Текст книги "Midian"

Клод Бретон

Маски скупались в огромных количествах. Их сметали с прилавков. Их не хватало всем желающим, поэтому кто-то на скорую руку делал их сам. Для чего каждый второй в Мидиане превратился в участника карнавала? Этот жест был символом объединения и своеобразным шествием, направленным против Андерса.

Ненавидящие Вуна мгновенно приняли к сведению одно большое событие, чтоб лишний раз заявить о своём протесте. Заодно они поддерживали тех самых нашумевших героев-инкогнито. Мидиан взбудоражило сорванное покушение на Клода Бретона прошлым вечером. Многие знали о том, что он противник Вуна. Следовательно, Андерс был первым кандидатом в зачинщики преступления. Многочисленные гости Бретона и сам Клод наперебой делились впечатлениями и описаниями увиденного, а информация эта подхватывалась жадно, разливалась бурным паводком, затапливая город.

И вот Мидиан в день второго февраля кишел причудливыми обезличенными персонажами. Маска ими воспринималась как насмешка непереносимому на дух праведнику-самозванцу. В ней читалось: «Если ты желаешь обнаружить и выявить тех инкогнито, то проверь полгорода подозреваемых». Вун оценил такой юмор.

Он бил коллекционный сервиз, вазы и зеркала в собственной гостиной, как отъявленная скандалистка. Даниэль застал лишь руины его бессильного гнева. Он появился в его доме под тем предлогом, чтоб утешить его, посочувствовать, но, разумеется, он пришёл для того, чтоб постараться вновь повлиять на него.

В те минуты у Вуна было лицо с капризным, несколько детским отвращением. Он оскорблённо процедил, глядя на хаос различного сорта осколков на паркете:

– У меня не хватает злобы. У меня слов не хватает. Даниэль, ты же понимаешь меня?

– Очень! – жалостливо откликнулся тот. И снова Андерс взвился, покраснел, воскликнул:

– И пусть я тебе ничего не говорил, но клянусь, что днями и ночами хотел воздать Бретону сполна! Он никто, чтоб мне противиться! Я так долго планировал, так всё обустроил! И вот – сорванное покушение! И все думают на меня! Какой подрыв репутации! Если бы не те безликие подонки, то можно было бы списать на глупую, нелепую утечку газа… Даже документацию подготовил липовую! А четвёрка проклятых героев-инкогнито ворвались в разгар праздника. Они были вооружённые. Скомандовали выйти, иначе всё ровно в такое-то время взлетит на воздух. Откуда они знали? И вчера пока ты, прошу прощения, развлекался с Эсфирь, я потерпел такое поражение!..

Даниэль успел приготовить алиби для себя. Оружие – муляжи. Фальшивки. Имелась на руках не уступающая в фальшивости история с водителем, коим был Иен, якобы взятым в заложники, чтоб доставить Даниэля, Рейна, Скольда и Кристиана до загородной виллы. Остальное – дело внушения.

Они явились за тридцать минут до катастрофы, тут же громко объявили: «Через полчаса будет взрыв, всем выйти! Сейчас же! Всех вас хочет убить Вун! Если вы не выйдите, то мы сами вас убьём!» Немного абсурдно звучит. Но действенно. Гости притаились, оцепенев, и перешёптываясь. Никто не предугадывал появления этих легендарных парней в масках. Но Клод (сама грубая мужественность во плоти и во фраке), казалось, оставался непоколебим. «Снимайте эти чёртовы маски и заканчивайте свой никчёмный балаган! С какой стати мы должны вам поверить? Бьюсь об заклад, ваше оружие такая же фальшивка, как и ваша безумная фабула! Докажите, что вам можно верить!» – Не желая срыва долгожданного и яркого торжества, требовал он. Поддерживая его, недовольно тявкал мопс Гамлет.

«Доказательство будет, когда все погибнут», – прозвучал веский ответ. Паника, крики, немедленные сборы. Гости ринулись на улицу. Скольд успел ухватить несколько канапе, оценивая ассортимент представленных блюд с мыслью: «Сколько же добра пропадёт!»

Никто не сел в машину и не пожелал уехать: люди засомневались, подбадриваемые скептически настроенным Клодом. Под надзором вооружённых спасителей они отошли на безопасное расстояние. За двести с лишним метров от виллы на небольшой возвышенности они просто стояли и ждали, пока всё красиво взорвётся. Одна дама бальзаковского возраста роптала, что у неё остался там клатч люксового бренда, и она обязана за ним вернуться. В этом ей было лаконично отказано. Гамлет, которого Бретон держал на руках, претенциозно лаял. Постепенно его гонор распространился на гостей. Сначала им было боязно, но как только они начали переминаться от холода, то тоже принялись сыпать редкими, но ядовитыми недовольствами.

И тогда Даниэлю и его команде стало понятно: если взрыва по каким-то причинам не будет, то их растащат по частям, предварительно сорвав от любопытства с них маски и капюшоны. Какой тысячу раз нелепый провал!..

Этот редкий случай, когда всей душой ждёшь теракта. Этот вредный толстый мопс, который неустанно ругается и хрипло рычит. Даниэль сделал выводы, что никогда не заведёт себе такую собаку. Скольд сделал выводы, что надо было украсть больше еды. Рейн был весь на иголках, анализируя и припоминая, ничего ли они не упустили. Кристиан вбирал глубоко в лёгкие ледяной тёмный воздух, представляя, что он вдыхает запах волос своей незабвенной Королевы. Но когда ровно в назначенный час взрыва не случилось, то они стали думать об одном – о возникшей проблеме…

– Ну, и где же ваш «взрыв», придурки?!

– Что здесь, мать вашу, происходит?!

– С меня достаточно! Кто-нибудь уже вызвал полицию?!

– Вы, ублюдки, заплатите за это!

– Мне нужен мой клатч!

– Р-р-р!

– Если только это не идиотский розыгрыш ко дню рождения, клянусь, сукины дети, вы пожалеете!

– Вы сорвали день рождения уважаемого человека!.. Бесовство!

Даниэль попытался их утихомирить, выйдя вглубь толпы, крича: «Успокойтесь! Тише!..» Клод отдал кому-то Гамлета и, не выдержав, налетел на Дани, чтоб выразить признательность ударом кулака, что пришёлся в нос. Именно в ту секунду местность озарилось вспышкой. Ошеломительно прогремел взрыв, совсем как в раскрученных блокбастерах. Женщины визжали: «Как ужасно! Вот и весь праздник завершился!» Мужчины вопили: «У меня от машины ничего не осталось!» Кто-то фотографировался на фоне чудовищного пожарища, чтоб выложить снимок в социальную сеть. Кто-то тут же стал агитировать, чтоб позвать сейчас же репортёров. Ведь как можно упустить шанс засветиться по телевидению? Только Гамлет жалобно скулил и дрожал. Человек, который держал его на руках, почувствовал, что от мопса сначала стало неестественно тепло, а потом подозрительно мокро.

«Там же м-мой кл-а-атчик!» – взмолилась дама бальзаковского возраста. Шумиха утихла тогда, когда Даниэль, поправляющий маску окровавленными руками, вышел к ним. Он резким жестом заставил всех замолкнуть. Он указал сначала на Клода, потом на даму и алыми губами с беспричинно радостным задором воскликнул:

– Вот ты и ты: идите на х**!

И он ушёл сам по какому-то своему, неопределённому маршруту. По дороге слышались его умозаключения: «Клатч у неё там! Б****! Проститутка! Шмара! Скопище долбо**** и шлюх!..»

И трое его соратников последовали за ним незамедлительно. Четвёрке пришлось пробираться к машине через лес, покрытый ржавым отсветом пожарища, сделав значительный крюк. Даниэль шёл позади всех, попросив, чтоб ближайшее время ему ничего не говорили и не трогали его.

Ему не нужно было славы. Он не хотел похвалы. Он хотел услышать хоть от одного избежавшего гибели: «Я жив! Боже!..» Можно простить многое, но только не малодушие. Только не малодушие…

Его друзья, в отличие от него, были в более позитивном расположении духа, воспринимая ситуацию не так тонко и впечатлительно. Они были счастливы тем, что дело сделано, все убережены, и ещё один рубеж пройден.

Тем временем Даниэль значительно и преднамеренно отстал от них: он слышал настигающий его бег. Вдалеке уже виднелась машина меж окрашенных в рыжее зарево стволов. Преследовавший поравнялся с ним. Его нагнал Клод. Перед тем, как Бретон начал говорить, Дани хмуро произнёс:

– С Днём рождения.

В тени его облик казался пугающим. Кровь, перепачкавшая губы и подбородок выглядела чёрной, а маска (чудесная, мрачная, искусно выполненная, закрывающая две трети лица), сама по себе несла что-то отталкивающее, потустороннее.

– Спасибо. Я имею в виду, спасибо тебе и твоим друзьям за то, что вы сделали… – совершенно искренне поблагодарил Клод. Ощущалось, что ему дико неудобно за грубость и за то, что он не может найти тех слов, чтоб выразить признательность.

– Я тебя предупреждал.

Даниэль остановился. Он снял маску, стоя к зареву боком. Бретон оторопел. Даниэля он точно не предполагал увидеть в роли своего спасителя. Дани произнёс апатично:

– Если пошёл за нами по сугробам, значит, есть совесть. Если она имеется, то ты никому не расскажешь о том, кто зачинщик.

– Чем мне закрыть вину? Просите всё!

– А нам ничего не надо.

– Прости меня! Это подвиг. Это настоящий поступок. Я думал, что ты – это блеск, красноречие, подделка и мишура, а оказалось, что всё по-другому…

«Да! Всё по-другому! Я ещё больше подделка, чем вам кажется!» – Чуть не вырвалось у моего героя. Но у него появилась довольно неплохая мысль, которую он озвучил вкрадчиво:

– Я знаю, в чём ты поможешь, Клод… Сделай так, чтоб Адели Флоренц спела на сцене твоей филармонии. Она желает этого давно. Возвращайся теперь к своим. Ты же нас не смог догнать. Понимаешь?

И Бретон оказался крайне понятливым и понимающим. Удивительным образом это оказался лучший день рождения в его жизни…

Когда беспокойные огни пожарища сменил ровный электрический свет особняка, то уже для Дани настал черёд удивляться. Всё началось с инициативы Вильгельма «убрать улики».

– Перестаньте! С моим носом всё хорошо. Он даже не сломан и не болит, – уверял Даниэль, безразлично глядя в отражение в чашке с наполовину выпитым горчайшим кофе.

– А если останутся следы? А Вун выявит, что это был ты?

– Ну да. Синяки это плохо. Я и так страшный, – и господин Велиар рассмеялся впервые за день.

– …Артур тебе говорил что-нибудь о таком… лекарстве на все случаи?

– А вот это уже интересно!

Расплывчатым определением «лекарства на все случаи» была наречена вещь довольно-таки необычная. Ею можно было облегчить некоторые недуги, но панацеей она не являлась. Главная цель невзрачного флакончика была более глобальной. У Артура имелось противоядие. Но когда старик понял, что Синдри подмешал ему смертельный яд, то он не успел бы спастись, так как необходимая склянка хранилась в закутке подвала под двумя замками в резной дубовой шкатулке.

Вильгельм, вооружившись фонариком, привёл хозяина особняка, так и не желающего прощаться с кофе, в хранилище. Дани заметил на дне просторной шкатулки пожелтевшие листы. На них темнели выцветшие чернила, образуя неразборчивые буквы. Он вглядывался пристально, а Вильгельм между тем капнул в его остывающий кофе немного «лекарства на все случаи». Его голубоватая эссенция держалась драгоценными сапфировыми каплями на горькой черноте. Но Даниэлю не давали покоя обнаруженные письмена. Нахмурив брови, он поинтересовался:

– А что это за старые листы?

– Кто-то из первых Велиаров делал копии или переводы с одной старой книги, насколько я знаю. Её же уничтожили по каким-то причинам. А эти части её – единственное, что осталось.

– Именно поэтому я так хочу эти остатки сжечь. Но не буду. Очень надеюсь, что я больше не приближусь к этой шкатулке. А противоядие возьму себе…

Крышка закрылась. Письмена остались нетронутыми в густом мраке.

…Именно такая же темень чуялась в голосе Вуна, когда он, напряжённо прохаживаясь по своей гостиной и издавая скрежет набойками начищенных ботинок о стеклянные и зеркальные осколки, делился с Даниэлем дальше своими соображениями:

– Я выясню всё. Я выведу тех выскочек на чистую воду. Я всё, всё узнаю…

Даниэль мягко, но целеустремлённо старался перенаправить его в другое русло:

– Прошу Вас не горячиться. Не тратьте силы и нервы. Не мучьте себя! Разве мысль, что те клоуны находятся уже в западне, не скрашивает ситуацию?

– Я ждал этого убийства Клода! Я хотел этого! – закричал Андерс, ища взбешённым взором, что бы ещё из вещей кинуть на паркет. Даниэль с трудом скрывал своё отвращение к этому жалкому истерику.

И якобы озабоченно, чутко, понимающе, радушно, уважительно, трепетно и почтительно, Дани говорил ему:

– Я не могу позволить Вам стать подвластным эмоциям! Будете выяснять, выискивать – навлечёте ещё большие подозрения. У меня сердце кровью обливается, когда Вы так себя не бережёте. Не унижайтесь – оно того не стоит. Мне не хотелось бы видеть Вас, занимающимся чем-то… не соответствующим Вашему рангу и Вашему значению. Девять дней – и будет возмездие всем глупцам!

– Возможно, ты и прав, друг, – выдохнул Вун.

– Решать Вам. Я всего лишь Ваш недостойный ученик!

– Как часто ты меня наводишь на правильную мысль! – и обольщённый Вун улыбнулся после недолгого раздумья.

И вот Даниэлю можно быть уверенным, что противник привлечён в нужное течение. Об остальном не нужно беспокоиться – такие люди, как Андерс, не тонут.

Ave

Клод утаил, кто скрывался под одной из масок. И с просьбой Даниэля он повременить не мог. На склоне дня, дико пронёсшегося в жутко-пестром и пугающем карнавале, сбылась невинная мечта Адели.

Даниэль пришёл на ту самую ложу, которую она показала ему. И было это, кажется, бесконечность назад… Он просто хотел её видеть. Хотел, чтоб ей никто не сказал о его присутствии, чтоб не раздосадовать её. И он тогда думал о том, что в последний раз должен любоваться ей издалека, а после ему предстоит исчезнуть.

Час концерта прошел для него тяжело, без прежнего упоения музыкой, что царствовала в другом мире, полном света и бессмертия.

«Отдаться им обеим – и Эсфирь, и Смерти. Больше ничто не будет терзать. Нет иного выхода. Что-то исправить может чудо, но его не произойдёт. Нет ничего чудесного. Не было. И не будет. Я хочу стать ледяным и безучастным, чтоб не страдать». – Рассуждал он, роняя лоб на ладони.

Адели вышла на сцену в белом платье, напоминающем подвенечное. Лилия у алтаря. Силуэт из лучей и горних облаков. Она не боялась зрителей при всей застенчивости, поскольку то, что она желала донести до публики, отгоняло страхи, дарило ей безмятежность.

Хрустально зазвучал орган, и Даниэль по мелодии сразу же понял, что она выбрала для своего выступления «Ave Maria». Он тут же хотел уйти, чтоб не смотреть и не слышать, словно чья-то рука одернула его обратно в темноту лестничных пролетов и сумбурных лабиринтов. Но он сдержал себя и не отрывал глаз от Адели. В недрах его сердца что-то начало еле слышно, робко вторить словам произведения. И даже если бы он не знал перевода композиции с латыни, то ничего бы не изменилось. Он чувствовал нечто живущее в этих смыслах, словах, созвучиях и глубинах. И там была великая любовь, милость, обнимающая вселенную, как теплая мать. Там было Чудо и весть о Спасении.

Его душа тогда стояла на коленях и каялась навзрыд. Словно небо тогда сошло на землю. Словно земля исцелялась чистотой.

Зал аплодировал ей стоя. А Даниэль, поникнув, так и замер в одинокой ложе, окутанный тенями.

…Ему удалось встретиться с Адели, когда она выходила из здания филармонии. Он находился внизу ступеней, растерянно глядя на неё снизу вверх. Он уже прождал её долго и готов был простоять ещё.

– Ты же устроил это! Ты единственный знал о моей мечте! – и она быстро спустилась к нему.

– Неважно кто это устроил, – пытался он уверить её.

– Дани! Я узнаю тебя…

Он обнял её, вспоминая и заново обретая свою единственную невесту. Даниэль говорил, не зная, что ему делать со своим счастьем:

– Прости меня за всё! Ведь всего девять дней – и мы свободны. Нам больше никогда не помешают. Мы будем всегда вместе, неотрывно…

Видения

На следующий день Даниэлю стало известно от Вуна, что его горячо желает увидеть у себя Эсфирь. Она ждала его в зале напротив своего трона. Портьеры не позволяли дневному свету ворваться в её обитель. Она стояла спиной к нему. Фигуру её, звенящую напряжением, обволакивали, казалось, ещё более глубокие тени – она источала раскалённую бурю.

Она знала, что он вошёл. И не оборачивалась. Когда Дани, предчувствуя грозу, приблизился к ней, то Королева сделала один лишь жест. Она отвела в сторону дрожащую руку с перстнем и сказала ослабшим голосом, но тоном повелительным и твёрдым:

– Снимай. Прекрати мою боль. Моя гордость не позволит сделать это кому-то ещё. Я видела тебя вчера, когда пела она. И после этого сфера рассыпалась в моих пальцах седой пылью. И если уж я никогда не стану прахом, то огради меня от этого чудовищного мира. Даруй мне забвение и сам положи во гроб.

И Даниэль, понимая ядовитую суть происходящего, бледнея, заключил прохладно:

– Я не стану забирать рубин.

Он осознавал, что если она сейчас покинет поле битвы, то ему и его соратникам не миновать расправы, поскольку в лице Королевы он лишится защиты.

– Забери у меня перстень. Ты с ней, ты её. Я бессильна. Я не могу дальше так.

– Нет.

И её ногти впились в собственную ладонь. Королева обернулась. Она была похожа на зверя, затравленного в клетке. И Даниэль рассмотрел её заново: уродливая своей идеальной ледяной красотой, дикая, опустошённая. Она говорила быстро и сбивчиво:

– Ты мой победитель. Я лучше буду в проигравших, но отправь меня в усыпальницу. Хрустальное ложе лучше этих мучений! Разве ты не понимаешь? Я не могу этого прекратить. Сжалься и избавь меня от боли…

– Лёгкая добыча? Ты сама знаешь, что доступное отталкивает. Я не буду выполнять ни твоего приказа, ни твоей просьбы или мольбы! Нет! – крикнул он.

Где-то в её горле затих вопль безумства и отчаянья.

Она начала смеяться. Оскал… Надлом рук… Она была отвратительна помешательством всех душевнобольных в смирительных рубашках. Она отвратительна до тошнотворной жалости. И через секунду она стала мрачной, как мертвец.

Он всмотрелся в бездны её глаз.

…Неожиданно она сделала изящный реверанс, прошептав со сладкой гнилью нежности:

– Мой Король и возлюбленный разрешит последний танец?..

Он сам не заметил, как последовал ураган из шифонового пожара, теней, её локонов… Она запрокидывала назад голову, улыбалась с отчуждённостью. Вокруг становилось темнее. Липкий, вязкий мрак. Зала кружилась. Он не знал, наяву ли всё происходит. На стенах проступили паутины разрушения, пол вздрагивал. Гул, скрежет и стон камня. Он вырвался от неё, побежав к дверям, чьи тяжёлые створки тут же с грохотом захлопнулись и не поддавались паническим попыткам их открыть.

Он встал недвижно, закрыв глаза. И вскоре – мятная боль от приставленного к его шее лезвия.

И так же неожиданно Эсфирь убрала руку, мгновение назад жаждущую полоснуть его по тонкой коже, неминуемо задев сонную артерию.

Ничего не было. Ничего. Он просто смотрел в её глаза, в эти бездны.

– Оставь меня. Я не нахожу в себе силы, даже чтоб убить. Оставь… – прошептала она умоляюще, судорожно закрывая лицо.

Даниэль не заметил, что с левой стороны на шее у него остался тонкий багровый след.

После того, как вечерняя заря закончила сонливо млеть, а глубокая ночь – искрить крупными голубыми звёздами, то наступило глухое до невозможности время. Кристиан, выпросив у своей музы ажурный покров вдохновения, начал творить. В седьмом часу утра, когда так много людей просыпается, в недовольстве выползая из-под одеял, он принялся за дело. Быть может, сейчас можно поймать чужие бездомные сны, когда их увидевшие оставляли на столах тёмные тёплые окружности от чашек с кофе. Это – солнца и луны в затмении… Лист бумаги – экран, где проступит чья-то греза. А может – там проступит и что-то другое. Так фантазировал де Снор.

В голове его вертелась композиция из квадратиков орехового паркета и полотняной, словно онемевшей женской руки, поражающей и неподвижностью, и изяществом. Линии на раскрытой ладони – застывшие синевато-серые реки. И на мизинец села муха с жирно блестящей зелёной спинкой. Она вполне могла фигурировать в «Падали» Бодлера. Кристиан спал наяву, и явь спала в нём, принимая причудливые, странные, жуткие формы.

Его привёл в чувства быстрый стук в дверь. Художник пошёл отворить. И его крайне удивило, что к нему пожаловал Даниэль. Стоило ему, взволнованному, запыхавшемуся, перешагнуть порог, так он тут же выдал:

– Мне некогда объяснять! Личность Яна Грегера о чём-то говорит? Нет! Ни о чём не спрашивай, Кристиан! Вспоминай. Живо!

– Ян Грегер был моим заказчиком, если я не ошибаюсь, – неуверенно пробормотал художник.

– Обувайся, надевай свой цилиндр, пальто накинь. По дороге я всё расскажу.

– По дороге?!

– Да, мы сейчас едем с тобой в одно прекрасное место!

– Бог ты мой! Куда?!

– Ну, на кладбище…

– Отлично! Просто отлично, Даниэль!