Текст книги "Midian"

На заре

Галерею с портретами Велиаров заливал пунцовый, звеняще ледяной закат. Они встали у винтовой лестницы, и Артур тихо и размеренно начал:

– Эту историю передал мне мой отец. Он прочёл её из дневников Седвига, которые обнаружил в нашей библиотеке. Седвиг – родоначальник Велиаров. Мой отец сжёг те записи, чтобы они не попали в чужие руки. Он поднимал архивы, документы, чтобы знать полную картину свершившегося. Я решил, что унесу правду о нас в могилу. Но вдруг появился ты.

Артур перевёл на Дани взгляд, исполненный пока ещё необъяснимых для него надежд. И старик поспешил продолжить, обстоятельно и энергично:

– Четыре столетия назад в этих краях было крошечное поселение. Люди жили просто и ясно. Каждый знал своё место, ремесло, предназначение. Никто даже не мыслил хулить небеса за долю просуществовать без великих свершений.

Седвиг с юных лет не хотел участи, как у местных. Он восхищался сказаниями о завоевателях, кровавых королях, могущественных полководцах. Он желал встать в один ряд с ними. Он жаждал быть великим. Его воротило всем нутром от единого предположения, что жизнь его пройдёт так, как и у всех остальных. И ляжет он после в каменистую землю, ничего не оставив, кроме потомков и возделанного поля.

Он покинул эти земли, начал странствовать. За несколько лет он успел набраться оккультных знаний, к которым открыл огромную тягу. Он вернулся из путешествия не один, а привёз своего ученика, который смотрел на Седвига восхищённо, как на мудреца и магистра тайных учений. Фамилия его – Вун, но имя навсегда затеряно. Так на этом Вуне круг почитателей и закончился. Седвиг хотел достичь желаемого господства через заклинания на свитках, через обряды… Но всё было впустую.

Однажды, терзаясь и алча, он долго ходил по лесу и забрёл в непролазную глушь, где давным-давно не ступала нога охотника или заблудившегося путника. Селяне остерегались этих мест, считая их проклятыми и гиблыми. Точно привлечённый болотным огоньком, он обнаружил пещеру. Туда проникал вечерний свет. Возможно, именно такой, как сейчас. В его лучах Седвиг увидел давно истлевшее тело – человеческие останки, которые не трогали даже дикие звери. Никто не знал обстоятельства, как этот бедняга пришёл сюда и здесь же испустил дух.

Скелет держал в объятиях рукопись в крепком кожаном переплёте с золотыми застёжками. Они блеснули в пурпуре заходящего солнца даже сквозь слой пыли и праха. И Седвиг вынул из цепких и жадных рук мертвеца книгу. Прежний владелец будто бы не хотел её отдавать. Или же покойнику рукопись была необычайно дорога, или же он не желал, чтобы эти страницы снова кто-то увидел. Стоило находке попасть в распоряжение Седвига, как скелет развеялся прахом. Несколько дней без сна, самозабвенно он разбирал письмена и символы. Символы, да… Посмотри. С первого взгляда трудно определить. Вот здесь – на шее, – и Артур указал на небольшую золотую подвеску Седвига, изображающую перевёрнутые треугольник и полумесяц, что выходит рогами за рубежи фигуры. Очертания воскресли в памяти Даниэля, заставив его оторопеть:

– Именно такой же знак на фасаде здания, которое на Штернпласс.

– Седвиг путешествовал по всему свету, но находил не то. Его главное сокровище стерегло его почти под носом, до срока спрятавшись в пещере и скрывая в себе силу, ждавшую освобождения. Боже, что это была за сила! Наш прародитель нашёл одно заклинание, в котором нуждался всю жизнь. Он призвал чудовище. Оно приняло облик женщины необыкновенно прекрасной. Чудовище сказало: «Я ждала тебя с того самого момента, как в твоём сердце возникло зло. Я дам тебе всё, что ты желал. Ты будешь порабощать народы, завоёвывать земли. Твои богатства станут несметны. Взамен ты построишь мне город, назовёшь его Мидиан. Здесь будут жить только те, кто славит меня. И моя власть разнесётся по всему миру. Ты и твои потомки будут моими главными приближёнными. В твоей крови отныне – нестираемая горечь. Ты отдаёшь всех своих грядущих сынов мне. Каждый из них будет расплачиваться за тебя. Я даю тебе имя Велиар, крещу тебя на новую жизнь под сиянием иного светила».

Многие, кто видел эту женщину, сразу же становились её прислужниками, околдованные ею. Единицы могли воздержаться от искушения и не приклонить колен. Я знаю, что её имя переводится с древнего языка как «звезда». Её руку украшает перстень с драгоценным камнем, в глубине которого играет пламя. Там, в танцующих огнях – вся её душа. Седвиг Велиар образовал «Алый культ», возносящий молитвы их мрачной звезде. Точно так же династия Вунов продолжала чтить нас, но уже как посредников между ними и чудовищем. После того, как Седвиг заключил договор с ним… с ней, то настала эра войны – пришло его время проявить себя. Мидиан начал с колоссальной быстротой строиться. Тут же возникло деление города на две части. Та, что бедна и расположена за рекой, предназначалась для самых низов, для рабов – тех, кто не присягал чудовищу.

Даниэль, именно мы, Велиары, так установили. Всё, что ты видел сегодня (дома, дороги, мосты, площади), воздвигалось под нашим началом и во имя её, и было возведено на крови и костях. И сверху взирала она…

Артур осёкся и сделал паузу. Он закрыл глаза, сжимая губы. Через мгновение он выдохнул и усмехнулся зло и раздосадовано:

– Полубоги! Наша династия стремилась быть чистой и совершенной любой ценой. При выборе жён существовали строжайшие порядки и правила. Если родившийся наследник не подходил по внешним признакам, если он был болен, то его просто убирали. Они уничтожали детей, чтобы только не «загрязнять род». Эта стена, по мнению Седвига, должна была стать пантеоном идеальной династии. Но Велиары готовы были живьём разрывать друг друга зубами, кожу сдирать, чтоб стать единственным хозяином дома и сесть на трон рядом с Королевой. Их неуёмная похоть, тяга к извращениям разного порядка и животное коварство не знали мер. Они изобрели яд, который использовался в борьбе с врагами – будь то родственники, будь то восстающие на них заговорщики.

Мы пустили корни во многие правящие дома. Мы тайно влияли на историю, провоцируя войны, устанавливая влияние. И мы хранили, превозносили свою Королеву, давшую нам такую власть.

Седвиг умер в пятьдесят лет от тяжёлой болезни, он кричал по ночам из-за головных болей. А наш тёмный ангел желал новых жертв. Стены её замка оглашали вопли из камер пыток. Неугодные, которые отказывались быть союзниками или прислужниками Велиаров, просто уничтожались: горели целые селения, земли наполнились братскими могилами. Две сотни лет это длилось. Мы даже переписали историю, чтоб выйти сухими из воды. Но тогда мир начал погружаться в кровавое озеро.

И появился человек, который организовал восстание – это Энгельс Грегер. Он повёл толпы за собой. Они преодолели оборону на Штернпласс. И ему удалось лишить Королеву её перстня, её души… В хрустальном гробу где-то в недрах своего логова она дремлет до сих пор. Её тело там. Возможно, она невидимо для нас слышит наш разговор. Возможно, она где-то здесь: затаилась в том тёмном углу и смотрит на нас. Иногда она приходит во сны. Но она желает пробуждения. Она жаждет снова быть.

Тогда Велиары тоже лишились своего трона. О! Седвиг пришёл бы в бешенство, если бы узнал, что его побеждённый потомок заключил с Грегером мирный договор. На правилах его, Велиары должны были сжечь страшную книгу, с которой и началась их история. Мидиан стал понемногу меняться, превращаясь в мирный город. Энгельс умер в глубокой старости, окружённый любящей огромной семьёй. И он завещал, что пока его потомки ходят по этой земле и помнят о его подвиге, то враг не проснётся. И тот рубин хранился у семьи Грегеров. Они обосновались неподалёку – в усадьбах по дороге в сам город, от которых уже практически ничего не осталось.

Но Вуны не хотели сдаваться так просто. Они ослушались запрета со стороны Велиаров и осмелились взять ход истории в свои руки. Чтобы найти перстень, они напали на Грегеров ночью и принялись всех и без разбора нещадно резать. Но одному потомку Энгельса удалось бежать. Ничего не известно про его дальнейшую судьбу, но одно явно: Грегеры живут, их род не прервался. Королева, даже обретшая посредством верных слуг свою душу, не может очнуться от сна, скованная заветом победившего её героя. Но я вижу, что грядёт нечто. И не просто так Андерс Вун собирает армию своих поклонников. Обрати внимание, что происходит в Мидиане!

Даниэль проговорил, всматриваясь в портрет Седвига:

– Я не знаю, как верить некоторым моментам в твоём рассказе, и возможно ли верить им вообще. Это что-то за пределами.

– …Если на Седвиге началась вечерняя заря, то после непроглядной ночи должно взойти утро! – воскликнул Артур с пламенным торжеством в голосе. Даниэль рассеяно и отрывисто произнёс:

– У меня точно лава в голове. Тут так много красного… Ненавижу красный! Мне нужно выйти на улицу.

И он направился дальше по галерее. Артур крикнул ему вслед:

– Ты поймёшь, что это правда! Ты скоро увидишь это сам!

От особняка тянулись длинные остроконечные тени. Дани сидел во дворе на ступеньках лестницы. Он был в таком смятении, в которое погружается человек, всю жизнь думавший, что дети берутся из капусты. А тут нашёлся умник, показавший ему многочасовое видео с самим процессом деторождения. Он полагал, что демоническое создание, рубин и колдовство несут образный, отнюдь не буквальный смысл. Этого не могло существовать! Всего лишь миф, легенда и предание.

Но то, что его род свершил много ужасного, им не оспаривалось. И всё это жило в нём и длилось, бунтовало и неукротимо требовало свободы. Он знал, что в душе его скрывалась непроглядно-чёрная область, которую он не мог познать. Убивцы, хладнокровные, жестокие, бездушные, упивающиеся пороком и похотью мракобесы – вот его корни. Вот его семья.

…На дороге перед забором остановилась машина, раздались голоса, и какой-то человек спешно вышел с коробкой, отнёс её в лес и оставил там. И без задержек машина уехала. Даниэль быстро направился туда и обнаружил, что коробка была закрыта и старательно перемотана скотчем, а внутри что-то билось. И когда он открыл, то дрожащий, испуганный живой комок прижался к нему. Это был кот. Дани сидел на влажной листве в темноте с несчастным животным на руках, которое словно обнимало его, положив мордочку на плечо. Он говорил: «И у меня тоже никого нет. Теперь будешь мой. И я не обижу».

Венчание

Ян Грегер пришёл к Кристиану де Снору, как они и договаривались. Он позвонил в дверь. Кристиан, поняв, что заказчик явился, тут же с ювелирной аккуратностью взял холст, над которым работал двое суток, и поставил его у изголовья кровати в спальне. Измождённым, туманно зачарованным взором он впился в своё творение. Так смотрят на объект вожделения и острого страдания безнадёжно влюблённые.

На полотне сиял образ ледяной Королевы, абсолютного «цветка зла». Кристиан запечатлел её в тот момент, когда крупные кровяные слёзы уже оставили по белизне её щёк две полосы, а безумный, страшный смех пока не коснулся ее рта. Художник видел в этом мгновении особый трагизм, приводящий его в восторг. И вся она для него была недопустимой красотой, прокалывающей насквозь, как вспышка грандиозной звезды. И он был ослеплён. Он отдавал каждому движению кисти чуть души. И вот Королева возвеличилась на полотне, а он стоял напротив – выпотрошенный и испитый. Но Ян Грегер позвонил уже и второй раз.

Кристиан прикрыл в спальню дверь и отворил гостю. «Здравствуйте. Войдите», – раздался твёрдый голос из темноты узкой прихожей. Оттуда резко слышался густой табачный дух, заставивший Яна поморщиться. Грегер снял шляпу и пальто и проследовал за хозяином квартиры в мастерскую, что оказалась хорошо освещённой. Кристиан предстал босяком; на нём были лишь издревле запачканные краской штаны и великоватая белая рубашка, чьи рукава небрежно закатаны. Он держал в нервных пальцах свой вечный мундштук с новой зажженной сигаретой. На его прекрасные, изящные руки можно было засмотреться.

Он сделал глубокую затяжку, и в мёрзлом абсенте его глаз, на секунду отразились вспышки тлеющего табака. Он негромко проговорил: «Надеюсь, Вы определились с тем, как Вас запечатлеть».

Его голос был сам по себе низок. Даже странно, что он умещался в его излишне худом теле. Кристиан был поглощён своими переживаниями и воспринимал настоящее трафаретно. Он задавал Грегеру те же вопросы, что и остальным клиентам в бесчисленные разы подобных заказов. Получал такие же ответы. Ян Грегер тоже пожелал ярких красок, придуманного цветущего фона и ещё, чтобы его нос не казался таким большим. Среди напутствий были и те, что отражали его желание выглядеть моложе, румяней и не таким седоволосым и обрюзгшим.

«Порнография», – очередной раз подумал Кристиан.

«Порнография», – подумал Ян, когда, смотрел на картины в мастерской. Он не собирался показывать, что ему неуютно и даже боязно находиться среди таких творений, ведь не стоит приходить в чужой монастырь со своим уставом, даже если под монастырём подразумевается сумрачная храмина преисподней.

«Оставь надежду, всяк сюда входящий», – взывала надпись на воротах дантовского ада. «Оставь надежду, всяк сюда входящий, позируй смирно, не жмись на гонорары, ибо как накоплю денег, так покину эту дыру и отправлюсь в город мечты», – такая надпись должна была встречать клиентов Кристиана. Но Ян обнаружил для себя картину с нейтральным характером. Это пейзаж некого пасмурного и призрачно-голубого города под аметистовым небом. Безлиственная аллея и старинные дома будто были сотканы из дождя и туманов.

Грегер, будучи человеком болтливым, ради приличия поинтересовался у де Снора, пока тот готовил рабочее место:

– А Вы не подскажете, что за город там написан?

– Мидиан, – ответил Кристиан. Ему было неприятно говорить с посторонними на эту тему. Ему вообще было неприятно говорить с этими грубыми, довольными и эстетически глухими людьми (то есть со всеми и с каждым, по его представлениям).

– Знакомое название… Мои родственники давным-давно, вроде как, там жили. Уж не знаю, как – но жили! Никто мне не рассказывал про них, так уж случилось. А самому что-то про родословную узнавать просто лень. Как будто у меня своих забот не хватает! А хотя у меня детей нет, семьи нет, значит, и забот нет! – тут Грегер засмеялся своей сомнительной шутке. – Я больше предпочитаю бизнес… А скажите, вот Вы меня нарисуете, а результат мне понравится?

– Вы приобретёте у меня такой портрет, что с ума сойдёте от восторга! – скрывая раздражение за приподнятыми уголками губ, воскликнул Кристиан и уже мазохистически предвкушал, что ближайшие часы он будет выслушивать бред этого глупца.

– Тут так накурено! Вы могли бы проветрить? – спросил Ян.

– Вполне, – и де Снор отправился растворить окно, так как счёл, что за его вежливость Грегер, «больше предпочитающий бизнес», доплатит ещё и сверху. В комнату залетел порыв ветра. Кристиан, смежив веки, глубоко вдохнул неизъяснимо новый воздух. «Может, этот вихрь пришёл из Мидиана?» – прокралась успокоительная мысль. Он наклонил задурманенную голову набок и оперся расправленными бледными руками о рамы, образуя силуэт распятия. Его выделяющиеся ключицы, чуть вздымающиеся сливочно-светлые волосы и стрелы ресниц целовали заплаканные музы тоски.

Пока он стоял спиной к Яну Грегеру, то не заметил, как дверь в его спальню беззвучно приоткрылась.

Возможно, причиной служил сквозняк.

Возможно, что-то другое.

И напротив сидящий Ян кинул во вторую комнату нечаянный взгляд, который так и не смог отвести.

Когда Кристиан повернулся, то кресло, где должен быть натурщик, пустовало. Грегер стоял у спинки кровати, приковав всё внимание к полотну. Де Снора хлестнула ревность, но он лишь учтиво обратился к Яну:

– Пожалуй, нам не следует отлучаться от дела.

Кристиан заметил непоправимую перемену в Грегере: с онемевшего лица исчезли все эмоции, безмолвный широкий взгляд застыл на незнакомке. Он пробормотал слабеющим голосом, вовсе не замечая Кристиана:

– Какое божество! Ангел!

И здесь Ян хотел подойти к изображению ближе. Но де Снор взял его за плечи:

– Я настаиваю, чтобы Вы вернулись на место натурщика.

Грегер взглянул на него быстро и с чувством щекочущего страха, что его хотят разлучить с образом этой прекрасной женщины. Он шевелил губами, силясь хоть что-то сказать. Кристиан испуганно спросил:

– Господи! Что же с Вами случилось? Вы как околдованный!

– Продайте мне её. Я буду щедр! Только отдайте её мне! – умоляюще складывая руки, воскликнул Ян.

– Я не могу, – твёрдо ответил Кристиан.

– Не можете?! – затрясся в панике Грегер.

– Эта картина – бесценна! – отрезал де Снор.

Но надо признать, предложение его заинтриговало, но всё равно было недопустимым. Пигмалион не позволил бы своему сердцу променять Галатею на все сокровища мира. Но тот был королём и не хранил хрупкую мечту о Мидиане. В Кристиане возникло противоречие. И тем больше оно росло, сколько Ян Грегер приходил в иступлённое отчаяние:

– Я заплачу Вам! Я всё, всё отдам, что у меня есть! До нитки меня оберите!..

– «До нитки», значит, – задумчиво произнёс художник, медленно проводя заострённым ногтем мизинца по открытому высокому лбу.

– Она должна быть моей! Моей! – завопил в слёзной лихорадке Грегер. На этом моменте Кристиан в захлёстывающем порыве обозначил тонкий порез над одной из надбровных дуг. И после он силой вывел Яна из брачного логова.

– Как Вы жестоки! Будьте милосердны и сжальтесь! – кричал Грегер, готовый упасть ниц. Он окончательно потерял самообладание.

– Сядьте или уйдите совсем, – мрачно сказал де Снор и направился к открытому окну. Ян предпочёл сесть. Он закрыл лицо, сжался и замер.

Кристиан сделал руки замком и приложил их к сжатым губам. Он понял, что именно сейчас нужно выбирать между двумя полюсами, на которых различные блага. С одной стороны, его манила идея крупного заработка. С другой же, он не хотел лишаться своего творения. Он дорожил образом незнакомки – натуральным проявлением идеала в чуждом ему мире.

«Она во мне будет вечно. Вот здесь, под кожей. Мидиан столько не простоит», – заключил он в уме и перевёл зелёные глаза на оконную створку, где на тёмном, пыльном стекле возникло его отражение. Из пореза на лбу стекала капля крови. «Как от тернового венца», – он усмехнулся своему сравнению.

– Я не буду жесток. Я пойду навстречу. С милостливыми Господь поступает милостливо! – Кристиан с лёгкой непринуждённостью обратился к Яну и присел на подоконник. Грегер поднял на него мокрые глаза, не веря его благосклонности.

– Что же Вы медлите? Пора расплачиваться, – заключил художник.

– Вы… Мой благодетель! Спаситель! Благороднейший из людей! – в болезненном счастье говорил Ян.

– Сколько Вы мне дадите? Я могу и передумать, если моё бесценное полотно Вы осмелитесь недооценить, – подметил де Снор с деликатной издёвкой.

Грегер огласил сумму.

Когда Кристиан услышал, чему она равна, и у него перехватило дыхание. Но он не упустил возможности потомить несчастного, принимая судьбоносное решение. Порой он бросал подачки, что он более склоняется продать портрет. В эти мгновения Грегер воодушевлённо сиял и готов уже был сорваться в банк, чтобы снять наличные. Или же Кристиан изображал сомнение: «Какие здесь могут быть деньги? Она дороже всех земных и небесных сокровищ. Повремените, не сбивайте меня!» И тогда Ян превращался в открытую воспалённую рану. «Я как Бог», – думалось Кристиану.

Конечно же, стоило лишь ему узнать, чему равна предлагаемая сумма, как он принял решение, что продаст творение. Конечно же, вдоволь насмотревшись на пытки Грегера, он сказал: «Жду вас с наличными сегодня же. И ещё, Ян, захватите мне по дороге сигарет, если Вас не затруднит».

Конечно же, Кристиан, сам того не подозревая, сделал одну вещь, которая в скором будущем изменит многое.

Он просто продал полотно Грегеру и более ничего. Бартер воплощения одной мечты на другую мечту. Первая ей и останется, а Мидиан получил возможность сбыться.

За то время, пока Ян ходил снимать сбережения, Кристиан положил полотно на кровать и осторожно лёг рядом. Он, боясь дышать, смотрел на любимый образ. Он находился возле мёртвой невесты, тщетно ожидая в полоумной надежде, что изысканный труп начнёт дышать. Их венчало безмолвие, возможное лишь под заколоченной гробовой доской.

Скоро он получил нужную сумму, которую удосужился даже пересчитать. И тогда покойницу унёс Ян Грегер.

Под вечер того же дня Кристиан собрал вещи, купил билет на поезд без пересадок до Мидиана и сделал ещё некоторые приготовления. Он позвонил по номеру, выуженному несколько лет назад у одной из любовниц, чтоб договориться по поводу съёма жилья. К счастью, Мари Флоренц, как она представилась, не сменила телефон за долгое время. Она одобрила его приезд.

Сумерки застали квартиру Кристиана пустой. Всё осталось по-прежнему, кроме наличия полотен, художественных принадлежностей и часов с застывшими стрелками. Свой никогда не показывающий телевизор он брать не стал – мало ли их, с рябью?

Вот так потребность писать на входе в мастерскую вариацию на тему «Оставь надежду, всяк сюда входящий» отпала сама собой. Персональная уютная преисподняя Кристиана де Снора переехала прямиком в Мидиан.