Текст книги "Midian"

Доказательство

Мари сидела за туалетным столиком и пилила ногти. Адели этот шершавый и резкий звук всегда не нравился. Мари была в банном махровом халате, с полотенцем на голове. На лице – чудо-маска цвета перезрелого авокадо, что вовсе не означало, что она из авокадо.

– …А у меня, между прочим, свидание, – таинственно начала Адели.

– Прекрасно! С кем? – Мари заметно воодушевилась новости.

– С Даниэлем Велиаром! – и голос девушки восхищённо дрогнул.

Можно было заметить, как пилочка в замешательстве задержалась на одной грани ногтя, когда Аделаида произнесла это имя. И Мари на неё посмотрела возмущённо:

– С ке-е-ем?! С этим?..

– Мари, это простой, обыкновенный человек. Точнее, он – самый, самый необыкновенный! – начала было та, но замолчала. Здесь Мари выдала раздосадовано:

– Обыкновенные люди тихо по квартирам сидят! А теперь вспомни, чем он знаменит! Сначала твой Даниэль внезапно возникает в городе, тут же умирает богатый родственник. Параллельно он трётся в «Лимбе». А скоро выясняется, что он любезно беседовал с Андерсом в роскошном ресторане. По секрету скажу, что там ещё была умопомрачительной красоты женщина, с которой он танцевал, а потом уединился на балконе. А дальше – интересней! Он поставил на место нашего Вуна на сцене «Лимба», да так, что Андерс с позором ушёл. Тебе нужна головная боль и беспокойства? Иди, пожалуйста! Но я думала, что ты умнее. Иди-иди! Вот прям сейчас!

– Нельзя так судить. Ты с ним не общалась! – пыталась протестовать Адели.

– Девочка моя, я не верю словам и общению. Если он противник Андерса, то почему не делает ничего хорошего? Если бы он действовал, я бы поверила, что он человек стоящий. Но нет доказательств! Увы! А так он для меня очередной лицедей на их арене. Маме свой (прости Господи!) пожалуйся на меня, раз она тебя сюда выкинула под мой чуткий надзор! Но я не позволю!

Оскорбленно Адели произнесла, ломая руки:

– Дани честен! Вот увидишь! Несправедливо так думать о нём!

– О какой справедливости ты, родная? Мы живём в Мидиане!

И Адели быстро вышла, более не желая продолжать разговор. Мари, нахмурившись, начала покрывать ногти лаком с великой сосредоточенностью. Была напряжённая тишина. Через пару минут до её слуха донёсся звук с улицы – совершенно непривычный, объёмный и плотный, несмотря на его отдалённость. И он становился всё более явным… Слышались крики и визг людей. Мари выпрямила спину, так и не доведя полосу до конца. Она подбежала к окну, встревоженная. Полотенце упало с её головы, но она не заметила этого. Когда она поняла в чём дело, то, ширя глаза, прошептала: «Вот тебе и доказательство…»

Распятые

В тот день Вун пригласил Даниэля в замок, поскольку подготовил для него «нечто занимательное, что нельзя пропустить». Андерс привел его на верх самой высокой башни. Её окольцовывала узкая площадка, чьи перилла не внушали Дани чувства защиты от головокружительной, исключительно омерзительной для него высоты. Ветер, треплющий волосы, набрасывающийся, как разъярённый зверь, лишь поддерживал чувство навязчивого страха. Но Дани перевёл внимание на панораму Мидиана. Вун спокойно протянул ему, недоумевающему, бинокль с многозначительной улыбкой. И тогда Даниэль понял, что там, за Летой, кружило несколько вертолётов. Из кабин сбрасывалось что-то, редкой сетью планирующее вниз…

– Что они делают? – спросил Даниэль.

– Они делают Вам имя. С неба летят деньги. Это достойно главной добродетели города? Это достойно моего злейшего врага, что, не взирая на мои порядки и законы, желает одного – помочь несчастным? Это достойно Вас?

– Вполне, – смущённо прокомментировал «злейший враг». Вун продолжал увлечённо:

– Они будут теперь Вас боготворить. Я предпринял это ради Вас. И теперь Вы приведёте их мне. Приведёте, как послушный скот на аркане. И ещё. Вы, как я понял по некоторым записям в интернете, совершенно неплохо поёте…

– У меня раньше была группа. И церковный хор, – произнёс Даниэль блёкло.

– В перспективе вы исполните перед своими фанатами новую «Марсельезу»? – блестя глазами, спросил Вун.

– На главной площади, – подхватил Дани и ощутил, как от волнения его начинает болезненно знобить.

– Да! Именно там! На легендарной Штернпласс! Под окнами здания, где я провожу собрания. Это будет смело, нахально, бескомпромиссно.

– Я подумаю, – отозвался он и закурил.

Вун взял его сигарету и выбросил вниз со словами:

– Даниэль, отказа я не приму. Понимаете? И Вам не следует портить свой голос курением, ведь теперь и он – часть нашего с Вами плана… Я смотрю на Вас и вижу, как Вы выражаете протест в музыке. Для полной картины прихватите из «Лимба» кого-нибудь яркого, чтоб вы выглядели полноценной группой.

– Без третьих лиц никак? – и он снова закурил от еле скрываемого негодования.

– Боюсь, что нет. Мне нужна группа. Не иначе! – и Андерс снова отнял у него сигарету, но с таким видом, будто в следующий раз он сбросит с башни уже Даниэля.

– Я не понимаю, в чём будет суть упомянутого выступления на Штернпласс… – и он прижался лопатками к заледенелому камню башни, точно это обезопасит его от падения в пропасть.

– Я ожидал этот вопрос! Люди на Штернпласс будут слышать гимн свободы и равенства, а слушать нечто другое, что отдаст их мне в распоряжение. Текст будет содержать одно заклинание, формулу, которую нужно будет разработать. Весь ад мне поможет. И люди, что ненавидят меня, обнаружат, как обожают моё учение и побегут скупать «Изотерические основы…». Я хочу сделать так, чтоб параллельно с Вашим выступлением менее воинственная целевая аудитория была на премьере фильма. Сколько дел, Бог мой… Сколько навалилось дел на мои бедные плечи! И я не вижу радости на Вашем лице!

– Я просто, видимо, приболел. Но я сделаю, как мы договорились, – ответил Дани, пытаясь быть убедительным, но неуклонно теряя уверенность.

– Клянётесь, что сделаете? – рассмеялся Вун.

– Клянусь.

– И небом? И землёй? – Вун дружески похлопал его по плечу с видом довольства.

– Да! – твёрдо выдал он, вспоминая, кого он должен играть перед Вуном и ради чего. Андерс добавил:

– Не спешите сейчас уходить, дорогой друг. Загляните в тронный зал. Вас желает увидеть сама Эсфирь. А мне сейчас нужно уехать…

Даниэль спустился в тронный зал, где серые стены, отливающие бледно-бирюзовым, и каменный пол были гладкими настолько, словно на них запечатлелась ровная ледяная корка. Витражи бросали мутные отсветы на чёрные напольные подсвечники, на горгулий с открытыми пастями в немом рыке. Но Эсфирь не было. Он задержал темнеющий и апатичный взгляд на стыке двух каменных плит на полу. Он бы не удивился, что твердь расколется именно на этом стыке, начнёт разваливаться, рушиться туда – вниз, в самые недра вечно полыхающих огней. Именно по этому месту беззвучно прошёлся край длинного тёмно-зелёного шлейфа. И Дани медленно закрыл глаза. Он не хотел её видеть снова.

– Теперь ты понял, мой любимый, что идёшь по краю? – слышал он отрешённый голос Эсфирь. А после он взглянул на неё. Она казалась ему такой же безукоризненно гладкой и идеально мертвенной, как и её замок. Они выглядели единым целым, одним существом. Даниэль откликнулся слабым голосом:

– Я найду силы не сорваться – не следует сомневаться в этом.

– Когда он загонит тебя в тупик и поймёт, чем ты являешься, то я обещаю, что не пошевелю и пальцем, чтоб снова спасти тебя, – заключила она, а после села на трон вальяжно и продолжила:

– Ведь я же Королева! И я решаю судьбы. Но ты же знаешь, как мне невыносимо быть ей… Иногда мне хочется быть простой смертной и даже утерять красоту и молодость. Сегодня ночью я последовала примеру одной знатной дамы. Мы виделись пару раз после её кончины. Она когда-то очень любила кровавые ванны.

– О чём ты? – спросил Даниэль, холодея.

– Ты хочешь, чтоб я тебе показала?

Он никому не рассказывал о том, что позволила ему увидеть Эсфирь. Они спустились в сырые подвалы замка. Она указала на арку, чтоб Даниэль зашёл внутрь, а сама оставалась в коридоре, остерегаясь туда даже смотреть. Он так и остался стоять на пороге: в мутно-красном освещении он увидел распятых мертвых детей. Впереди всех находилась та самая девочка, что он видел в метро в первый день своего знакомства с Мидианом. Её привела сюда мама и оставила здесь. Сцена их встречи пронеслось в памяти Даниэля неявным призраком. Вокруг всё стёрлось, помутилось, стало вязким. Он не мог шевелиться, оцепенев.

Он слышал голос Эсфирь: «Я приказала их сначала распять. Затем – забрать их кровь для меня. Они свободны и далеки от страданий. Невинные, они пребывают сейчас в мире, где даже у роз нет шипов. Но ты – отверг меня и не пошёл за мной. И теперь наслаждайся. Смотри на них пристально. Так выглядит твоё неповиновение».

Закат. Длинные чёрные тени от предметов. Его особняк казался ему бардовой голограммой, испещрённой чёрными линиями. Некоторые перекрещивались, образуя силуэты распятий… Кресты. Он никогда не забудет тех детей. Он ощущал, что бесповоротно, горько и отчаянно виноват перед ними. Он будет виноват перед всеми и каждым, на кого падёт гнев Эсфирь. А она не остановится. Сколько же ещё будет боли чужой и его собственной?

Ему хотелось спрятаться. Было непомерно больно. Надо бежать в сон, чтоб выбраться хоть ненадолго из ужаса. Он знал, где найти сильнейшее снотворное, которое проглотил горстью. Он вылил залпом треть бутылки тёплых виски. Солнце преломлялось в её стекле. Солнце исчезло.

…Он увидел ту девочку в метро. Ничего не изменилось: прежние стены, потолок, даже плитка на полу. Только нет людей, нет составов, и безмолвно до звона в ушах. Она сидела на скамье. Заприметив Даниэля, который шёл к ней, она улыбнулась спокойно и светло. Он остановился перед ней. В её ладонях – раны насквозь от гвоздей. Даниэль видел на её необыкновенно лучезарное, тишайшее лицо. В её глазах не было укора. Это и явилось последней каплей. И он рыдал, захлёбываясь плачем и крича. Он её обнимал, целовал её пронзённые ладони и ноги. Вся боль вырвалась бурным потоком.

Что же они, эти распятые, не отвечают тем же злом? Зачем же они смотрят так светло, так любя и всепрощающе? Что же становится так невыносимо горько от их чистоты?

Они пробыли так долго, и девочка гладила его голову. И ему становилось легче.

Он проснулся в непроглядном мраке позднего вечера, будучи уже обновлённым. И – ему стало дурно уже физически.

Semper idem

Дождь из денег произвёл фурор. Люди выбегали на заснеженные улицы без верхней одежды, чтоб только урвать кусок больше. В том, что инициатором стал Даниэль Велиар, мало у кого возникли сомнения. Такая благотворительность значительно задобрила тех, кто точил зуб на него. Кто-то уверял, что видел его в одном из вертолётов, когда он выворачивал наизнанку мешок с деньгами. Кто-то пустил слух, что на одной купюре сам Велиар оставил автограф, а с нашедшим он встретится лично… А у Генри из соседнего дома семнадцатилетняя красавица-дочь покрасилась в зелёный, сделала татуировку, проколола бровь и «ушла протестовать в подполье». У «Лимба» же появился предмет гордости – они присутствовали тогда, когда к ним ворвался Вун со своей охраной, а Велиар «с завидной лёгкостью его заткнул за пояс»… Говорили ещё многое… И нежно пересчитывали пойманные или подобранные со снега деньги.

Он, их бесстрашный герой, в своём особняке на склоне этого дня продумывает дальнейшие тактики с такими воротилами и лучшими умами, что Вун против них – ничто. Он медленно помешивает с серьёзным видом горячий чай с лимоном. Он начинает говорить – все приближённые его слушают с уважением… Вот такой он, оказывается, Даниэль Велиар.

Мидиан не знал, что у него была на все цитрусовые аллергия, а вся команда его – это оборванцы Рейн, Скольд, Иен и Алесса. Мидиан не поверил бы, что блистательный борец за правду и права угнетённых совершенно не эстетично сейчас обнимается с раковиной, куда его уже где-то час рвало от гремучей смеси алкоголя с таблетками. Он собрал взмокшие волосы неаккуратным узлом, чтоб не запачкать их. Он сгорбился так, что позвонки и треугольники лопаток весьма непривлекательно выпирают на исхудалой спине. Он выглядит уязвимым и жалким. И Мидиан не знал, что он не стал бы раскидывать деньги из вертолётов, а сделал бы доброе дело молча, без единого звука и пафоса.

Воинство Дани было приглашено в особняк. Даниэль позвонил им сразу же, как проснулся, и голосом хриплым, растерянным и почему-то замирающим от некого огромного чувства сказал коротко и ясно: «Приходите ко мне. Мне срочно нужно вас видеть».

И они явились, хотя час был поздний. Метро ещё ходило. Часть пассажиров держала в руках книгу Вуна, читая, а другая же перешёптывалась, сплетничала, удивлялась деяниям их доблестного Даниэля. Соратники Дани выглядели нелепыми пришельцами с другой планеты. С ними явно что-то не так. Нужно быть слепым, умалишённым или глухим, чтоб не принадлежать ни к обожателям Андерса, ни к сторонникам Даниэля. Так ныне и присно и во веки веков единственные, знающие правду, становятся смешными безумцами. Компания предугадывала, что их друг не сыграл никакой роли в сегодняшней акции щедрости.

Уже в особняке их мысли подтвердились, когда он пояснил, что Андерс всё устроил. Дани знобило. Он ощущал огромную слабость, голова его кружилась. Но в нём что-то изменилось. Он стал более умиротворённым, как будто узнал или заново постиг нечто особенное, большое, что затмило его проблемы. Он был спокоен, как природа, которую прекратил терзать ночной шторм, рванувший дальше во мрак. И к своим друзьям он проникся новой любовью: за то, что их жизни такие хрупкие.

Они находились в гостиной. Скольд ненароком заметил одно из самых страшных сочетаний, которые возможны. Он воскликнул:

– Ты знаешь, что будет, если смешать именно эти таблетки с алкоголем да ещё с таким крепким? Если немного перебрать, то тебя могут увезти в коме.

– Я недоперебрал, – еле слышно ответил Даниэль, сидящий в углу дивана и зябко обнимавший колени.

– Дуракам везёт! – заключил Скольд.

– Человек случайности причастен к судьбоносному, – бросил раздосадованный Рейн. Даниэль никак не отреагировал на колкость его слов. Медленно он огласил самое главное:

– Я разговаривал с Андерсом. Он предложил мне (то есть нам) выступить на Штернпласс… Вот и пришло время создать легендарную группу. Неожиданно, да? На наше выступление придут все ненавидящие его. Будет весь «Лимб» в первых рядах. Я должен спеть одну вещь, что перевернёт их сознание. Вун даст мне текст, где есть некое заклинание. Ну, формула, шифр, код – называйте, как хотите… Они прослушают и перейдут на его сторону. Вот что нам нужно будет сделать. Но я выброшу текст Андерса в мусорное ведро сразу, как он окажется в моих руках.

Его друзья не знали, радоваться ли тому, что им наконец-то выпала значительная роль, или же ужаснуться риску, который такой ход действий предполагал. Сцена может обернуться эшафотом.

– Ты понимаешь, что тебе и нам будет за это? Это же сродни самоубийству, – тихо сказала Алесса в воцарившемся молчании. Её лицо чем-то напомнило Даниэлю образ той несчастной убитой девочки. Он странно улыбнулся на мгновение. Это движение губ походило на судорогу в лихорадке. Скольд видел, что ему крайне необходима чья-то поддержка, иначе он свихнётся. Авилон не был уверен, что на Даниэля в его неустойчивом состоянии можно положиться. Иен предположил, что улыбка Дани означала одно: он понимает, что им всем грозит и ему необходимо провернуть нечто сложное и тяжкое.

Дани собрался было говорить, но звук голоса его застыл в гортани. То, что он хотел озвучить, было ужаснее, чем он предполагал.

Он медленно поднялся с места, неловко и нерешительно вышел на середину комнаты, остановился спиной к ним. Подбежал Кот, который тут же начал ластиться о его ноги. Даниэль взял его на руки, погладил, отпустил. Он приблизился к книжному шкафу, стал рассматривать позолоченные ручки. Казалось, если его окликнуть, то его из него вырвется душа. Но, наконец-то, он произнёс отчётливо, выпрямив напряжённую спину, как по струне:

– Есть одна теневая фигура, серый кардинал. Это Королева. Она безумна в своей мании. Ей нужен я. У неё власти гораздо больше, чем у Вуна. Андерс пляшет вокруг неё. И поэтому я должен владеть ей. Я должен цепями приковать её к себе так, чтоб она в самое пекло кинулась, если мне будет что-то угрожать. И я сделаю это. Эта тварь будет в ногах лежать…

– Но любовник – это одно, а вот мы? Как ты будешь манипулировать ей? – спросил Рейн недоверчиво.

– Я знаю, как её подчинить! – воскликнул Даниэль, поворачиваясь к ним. Его глаза горели.

– Эта особа тебе хоть чуть приятна? – раздался вопрос Иена.

– В нашем случае это не играет роли. Она столь же хороша собой, как и омерзительна своим нутром. Маньячка, ледяная убийца, демон – да какая разница? – проговорил их предводитель, совершенно не желающий затевать эту тему. Авилон медлительно и мрачно произнёс:

– Мы должны согласиться, подкреплённые лишь твоим обещанием? Ты смел и отчаян и преуспел в лицедействе и обмане. Но ты слишком импульсивен и непредсказуем для нерушимых гарантий.

Даниэль взорвался:

– Да! Вам нужны гарантии! Залоги от меня? Может, вам заплатить? Или в Мидиане верят только моей лжи? Я ничего не прошу от вас! Только быть рядом! У меня каждый день – новый круг преисподней, о котором я вам отчитываюсь! Рейн, хочешь на моё место? Забирай! Последнее, что мне нужно – это слава и известность. И не будьте мелочными! Хоть вы-то не будьте!

Вдруг из его носа хлынула кровь. Он прислонил ладонь, а затем и тыльную сторону кисти. С выпачканными ярко-алым губами, скулами и подбородком, он прошептал растерянно:

– Простите меня. Я не должен так заставлять. Я сделаю все сам. Не рискуйте. Действительно, я могу втянуть вас в беду…

И он вышел из комнаты. Незамедлительно Скольд последовал за ним. Последнее, что он слышал, выбегая из гостиной, были слова Рейна:

– Зачем я так? Я же прекрасно знаю, что пойду за ним до конца!

Даниэль вырвался из особняка, спустился во двор, где снег шёл стеной. Он прикладывал к носу подобранные со спящей земли хрустяще-колкие горсти, чтоб унять поток крови. Скольд хотел разрядить обстановку:

– И? Как группу-то назовём? Мы же играли раньше, и, возможно, возьмём старое название?

– Только не прежнее. Всё прежнее во мне выжгли, – после паузы сказал Даниэль.

– Может, что-нибудь на латыни? Какое-либо крылатое выражение. Я же знаю латынь. Хм… «Lux in tenebris». «Свет во тьме».

– Слишком просто. Не хочу быть прямолинейным. Хочу не изменять своим импульсивности и непредсказуемости.

Дикс начал мысленно искать что-то подходящее.

– «Semper idem»! Давно мне нравилось по звучанию! – щёлкнул он пальцами.

– А как переводится? – решил уточнить Даниэль, уняв кровь.

– Что-то вроде «постоянства», «гармоничности»… «Всегда один и тот же».

– Это и надо! Однозначно. Вся ирония моей жизни в одном названии. Кстати о постоянстве… У меня завтра намечено свидание с Адели, – и он слабо улыбнулся. Скольд раскатисто и с удовольствием засмеялся:

– О-о-о! Всё классно выходит! Какой ты шустрый! И прошу не забывать, что мы потом откроем свою звукозаписывающую студию. А перед этим мы сыграем на главной площади, да так, чтоб у Вуна челюсть отвисла. Да! «Semper idem» – это прекрасное название! Я же знаю, что один альбом ты захочешь записать в стиле готики с похоронным органом, другой будет очень задорный и зажигательный, что хоть пускайся в пляс. Потом ты скажешь: «Ребята, давайте играть глэм! Наденем лосины с блёстками!» Ты же истеричка чувственная. Ещё и любишь всякие нестандартности. Только не говори мне, что не солишь шоколад, чтоб он был для тебя съедобней.

– Я кофе недавно посолил. Хоть и не специально. Даже попробовал!

– Вот ты и развеселился! А по поводу твоих женщин… Пф! Днём будешь с Адели, а ночью станешь пудрить мозги другой! Вот и всё… А у тебя есть ещё виски?

– Да, конечно!

– У нас теперь имеется название. Пойдём праздновать!

Закрывая за собой и Диксом дверь, Даниэль взглянул в снежный зимний мрак – чёрный океан, где дрейфует ветхое судно человека, который был для него бесконечно ценен. Где-то в холодных пространствах он безнадёжно и рьяно тоскует по своей Королеве. Тогда Даниэль особенно пронзительно и жалостливо подумал о Кристиане.

Невозможное

Ведомый своей тоской, де Снор бродил по городу. Ему было безразлично, как он доберётся домой из элитных кварталов, как холод пронизывал до костей. Он не знал, куда он идёт. Художник всего лишь хотел расточиться в снегопаде. Он вглядывался в лица проходящих женщин, силясь найти священные черты, слушал обрывки их речи, желая уловить ноты того самого голоса. Возможно, только в северной зиме было столько же величественности и завораживающих видений, сколько в его возлюбленной.

«Почему я всегда чувствую твоё присутствие? Как счастлив тот, кто может потрогать вещи, которых ты касалась. Какое чудо и благословение идти по этой улице, где, быть может, когда-то ступала ты. И ты здесь повсеместно», – мысли его дрожали и умирали, как рой блёклых бабочек, заточённых кем-то жестоким в стеклянную банку. Они задыхались. Их крылья бились всё слабее.

«Можно разбить сосуд – всё вырвется, закружит вместе со снегом. Можно только разбить сосуд и так освободиться».

Он посмотрел ввысь, сбавив темп и придерживая цилиндр. Полоса неба зияла между изваяниями деревьев, что спали через дорогу, и жёлтым от электрического света вычурным зданием. Из его окон доносился разгульный шум.

«Как они могут быть счастливы, когда у них нет тебя?»

И он направился дальше. Вскоре Кристиан миновал одного человека, который точно ждал кого-то, беспокойно озираясь по сторонам. Незнакомец задержал взгляд на де Сноре. Живописец заметил, что он усмехнулся над ним своими водянистыми глазами. И он ускорил шаг. Но Кристиан не успел уйти далеко: неизвестный подбежал, нагло преграждая ему дорогу. Он воскликнул:

– Постойте! Вы считаете себя никому ненужным убожеством?

– Что?! – де Снор нехотя остановился и раздражённо осмотрел до омерзения холёное лицо незнакомца. В нос ударил сильнейший запах густо-переслащенного парфюма, чьё количество тот не пожалел.

Синдри никогда не знал меры в расточительстве.

– Это вопрос моей жизни и смерти! – возмущаясь тому, что этот потерянный в себе чудак в цилиндре не может ответить на прямо поставленный вопрос, повысил он голос.

– Для такого вопроса ты весьма не дипломатичен! – с презрением кинул ему Кристиан.

– Слушай… те! Мне сказали, что я обязан найти где угодно самого отвратительного и жалкого выродка. А потом – привести его к одной даме. Иначе меня четвертуют. По крайней мере, мне это пообещали. Ваше счастье, что Вы им и являетесь! Не пожалеете! Давайте же, пойдёмте со мной! Ваш час настал! – продолжал Синдри назойливо.

– Блажь! – крикнул де Снор гневно. Он развернулся и направился обратно. Прочь. Дальше. От людей. Ото всех. От их низости. Поймать такси и уехать. Запереться у себя. На следующий день поговорить с Даниэлем о чём угодно, но только с ним. Даниэль не способен на подлость и грязь. Только сейчас надо скорее уйти от этой пошлости, от их мира!

Но путь его заслонили два силуэта достаточно массивных и достаточно высоких, чтоб Кристиан стоял в тени их фигур. Синдри встал в одну с ними линию, хотя выглядел в сравнении с ними невыигрышно, и заключил:

– Блажь – это ты. И ты пойдёшь.

Они грубо завязали Кристиану глаза и повели его в один из домов. А там полным ходом что-то праздновали, хохоча, разливая по фужерам шампанское, куря кальяны, делая банковскими карточками на столах тонкие полоски белоснежного порошка. Это был дом Андерса, собравший сегодня всю его свиту. Они откровенно глумились над Даниэлем. Вун пригласил их для единственной цели – чтобы продемонстрировать свои незаурядные тактики, красочно описывая свои дальнейшие планы, тонкости и хитрости. Они говори много о дне возмездия для их противника – Клода Бретона. А в ответ Вун слышал хвалу своему блестящему уму, гениальности, высочайшему рангу его рода. Часом ранее присутствие назойливого Синдри осточертело Андерсу, и он вручил его на некоторое время в распоряжение Эсфирь.

Вуну явно не доставало поощрений от Королевы. У него создавалось пугающее впечатление, что ей безразлично всё, что он предпринимает. Её помыслы и настроения были ему непонятны. Например, он выяснил, что сегодня днём она приказала купить столько-то самых лучших резных гробиков и похоронить каких-то там детей. Странно, что она вообще об этом задумалась. Подземелья её замка – это одна братская могила с тысячами ужасных остовов.

А этим вечером она заявила, что ненавидит всех, кто когда-либо ей восхищался и обольщался её распутством, и поэтому она устроит в одной из комнат бордель и будет выбирать любовника. «Но как же Ваш Кай?.. Как сейчас помню, Вы говорили, что видели создание до того прекрасное…» – начал было Вун и получил пощёчину. К его счастью, гости этого не видели. «Бордель – это прекрасно!» – заулыбался Андерс, потирая щёку.

В её будуар были допущены некоторые. Выходил приторный коктейль из превосходно сложенных самолюбивых «Аполлонов», что приняли идею Эсфирь очень лестной. Королева переполняясь ядом своего отчаяния. Чтоб дойти в своём бешенстве до апогея, она приказала Синдри найти где-либо «никому ненужное убожество», самое отвратительное.

Всё происходящее в будуаре должно было остаться там. Андерс не горел желанием вникать, как Эсфирь пускается во все тяжкие и развлекается. И он не удивился, когда в дом его насильно втащили чужака с завязанными глазами.

Когда Кристиана привели к Эсфирь, то повязку сняли, а вместе с этим с его глаз упала и другая, неосязаемая пелена.

В полумраке, в окружении своих безупречных и оголённых до пояса «Аполлонов», Эсфирь, будучи обнажённой, расположилась на краю кровати, неподвижно держа в отведённой в сторону руке бокал тёмно-красного вина. Кто-то гладил, играясь, её колени.

Кристиан стоял, окаменев, и смотрел на её лицо, не смеющий сказать и слова, не смеющий дышать, не верящий до последнего в реальность происходящего. Она оценивающе окинула его взглядом, как кусок вырезки на витрине, и перевела колкий взор на Синдри, начавшего презентовать товар:

– Госпожа! Вашему вниманию представлен самый дурной экземпляр человека. Нелепый цилиндр, дешёвые старые лохмотья прилагаются. Вот он – нищий неотёсанный мечтатель не от мира сего. Таковы уроды, в моём понимании.

Она повелительно и раздражённо крикнула:

– Мне неинтересно слушать твои предрассудки! А теперь сюда. Мне нужно на кого-то поставить ноги.

– Ещё чего?..

– Я тебя арендовала.

Она впилась каблуками в его спину, как в пуф или кушетку. Из всех её жестов сочилась неуёмная мстительность и жестокость. Она сделала крохотный глоток вина без удовольствия и забыла про де Снора. Заметив, что он не сводит глаз с неё, она рассмеялась, как в его сне, с тем же чувством. Кристиан смотрел на неё со скорбящей нежностью. И тогда она задумалась, мрачнея.

В этом доме, наполненном животными с заоблачными состояниями на их банковских счетах, тщеславием, похотью, героином, рвотой изысканных вин, хохотом, – в этом доме появился тот, кто понимает её печаль и надлом. Он был точно такой, как и она, в отверженности своего сердца. Тогда Эсфирь поднялась медленно и приблизилась к Кристиану, как сомнамбула – к луне.

– Я тебя знаю, – прошептала она. И она видела, что его душа – храм, который примет отовсюду гонимую преступницу, даже если она решит его разрушить. Она приникла к нему, как обречённая путница к паперти приютившей её обители. Это был короткий поцелуй, в котором нет страсти. Он – бедный и ветхий костёр, у которого на задворках мира греются два изгнанника. Соприкоснулись потусторонний холод и трепетное человеческое тепло. Соприкоснулись – на малое время, а потом снова между ними возникло Невозможное. Кристиан снял с себя пальто и накинул на её плечи, крепко взяв в свои объятия. Все смеялись над его жестом. Она оттолкнула его с возгласом:

– Присоединишься к нам?! Я ищу себе любовника. И я даже не знаю, кого именно мне хотелось бы иметь рядом с собой. Выбор огромен. Похоже на стол дегустации, верно?

Он с трудом проговорил:

– Я чувствую, что на себя руки наложу, если увижу, что кто-то из тех… с… сластолюбцев порочит то, что для меня свято. Ты же моя святыня. Да ты же сейчас неприступна! Что значит твое тело, твоя откровенность, когда я вижу, как ты неприступна для всех! Я же полюбил тебя ещё тогда!

Его высказывание, как и неровный от волнения голос, развеселили ещё больше мужчин, с цинизмом наблюдавшими за ними.

Эсфирь скинула пальто со своих плеч и ответила на его признание:

– Все они меня любят! Не думай, что ты такой особенный!

Художник не мог бы придумать чего-то более унизительного для себя, чем нынешнее своё положение. Но с горечью сожаления он произнёс:

– Ты мстишь: такие прекрасные, оскорбленные глаза! Кто заставил тебя так мучиться?

Это только прибавило ей задора в издевательстве.

– Твоя святыня сама хочет быть поруганной! Сочувствуешь мне? Я заставлю тебя смотреть, как меня унижают и смешивают с грязью! Ты любишь меня? Всё ради меня сделаешь? И предать кого-либо сможешь ради меня, и убить? Да, Каин? На любую измену пойдёшь, если мне вздумается?

– Предам! – вырвалось у Кристиана в сердцах.

Эсфирь снова взяла бокал с вином. Не глядя на де Снора, она с хладнокровной твёрдостью процедила сквозь зубы:

– Уведите этого. Мне не нужны сегодня впечатлительные художники.

Его увели, предварительно завязав ему глаза. И Королева осознала, что вряд ли кто-то из этих «сластолюбцев» увидит свет зари.

На улице неизменно снежило. Зияла полоса неба, как то было и прежде. Но всё обратилось для Кристиана игрушечным, пластиковым, ненастоящим… Синдри извивался вкруг него, крича:

– Кретин! Что? Сразу же не мог сказать, что ты такой кретин? Ты её любишь?! Эту сумасшедшую мразь! Да знаешь ли ты, на что она способна?! Меня окружат бездарности и идиоты, которые без меня не смогли бы ничего! Особенно мой родственничек…

Кристиан удалился, растворившись во мраке. Синдри стоял некоторое время, пытаясь успокоиться и прийти в себя. Но тут он услышал за своей спиной слабый голос:

– Это он… Синдри – наш сын.

Он обернулся и увидел безвременно постаревших, жалких в своей нищете людей, мужчину и женщину. Они смотрели на него с волнением. Он бросил им:

– Что? Вы ещё кто?

– Мы твои настоящие родители…

Он замешкался, но вбежал вверх по лестнице, чтоб снова скрыться в доме Андерса.