Текст книги "Midian"

Кристиан

И именно сейчас следует покинуть особняк Велиаров и пределы Мидиана, поскольку существует ещё одна немаловажная персона – Кристиан де Снор.

Он жил достаточно далеко от Мидиана, в городке, типичное описание коего можно было услышать в рассказе Даниэля. Может, это тот самый, где наследник Артура получал высшее образование, или же другой – значения не имеет. Это лишь крупица из массы оскудело скучных мест. И в каждом подобном городке есть парк с улыбками ярко-жёлтых одуванчиков, что точно монеты раскиданы по блёклой траве. Но ноябрь уже успел собрать редкие остатки света и тепла в свою казну.

Лик мрачной природы в клетке слепых фасадов домов, её нищенское убранство Кристиан де Снор предпочёл бы благоуханным садам Семирамиды и Эдемовым кущам. Его эстетическое чувство было не только своеобразным, но еще и превосходно развитым. Ведь он – художник.

Все двадцать четыре года своей жизни он провёл здесь, но в глубине его трепетало желание закрепиться в совершенно ином месте. У него был город Мечты, куда он с радостью бы отправился, чтобы там уединённо творить. Слова «уединённо» и «творить» отлично характеризуют его натуру. Частица «бы» отражает его положение. Под ней подразумевается условность его переезда: у него не имелось таких денег, чтобы обеспечить себе благополучную жизнь в новом городе. Да, в слове «художник» есть одна примечательная деталь в первых четырёх буквах. Де Снор откладывал накопления, что из-за медленного продвижения казалось безнадёжным.

Но безнадёга ему, бледному и утончённому, шла. Его светло-русые прямые волосы, чуть доходящие до плеч, как правило, всегда зачёсаны назад, посредством чего открывался покатый и высокий лоб. Брови же были контрастно-тёмными. Изящной продолговатости придерживались и узкий нос, и сдержанные линии губ. Его рот в уголках запечатлел честолюбие. Очертания нижней части лица – тверды, но подчиняются холодной тонкости. Большие глаза обладали светло-карим цветом, что делало их в полумраке совершенно тёмными, а при ярком освещении в них различалась зелена. Они смотрели на окружающий мир с затаённостью и упорным безразличием. Когда же он увлечённо писал картины, то взгляд отражал каждый самозабвенный полёт кисти. Она была то ювелирно сосредоточена на мельчайших деталях, то экспрессивно быстра.

На его работах присутствовал и замысловатый сюрреализм, и упадок, точно перекочевавший из поэзии Бодлера – идейного вдохновителя де Снора. На холстах он создавал феерии, в которых царствовал сумрак, ощущалась внутренняя надломленность и драматичность силуэтов, зияла опустошённость, кровоточил эротизм, горчила полынь. Это всё – его абсентные видения в опиумном чаду. Но он предпочитал пить только красное вино, а курить дорогие крепкие сигареты, пользуясь мундштуком, что придавало ему пущей рафинированности.

Он ютился в скромнейшей квартире, состоящей из мастерской и спальни. Первая комната – для его любимого дела. Она просторна, с высоким потолком, украшенным старомодными лепнинами. Здесь, помимо мольберта и столика с необходимыми кистями, палитрами и прочим, находился ещё телевизор, который ничего и никогда не показывал, кроме ряби, пустая картинная рама, часы с застывшими стрелками, потёртое кресло, купленное им у знакомых антикваров. В мастерской стены загромождали его работы, и лишь кое-где проглядывали бледно-зелёные обои с оттенком сарторовской тошноты.

Вторая комната предназначалась для снов, которые он отчётливо запоминал, и для частых встреч длиною в ночь с его пассиями. Игры подсознания и женщины его вдохновляли – только поэтому он их любил.

Кристиан не брезговал заказами картин, что противоречили его вкусу. Его просили изображать пейзажи, натюрморты и портреты с натуры. Он работал механически. Хотели, например, чтоб на яблоках оставались жирные блики, даже если плод завял; чтоб на портрете все недостатки и изъяны не отображались. Кристиан же считал увядание плода, шрам или асимметрию на лице по-своему пленительными. Но если бы он добавлял что-то от себя, то лишился бы клиентуры, а значит, и основного дохода. Де Снор не забывал о том, как хочет переехать в город мечты.

В тот вечер Кристиан стоял в электрическом свете напротив мольберта, на котором – чистый холст. Де Снор не решался его трогать. Его торс лишён одежды, запачканные краской штаны болтались на бёдрах. В остром, хоть и уставшем взоре, – затишье перед бурей и кристальный абсент. В тонких, длинных, ледяных пальцах – чёрный гладкий мундштук с тлеющей третью сигареты. В душе его – мёртвая муза. Пропали сны, сладострастие не подразумевало сладости и страсти. Он ждал провидения, наощупь искал потаённое, но не обнаруживал. Кристиан хотел оставить холст для чего-то особенного, а не пятнать его неодухотворёнными мазками. Итак: зияющая белизна напротив него; пустота – внутри.

Он выбрал черноту сна, который предполагал отсутствие грёз. По крайней мере, он так думал.

Он упал поперёк кровати на спину, и та издала резкий стон пружин. Еле чуялся запах табачного дыма, горчинки пота и множества женских духов: сладких, лёгких, кричащих, цветочных… Они накладывались друг на друга, перебивали, составляя букет – постылый, унылый и больной… Кристиан давно хотел испить аромат именно «цветка зла» – совершенного, идеального.

Через некоторое время он сделал одну простую вещь, что в скором будущем непомерно изменит многое: он просто заснул и более ничего.

Художник опрометчиво полагал, что грёзы его покинули. Когда он забылся сном, то обнаружил себя в огромном зале, залитом голубовато-малахитовым, ночным сиянием. Колонны овиты недвижными нитями паутины. Раздавалось эхом падение капель воды где-то в густой затаившейся темноте. Он стоял посреди неизвестности. И вдруг за спиной послышался шёпот. Кто-то невесомо и мягко звал его. Он обернулся и увидел, что неподалёку от него расположен льдисто-хрустальный высокий трон, на котором восседала та, что затмила собой и луну, и глубокие тени. Подол её багрового платья струился по полу, как шлейф крови. Она призвала Кристиана подойти ближе медленным и чарующим движением руки. На одном из пальцев блеснул крупный рубин.

Он приблизился без промедлений. Взгляд его жадно впился в неё: в эти плечи, упокоившие медные локоны, в ее статность, в её великолепие. Он видел её лицо – фарфоровое изваяние, забравшее из души и рук скульптора все силы и полёт гения, чтоб воссиять неземным созданием. В ней зияла мертвенность, лишённая тёплого дыхания: ведь аромата не издаёт роза, высеченная изо льда. Взор огромных чёрных глаз был недвижен и тяжёл настолько, что, казалось, ещё мгновение – и две тёмные бездны покатятся по коже. Королева произнесла глубоким, обволакивающим голосом:

– Клянись небом, землёй и своей душой, что дашь мне жизнь. Ты напишешь меня.

– Я клянусь! – вырвалось у Кристиана.

– Когда ты уйдёшь от меня обратно, то позволишь мне свершиться… А сейчас послушай. Есть ангелы ночи, которые ходят по земле среди людей. Ангелы не знают покоя и насыщения и бесконечно скитаются, страдая и заставляя страдать других. Их пища – это слёзы и кровь, дым войны и горе. Но если этот обречённый и проклятый сможет любить, то он обретёт покой. И плоть его станет пеплом.

Когда последний отзвук её слов затих в гулких сводах, то по её щекам пробежали слезы, оставляя алые полосы. В мгновение она, как лезвием, прошлась по нему своим сверкающим взглядом и потом рассмеялась издевательски. Кристиан ужаснулся её необузданности и безумию. Но тут на весь зал прозвучал резкий и дребезжащий звонок, один в один похожий на тот, что способен огласить квартиру де Снора.

Кристиан открыл беспокойно сомкнутые веки и судорожно перевёл дыхание. В его дверь звонили. Он вскочил и бросился отворить, едва ли давая себе отчет.

На пороге стоял незнакомец. Он представился:

– Добрый вечер! Меня зовут Ян Грегер. Я к Вам по важному вопросу…

Де Снор впустил его в прихожую.

– Извиняюсь, что в такой поздний час. Но мог бы я заказать у Вас свой портрет? Мне очень хотелось бы побаловать себя к юбилею, а Вы так у нас востребованы! Истинный гений! Я фото принёс! – проговорил Ян, как-то странно глядя на живописца. А тот кивнул и пробормотал:

– Я никогда не пишу по фото. Мне нужен живой натурщик. Это табу. Приходите завтра в семь… А нет. Нет! Послезавтра. Днём приходите. Не иначе.

Клиент, поняв, что они так скоро и просто договорились, со скрытой недоверчивостью улыбнулся, надел широкополую шляпу и пожелал на выходе всего наилучшего.

Разговор с очередным заказчиком прошёл для Кристиана в сумбуре и горячке, поскольку его с первой секунды пробуждения одолевало желание взять кисть в руки. Он перенёс встречу с Грегером преднамеренно, зная, что ближайшее время будет изображать её – свой идеальный цветок зла. Он напишет её на белоснежной глади холста.

Нужно оставить художника наедине с его работой в том же положении, в котором он и был настигнут – напротив мольберта. Только теперь он потрясён образом увиденной во сне Королевы, а голове звучат её слова: «Клянись небом, землёй и своей душой, что дашь мне жизнь».

О лучших помыслах

Бедствие Артура Велиара имело подводные камни.

Началось всё с того, что восемнадцать лет назад после болезненно пережитых похорон супруги он взял из детского дома крошку Синдри, который послужил бы ему утешением и радостью. В него бы он мог вкладывать своё время и заботу, лечить своё сердце святой отдачей и любовью. Тогда догмы, что предписывало господину Велиару его происхождение, отошли на второй план: сколь он был подавлен и искал для себя спасения. Самая главная сказка, что почтеннейший рассказал Синдри, заключалась в том, что его родителей не стало из-за несчастного случая, и Артур взял всё воспитание на себя. Конец. Творческие люди никогда не были обделены фантазией.

И Синдри воспитывался с непоколебимым осознанием того, что он Велиар, то есть он – «господин Синдри». Артур дал ему всё лучшее: от игрушек до времени препровождения, от мягкости одеял до образования. Сначала особняк оглашал невинный детский лепет, так умиляющий хозяина. Потом у подрастающего мальчика начали проявляться и другие черты и свойства. И уже гулкие комнаты дома оглашали его недовольства и упрёки. И с каждым годом они усиливали обороты и становились искуснее, ведь Синдри всё более и более понимал, что он «господин». А идея того, что он после смерти дедушки унаследует всё состояние, его необычайно подбадривала.

И когда Вильгельм быстро удалился из гостиной, принеся неприятную для хозяина весть, то во избежание неурядиц, Артур тут же обрисовал Даниэлю положение вещей, но предельно кратко: «Сейчас тебе предстоит узнать Синдри. В ответ на твою откровенность, я тоже дам тебе знать правду. Я его усыновил. Он как бы мой внук. Ещё один, понимаешь?.. Ничего не говори ему и веди себя так, как будто всё хорошо».

Но у Даниэля и в мыслях не было вести себя иначе.

Когда Артур и Дани спустились в парадную залу, то обнаружили, что неподалёку от двери располагается пять больших чемоданов до треска набитых содержимым. Эту композицию составил Вильгельм – он переносил из машины Синдри его вещи. С крыльца послышался голос: «Ты все с моей одеждой перетащил? Там ещё один с переднего сиденья. Аккуратно, не ящики грузишь!» И вот обладатель безграничного гардероба зашёл в дом.

Даниэль тут же приметил, что природные задатки внешности Синдри самые скромные, даже своей врождённой простотой приятные. Внимание забирало другое – то, как он их обрамил. Безупречная и гладкая кожа на лице неестественно отливала искусственным загаром. Телосложение его, изначально немного приземистое и коренастое, отражало тягу Синдри наращивать мускулатуру. Взгляд его серых небольших глаз был скрытным и скользящим. Одежда подиумных брендов так и кричала о его положении в обществе.

Синдри сходу открыл рот и играючи выдал Артуру:

– Ну, и? Что ты вылупился? Не ожидал, забыл обо мне, да? Ты же очень хотел от меня избавиться, как только понял, что у меня есть своё мнение… А я тут, между прочим, забрал документы из университета!

Артур оторопел и воскликнул:

– Как?! Я тебя с грехом пополам устраивал, везде договаривался! И ты?..

Синдри не дал договорить:

– Ну, зря ты меня, значит, устраивал, додумайся! И да, я сейчас уезжаю к друзьям. Я забежал бросить вещи. К тому же, как мне любимого дедушку-то своим скорым прибытием не обрадовать? Того самого дедушку, который от начала и до конца меня не любил! – последнее восклицание его сопровождалось издевательским смешком.

Даниэль смотрел, то на оскорблённого Артура, то на ликующего и напирающего наглеца. И тут их глаза встретились, и Синдри бросил Артуру:

– А это что такое вообще, и что оно здесь делает?

– Внук мой, Даниэль. Тебе он приходится двоюродным братом, – произнёс Артур со страхом в голосе, но как можно любезней.

И тут же Дани подметил на лице Синдри существенную перемену: подобный расклад его пренеприятно шокировал, и проступила заметная даже через искусственный загар краска. Она ни в коем разе не означала смущение, будучи кипением только что родившегося яростного негодования. И тем больше она усиливалась, когда молодые люди наградили друг друга коротким рукопожатием, и Даниэль проговорил вкрадчиво и тихо:

– Я приехал погостить. Надолго, наверное. Очень рад встречи с тобой. Хочешь жвачку?

И его рука преднамеренно, но и как бы и невзначай стиснулась резким зажимом.

Тем временем Вильгельм принёс остатки багажа и поставил их на пол. Синдри рассмеялся Артуру, уходя:

– Прекрасно! У меня есть брат! А я-то думал, ты ещё одного раба завёл!

И он демонстративно хлопнул дверью.

Хозяин стоял, понурив плечи, и проводил по глубоким морщинам нахмуренного лба дрожащими пальцами. После паузы он сказал Даниэлю:

– Мне надо отдохнуть. Завтра увидимся непременно. Только я тебя прошу: не уходи от меня.

И он поковылял старчески по лестнице. Даниэль задумчиво смотрел ему в спину и усмехнулся:

– Моя семья – удивительна! Я рад бы относиться к Синдри хотя бы нейтрально, если бы он молчал…

– И если бы он любил путешествовать налегке, – вздохнул Вильгельм и сухо потёр ладони.

– Вот так модник! Но я бы на Вашем месте это всё оставил здесь.

– Моё место? Оно как раз и предписывает нести. От греха подальше. Синдри будет потом отыгрываться или просто меня за такое выживет. Он пытался. Это озлобленный и навсегда испорченный тип! Его святейшество сами взрастили монстров.

– Согласен… Ну, что же? Раз Вы так уверены, что лучше от этого нагромождения избавиться, то я помогу. Давайте! Чем скорее мы возьмёмся, тем быстрее Вы отвяжитесь от поручения.

И Даниэль взял в руки по чемодану.

– И как мне теперь благодарить тебя? – оторопел на инициативу Дани Вильгельм и тоже взял вещи.

– Да никак. Отблагодаришь посредством кофе! Или мы просто подружимся, – и он залился смехом, который ярким бисером рассыпался в мертвенно-снежное пространство залы.

Седвиг

Около полуночи Даниэль остался в одиночестве: Вильгельм отправился в свою комнатку. Но новоприбывшему спать очень не хотелось: в его распоряжении оказался целый особняк, и пренебрегать уединённой прогулкой по нему было бы глупо. Тут жила вся его династия. Но Дани владел крайне скудными сведениями о своем роде. Когда, будучи ещё подростком, он расспрашивал у отца, кто такие Велиары, то Торесен лишь отвечал: «Мы – арии, полубоги, избранные… А ты, кажется, с каждым годом ещё больше дикарь, чем все вместе взятые на этом скотском побережье».

И вот остались только ночь и особняк. Перед тем, как начать осмотр, Дани вспомнил одну отвлечённую сцену, имевшую место накануне его отбытия из Энифа. Тогда он в гостях у Мартина сказал о своём желании отвезти письмо усопшего к адресату. Но Мартин отреагировал замешательством, говоря: «Неужели ты не можешь кинуть его в почтовый ящик? И куда же ты поедешь, если прогнозируют ливень с грозой?» Даниэль махнул рукой: «Но это же скучно, пап! Письмо так и просится, чтоб я его отвёз. А надвигающаяся буря – это прекрасно! Даже небесная канцелярия на моей стороне!»

Но Даниэль не бывал под столь дикой бурей, пока не поехал в Мидиан.

И сейчас он, держа в памяти зловещие завывания ветра, сокрушительные громовые раскаты, тёмно-фиолетовые тучи, приползшие с севера, решился на приключение другого плана: он отправился в недра родового особняка.

Его подстерегал лабиринт бесконечных комнат, бездонных коридоров и закоулков – громадное обиталище баснословных «полубогов». Поместье – архитектурная пропасть, фантастическая по размаху и по убранству. Увиденное то подчинялось линиям готики, её литургической статности, то являло собой роскошную и золочёную вычурность. Даниэля впечатлило, что особняк неоднообразен, словно каждое поколение привносило своё, отчего прогулка становилась ещё более интригующей.

Как понял новоявленный наследник, первый этаж предназначался для торжеств. Особенно ему приглянулся бальный зал с множеством зеркал от пола до потолка. Когда-то сюда стекалась вся приглашённая знать, играл оркестр, пышные подолы платьев дам воздушно подчинялись ритму танца. Даниэль шёл, в шутку вальсируя с невидимой знатной госпожой, потом наградил свою грезу почтенным поклоном и непринуждённо последовал дальше, уже на второй этаж.

Особенно приятна ему была мысль, что каждая вещь хранит прикосновения живших здесь раньше. Он скользил пальцами по спинкам кресел и подлокотникам, по стенам, пытался поймать тепло рук прежних владельцев. Он листал книги в необъятной библиотеке. Он был священно очарован молчаливой стариной.

И вот перед ним предстала необыкновенно длинная затемнённая галерея. На одной стороне – стрельчатые окна. А на другой висели портреты, озарённые лишь зеленоватым ночным сиянием. Дальше – винтовая кованая лестница, что и приведёт на последний, третий этаж. Он сразу понял, кто изображён на картинах, и получил возможность коснуться взглядом тех, кого Торесен нарекал «полубогами».

Даниэль стоял напротив так, чтобы слабый свет из окон ровно падал на полотна. В самом первом он узнал своего деда, хотя нарисовано оно было не одно десятилетие назад, когда Артур представал в самом цветении жизни. Его взгляд отражал прохладное и степенное величие, чей блеск, напоминающий безупречность коллекционного кинжала, исчез, когда его насквозь пронзил Торесен. Следующие одиннадцать картин уходили всё глубже в поколения, раскрывая каждого предыдущего властелина. Менялась манера написания, облачение натурщиков, но все они – белокурые, голубоокие, с точёными и заострённо ожесточёнными чертами.

Последним был портрет родоначальника Велиаров – человека, с которого началась династия. Даниэль прочёл на небольшой бронзовой табличке внизу рамы, что это Седвиг Велиар. Краска на холсте значительно поблекла, и цвета оскудели: датировка уходила на четыре века назад. Прозрачный сумрак в галерее накладывал поверх Истлевающего ещё и Зловещее. Давным-давно этот человек перестал числиться среди живых, но изображение его выглядело так, как будто первый Велиар вот-вот разомкнёт губы для изречения проклятия. Он сидел в пол-оборота и с откровенной враждебностью смотрел куда-то вдаль. Одна рука его напряжённо касалась багрового переплёта увесистой книги, лежавшей на краю стола. Он кончиками ногтей яростно впился в неизвестный Даниэлю переплёт. «Что же ты читаешь, Седвиг? Жаль, что ты никогда не заговоришь со мной!» – мысленно обратился у нему Даниэль, и тут же ему стало щемяще неприятно от вида своего предка. И он поспешил подняться наверх.

На последнем мансардном этаже был кабинет Артура, несколько пустынных комнат и ещё одна, представляющая склад старых сундуков, шкафов, трюмо с пыльными зеркалами и коробок с ветошью. Потолок венчал прозрачный огромный купол. Дани лёг на софу, покрытую белой простынёй. Для него здесь оказалось больше воздуха и простора, чем во всём остальном доме. Может, из-за того что, засыпая, он мог смотреть на беспокойное небо через купол и слышать, как по ветхим створкам бьёт своенравный ветер.

Руины

Для Артура эта ночь обозначилась бессонницей и головной болью из-за выходки Синдри. Его состояние оставляло желать лучшего. Благодаря стараниям Вильгельма, оно пришло в норму, но Артуру нужен был покой.

А между тем у Даниэля имелись: карта метро, лёгкий шарф на шее, чтоб не простыть под моросящим дождём, и некоторые ориентиры.

Путь, связывающий город и его родовой особняк, обрамляли серые сады, чьи ветви вздымались арками. Он воодушевлённо шагал по слякоти, слушал музыку и курил, блаженно улыбаясь жути безрадостных дебрей. Густо пахло истлевающей листвой и промёрзшей усопшей землёй.

Когда коридор деревьев закончился, то последовали остовы разрушенных усадеб, мощёные замшелым булыжником тротуары. Так выглядят забвение и запустение. Через ветхий фундамент пророс шиповник, каменные стены покрывали блёклые сети вьюнов.

Такие бедные пейзажи Даниэль любил, пожалуй, больше тёплого морского побережья, поскольку видел в них обетование возрождения и преображения, которое обязательно наступит и через запустение, и через забвение и гибельную, распинающую своим льдом северную зиму. Это особенная, ранимая и трогательная красота, что оживёт, стоит только весне повелеть: «Воскресни». Весна и Даниэль одинаково чтили значение этого слова.

Единственное, что показалось ему противоречивым – то, что эти дома давным-давно оставили владельцы. Причина ему была неведома, но осиротевшие строения призрачно оглашало эхо некой войны. На смену еле уловимого туманного отголоска пришли звуки более явственные, такие как разноголосица шума, грохота и скрежета – песня любого густонаселённого города, пробивающаяся и через наушники. Издали он увидел свой основной ориентир – это шпиль высокого здания на обширной площади, мимо которой он проезжал вчера, минуя набережную. И он начал прокладывать маршрут по распутьям улиц с неизвестными ему названиями, по перекрёсткам, оглашённым гулом стоящих в пробках машин. Даниэль поражался увиденному вокруг, как очарованный странник. Зодчие смогли вдохнуть в камень невесомость и стремление ввысь, в самый купол неба; они поставили горгулий в стражи. У старого города была своя аура и пленительность.

Он запомнил, что вчера утром он пересекал мост через широкую реку, делящую город на два нетождественных мира. Та часть Мидиана, где он шагал на данный момент, была масштабнее и предназначалась, судя по всему, для зажиточных слоёв. В некоторых кварталах разрослись громады из бетона, стекла и железа. Они воспринимались Даниэлем как, своего рода, клетки. И люди вокруг казались ему загнанными, гонимыми и пленёнными нещадной суетой. Обычно он любил замечать интересные лица. Но в Мидиане всё стало иначе – эти люди слишком походили друг на друга, чтоб кто-то мог его увлечь. Он думал, что даже в руинах на самой отшибе города больше жизни. Ни бетонно-стеклянные казематы, ни всякий из толпы не располагали, своего рода, почвой для побегов ярко-розового шиповника или белых колокольчиков вьюнов. Здесь нет и тени весны, воскресения, будущих цветов. Замкнутый круг тщеты.

Между тем, дождь усилился. Пошёл ледяной ливень. Практичные и предусмотрительные горожане открыли зонты и убыстрили шаг, поспешили найти укрытие. А Даниэль шёл дальше и чувствовал, как хрустальные нити бегут по лицу, как обнимает холод, рождённый в недрах пепельного неба. Но продлилось это пару минут, ведь здравое нежелание слечь в болезни пересилило его легкомысленный романтизм.

Он заскочил в книжный магазин. Когда он подбирал нужный плейлист, то к нему подошла любезная девушка, которая выпалила на одном дыхании:

– Доброго дня! Если Вы за той самой книгой, то её нет! Завтра привезут целую партию! Можете сделать предзаказ!

– Спасибо… Я уж так… Даже не знаю, о чём Вы говорите, – пробормотал Даниэль. Считывая с его лица недоумение, она поперхнулась смешком и ушла за стеллажи.