сейчас сказала, что у неё день рождения рядом с моим!

– Мы уже немного накатили в такси! – пояснила девушка, обольстительно улыбаясь и стараясь выстоять на высоких каблуках. Она была похожа на ундину в изумрудно-зеленом платье, с обворожительной беспечностью на румяном лице и сладостно-античными, открытыми плечами.

– Небесное видение! Венера, ну, не иначе! – восхищенно всплеснул руками Скольд, не сдержав своего восторга. Ева даже не успела обдумать его последнюю реплику, ещё более краснея и смущаясь, как тут же её внимание перехватили два стремительных и нещадных урагана, сотворивших ещё больший хаос. «Дани! Дани тут!» – Пронзительно кричали дети, обнимая обожаемого гостя.

– Мои котяточки! Мои славные! Включайте Мерлина Мэнсона, сейчас я утрою вам утренник! И познакомьтесь с Евой, эй! – только мог сдавленно от объятий сказать он, когда они снова свалили его на пол. Они – это уменьшенная четырехлетняя копия Скольда и утончённая юная Лия, дочь Иена. Девочка взахлёб докладывала:

– Привет-привет! Ой, знаешь, Дэн! Я такое нашла у нас на чердаке! Прям перстень шестнадцатого века! А ещё марки такие яркие, картинки там… Папа сказал, что это тоже примерно шестнадцатый век!

– Я научился говорить слово! Поиграй со мной в непонятные слова! – перебивал её Скольд-младший, отталкивая.

– Скажи «коммуникабельность»? – грозно вопрошал Даниэль.

– Кунимикабельносость, – старался повторить он.

– Ком-му-ни-ка-бель-ность.

– Куни-кабельность! – он был очень убедителен.

– Еду я по выбоине…

– Еду я по выебонене-е-е!!! – и Скольд унёсся в комнаты, изображая самолёт. Лия взяла Даниэля за руку и деловито увела. Появление смерча и захват заложника длились несколько секунд, в течении которых остальные стояли безмолвными и недоумевающими зрителями.

– А! Быбоена. Да. Это наши обычные семейные посиделки. Идёмте же в гостиную, – опомнился Иен.

Ева лишь успевала переступать через игрушки, разбросанные по полу, мельком осмотреть комнату, пока её сажали за стол, предлагали попробовать с десяток блюд, открывали оглушительно выстреливающее шампанское, что обильно окатило подол её изысканного платья. Она заливалась смехом. Из соседних дверей гремел Мерлин Мэнсон, доносились ор и радостный детский визг и топот, как от роты солдат. На втором наскоро опустошённом Евой фужере с лоджии, задернутой лёгкими шторами, из фиолетовой майской темноты вышла женщина в свободой льняной одежде. Выражение её лица было спокойным и невозмутимым, хоть и несколько уставшим. Она тихо села рядом с Евой и произнесла ровно:

– Давай знакомиться, лаконично сидеть в сторонке и обсуждать мужчин – какие они козлы.

– О, давай! – закивала Ева.

– Не всегда я так эффектна, как с бас-гитарой на сцене… Никогда не работай вместе со своим мужем. Лучше вообще – никогда не работай, – деловито заключила Алесса.

– Я вижу, вы со Скольдом ожидаете уже второго? – подхватила Ева.

– Да все наши парни, как родные дети! Что только ни происходило во время гастролей! – и она вальяжно откинулась на спинку дивана, подперев коротко стриженную платиновую голову твёрдой рукой. И дополнила:

– Правда, Авилон сейчас не здесь, а на работе. Бывает, приходит ко мне, рассказывает о расчленёнке. И про белую дверь всё уже рассказал, что было возможно. И невозможно…

И скоро разум Евы мягчайше подернулся сиреневым туманом, взгляд скользил по авангардным картинам и розовые неоновые светильники отдавали неземным, надоблачным рассветом. А праздник гремел и ликовал. И ей казалось, что вся боль, страх и лишения ушли в прошлое. И вчерашний ядовитый инцидент с её возлюбленным растворился в медовом нектаре всеобщей радости.

Даниэль, держа засыпающего Скольда-младшего одной рукой, а второй эффектно поднимая победный кубок, говорил растроганно:

– Мы преодолели крайне сложный путь. Мы с вами были вместе с самого начала, будучи мальчишками. Мы помним «Лимб» и наши первые концерты…

– Да! Как с нас бабы там трусы на сцене стягивали! – расхохотался Скольд. Иен прикрыл уши своей дочери. Оратор продолжил, хотя голос его дрогнул:

– Вспомните, как начинался путь! Какими мы были! А то подполье! А та опасность! И наши тяжёлые ботинки, и наши огненные, жадные, отчаянные или отчаявшиеся души! Мы лишь поверили в то, что мы что-то можем изменить в этом городе…

– И заручились твоим капиталом и ещё тянули деньги с Андерса, – скромно подметил Скольд, что-то жуя. Даниэль поправил, насколько это было возможно, голову ребенка на своём плече и загадочно замолчал, встретившись с Евой взглядом. После этого уголки его губ несколько лукаво приподнялись. Он решительно и твёрдо продолжил:

– Не получилась у меня душещипательной речи! Я крайне рад, что у вас, инфернальных близнецов, день рождения в один день! Значит, можно меньше страдать от сушняка по утрам. С праздником Вас, никчёмные старики! Подарки перевёл на карты, купите детям конфет и памперсы!

Алесса вкрадчиво произнесла на ухо Еве под лихой звон фужеров:

– Там, мне кажется, на новую недвижимость хватит… Чудесный у тебя мальчишка! Только попадает в истории…

Звёздное небо опрокинулось на город, и свет разлился безбрежно. Сияющие реки живого пламени дрожали во мраке. Прощально заря догорала прохладно-зелёным. И Мидиан медлительно покрывала бархатная, майская ночь. Тёплым воздухом, казалось, нельзя надышаться и напиться. Даниэль и Ева, как с крыши мира, смотрели на город, ненадолго сбежав с праздника прямиком на лоджию. И только близкое расположение недостроя с сотней-другой чёрных глазниц-колодцев несколько портило обзор.

Даниэль молча курил, желая сказать многое, но не видел в этом крайней надобности. Ему было достаточно того, что он приобнял Еву за талию, а это уже крайне красноречиво. Она прижалась к нему, наблюдая, как его губы мерно выдыхают дым, удивляясь его упоительно тонкому и прямому профилю и уже не удивляясь посылу его прикосновений. Она произнесла, не отрывая от него заворожённого взгляда:

– Когда Андерс забирал меня в Мидиан, то я иногда сбегала из дома по ночам, прокрадываясь на крыши высоток. И я стояла на краю и думала, что за этим городом, за камнем и бетоном есть что-то другое. Ночные луга, лесные чащи… Там в каждой росинке расцветает луна. Там восходит туман. И мне казалось: вот только тогда, когда ты войдёшь в этот туман, ощутить его прохладу и аромат, то начнёшь по-настоящему жить и дышать.

Даниэль облокотился на перилла и проговорил раслабленно:

– Подчас мне даже на задницу твою смотреть совестно. Ведь ты говоришь такие глубокие вещи.

– Вы тут уже делаете что-то хорошее или теряете время зря? – быстро спросил Скольд, заглянув на лоджию.

– Теряем время зря! – усмехнулся Даниэль, обернувшись в нему.

– Сожалею! Тогда выбросьте шкаф этот огромный и допотопный! Ненавижу его! – и Дикс скрылся обратно так же неожиданно, как и появился. Даниэль выхватил на глади мутного тёмного окна до боли знакомое отражение, и тут же его душа в остром мучении сжалась. Он поперхнулся дымом и закашлял, пытаясь оправиться от грянувшего кошмара.

– Что ты так? Тебя похлопать по чему-нибудь? – поинтересовалась Ева, видя на его лице обескураженность и опаску.

– Эсфирь… Это была она, – проговорил он, словно сам для себя. «Укройся! Они близко!» – Возник в его сознании её повелевающий голос. Он резко завёл Еву за шкаф и раздался выстрел. Она, белея, смотрела на дымящуюся отметину в стене, что была бы вровень с прежним положением Даниэля. Музыка в доме Скольда прекратила играть. Даниэль держал её онемевшее лицо, и говорил со сбитым дыханием, опускаясь вместе с ней на колени:

– Слушай! Ты остаешься здесь, пока не уляжется. Тебе ясно это? Вот… Я уеду сейчас, потому что лишь я им нужен. Ты не поедешь со мной, ты будешь в полной сохранности здесь. Всё будет хорошо! Кивни мне, что ты сделаешь так, как я прошу!

И она нервно закивала, не понимая и слова, что он внушал ей.

– Вот молодец, девочка. Мы договорились, – шептал он обнадёженно…

– Мы могли бы успеть, мать твою! Давай на красный! Нас преследуют! – кричала Ева, выхватывая у водителя руль. Машина вылетала на перекрёсток и неслась дальше и дальше по ночным дорогам. Всё кругом сигналило, горело и сокрушалось, в венах кипел адреналин вперемешку с алкоголем. К счастью, у водителя – крайне шокированного и растерянного студента – буйствовал лишь адреналин. Хотя тот парень предполагал, что после внезапного приключения с погоней, когда в его автомобиль пытались стрелять, он должен от души напиться и пройти психологическую реабилитацию. К тому же он вёз самого Даниэля Велиара, который пытался вести себя сдержанно (в отличие от его шумной и чрезмерно эмоциональной спутницы). Дани было не впервой зажимать губы паникующей Евы ладонью, держать её руки.

В его широких зрачках отразилась пустынная дорога, где уже не наблюдалось зловещей машины с пособниками Вуна. И он облегчённо выдохнул.

…Туман плыл по задворкам Мидиана. Они вышли в самую его глушь. Дани стиснул дрожащую ладонь своего новоявленного героя, говоря:

– Простите сердечно!

И достал бумажник:

– Вот вам деньги на ремонт и чаевые немного. Наверное, Вам придут штрафы за превышение скорости. И вот ещё чуть-чуть, чтоб Вы особо не распространялись…

Юноша кивнул рассеяно и медленно дал задний ход. Дани ещё бездумно стоял пару минут, глядя, как такси растворятся в серебристой мгле. Но тут встрепенулся, обратившись к Еве:

– «Оцените поездку от одного до пяти»… Мне кажется, или они как-то зачастили с покушениями на меня?

Она, полотняно-белая и словно сгоревшая дотла, вспыхнула с новой силой и ударила его клатчем, срываясь на крик:

– Ты бы знал, что происходит с моей душой! У меня она в клочья рвётся от одной только мысли, что тебя может не стать! Скотина! Какой же ты…

И она развернулась и пошла по гравию босяком, небрежно неся туфли за ремни.

– Мой дом в другой стороне! – деликатно пояснил Даниэль.

– Вот и иди туда один!

Он без единого слова повернул её, взяв за плечо, и они уже вдвоём молча направились по нужному курсу.

Вокруг них был сумеречный, благоухающий, жаждущий и цветущий мир, полный звуков, глубоких ароматов и жизни. Прохлада тумана рассеялась, когда они поднялись чуть выше, где начиналось поле и пышными громадами темнели пролески. И природа полнилась в щедром избытке голосами птиц и кваканьем лягушек, плесками воды и горьковатым запахом трав, в которых ещё нежилось солнце. Но ныне – землю осеняла подёрнутая розоватой дымкой луна.

Они легли на траву под необъятный небесный купол, под пологи ветвей.

– И связалась же ты со мной, – иронизировал Даниэль.

– В горе и в радости, – тихо проговорила она.

Он склонился над ней и поцеловал плечо. Ева спешно приподнялась и решила занять его разговором:

– Я нашла у Соломона про козлят. Секунду…

И она достала телефон из клатча и начала что-то растерянно листать там. Её лицо горело. И ей было совершенно не до дисплея, не до Соломона, не до букв. Но она в очаровательной неловкости проговорила:

– Тут нет… Но больше мне нравится вот это: «Мандрагоры уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные плоды, новые и старые: это сберегла я для тебя, мой возлюбленный!»

Дани взял её телефон и отложил в сторону. И потянулся к пряди её волос, чтоб убрать запутавшуюся там травинку, терпеливо заключая:

– Мы теряем время зря. А оно не резиновое… – он быстро пошарил по карманам джинсов, так ничего и не обнаружив, и прибавил: – И не латексное.

После он привстал на колени, освещённый луной, и снял с себя футболку. Он взглянул на Еву через гладкое, бликующее рельефом плечо и произнёс с многообещающей улыбкой:

– Разденься. Сейчас же.

Переслащено

Шум седого дождя. Пасмурное утро. Но все понурые тучи мира и неуютная прохлада несравнимы с мрачнейшим выражением лица Андерса. Он бросил в чашку с кофе три куска рафинада. Тёмно-бурая капля кофе запечатлелась на вороте его белоснежного халата – рядом с золотистой вышивкой инициалов его имени. Вун сухо ухмыльнулся своим мыслям и проговорил серо:

– Самоволие моих незадачливых подданных изрядно изумляет. А казалось, что меня уже ничем и не удивить.

Для Габриэль это был самый нервный и ненавистный завтрак в её непозволительно долгой жизни. Она возмутилась:

– Ты вообще меня слушаешь?! Рейн догадался, что я стою за преступлениями!

Андерс медлительно помешивал кофе. Мелкое и звонкое постукивание ложки о стенки чашки. Он спокойно вперил в Габриэль пронзительно холодный взгляд:

– И? Мне плевать на твои беды, чтоб ты понимала. У Дани и Евы всё сладко-сладко. Аж переслащено. Твой план с отравой провалился. Уйди и не раздражай.

И он брезгливо махнул на неё рукой. Она не собиралась уходить, но раздражать дальше планировала вполне. И тем более, она не собиралась сдаваться. Габриэль нашла, на что необходимо надавить. Изотерическая дива придвинулась ближе к нему:

– То есть тебе всё равно, что меня признают виновной? Народ вспомнит о мрачном прошлом моей фамилии. И, следовательно, твоей фамилии. И, Андерс, людишки вспомнят, чем ты увлекался двенадцать лет назад. Как врал в своей секте. И как проиграл – позорно, смешно, глупо. Им же только дай повод! Они не откажутся вновь презирать тебя и насмехаться над тобой. А ведь ты так был рад, что ушёл в тень… Не тут-то было! Но дело твоё, любимый. Получается, я нас обоих затащу в ад.

Вун призадумался. Он машинально бросил ещё три кубика сахара в свой кофе. Расклад, что она описала, более чем возможен. Андерс нашёл в себе немного снисходительности. Он щёлкнул языком и более доброжелательно проговорил:

– К чему ты всё это? Хочешь, чтоб я вмешался?

– Не иначе! И ты знаешь? Действия Авилона и его сообщника открыли мне глаза. Всё гениальное – просто. Если они действуют нападением, то мы последуем их примеру, но не так вульгарно и открыто, как это произошло на днях, – воспрянула духом Габриэль.

Андерс внезапно поднялся и воскликнул с яростью:

– Керт!

И Флоренц выполз из соседней комнаты с видом провинившегося школьника. Вун хлестал его словами:

– Я тебя четвертую! Или ещё хуже – отлучу от себя! В сотый раз я тебя спрашиваю: как ты посмел лезть в самое пекло и подговорил других?

– Получилось такое восстание Люцифера против твоей воли. Оставь его, малыш. Ты и так всю душу у него вытянул, – с лицемерной нежностью проговорила Габриэль, гладя его руку.

– Я хотел помочь Вам. Мы просто желали припугнуть Велиара. И всё… Но я почти попал в него. Сами же велели тренироваться, – оправдывался несчастный, глядя в пол и багровея.

– Заткнись! Я скажу, когда тебе действовать! Ничтожество, стрелок хренов! – и Вун выскочил к нему и дал ему звонкую пощёчину. – А теперь иди с глаз моих!

И в покорном молчании Керт удалился.

Отчуждённо Габриэль заключила, рассматривая свои крепкие, длинные, аккуратнейшие ногти:

– И ещё мы можем подключить некую Берту. Она мне пишет, изливая душу. Эта девушка, как я понимаю, точит на своего бывшего любовника зуб. Эти двое – не легион, но ненависть их крепка. Сегодня ты подействуешь на Авилона, а я сейчас тебе с превеликим удовольствием расскажу, как нам вместе добиться своего.

– Добиться своего… – вторил ей Андерс, глядя на свою раскрасневшуюся и немеющую от боли ладонь.

Прах земной

Авилон лежал ничком на своей кровати. Дождь, барабанящий по карнизу с самого утра и весь день, подчёркивал его апатичное состояние. Как будто небесная канцелярия решила: «Держи, Рейн! Это лучший антураж для начинающейся депрессии. Очередной». Ему не хотелось ничего. А всего более он не желал, чтоб Велор, умело вставляющий палки в колёса, напоминал о себе хоть как-то. Велор и сегодня был предприимчив на глупости. Рейн услышал телефонный звонок. Его напарник желал с ним поговорить. Рейн, сидя на кровати и глядя на седой дождь, что непрерывно струился по оконным стёклам, ответил ему лишь молчанием.

– Рейн. Прости, – раскаивался Велор.

– Что ты начинаешь, как девчонка?! – шикнул на него Авилон. И Люм продолжал:

– Я сейчас нахожусь возле двери. Она не открывается. А я так жажду быть достойным напарником, подмогой тебе! Мне так совестно и грустно. Я готов от печали жрать эту красную землю у порога злополучной доски…

– «Красную землю?» Ты о чём? Откуда она там? Ты совсем дальтоник? – недоумевал Рейн. Но Люм лишь проговорил:

– Да хрень какая-то… Кто-то засыпал твой подкоп кучей неестественно ржавой земли.

– Опиши-ка…

– М. Ну, как это. Земля. Как будто не с этого пустыря. Вот тут в ней есть даже маленькие красные кирпичики. А что?

– Давай через полчаса – у меня, – решил Рейн, уходя всецело в свои мысли.

– Дружок-пирожок! Ты не дуешься больше на меня! Может, что-то привезти к чаю? Например, пиво?

– Вези свою красную землю, Велор.

…Сотый раз на повторе звучала «Венера в мехах» от «The Velvet Underground». В полупустой комнате с голыми стенами и больнично-пронзительным светом, на полу, на старательно расстеленной клеенке была распределена та самая земля. Она попала под подозрение и её рассматривали, безмолвно допрашивали и пытали, разбирая чуть ли не до атомов. Рейн ходил в расстёгнутой рубашке с закатанными рукавами, его штаны еле держались на худых бёдрах. Его глаза окольцовывала сиреневая усталость. Он молчал, заливал в себя кофе и курил. Велор, словно тень, сидящий на неудобном стуле в неприметном углу, наконец-то произнёс неловко:

– Надо было взять пива… Ты же отправил на анализ образец! Чего ещё ты хочешь добиться от праха земного?

– Я буду смотреть, пока не вспомню, где я видел подобную почву, – с этими словами Рейн сел по-турецки на пол и потёр угловатые гранулы в сухих пальцах.

– Пока ты думаешь, из меня самого песок станет сыпаться! – подметил Велор. – И ещё у тебя в телефоне, что остался на кухне, пропущенных тридцать от некой «Ё*аной шлюхи».

– Да это жена что-то заладила вмешиваться. Либо скучает, либо хочет развестись, – спокойно пояснил Авилон, не поднимая глаз. А в прахе земном была целая россыпь из мелких остовов черепков, из красноватых камней, из крошечных увядших лепестков и сухих семян… Авилон знал этот ржавый цвет, но он категорически не мог вспомнить, где недавно примечал подобное.

Зазвонил домофон, и Рейн вздрогнул, чуть не воскликнув. Вслед за ним необоснованно ужаснулся и Велор. Рейн тихим и меланхоличным голосом произнёс, обращаясь к Люму:

– Открой, пожалуйста. И скажи, что я умер от передозировки чем-либо.

Люм ушёл. Авилон поднялся, чтоб настороженно заглянуть за штору и проследить, кто к нему пожаловал. А там – безобидный курьер в пёстрой кепке. Люм не заставил себя ждать, придя обратно в комнату с довольно громоздким подарком. Рейн нахмурил брови и протёр руками раздражённые глаза.

– Эта посылка тебе! – выглядывая из-за большого прямоугольника, расплылся в добродушной улыбке Велор. Авилон решительно вырвал накладную, пробежался по ней и тоже улыбнулся, то не столь добродушно:

– Только подумай! Сам Андерс курьеров ко мне посылает. Это так мерзко, что обратно дороги нет. Давай раскроем…

Они наскоро распаковали неожиданный презент, и там – широкоформатная фотография Лейва, сына Рейна, распечатанная на холсте и бережно оформленная в тёмную рамку. И не менее бережно в нижнем правом углу портрета милейшего и светлого мальчика была предусмотрена чёрная лента. Рейн прочёл, написанное оборотной стороне: «Забудь о Габриэль, если ты ещё беспокоишься о благополучном существовании своего сына».

– Как-то зловеще… – отшатнулся Велор. Рейн прижал к себе портрет, закусывая рот, и задумался. А после утвердительно закачал головой:

– Хорошо. О Габриэль я могу забыть, если о ней так печётся всемогущий Андерс. Но мы же не исключаем, что у нее есть единомышленники. Кто-то из её ближайшего окружения…

И он опустил взгляд на прах земной.

– Да это обширный список! – возразил Велор. И они замолчали. На фоне играла «Венера в Мехах».

– Знаешь, я изначально думал, что Кристиан де Снор приложил руку… – подметил Люм, разминая шею.

– Что? – встрепенулся Рейн.

– Думал, Кристиан тебе картину прислал. Он же тоже иногда примелькается у Вунов. Да и Габриэль у него бывает…

Рейн повторил ещё слышно:

– Кристиан де Снор…

И после он неожиданно расхохотался с каждой секундой всё раскатистей и громче.

Люм был бесконечно рад, что волей случая или озарением свыше, они покинули квартиру с её напряжённой атмосферой, прекратили слушать уже ставшую надоедливо-раздражающе-монотонной «Венеру» и направлялись к жилищу де Снора.

Закатные лучи прояснившейся зари дремали на высоких, словно взбитых в плотную пену облаках. Они были фиалковые, нежнейшие, мимолётно-прекрасные. В омытых дождём кустах стрекотали кузнечики, и пахло живой, терпкой влагой. Взору открывались поля, по которым хотелось бежать и бежать в благоухающие сумерки, задыхаясь от восторга и изнемогая от свободы… Велор смотрел вокруг, по-детски восхищаясь. Но уже в последнюю очередь его внимание привлёк дом Кристиана – громада темени с исполинской башней. Немое Нечто.

– Пожалуйста, тихонько посвети мне телефоном! – попросил Рейн, спешно доставая из багажника машины всё необходимое и стараясь не шуметь.

– А! Да, будет сделано, – очнулся Велор от мечтательного и вдумчивого созерцания простора.

– Вот это место… – заключил Авилон минутами позднее и вонзил лопату в мякоть земли. Люм стоял и смотрел на чернильную Неизвестность – на бывший заброшенный крематорий, на нынешний дом Кристиана. И ему хотелось скорее отойти дальше от этих стен. И особенно желание усилилось, когда врата Неизвестности открылись, и на крыльцо медлительно вышел Хозяин.

– Авилон! Что ты делаешь тут? – раздался его властный и непоколебимый голос.

– Да так… Собираем земли для латка: кошечку завёл. А ты тут вышел кого-то встретить, Крис? – не отрываясь от дела, усмехнулся Рейн.

– Я вышел встретить тебя! – и Хозяин легко спустился и подошёл к ним. Его кисть, сияющая в полумраке ослепительной белизной, коснулась напряжённого плеча Авилона. Де Снор спросил безжизненно:

– Не желаешь ли ко мне? Всё готово к твоему приходу. Я приглашаю тебя.

Велор пристально смотрел на этого грациозного демона, на этого чарующего и отталкивающего призрака, пока не встретился с ним глазами и не растерялся.

– Ты мне никогда не импонировал особо! – ответил Рейн, разгибая спину. – Люм, пошли! Что ты какой? Словно тебя пыльным мешком ударили! Догоняй…

Велор с печалью отслеживал в зеркало заднего вида, как исчезают в темноте поля, отдаляется неожиданно полюбившийся ему пейзаж, полный жизни, тепла и юной, майской красоты. И они стремительно поехали обратно – в бушующий неоновый город. Обратно – к головоломкам, убийствам и бессонным улицам. Тогда Велор понял, что уже не сможет вернуться в свою «штаб-квартиру» таким, каким её покинул. Он не взял во внимание, что мимо них пронеслась другая машина, держащая путь к чёрной обители Кристиана. Но Рейн, в свою очередь, мгновенно выхватил облик пассажиров, после чего удовлетворенно ухмыльнулся своим мыслям.