Текст книги "Midian"

Ведьма

Даниэлю казалось, что он скрывает от де Снора непозволительно много. Прошедшая ночь, осенённая крупными голубыми звёздами, доказала, что предел ещё не достигнут.

Чуть за три он не спал. Нечто не давало ему покоя. Туманная идея, как Гомункул, страдала в жажде обретения плоти. Даниэля обуяли тревожное предчувствие и болезненная недосказанность сразу, как состоялся последний разговор с Эсфирь. Было что-то явно не так. Но только вот что? Зная, что он будет попусту смотреть в потолок, лёжа в своей постели, он принялся искать в гигантском особняке пятый угол. В голове его роились нестройные, оборванные и самые разнообразные мысли, от путаницы которых ему становилось ещё тоскливей.

Он брёл по первому этажу. Пепельный полумрак. Тишина.

И вдруг – шквал громкого звона, что донёсся из комнаты, мимо которой он проходил.

Звёздными блестящими осколками разбилось в дребезги окно. Кто-то кинул камень. Дани побежал во двор и начал выискивать следы. Они вели за особняк. Это шваркающая поступь, словно человек учинивший маленький беспорядок, отягощён железными кандалами.

Завернув за особняк, Дани увидел в беседке сгорбленный силуэт: тёмно-синий на чёрном. Он остановился. Сердце колотилось безумно. Прерывистое дыхание становилось густым мёртвым паром.

– Кто ты?! – крикнул он. Безмолвие. Фигура неподвижна.

– Я хочу помочь, – наконец-то раздался скрипящий и резкий голос. Не кандалы сделали поступь незваного гостя такой, а возраст. Даниэль понял, что имеет честь говорить с дамой, к тому же старухой, к тому же склонной к вандализму. И к тому же она предлагала какую-то помощь. Очень интересно…

Он срезал путь по краю пруда, по ровно устланному снегом льду, чтоб скорей оказаться возле старухи. Пусть было довольно темно, но он смог составить у себя в голове приблизительный её портрет, когда окинул её взглядом. Она – крошечная, совсем ветхая, вся в нагромождениях лохмотьев. Маленькое острое лицо напоминало череп, утянутый морщинистой кожей, а по бокам его обозначилась реденькая сеть седых волос. Она смотрела на него мутными от старости глазами, опершись на свою узловатую клюку.

– И кто Вы? – спросил Дани.

– Ведьма, – последовал ответ.

Язвительная нотка её дребезжащего неровного голоса разрушила видимую её ветхость и беззащитность. Да и взор её колол. Не дожидаясь следующей реплики обескураженного хозяина, она проговорила:

– Я знаю, что ты сейчас хочешь сказать. Ты не можешь понять, как я проникла через забор. И что я вообще могла и постучаться.

Именно это он и хотел подметить. Беззубый рот скривился в непродолжительной ухмылке. Она возвысила голос:

– Разве я, принц мой милый, негромко постучалась? Грядёт беда. Ляжет Королева в хрустальный гроб против твоей воли. Не хочет она иначе. Не любит она иначе. Всё я знаю. Что было, что будет. Ты был у неё. Она тебя убить хотела, горло перерезать. Но не смогла.

Назвавшая себя ведьмой преднамеренно замолчала.

– Отдай мне остатки колдовской книги в шкатулке. И я тебе расскажу, как вам выбраться живыми, – важно изрекла она после интригующей паузы.

– Я могу Вам верить?.. – спросил Даниэль, хотя его реплика крайне не походила на вопрос. Он изумился обстоятельствам бартера. Учуяв, что условия сделки ему не нравятся, ведьма воскликнула:

– Глупец! Ты ещё будешь противиться? Отдай мне листы!

Такой напор Даниэля оттолкнул ещё больше. Он бросил ей:

– Вы уже знаете, где находится выход.

После он сошёл с лестницы беседки и направился уже не по краю пруда, а с большим срезом по льду. В паре метрах от него гладь вскрылась плеском. Старуха вновь кинула камень, угодивший прямо в сокрытую пушистым снегом обширную полынью. А до берега было ещё далеко… Даниэль вот-вот мог угодить в ледяной омут. Ведьма кричала ему в спину разгневанно:

– А для себя ты выход знаешь? Да что ты можешь знать? Посмотри: тебя же так и тянет утонуть в чёрной воде! Так и намереваешься ты с головой – туда. А брат твой и вовсе потонул!

Дани вернулся, будучи более заинтересованным и сговорчивым. Он сел на перилла со словами:

– Синдри не был моим братом…

– А я и не про него вовсе! Вы с художником-то и есть последние Велиары. Кристиан… Бедный-бедный Кристиан.

Старуха подняла клюку и концом её упёрлась в его грудь прежде, чем он успел что-то возразить. Её речь змеилась:

– Да ты глазами не хлопай. Ты мне листочки те из шкатулки отдай, а я расскажу тебе, как тебе и соратникам удастся сохранить жизни. Или послушай сначала, а потом расплатишься. А если ты не расплатишься, то я сама тебя на глубину затащу.

И она чуть подтолкнула его. Он держался за перила напряжёнными руками.

– Да, хорошо, – смог он лишь ответить в смятении, безотчётно.

Ведьма опустила клюку. И начала историю:

– По дороге на край света твой отец был проездом в одном городке. Он там провёл всего один вечер и ночь, а утром уехал навсегда. Никто его там и не запомнил. Кроме одной девушки с прохладной зеленцой в глазах. А кожа её была белой и чистой, точно фарфор. Да и вся она – добродетель и благородство. Муж на неё не мог нарадоваться. И тосковал по ней небось в долгие недели, как отлучался по работе. Детей от неё хотел. Но не знал, что сам он бесплоден. И не узнал никогда. И переживал о ней, находящейся всё время разлуки в их уединённом домике, где сдавались приезжим комнатки. Торесен там переночевал, да не в обычной комнатке, а в хозяйкиной. Ох, и корила же благоверная супруга себя за ту слабость! Порой человеку хлеба не надо, только дай измерить глубину тёмных вод. А тонуть так сладко. Тебе ли этого не знать, мой принц? Да вот омут твой намеревается покрыться льдом. Если сейчас не опомнишься, то Эсфирь снова уйдёт в сон. Есть один обряд… Не трясись! Не от мороза ты дрожишь. Холодом пробралась она в тебя. Со временем только он расточится. Отправляйся сейчас с Кристианом к Яну Грегеру. Прочтёте над ним вот это…

И ведьма достала из невероятных своих лохмотьев уже не очередной камень, а свиток бумаги, перевязанный красными нитями, чтоб протянуть его Даниэлю. Он не спешил такой дар принимать. Старуха стояла с протянутой рукой и продолжала заискивающе:

– Надо вам прочесть, кровью на холмик покапать, труп раскопать и сжечь. И шкатулку с книгой мне отдай. И мы в расчёте.

– Мать! Это колдовство! С ума сошла! – разразился негодованием Даниэль.

– Разве ты ничего не понял, дурак?! Эсфирь нужны остовы Яна Грегера, чтоб она навсегда уснула. Она его остаточки заберет и бедняжечку оживит, на веки вечные поместив в одной из камер в кандалы. Опередите её! Вот и вся моя помощь, свет мой. Ты всё знаешь. Что с этим делать – решай. И заплати шкатулкой. Ты сам согласился!

И он принял свиток. И он отдал ей то, что она просила. Получив шкатулку в жадные руки, она по-старчески заковыляла в темноту, откуда изначально выползла.

Правда

Кристиан и Даниэль выехали из Мидиана. «Дорогой принц» был неразговорчив и скован задумчивостью. Де Снор тихо грезил, устремляя воспалённый бессонницей взор в медленно рассеивающейся сумрак. На небосводе таяли звёзды, уже утратившие яростную и ледяную остроту. Они сияли в бледной пустоте, раскрывались полупрозрачными нежными соцветиями. Призрачные незабудки в тенистом саду.

Они ехали воплощать колдовской черный замысел. Даниэлю не пришлось вдаваться в подробности, чтоб уговорить де Снора отправиться с ним. И если бы он попросил Кристиана спуститься с ним на океанское дно или улететь на другую планету, скрыться в непролазных джунглях, кишащих ядовитыми пауками, или начать странствие в безграничной пустыне, где нестерпимое пекло, то художник бы согласился. Его пугало только одно – исчезновение Даниэля, его утрата.

Кристиан в то утро был удивительно для себя умиротворён. Он задремал ангельски. Он не знал, что озаряется счастьем последний раз в своей жизни.

Живописец очнулся, когда звёзды пропали, а солнце ещё не озарило мир. Не сбавляя скорости, Дани открывал стеклянный пузырёк и слизывал бирюзовую слезу с резной крышки. Заметив пробуждение напарника, он проговорил:

– …Здесь можно проехать по-разному. Этот холм огибают две дороги, что соединяются за ним. Одна граничит с обрывом. А другая… Я не знаю, что на другой. Какую выберем?

– Неизвестную тебе.

– Что приятного в неизвестности?

– Интерес, что именно она скрывает.

Действительно, путь расходился двумя ветвями. Тот участок, что шёл по краю обрыва, уже был до боли знаком Даниэлю: там он делился вдохновением с Артуром. На этот раз он свернул в неизвестность.

Узкая полуразрушенная дорога. Гиблая чащоба… Некоторое время Дани что-то формулировал в своей голове. Наконец, он рассудил:

– А если вот сейчас появится огромная яма… Просто. Посреди дороги. Глубокая, обширная. И мы туда упадём, потому что я не успею притормозить. Удовлетворение банального азарта и любопытства того стоит?

– Тебя что-то мучает? – осторожно спросил Кристиан и прикурил.

Дани с досадой повысил голос:

– Я не хочу больше выбирать неизвестных дорог! Гонишься за тайной, за открытием, давишь на гашетку. А это пустое. А в тебе с рождения живёт такое Великое, что путешествие к Нему, обретение Его и есть главная цель. Я думал, что Мидиан не тронет хоть этого. Нет, Мидиан завёл меня на такие тропы, что я больше не хочу гоняться за призраками! Я хочу спокойствия.

– Значит, у каждого свой Мидиан. Такой лабиринт, где блуждаешь. Кто-то из него выходит и следует уже верной дорогой. Кто-то остаётся в нём навсегда и безутешно бродит, – меланхолично произнёс художник и после сделал задумчивую большую затяжку.

– Я обратился к колдовству! Мог бы ты выкинуть свою сигарету? У меня дико болит голова, а дым только угнетает состояние.

Когда они выехали из чащи, то мир озаряло ласковое солнце. Снег искрил мягко-розовой пылью. Иней, напудривший тончайшие узорные ветви, и кремовая дымка полей лучились теплотой, пусть даже на улице был мороз. Пейзаж пронизывали лучи восхода.

Кристиан, пряча глаза от яркого света, пытался уверить:

– Ты ругаешь себя за свои нечестные методы. Но всё, что ты делаешь, посвящается другим людям. Это подвиг, Дани.

– Не пятнай моим примером это понятие! – раздражился тот.

Ему тоже было тяжело и сложно смотреть на окружающее. Чистейшая заря – как Правда. Ему казалось, что она может испепелить. Он не стал бы убегать, если бы она нацелилась, чтобы сжечь его дотла. Он бы торжествовал и радовался вместе с победным светом, его настигнувшим.

Невидимки

Они прибыли в родной городок Кристиана только глубокой ночью. Теперь они – невидимки, смутные тени под светом малахитовой луны.

Всё это время Даниэль был за рулём один: Кристиан не сменял его, так как он, неприспособленный к обычной жизни, просто не умел водить. Дани уже не мог без отвращения смотреть на кофе, которое пил в переизбытке, чтоб не заснуть. Головная боль стихала благодаря лекарству, но через незначительное время снова одолевала. Одолевали и сигналящие ему машины, водители в которых его узнавали. На каждой заправке ему приходилось или слушать проклятия как «предвестнику Апокалипсиса», или восхищение как спасителю и выполнять со скрываемой неохотой просьбы сфотографироваться вместе.

И ненависть этих людей, и любовь были до смешного абсурдными для его спутника. Они не знали истинного положения вещей. Они обожали или не могли терпеть не самого Даниэля, а того, кого никогда не было, его иллюзию, его мираж, его ложный образ. Кристиан ревностно понимал разницу между их восприятием и своим. Он-то знает всё про Дани, абсолютно всё…

И как только де Снор увидел в талой, влажной мгле зелёной ночи очертания родных улиц, то в душу его робко постучалась почти постыдная ностальгия. Вот и его дом… «Останови!» – Попросил он. Нужно было торопиться выполнить задуманное, но Даниэль не мог отказать.

Они вышли на подгнивший, грязный снег. В мглистом воздухе вяло и слабо пахло весной. Лунная жуть несла на своих тихих крыльях Потустороннее. В полутьме дом тот, двухэтажный, приземистый, безликий, как прямоугольная коробка, казался Даниэлю игрушечным – его выбросили на свалку, на пустырь. Кристиан же видел в нём особенное своё царство, покинутые владения.

«Окна моей квартиры», – указал он на два чёрных квадратных колодца в бесцветной стене. В его голосе чувствовалась нежная радость. И он предложил подняться к нему.

Квартира оставалась нетронутой. Только прибавилось холода и пыли. Только всё изменилось до неузнаваемости, поскольку то, что в жизни художника успело произойти, не позволяло по-прежнему смотреть на его старое жилище. Простые вещи представлялись пронзительно трогательными, хрупкими. Вот эти пустые вешалки, выключатели, стыки обоев, лепнины на потолке – они хранят его историю. Историю того Кристиана, мечтавшего о Мидиане, обольщавшего женщин, упивавшегося замысловатыми строками стихов.

Даниэль понимал его осторожную медленную поступь, его трепет. На столике – облезлые кисти, несколько смятых тюбиков краски. Это был некогда милый художественный беспорядок, а сейчас – целое знамение той огромной силы, что вырвала его из прежних стен. Даниэль прижался щекой к дверному косяку и закрыл глаза. Он погрузился в бездонность утомлённого рассудка, где кишели тысячи размытых и не оставляющих его мыслей. Внезапно его заставил очнуться де Снор, решивший показать кое-что с вдохновенным, детским нетерпением.

– Узнаёшь? – шёпотом спросил он, держа снимок. Там – светловолосый мальчик лет десяти, улыбающийся во весь рот, добродушный и простой.

– Да ладно… – хмыкнул Даниэль.

– Я такой тут дурачок, если честно! Все шутили, что я приёмный. На мать только походил несколько, а на отца и вовсе нет.

– Удивительно, – пожал плечом Дани.

Кристиан стал задумчив. После паузы он рассудил:

– Родство – это вещь такая… Интересная. Может, у моего отца был в роду кто-то, от кого я унаследовал некоторые черты. Но когда моя мать умирала (она страшно болела), то она сказала мне, что всё иначе. Мы никогда не были близки. А она разразилась целым откровением. В общем-то, не суть…

Дани не проследил в сонной прострации, как из рук Кристиана исчезла фотография и появилась бутылка вина. Она тоже была оставлена в тот вечер – начатая, но плотно закрытая. Де Снор сказал, сделав полный глоток:

– Она меня дожидалась. Хорошо, когда кто-то ждёт. Вот тебя ждёт Адели.

– И Андерс, от которого меня тошнит, – и Дани лениво зевнул.

– Меня никто не ждёт… В твоей компании я слыву чудаком, да?

– Ты же сам знаешь, что к тебе серьёзно и с уважением относятся. Только Скольд до сих пор тебя не может принять.

– О! Ему я ему до сих пор кажусь злодеем! – и художник глотнул ещё.

– Крис, нам пора…

– Я хочу напоследок сделать кое-что.

И он прошёл в спальню и лёг набок на одну половину кровати. Он ласково произнёс с тающей улыбкой:

– Вот здесь я лежал рядом с её портретом именно так, когда решился продать её Грегеру. Я с ней прощался здесь. Недальновидный идиот…

Но он вдруг поднялся, точно ужаснувшись чему-то, и они вышли за порог, погасив свет. Квартиру снова затопило лунное болото.

Два скорых, резких поворота ключа.

– Возьми. И никогда мне не возвращай, – на лестничной площадке художник решительно отдал Даниэлю ключ.

Обряд

Нефритовая преисподняя. Чёрные, бледные распятия. Они шли через всё кладбище по вязкой грязи петляющей дороги, минуя надгробья с венками траурных, пышных цветов, памятники в виде скорбящих мраморных ангелов, взяв всё самое необходимое и оставив позади страх. Они как будто шагали по дну нездешнего зелёного океана, чья поверхность обозначена рваным узором облаков, где играл тёмный свет от недвижного маяка-луны.

Даниэль слышал, как Кристиан бархатно произносил, глядя куда-то вдаль:

 
На русалке горит ожерелье
И рубины греховно-красны,
Это странно-печальные сны
Мирового, больного похмелья.
На русалке горит ожерелье
И рубины греховно-красны.
 

Его глубокий и негромкий голос был сравним с объёмным звуком отдалённого тяжёлого колокола. В душе у него – собственная церковь с часовней, выстроенная для Эсфирь.

 
У русалки мерцающий взгляд,
Умирающий взгляд полуночи,
Он блестит, то длинней, то короче,
Когда ветры морские кричат.
У русалки чарующий взгляд,
У русалки печальные очи…
 

Нефритовый ад. Два тонких заворожённых силуэта, плывущие над могилами.

 
Я люблю ее, деву-ундину,
Озаренную тайной ночной,
Я люблю ее взгляд заревой
И горящие негой рубины…
Потому что я сам из пучины,
Из бездонной пучины морской.
 

…За разрушенной оградой, где темнеет редкий лес, и дожидался их Ян Грегер в саркофаге ледяной земли. Свиток, который дала Даниэлю ведьма, содержал несколько строк заклинания, написанного крупными дрожащими буквами. Они казались выцарапанными густым чёрным на трупно-серой глади листа. Дани прочёл написанное неторопливо, плавно. Сумбур из неизвестных слов… Казалось, он знает этот язык, ощущает его.

Слабым стоном он ознаменовал завершение одного этапа, схватившись за виски. Головная боль нахлынула яростным спазмом. Он спешил отпить из крошечного горлышка флакона то, что дарует ему временное освобождение от недуга. Исключительный и неистребимый вкус остался на языке, хотя он был пуст, как вода. Скоро осколок луны отразился в гладком лезвии, что мгновенно нарисовало поперёк левой ладони Даниэля полосу, а после оно такой же длинной раной оставило след на руке Кристиана. Ветхий снег на могиле окропился их кровью. Дани задержал на хаотичном рисунке тёмных пятен взор, чувствуя, как веки тяжелеют, как боль постепенно его оставляет…

Они разрыли могилу, но не стали вытаскивать гроб оттуда. Немного бензина и немного огня. Они стояли и смотрели вниз без каких-либо эмоций.

Кристиан неожиданно рассмеялся, произнеся: «Какая у тебя интересная жизнь! То ты певец, то ты герой, то ты трупы сжигаешь!»

Сейчас от прыгающих теней на лице Кристиана и его смеха Даниэлю стало тошнотворно жутко, хотя в дневном свете он бы только расхохотался в ответ такому примечанию. Они ждали, пока сырые доски исходили черным дымом, пока несчастные основы покойного сгорали дотла, обдавая окрестности смрадом. И после они принялись вновь кидать землю, перемешанную со снегом, сменяя друг друга. Даниэль старался делать это быстро и механически, даже не вдумываясь в кошмарность их приключения.

Де Снор отошёл чуть в сторону. Дани слышал, как чиркает кремень его зажигалки несколько раз. Почти завершив работу, Дани опёрся на черенок, глядя в сторону на снег. Его взгляд увлекла цепь свежих следов. Они вовсе не напоминали человеческие. Его виски опять сдавила боль, и он произнёс туманно, качаясь:

– Кристиан, смотри что тут… Какие копытца.

– Что? Ты что несёшь? – де Снор тут же приблизился к нему и выдохнул густой дым. Даниэль видел его клубы перед собой. Они были неестественно белыми и разрастались облаком.

– Давай-ка я завершу. Осталось немного! А ты присядь где-нибудь, отдохни… – предложил художник взволнованно.

И Даниэль безвольно отдал ему лопату, но сам побрел в бледную дымящуюся пустоту, передвигаясь наощупь. Его пальцы ещё ощущали железо и камень надгробий, касались венков и ветвей, но он был не здесь. Ему мерещилась пустыня и потрескавшаяся почва под ногами. Он видел силуэт в отдалении – что-то громоздкое зыбко танцевало миражом. Сначала загадочный образ казался недосягаемым, но вдруг Даниэль очутился возле него так скоро, точно был перенесён во времени и пространстве. На выжженной земле стояло кожаное кресло с высокой изогнутой спинкой. А за ажурным золоченым столиком сидел Седвиг и жадно откусывал куски сырого мяса, отрывая их от туши руками. Бессмысленные широко открытые глаза поднялись.

Седвиг произнёс: «Ты только что попробовал наш колдовской промысел. Присоединяйся к столу и причастись тайн». Он поднял кубок и испил из него нечто густо-чёрное, стекающее по его окровавленному подбородку. «Причастись! Ты мой!»

И Даниэль отвернулся от него с чувством омерзения, доходящего до тошноты и, как ослепленный, начал панически искать выход из бледной преисподней. Он бежал, цепляясь за нечто невидимое для него. Вдруг возникло очертание перевернутого креста, а вместе с этим – чувство свободного падения, такого лёгкого и дурманящего, что он думал, это и есть смерть и агония.

«Дани! Вот же дурень! Очнись!» – Слышал он над собой громкий отчаянный голос. Он открыл глаза и увидел прежнее зеленоватое небо и ночь. Кристиан сидел на нём и тряс его что есть сил.

– Я видел нечто страшное, – еле слышно произнёс Дани.

– Я тоже! Ты в панике бежал куда-то. Вот ты удачно зацепился за ограду и рухнул сюда. Как будто тебя кто-то ещё подтолкнул… И да! Мы в пустой могиле. И позволь нам скорее выбраться отсюда!

Даниэль лежал в слякоти и в снегу в прямоугольной глубокой колыбели. Головная боль отступила, и только в сознании гремел ужас увиденного. Он не мог двигаться под гнётом тяжкого впечатления.

– Давай тоже со мной. Куда нам торопиться? – безразлично произнёс он.

– Хорошо, только давай приходи в себя!

И Кристиан лёг сбоку – он был в том же положении, что и перед портретом Эсфирь в вечер их венчания. Он смотрел на опустошённого Даниэля в безмолвии, как неожиданного его сердце дрогнуло, и непроизвольно слетели слова:

– Я вижу её в тебе.

Даниэль ровным голосом ответил:

– Она въелась в меня, буквально пустила свои корни. Но скоро это завершится. Но пока что я с ней. Я прихожу к ней вот уже всю зиму. Иногда твоя Королева, наоборот, приходит в мой особняк. Она могущественнее Андерса. Именно поэтому она мне нужна.

Кристиан не произнёс и звука. Даниэль хрипло рассмеялся с огромным удовольствием:

– Боже мой! Как легко, как приятно говорить самую ужасную правду! Как я давно хотел сказать тебе об этом!

– И как это – спать с ней? – спросил де Снор абсолютно бесцветно.

– Это до невозможности умопомрачительно и развратно! – ответил Даниэль, устраиваясь в могиле удобней и закидывая руку под голову.

Кристиан склонил лоб на его плечо и через секунду разразился хохотом, восклицая:

– А я-то думаю, почему ты всё свою девушку не угомонишь! Оказывается, что тебе на стороне хватает!

Дани продолжил с безграничным весельем:

– И отец-то у тебя не родной. У нас отец один и тот же! Господин Кристиан Велиар! Проклятый божок и наследник чёрной династии! Ты мой брат и моя оставшаяся семья.

Де Снор задыхался от смеха. От смеха у него болели скулы. Он пробормотал:

– Я полагал, что моя мать перед смертью бредила…

– Нет! Мы с тобой – продолжения, части друг друга, мы же вместе целое и неделимое. И я всегда это чувствовал! – торжественно и огненно воскликнул Даниэль, обнимая его, целуя его.

– И именно поэтому я тебя не посмею простить, – с судорогой прерванного смеха, вырвал из себя Кристиан. Он посмотрел на высокое распятие, что находилось над чёрной прорвой земли, где они лежали вместе. И Дани горько произнёс, меняясь в лице:

– А для меня самое несчастное и оплеванное этим жестоким миром существо важнее Королевы. И поэтому я её поставил на колени. Там этой жестокой твари и место. И ты не позволишь ей уничтожить себя! Она не ценит ничью жизнь.

– Кроме твоей жизни! – воскликнул де Снор.

– Я люблю тебя, Кристиан. Я никогда и не к кому так не проникнусь. Я всегда знал, что ты есть у меня. И не позволь ей встать между нами.

– Что же ты натворил?..

И Кристиан лежал на его груди и беззвучно плакал, не ощущая своих слёз и раскалённого добела отчаяния.