Текст книги "Midian"

Лилии

Окна в замке Эсфирь зажглись огромными ужасающими янтарями. В них – огни, от которых не исходило тепла.

Артуру сдавило сердце, когда он обнаружил из гостиной, что логово Королевы ожило. Синдри обратился к нему услужливо:

– Присядь… Сейчас ты выглядишь неважно. Попросить Вильгельма приготовить тебе чай?

– Да, пожалуй, – и он сделал попытку улыбнуться.

В замок, по велению Вуна, съехался «легион» на обещанный праздник. Их не смутила столь неожиданная и зловещая локация. Ведь Андерс как мудрый предводитель и отец знает всё об их благе. Там, в огромнейшей зале были накрыты столы, приготовлены самые изысканные угощения. Посередине – широкая река бархатной дорожки. Она ровно стелилась от самих дверей до пустующего трона на возвышенности. Все шутили, без разбора улыбались друг другу, а Андерс прохаживался непринуждённо меж кукол со стеклянными глазами, заводил приятные разговоры, обменивался рукопожатиями, гладил по голове маленьких детей, которых матери держали на руках. Матери! Если бы кто-то из них точно знал, что их повзрослевшие чада потом будут противиться Андерсу, так предпочли бы лучше произвести на свет гнездо ехидн. Или они жестоко избавились бы от своих отпрысков, если бы приказал Андерс. А он бы приказал.

А пока – он велел веселиться, радоваться, торжествовать. Это же праздник: собрались избранные мужи и жёны человеческие, проповедующие истину, славящие Мессию, перечитавшие много раз его книгу и услышавшие сотни его проповедей. Вокруг всё искрится от счастья, расплывается радугами, озаряется ясным светом. Когда тот проникал сквозь стрельчатые окна на улицу, то разверзался янтарными столпами. В них – лёд лезвия, что предательски проскальзывает под ребро инакомыслящего. В них – тень сумрачного пламени.

Вун попросил тишины, встал на возвышенность рядом с троном. Гости поняли, что он хочет произнести речь, посему присмирели, устремив ликующие и трепетные взгляды на него.

Громким, отчётливым и приятнейшим голосом, с милейшей улыбкой он озвучил смертный приговор:

«Братья и сёстры, сегодня наш день! День триумфа и победы над ложью, над притворством религий, что ведут в пропасть. В мракобесии заблуждений, знайте, мы – истина, мы – будущее и свет. Сегодня к вам снизойдёт бог, к которому я, ваш спаситель, готовил вас. Вы этого удостоены!»

В толпе послышались шёпоты. Через короткое время прозвучал скрип петель двустворчатой тяжелой двери. Напряжение заставило каждого затаить дыхание. Люди разошлись по сторонам, оставив прямую дорогу к трону свободной.

Бог. Настоящий. Он вот-вот снизойдёт.

И тут произошло то, что заставило их упасть на колени, а некоторых и склониться ниц, точно некая сила подкосила их тела. Ожидание завершилось экстатическим преклонением, поскольку в залу вошла Эсфирь. Одним появлением она заставила толпу в сладострастном исступлении тянуть к себе руки и причитать, заливаясь слезами восхищения, ужасающего своей клокочущей страстностью. Единый взгляд на неё навсегда их ослепил.

Эсфирь возложила свою правую руку на подлокотник трона, на пальце её алел перстень. И все пришедшие поднялись с колен, по приказу Андерса, чтоб поочерёдно подойти и поцеловать ледяной камень, в сердцевине которого вспыхивали кровавые блески. На протяжении всего действа Эсфирь горделиво и монолитно восседала без движения, не моргнув нежнейшими веками, а мимо неё всё проносились тени, которые прикладывались к священному рубину. Так они бесповоротно признавали её своим единственным божеством, вручали Эсфирь права на сердце и волю. Среди них были отец и мать Рейна Авилона.

Дети кричали и рыдали. Чтоб они не мешали, Андерс увёл их в одну из комнат, что запер на ключ. Родители не противились: им было всё равно. Они будто и не слышали надрывного плача страха и беззащитности.

Когда все собравшиеся приняли присягу, то Королева поднялась с места, сея в воцарившейся тишине шелест платья, плавно воздвигла руки к толпе, как бы дирижируя своим оркестром. Головы томно запрокидывались назад, пальцы сами стягивали одежды, губы тянулись к губам, вздохи разгорячалось. Они готовы были сорвать с себя и кожу. Вскоре пол превратился в живой ковёр из обнажённых тел, сплетавшихся комками змей. Ногти оставляли багровые следы на спинах и бёдрах, зубы с каннибалической жадностью впивались в солёно-горькую кожу. Месиво из человеческого мяса продолжало движение, напоминая склизких червей в падали. Все принадлежали всем, и все принадлежали единому наслаждению. Они считали своё состояние высшим счастьем, изливая кровь, изливая семя и пот.

Видя это, Андерс понял, что хорошо выполняет свою работу: «легион» был всецело подвластен Эсфирь.

Королева возвышалась над морем разврата ледяным изваянием, пребывая в задумчивости. Вун поинтересовался, довольна ли она праздником.

– Праздник? – с отвращением переспросила она. – Для меня изысканная еда не имеет вкуса. Неутомимая пылкость мужчин стала скучной. Сладострастие дев меня уже не забавляет. Власть? Это слово не томит слух. Мне могут воздвигнуть храм, но слава меня лишь потешает. Меня станут восхвалять на полотнах – но они для меня не имеют цвета и глубины. Мне будут посвящать арии – но в этой музыке я не услышу гармонии. Всё это было миллионы раз. И повторится.

Её голос стал ниже и глуше. Лицо замерло, на губах скользнула горечь:

– Но сегодня я видела душу, в которой цветут лилии. Я видела глаза, в которых свет рая, навсегда для меня потерянного. Это был юноша – дитя, крылатый божий пасынок. Перед ним однажды склонятся все земные короли. И кто бы знал, что такое блистательное, прекрасное, лучшее создание когда-то появится в проклятом и обречённом городе? Видя его перед собой, я вспомнила о недосягаемом сиянии и блаженстве. И из-за этого возникла злоба – несравнимая с той, что я испытывала целые эры. Срезать такие цветы, пронзить каблуком их смятые бутоны, разбить отражения неба – не стоило бы это многих прежних утех и забав?

– Так заставьте его любить Вас, – тихо предложил Андерс, склонившись к ней.

– Я приду к нему вместе со снегом. Мой Кай… – шёпотом произнесла Эсфирь, погружаясь в мрачные метели своих грёз.

…Даниэль, смотря в темноту, ощущал, словно кто-то ждёт его там. Волшебное, очаровывающее и пьянящее чувство появилось на миг и развеялось. К тому моменту они с Рейном подъехали к дому, где Диксы были квартиросъёмщиками. Это старая постройка, которая медленно и верно разваливалась, а трещину на одной из стен сегодня утром закрыл плакат с изображением Вуна. Кристиану он, конечно, не понравился, но Скольду пришёлся кстати: из щелей не так дуло.

Причина, по которой Скольд не слышал звонков Даниэля, оказалась очень простой: он спал. Только грохочущие стуки в дверь смогли его поднять на ноги. Они и мёртвого способны были разбудить.

Сначала Скольд подумал, что пожаловал Иен, хотя ему было рано возвращаться с работы. Он на цыпочках подкрался к двери в нижнем белье в цвет своих волос, взглянул в глазок и, разумеется, тут же отворил. Он даже зевнуть не успел, как осыпал Авилона вопросами, что с ним на этот раз случилось. Рейн выругался и прошёл на кухню. Незамедлительно Даниэль решил выяснить то единственное, что его всё ещё волновало: не знает ли Скольд, где можно найти Адели.

– К сожалению, нет… А чего это ты так интересуешься, Велиар? – с оглушительным хохотом изумился Скольд, пока Авилон в кухонной раковине (в своеобразном ужасе для чистоплотной домохозяйки) мыл руки от засохшей осыпающейся крови. Рейн замер, медленно обернулся и переспросил, поглядывая то на Даниэля, то на Скольда:

– Велиар? То есть Ве-ли-ар?

– Моя фамилия, – отозвался Дани.

Рейн нацелил на него удивлённые глаза и быстро проговорил:

– Ты… Подожди! Разве?! Ах, богатенький мерзавец! Послушай! Я сегодня видел твоего родственника. Не знаю точно, кто он тебе. Его зовут Синдри. Знаешь Синдри? Так вот. Он днём встретился с Вуном. Они говорили про какой-то яд. Будь осторожен!

Даниэль беззвучно и страшно усмехнулся и повторил с содроганием:

– Яд.

Он выбежал на улицу, завёл машину, с рёвом мотора сорвался с места. Его предчувствие по поводу Артура разрешилось одним только словом. Яд. Он мчался молнией. На ладони лежало злодеяние, что должно свершиться, и мотив казался ясным как божий день.

Синдри поставил поднос с чаем на столик возле Артура, приказав Вильгельму куда-нибудь уйти и не путаться под ногами.

– Тебе не следует так обращаться с Вильгельмом, – строго сказал Артур, поднося к губам полную горячую чашку.

– Ах да, Вильгельм! – поправился невинно Синдри. За каждым жестом Артура он внимательно следил. Положив ногу на ногу, наследник как бы ненароком проговорил:

– Но мы – Велиары. Так ты учил меня всегда. Мы – вторые после божества, приближенные к нему. Мы – величайшие. Нам всё позволено. Разве не твои это заветы? Я восхищаюсь своим родом и фамилией, ведь династия чистокровных господ – это редкое явление. Я же знаю, у нас есть власть, а она даёт силу и привилегии.

Артуру становилось дурно от этих слов, поскольку Синдри не преувеличивал и не врал. Но скоро должен был приехать Даниэль – единственная его отдушина. Старик обнимет его, прижмётся к его груди. Какое там бьётся дорогое сердце! Как он не хотел, чтоб оно не становилось каменным. И Артур верил, что Даниэль не изменит себе. С этими мыслями, вдохновляющими на счастье, он приник к чашке и чуть отпил. Совсем немного, полглотка.

Синдри подсел к нему и на ухо проговорил, задыхаясь:

– А знаешь, почему ещё я так сильно горжусь Велиарами? Они создали совершенный яд, чтобы убивать своих врагов. Ты – мой враг.

Артур взглянул на Синдри, безукоризненно колко рассмеявшись:

– А ты не Велиар! Ты никакого отношения к Велиарам не имеешь. Нет в тебе и капли моей крови! Я тебя усыновил и взял из грязного детского дома. Но твоё счастье, что ты не наш!

По телу Артура прошлась мелкая судорога, что-то внутри резко сжалось от боли, он лишь успел поставить чашку на край стола. Синдри не пожалел яда. Зато он пожалел свои нервы и оставил Артура, которого обуяла агония. Он сбежал по лестнице и встал на крыльцо. Его сердце бешено билось: он сделал то, что планировал годами! Свершилось! И плевать на последние сомнительные проклятия несчастного безумца! Но не прошло и пяти минут, как подъехал Даниэль.

Синдри видел, как к нему подносится Вильгельм, пытается с комом у горла что-то сказать. Но тот всё уже понял. Он молча прошёл мимо Синдри.

Артур сидел на том же месте, как и в первый вечер их знакомства. Так же пылали сотни свечей. Но его уже здесь не было. Дани стоял некоторое время на пороге гостиной. После он закрыл веки Артура дрожащей рукой, сел возле его ног, положил голову на его колени.

«Мы же остановились на самом интересном и не договорили… Прости меня. Я не успел», – произнёс он чуть слышно.

Книга II

О, город! О, ветер! О, снежные бури!

О, бездна разорванной в клочья лазури!

Я здесь! Я невинен! Я с вами! Я с вами!

А. Блок, декабрь 1906

Траурная вуаль

Падал снег. Его лёгкая пушистая вуаль дышала безмятежностью и чистотой. Хлопья мерно кружили, мягко оседая на обугленных ранах пустырей, на воздетых в отчаянии ввысь чёрных руках деревьев, на гранитных крестах надгробий.

Кладбище без конца и без края распростёрлось неподалёку от Мидиана. Похороны господина Артура Велиара состоялись ещё вчера под моросящим дождём и в присутствии высшего света города. Эти люди сухо выражали сочувствие и брезгливо окидывали взглядом Даниэля. Синдри умело изображал скорбь и возмущение, что Артур так неожиданно ушёл из жизни. Он даже удосужился подойти к Дани и, пока никто не видит, сказать ему следующее: «А вот теперь ты просто обязан пропасть из Мидиана. Даю тебе срок, пока труп не закопали. Благодари меня за великодушие». Тот ничего не возразил убийце, будучи непомерно подавленным и знающим так много ужасной правды.

После пышного погребения он направился к своей машине, чтоб уехать неизвестно куда. Но вскоре его настигла, окружила всё та же толпа. Ему жали руку, поздравляли, приглашали к себе на ужин, лезли к нему наперебой. Он стоял в недоумении, совершенно не понимая происходящее. Через девять кругов к нему пробрался Вильгельм, схватил его за воротник и вытащил из ада. Верный слуга бежал по слякоти и лужам, тянул Даниэля за собой. Сбивчиво он говорил:

– Налетели на тебя, как стервятники! Хочешь знать причину?

– Я хочу продолжить читать псалмы по сороковому разу! – выкрикнул Даниэль.

– Вот вернёшься в особняк и почитаешь! Артур всё завещал тебе! Всё завещал, золотко! Синдри, вопреки его ожиданиям, он оставил немного. Как ты ушел под занавес, его волю зачитали. А твой братец теперь рыдает и посыпает голову пеплом! Скорее садись, заводи машину, держим путь домой! Незамедлительно!

Так Даниэль узнал, что он – знатный господин родового имения о баснословных богатствах. По возвращении в поместье он выпил бутылку виски, пытаясь смириться с неоднозначным подарком судьбы, а после уснул на мансарде среди хлама и пыли, обнимая Кота.

Неужели весь этот дом теперь его? И деньги эти его? Что делать с ними? Что приличные люди делают с такими большими деньгами? И водятся ли они у приличных людей в таких неимоверных количествах? Эти вопросы растворялись в его растерянности. Всегда свободолюбивый, вольно дышащий, желающий кинуться дальше, чем за горизонт, он не понимал, как разобраться с рухнувшей тяжестью нежданной ответственности. Он казался себе скованным цепями. Его стремления замерли, иссякли в трауре, оказались ограничены особняком и этим городом.

Но Мидиан ждал его. Но Мидиан хотел, чтоб он остался.

На следующий день впервые за осень начался снегопад. Даниэль пришёл к могиле Артура, задекорированной тысячей самых пёстрых и экзотических цветов и венков, словно она была изящным предметом ландшафта. Он долго стоял, глядя, как вечный приют несчастного покрывает белый покой. В те минуты он благодарил Артура за всё, что тот успел дать и открыть ему.

Он неспешно шёл обратно к машине, глядя перед собой: дорога длилась меж захоронений, умиротворяя его утомлённое сознание однообразием. Он поддался соблазнам холода, в которых – притягательное забвение блистательных грёз, отравляющих скорбей, светлых побед, позора, устремлений. От бледной колыбели веет всепримиряющей, благодатной смертью. Лечь в неё и быть убаюканным. Предзимний воздух проник сквозь пальто, прильнул к тонкой коже и влился в голубые вены. Даниэль припал к ледяному роднику, чтоб укротить терзания. Он опустил веки. Тишина расцветала звоном.

Призрачный и бархатистый шорох неподалёку заставил его медленно открыть глаза. Там, за рядом могил, шла женщина в иссиня-чёрных мехах. Даниэль смутно припомнил, что где-то уже видел её. Она завораживала поступью, стройностью и статью. Но ни её грациозность, ни чистота её лунно-бледной кожи, ни пленительно полные чуть приоткрытые губы или же линии её тонкого профиля – ничто не притянуло его наверняка. Слишком много стужи и безукоризненной гордыни было в ней. Она даже, казалось, не мыслила о его присутствии в безбрежном снегопаде…

«К кому она сюда приходит?» – подумалось ему. Она запечатлела на нём искрящийся взор из-под траурной вуали. «Я пришла на кладбище к тебе», – голос зазвучал в его сознании. Он закрыл руками лицо, прошептав: «Боже мой!»

Когда он убрал ладони, то никого не было. Мой герой заключил, что она незамедлительно скрылась где-то за бесчисленными памятниками. Но следы Даниэля были единственными на кладбище.

Когда он сел в машину, то заметил на заднем сидении подобранную несколько дней назад папку. Он с трудом вспомнил историю её обретения. Поскольку он не желал возвращаться в особняк, то решил, что пропажу нужно вернуть и заодно отвлечься. Но перед этим он взглянул внутрь. Рисунки его тут же потрясли, но не мрачностью, а талантом и душой, безостаточно проецированных на затертые альбомные листы. Уже тогда личность художника его заинтриговала. Он направился по адресу, где видел обезумевший его призрак.

Грех бездействия

В отличие от Даниэля, Кристиан де Снор отчётливо и в мельчайших деталях запомнил, как на Штернпласс перед ним возникла Королева. В его воспалённой памяти даже запечатлелось, как карандаш, который ослабленно держали его пальцы, выпал и скатился на нижнюю ступень. Это вывело его из застывшей отчуждённости, он поднял глаза. И тогда перед ним и возникла она. Она плыла в толпе, что расступалась перед её величественным шествием. Кристиан видел всё: как холодна и безупречна она была сначала, как остановилась возле ступеней, замерев. Как что-то безжалостно острое поразило черты её лица. Как она резко ушла. Он хотел её догнать, но не смог: она села в машину и её мгновенно увезли. В тот момент Де Снора обуял дух страха, чуда и неверия в происходящее. Ослеплённый, сбитый с толку, он искал укрытия. И он решил вернуться в свою съёмную квартиру, но перед самим подъездом чуть не угораздил под колёса какого-то чёрного джипа.

С того дня его терзала навязчивая мысль, что из него выйдет неплохой резидент жёлтого дома, если его меланхолия, разлад с собой не прекратят его пожирать изнутри. Он совершенно одинок в новом огромном городе, где не с кем обговорить свои проблемы и разрешить вопросы. Что же произошло? Безумен ли он? Была ли она в самом деле?

Кристиан сначала нашёл убежище в стенах квартиры, потом и там стало необъяснимо жутко. Нет, он не боялся своей Королевы. Он бесконтрольно боялся себя. Это, пожалуй, единственное, чем он занимался в последнее время. Хотя он ещё забыл о том, что такое еда, времена суток, даже времена года. Но он не разучился держать мундштук. Он не потерял способности разрушать себя. И громадная безысходность с каждым часом всё дальше уносила его на когтистых кожистых крыльях.

А для Мари Флоренц его поведение сочлось за удовлетворительное и даже похвальное. Она думала, что ей повезло с постояльцем: ведёт себя тихо (даже очень), друзей не приводит, никто не ходит к нему, а то молодёжь та ещё, устроит балаган. Мари была довольна, что Кристиан не доставляет ей хлопот.

Его прилежное поведение она обдумывала и сейчас, когда вышла из подъезда, вдохнула свежий воздух, в котором реял снег. Одновременно с хрустом льда под каблуком она услышала голос, обращавшийся к ней. Она встрепенулась и нацелила острый взгляд на заговорившего с ней. Даниэль произнёс, убирая со лба небрежную смоляную прядь:

– Здравствуйте. Я прошу прощения, но я ищу кое-кого. Он должен жить в этом доме. Он художник. Вот папку с набросками он потерял. И заказ портрета хотелось бы сделать… Не знаете ли, он здесь?

Мари ответила с нотой недоверчивости:

– Я поняла, о ком Вы говорите. Поднимайтесь на второй этаж, дверь сразу же направо.

Дани её поблагодарил и вошёл внутрь. У Мари имелась пара секунд, чтоб проводить его оценивающе внимательным и строгим оком и предположить, что он по длине волос и внешнему виду принадлежит к «опасному народцу» из «Лимба». Но сколь он эффектен! Опасно эффектен! Она бы не хотела, чтоб такой юноша стал предметом воздыхания Адели.

Кристиан лежал на полу в позе эмбриона – в положении зародыша в воспалённой матке своей жизни. Напротив стояла пепельница с плотной щетиной сигаретных фильтров. Занавески задёрнуты. Они чуть вздымаются от заблудшего с речных просторов ветра. На низкой тумбе стоит пыльный старомодный телевизор, на выпуклом экране которого язвит слух и глаза серая, колкая рябь. Стрелки на часах недвижны и отсчитывают безвременье. Кристиан еле держался за пуповину своего существования.

Но у входной двери послышались скорые шаги, а затем неизвестный гость несколько раз энергично постучался, что неожиданностью своей вырвало художника из плена апатии.

Он открыл дверь. На лестничной площадке разлит тающий дневной свет, от которого он зажмурился после темноты, но внимание тут же приковало другое свечение оттенка яркого и по-морскому прозрачного аквамарина. Даниэль пытался смотреть прямо и спокойно, но некая моральная измученность отражалась во взгляде. Он с сухой серьёзностью произнёс:

– Да, это Вы. Приветствую. Три… четыре дня назад я чуть Вас не сбил на машине. Не запомнили? Вы обронили вот это.

И он протянул папку. Кристиан стоял, теребя ворот растянутого и никуда не годного свитера в чёрную и белую полоску, прислонившись тяжёлым фарфоровым лбом к дверному косяку. Так он пробыл чуть времени, но потом еле слышно и хрипло произнёс, забрав из беспокойных рук Даниэля потерянное:

– Совершенно про них забыл. Про эскизы…

– Удивительно, что вы могли забыть. Я как будто Бодлера перечитал, когда пролистал Ваши работы. Относитесь к своему творчеству более бережно и не прыгайте мне под колёса… Прощайте.

Вдруг Кристиан выпрямился, как по струне. Неужели незнакомец увидел главную нить его вдохновения? Неужели он может его понять? Кристиан оживился и сказал со странной полуулыбкой:

– Не уходите! Откуда Вы знаете?

Пауза.

– О чём? – переспросил Даниэль осторожно.

– О Бодлере!

– Ну… Как бы… Не знаю! Не знаю, – вскинул плечами Даниэль с некоторой нервозностью. Де Снор собрал волю и смелость в кулак, и решительно произнёс:

– Вы сильно спешите?! Поговорите со мной. Пожалуйста. Не оставляйте меня. Просто пару слов! Просто пару минут Вашего присутствия!..

Тут он осёкся, точно свершил ошибку, отрицательно покачал головой своим мыслям и несчастно рассмеялся:

– А!.. Не слушайте. Спасибо за то, что Вы вернули мне папку. Я не смею Вас задерживать.

Даниэля озадачило происходящее. Незнакомый человек призывает его остаться, умоляет его выслушать. Однажды Дани видел похожее состояние у постороннего: те же глаза, та же обречённость. Только это была девочка-подросток, сидящая на автобусной остановке. Он хотел подойти и спросить у неё, что стряслось, но миновал. А на следующий день все узнали, что она бросилась под машину и погибла. Да, если бы хоть кто-то поговорил с ней, то, возможно, такого бы не произошло. Даниэль не хотел снова повторять тяжкий грех бездействия.

– Вас что-то необыкновенно тревожит? – обратился он к де Снору.

– Пройдите, – опустив ресницы, почтенно сказал Кристиан.