Текст книги "Midian"

Зазеркалье

Даниэлю было несколько забавно наблюдать, как неоновые огни отражаются на гладкой голове Рейна. В дымке опьянения его мысль бесцельно качалась на серых волнах давно приевшейся безбрежной будничности, раздражая его. Сейчас он заливал в себя крепкий алкоголь и медленно отдалялся в глушь беспамятства. И через пару минут он терпеть не мог бессмысленные танцы разноцветных, мёртво-радужных огней на бритом под ноль Рейне.

«Лимб» уже не был прежним. Ничто здесь уже не могло быть прежним. Звук стал лучше, потолок поднялся, помещение раздвинулись в полтора раза. И как бы кто ни силился сохранить прежнюю атмосферу и стилистику культового места, где собирался кружок оппозиционеров, ничего не удавалось. «Лимб» потерял свою душу. Теперь это самый знаменитый и посещаемый рок-клуб Мидиана. Мероприятия следовали одно за другим. Даниэль и Рейн были единственными из исконной компании, у кого было желание здесь и сейчас находиться. У остальных полным ходом шла семейная жизнь.

Они традиционно находились у барной стойки. На Дани уже не было строгого костюма, а вместо него – джинсы, потрёпанная бледно-серая майка, грубые ботинки, пригодные для любого бездорожья. Завтра многие в Мидиане будут одеты так же.

Авилон, принимая заказ у бармена, сухо проговорил Даниэлю:

– Необходимо напороться. Может, меня осенит!

По истечении стольких лет лицо Авилона почти не изменилось, только серьги исчезли. И особенности его пытливого до мелочей мышления и скрупулёзной наблюдательности остались. Он уже давно промышлял следователем. В тот период его семейство в очередной раз находилось на грани краха из-за грядущего развода, к которому закономерно вёл уход его супруги, забравшей пятилетнего Лейва и оставившей Рейну полнейшее разочарование в брачных узах.

– У тебя никаких новых сведений? – меланхолично спросил Дани.

– А-а-а-абсолютно. Своеобразное зазеркалье остаётся неизведанным. Мне не за что зацепиться… Хотя бы какое-то продвижение было бы. Хоть что-то! Господи! Я повидал таких убийц, такие зверства! Но сейчас я имею дело с чем-то качественно другим.

Рейн сам не переставал удивляться вещам, которые происходили в этом городе. Он переигрывал их у себя в голове снова и снова, не понимая, как такое возможно. Авилон вновь завёлся:

– Представь, что ты ничего не знаешь! Представь, что ни разу не видел статей и передач про этот феномен, про эту мистификацию. И вот я тебе начинаю рассказывать. Уже длительное время в Мидиане пропадают бесследно молодые девушки. У каждой одна и та же история. Ночью они выходят из домов и, как заворожённые сомнамбулы, которых кто-то призывает и манит, следуют за пределы города. Там – определённое место в лесу. Круглая поляна. Посередине её – белая дверь. Такая деревянная, покрашенная простой масляной краской. Ни тебе остатков какого-то дома или намёка на то, что строение развалилось, а грёбаная дверь чудом сохранилась. Только она и порог. Там-то и заканчивается путь наших сомнамбул. Они пропадают в том месте. А вот с обратной стороны можно увидеть следы их запекшейся крови и полосы от ногтей. Точно они, разрываемые страхом и ужасом, хотели выбраться из зазеркалья. Нельзя просто так открыть эту дверь. Она на замке. Её уже несколько раз убирали, сжигали, а пепел веяли по ветру, но она появлялась снова. Никакие системы наблюдения там не работают, аппаратура тут же выходит из строя. Дежурить каждую ночь в ожидании очередной жертвы никто не соглашается. Были случаи, когда люди преднамеренно оставались. Но несчастные или тоже пропадали, или из них нельзя было выпытать и слова: у них мешался рассудок, они сходили с ума и откровенно бредили. И исчезновения не прекращаются. Возможно, сегодня произойдёт очередное. Даниэль, ты бы мне поверил?

– Да. Определённо!

После всей мистики, что имела место в его жизни, он не мог сказать иначе. Авилон цинично усмехнулся:

– А я себе уже прекращаю верить. Эта сука еще не отвечает на звонки, а я просто хочу увидеть сына. Какая же она тварь…

И несколькими глотками он осушил крепкий коктейль, предварительно выбросив соломинку. Возможно, на дне стакана таится разгадка зазеркалья. А после он спросил, морщась от горечи:

– Ну а ты – когда женишься на Берте? Или кто там у тебя?

– Никогда, – без эмоций ответил Даниэль.

– А я думал, что ты уже как бы остепенился, стал мальчиком-паинькой без вредных привычек… Мы вне студии очень давно не виделись. И сейчас мы встретились не зря? – и на лице Рейна появилось довольство.

– Не зря! Как там у классика: «Начнём, пожалуй!» – и Даниэль раскованно и уверенно улыбнулся.

И через пару часов неоновые плески света неустанно выхватывали сначала то, как Даниэль льёт из горлышка белый ром в открытый алый рот одной из танцовщиц с пирсингом на языке, потом как он стягивает зубами бретель платья у следующей, что сидела на нём и взвизгивала, смеясь. Ритм и басы музыки врезались в его создание гвоздями. В особняке он оказался уже с третьей девушкой. Возможно, Рейн, был в соседней комнате или с первой, или со второй, или с обеими сразу, или с пятой, или с сотой. Или они были в одной комнате.

И над кроватью – картина «Спящего Амура», которую отдал ему вечность назад Кристиан де Снор.

…На следующий день Даниэль сжигал в камине бельё со своей постели. Он равнодушно отправил в пекло и экземпляры своих книг, имеющих определённый успех. Всё полыхало.

Вдруг он заметил на паркете некогда заложенный между страниц цветок. Видимо, когда Даниэль бросал одно из своих творений в пекло, то иссушенный, хрупкий блёкло-жёлтый одуванчик по счастливой случайности вылетел из переплёта. Он поднял его осторожно и положил в ту книгу, которую не планировал сжигать.

Он хорошо помнил, откуда этот скромнейший подарок взялся. Его не прекращала умилять сцена с кареглазой девочкой, вручившей этот одуванчик. Он не знал, кто она есть, где она сейчас, как её вообще зовут. Быть может, она когда-то стояла в очереди за автографом. Или та их встреча была первой и последней.

Но Ева никогда не ходила на концерты «Semper Idem». И без того было множество юных дам, которые стояли в отдалении с прикованным к нему жадным взглядом.

Но она, подносящая робкий одуванчик, пожалуй, была самым трогательным и милым, что с ним случалось за долгие-долгие годы. «Semper Idem» писали ежегодно альбомы, мгновенно раскупающиеся громадными тиражами, как и всё, к чему мог приложить руку Даниэль. Тогда он был нарасхват во множестве ипостасей, хотя в последние годы ограничил поле занятости небольшим бизнесом в виде сети кофеен, музыкой, благотворительностью и, конечно, уроками литературы.

И всегда в сумбурном шквале фанфар, преклонения, подобострастия, зависти было только одно крохотное солнце, что он принял из рук девчушки. С одной стороны – переходящая все пределы любовь общественности и болезненный ее интерес. А с другой – та малышка, которая для него символизировала милосердие и небесное, чистое сострадание. И куда бы его ни бросало, он всегда помнил про тот светлый эпизод. А бросать его могло из жары в холод, из полного бытового аскетизма в баснословные и неоправданные траты, из армейского порядка в беспредел, из смиренного паломничества в объятия похоти и запредельного разврата. И всегда – где-то в нём жила память о Еве. Жила хрупкая память о добре.

И образ одуванчика напомнил ему ещё об одной истории, но связанной уже с Филиппом Бергом.

Впереди у него был целый свободный день. И почему бы не наведаться в гости к Бергам? Идея его воодушевила, а если так, то надо её воплотить в жизнь. Своих питомцев – всё того же кота Кота и его кошку Кошку с выводком он оставил на Вильгельма. Тот удивился разведённому в камине огню: «Неужели тебе так холодно?» Даниэль только пожал плечами со странной улыбкой.

Чуть позже ясное небо заволокли плотные пепельные облака, появившееся, кажется, ниоткуда.

…Ева хмуро и сухо смотрела из окна аудитории. Скоро должна начаться последняя на сегодня пара. За стеклом – бесцветное урбанистическое месиво из крыш домов, голых крон деревьев, труб. Пешеходы куда-то спешили. Две машины на узкой дороге не могли разъехаться, чтоб припарковаться. Её реалии покрыты слоем пепельного безразличия. Ева медленно накручивала прядь волос на тонкий палец. Она зябко натягивала рукава безразмерного свитера до костяшек своих всегда ледяных рук.

Некоторые фотоснимки из «Лимба», оставшиеся после бурной ночи Даниэля, попали в сеть. И на разгоряченных кадрах он был с кем-то. Напротив Евы три сокурсницы сидели в искусственно грациозных позах на парте и пожирали глазами экран телефона. Ева слышала их диалог:

– Надо туда тоже попасть. Это вовсе не сложно… Только мне надо губы сделать предварительно!

– Нужно приехать на выходных и там подловить. Он такой милашка! А его деньги! Кто-то разве против с ним замутить?

– Представляю, как замечательно бы жилось в его особняке. Девочки, ну как его такого женить на себе?! Кстати, где ты нарастила ресницы и ногти?

– О! Так в том же салоне, где и волосы… Могу поделиться скидочным купоном!

И у Евы, ставшей ещё более печальной от их возгласов, возникла идея оставить в своей тетради новую запись. Она начала доставать дневник из сумки, и тут же главные звёзды потока обернулись к ней с издевательской усмешкой. Одна из них, кладя ногу на ногу, синтетически улыбнулась:

– Ева, не хочешь ли с нами сгонять в «Лимб» на выходных?

– Спасибо, что предлагаете. Но я обойдусь, – ответила она, не скрывая своего пренебрежительного отношения к ним. Другая звезда рассмеялась:

– Да что вы, дорогие! Наша странненькая член-то в руках не держала, наверное, ни разу. Она сразу же кончит, как Дэн на нее взглянет!

– Тут весь поток говорит, какое ты фригидное и безразмерное бревно. Спасибо, что наделяешь меня такой чувственностью! – преднамеренно громко ответила Ева. В аудитории раздался смех. Вероятно, у этой истории было бы кровопролитное продолжение, но драму пресёк преподаватель, перед самим звонком зашедший в кабинет.

Скоро на страницах дневника Евы появилась запись: «Они влюблены в его облик. Они не предполагают, что за этим скрывается вольная стать, такая исключительная роскошь природного и невычурного благородства. И многие ли заметили тоску в его взгляде? Она как траурная одинокая звезда в млечном пути. Я думаю, что он чрезвычайно одинок. И если бы у меня была возможность помочь ему преодолеть это одиночество, то я бы, наверное, отдала часть своей жизни, чтоб…»

Ева отложила ручку. Моросил дождь. Она вслушивалась в шёпот усиливающегося ветра за стеклом. Он пытался ей донести что-то плесками по оконным рамам, письменами водяных капель. Вдруг её коснулось терпкое, волнующее предчувствие. Ей казалось, что она прикоснулась к волнам на омуте неизвестного Грядущего… И она дописала: «чтоб любить его по-настоящему, будучи рядом. Господи, как бы я хотела этого!»

– Вы так старательно и увлечённо лекцию пишите? – резко обратился к ней преподаватель, что был вечно с сухим и неулыбчивым лицом.

Ева убедительно кивнула ему, растерявшись.

– Ну да, ну да… На сессии и откроются Ваши настоящие знания, дорогуша, – сверлил он её взглядом. Он деловито поправил галстук и уже хотел продолжить давать под запись материал, как аудиторию огласила реплика: «Когда ты содержанка Андерса Вуна, то знания и вовсе не важны! Хорошо устроилась!» Ева знала, от кого прилетело возмездие.

Она собрала вещи и стремительно покинула аудиторию, чтоб никто не видел, как её задели за живое. Она рыдала прямо на подоконнике уборной, размазав тушь, утирая глаза рукавом. Она не хотела возвращаться на лекцию. И если бы её жизнь была сравнима с аудиторией, которую можно так же покинуть, то она бы бежала без оглядки.

…Андерс Вун после своего краха покинул Мидиан на несколько недель. По возвращении он обнаружил, что ряды его поклонников очень и очень опустели. Оставалась лишь небольшая группка людей, даже не усомнившихся в том, что их духовного лидера подставили, а блистательную персону его окутали гнусной ложью. Восстановить своё прежнее влияние он даже не пытался. Поэтому он ушёл в тень, покинув поприща, где он был и «божьим человеком», и «злым гением». Он решил стереться и затихнуть, чтоб не возникало шумихи. Но ему оставалось устранить некоторые улики, чтоб те не взболтнули лишнего. Рабов Эсфирь он как посредник собрал в её замке. По его легенде, последней волей Королевы было то, что она хотела узреть своих чад рядом с собой, но в мире ином. Для этого им нужно было отправиться в путешествие в её вечное царство, для чего нужно испить снадобье. Именно оно телепортирует их прямиком к божеству. Здесь, разумеется, не обошлось без яда. Дымом, столпами вырывающимся из труб крематория, и закончились улики.

Подобные Вуну отличаются исключительной живучестью. Так он, уже пропав с арены, распродал свою недвижимость (например, несколько тропических островов в океане с виллами), ударился в бизнес, припасая лопату, чтоб грести деньги… И всё у него было замечательно. В его планах было, как и прежде, существовать в роскоши, периодически оправдываться и откупаться, лелеять мысль, что Даниэль Велиар, невзирая на победу, понёс невосполнимый урон. Андерс не считал себя проигравшим вполне, потому что знал прекрасно об ужасающей кончине Адели. История эта была для него как бальзам на душу.

«Какая хорошенькая малышка!» – Этой мыслью закончилась его идиллия. Примерно шесть лет назад он увидел Еву в одном торговом центре. Почему он посмотрел не на Лилиан, её маму, а на милейшую девочку – вопрос довольно интересный, но сейчас, пожалуй, не об этом. Та незначительная встреча несла свои последствия. Страшные последствия. Цель Вуна была такой – взять невинное дитя и взрастить для себя. Она станет юной прекрасной девушкой и обязательно обратится в его почитательницу. Вун разузнал о Лилиан Витткоп всё. Он старательно готовил почву почти год.

Во-первых, для отвода глаз Андерс нашёл одну женщину, с которой можно играть в фиктивный брак. Это помпезная и ошеломительная Габриэль. Она позже создаст свой духовный кружок для заплутавших и скучающих.

Во-вторых, Лилиан попала в аварию. Иначе – несчастный случай, спланированный Вуном. В больнице её можно было спасти, но обстоятельства оказались не в пользу несчастной. Ева осталась одна. Родственники со стороны матери и отца бросили девочку на произвол судьбы. Они ненавидели друг друга, ведь Стиан, отец Евы, и Лилиан играли роли своеобразных Ромео и Джульетты. У кого-то из родни теплилось желание не покидать ребенка, но благородный импульс променяли на круглую сумму подкупа и на клятву молчать. Именно так всеми правдами и неправдами, подделанными документами и взятками Ева попала в руки Андерса. Точнее, она попала в новую семью, что не может иметь своих детей – к «папе» Андерсу и «маме» Габриэль. Общественность видела только то, что лежит на поверхности. В самом начале Вун предупредил Еву, что если она хоть кому-то что-то расскажет, то он уже не будет за себя ручаться. Ева знала, что именно он убил её отца, а после – мать; за ним следуют реки крови. Что она могла сделать? К кому ей было идти? У кого просить защиту? На тот момент она приняла такой злой поворот судьбы с чувством полной безысходности и тупика. Она тут же ощутила, как Андерс на неё смотрит. Ей было до боли отвратителен его взгляд. Ей было мерзко всё, что он для неё делает. Он отправил её учиться в элитную, самую лучшую школу. Каждодневно он узнавал, вовремя ли она возвращается в общежитие, ухаживает ли за ней кто-то из юношей.

С годами почти незаметно, но безвозвратно Ева превратилась для Андерса из беззащитной молчаливой девочки в подрастающую барышню, способную из него вить верёвки, доводить его до истерик, с детской яростью и женским мщением рвать его нервы в клочья. Он силился привить ей любовь к роскошным подношениям, чтоб завоевать её снисхождение. Он пытался быть с ней добрым, ласковым. Но его усилия летели в мусорную урну вместе с подарками.

Ева понимала опасность своего поведения – Андерс рано или поздно может не вытерпеть. Прутья золотой клетки были слишком прочны, а око, наблюдающее за невольницей, слишком пристально.

Вуны на людях играли в семью. Но то не мешало рождению ожидаемых сплетен, что касались Евы и Андерса. И начался университет. Появились Велор Люм и Фелли Берг, которые могли с ней общаться без щекотливых расспросов о затемнённой и болезненной стороне её жизни. И они так же были бессильны что-то глобально исправить. Инсценировать её кражу, подделать её документы, отправить жить за тридевять земель, было бы смерти подобно для всех троих.

Ева вожделела найти тот выход, ту дверь, способную навсегда отделить её от власти Вуна. Она жаждала сгинуть для него одного, чудом вырваться от него в какое-то особое место. Но только возможно ли это? И есть ли во вселенной уголок, где перед глазами её не будет прутьев невидимой, но непреодолимой клетки?

Туманы

Вечер подкрался, неся за собой мрачно-царственный и необъятный шлейф туманов.

Велор сидел за компьютером в штаб-квартире в ожидании Берга и Евы. А их всё не было. Но он не терял даром времени. Он успел поиграть в приставку и пройти один уровень. А сейчас он занимался чтением некой занимательной статьи. Его глаза бегали по строкам на пыльном мониторе, где было чёрным по белому: «…Портал в другое измерение, ход, ведущий в девятый круг ада, успешная фальсификация, тайна, от которой волосы встают дыбом – существует множество определений для самой обыкновенной двери на пустыре в окрестностях Мидиана… Она захлопывается за спинами жертв навсегда. Десять долгих лет не прекращается гибельное шествие жертв. Может ли хоть кто-то пролить свет на тьму неизвестности? Своим мнением поделилась несравненная Габриэль Вун – женщина с даром прорицания: Когда я оказалась в том месте, то почувствовала неописуемый потусторонний холод. Это владения тёмных сил. Понимаете, этот случай не относится к криминалистике. Здесь что-то… другое. Я бы искренне хотела, чтоб никто не пытался вторгаться на территорию зла. Уберечь вас от ошибки – мой долг. А вот, что говорит по этому поводу Рейн Авилон, на чьём счету расследование множества самых запутанных и сложных преступлений: Мне плевать на предостережения. Девчонок жалко! Таких умниц и красавиц теряем! И я могу зуб дать, что за пургой зловещего и мистического скрывается банальная проза. Вот увидите!»

Велору осталось прочесть половину. Но он не стал. Он предугадывал, что в продолжении, как и всегда, заплещется вода. У него возникло три желания. Первое – работать в команде с самим Авилоном. Второе – представить Габриэль в купальнике с тонкими завязочками. Третье – разукрасить белую дверь своим аэрографом. По крайней мере, второе из списка вполне осуществимо…

А почему бы не отнестись серьёзно к самому первому желанию? Чего стоит попытать судьбу? Приехать в Мидиан, набиться к Рейну в напарники? Образование есть; ноги, руки есть. Главное, на что Велор частенько пенял, была его визитная карточка, на которой написано «Везение». Удача ему сопутствовала часто. Он загорелся идеей заглянуть в лицо фортуны.

Возле ворот гаража послышались два мужских голоса. Один из них Велор разгадал. Это Фелли. А второй, более взрослый, Люм не мог распознать. Ворота открылись, и внутрь прошли Берг и Даниэль.

Люм медленно поднялся, открыв от удивления рот, неспешно приблизился к ним. Берг говорил:

– Знакомься! Это Даниэль Велиар, но ты, наверняка его уже знаешь. А ты не верил мне, когда я тебе по секрету сказал, что мы знакомы!

Люм пробормотал, обращаясь к внезапному гостю:

– А можно я тебя потрогаю? А то мне не верится, что ты настоящий. Я хотя бы в бицуху пальцем тыкну. О. А ты качаешься? А меня Велор зовут. Я очень офигел, что ты такой вот нарисовался.

– Ну, качаюсь иногда, – ответил Дани. Его нисколько не раздражала чудаковатая непосредственность Люма. Он невероятно ценил отсутствие подобострастия и фамильярности.

– Гости дорогие! Проходите в мою берлогу! Только тапок не дам. Мои – единственные в экземпляре, – повеселев, видимо, от того, что Даниэль оказался настоящим, сказал хозяин. Внимание Даниэля тут же привлекла машина. Наблюдательный Велор не упустил возможности взять его в оборот. Он тут же начал показывать свои творения, водя Дани вокруг автомобиля, и рассказывать про нарисованное. Даниэль заливался смехом:

– Зачем тебе утконос на машине? Заче-е-ем?

– Я их очень люблю! Так у меня ещё есть другой! Вон, видишь: там чучело торчит? Оно падает иногда.

Они стояли и раскатисто хохотали в унисон, сами не зная над чем конкретно. Фелли смотрел на них, как на придурков. Потом гостеприимный Люм показал Даниэлю прелести штаб-квартиры. Он рассказал, как он украл тележку, как он не может пройти уровень в одной компьютерной игре. Разговорились про игры.

«И это взрослые люди!»  – Не уставал изумляться Фелли. Пока та парочка была поодаль, Берг подошёл к подоконнику, где стояли его цветы. Тут же он увидел в отражении тёмного стекла чью-то тень, мелькнувшую на пороге. Он обернулся, и одновременно в том же направлении взглянули Велор и Даниэль. Люм произнёс после воцарившегося неловкого, тяжкого, но кратковременного молчания: «О, это же браток!»

В проёме распахнутых дверей на фоне тёмно-синего неба, облитая электрическим светом, стояла Ева. Она, кажется, не дышала. На её лице была смесь из нещадного шока и онемелого ступора.

И она сделала самое нелепое, на её взгляд, но неизбежное. Она ещё несколько секунд постояла, а затем спешно, но нерешительно ушла.

К Люму вернулась хмурая озадаченность. С губ Даниэля пропала улыбка. Фелли выбежал за ней.

Ева, скрестив руки на груди, точно её пронизывает ледяной ветер, спотыкаясь, шла по еле различимой дороге среди темноты и волн тумана. Берг догнал её совершенно скоро. Она не сбавляла шаг.

– Подожди, куда ты?! – пытался остановить он.

– Никуда! – отрезала она.

– Что с тобой такое?

Девушка пробормотала полуобморочное:

– Я не могу. Там он. Фелли, как ты не понимаешь… Всё. Я пойду. Я идиотка. Мне нужно побыть одной… Всё кончено! Оставь меня! Я хочу умереть!

Филипп видел, как она удаляется уже бегом, как её поглощает густой туман.

…Уже поздним вечером Даниэль и Берг прохаживались по широкому бульвару. Нечастые зарева янтарного света сонных фонарей разбавляли густую темноту, где дышала мгла. Ни прохожих, ни громких городских звуков. Только туман. Он представлялся гостем Нездешнего. Не такая ли дымка обозначает запредельное слияние небес и земли?

И они вполголоса говорили друг с другом, идя по брусчатке, влажной от прошедшего дождя.

– Подожди, Даниэль… Ещё раз. То есть если что-то произойдёт с тобой, то всё твоё состояние и дом перейдут ко мне? Ты себя раньше времени хоронишь. И это глупо.

– Смерть меня трогает за плечо. Я уже давно просыпаюсь и засыпаю с этим чувством. Как будто что-то будет. И не удивлюсь, если это что-то отзовётся ударом земляного кома о крышку гроба. Отзовётся как лития в сводах церкви – и осенит дикими яблонями. Недавно я был у Адели. Наверное, редко можно найти более упоительную, блаженную тень, чем под теми кронами. Иногда просто с ума хочется сойти. Но я благодарен тебе, что ты откликнулся на мою просьбу поговорить. И даже свой цветочный магазин прежде времени закрыл…

– Просто не накручивай мрачные мысли. Зачем думать о смерти? Ты не болен!

– Отнюдь. У меня болезнь навязчивого предчувствия и глубочайшей бессмыслицы всего, что я делаю. Кстати… А как зовут ту девочку, что так мгновенно ушла? Я её испугал?

– Её зовут Ева. Ты приезжай в следующий раз. Познакомитесь очно.

– Я даже не знаю, когда появлюсь здесь ещё. И приеду ли вообще.

И они шли дальше среди мрака и тумана.