Текст книги "Midian"

Буря

«Знала ли я, что продолжу вести дневник, когда события так сильно поменяются? Словно эту тетрадь время назад держала другая я. И она не понимала, что ей предстоит.

Есть ли во мне такая сила, чтоб любить ни воспоминание, ни ночной плод воображения, ни героя-освободителя, а простого человека – ранимого, обладающего слабостями, в чём-то болезненного, в чём-то порочного?

Вчера после неожиданного приезда Вуна в дом Рейна, Даниэль раскрылся мне. И я держала в своих ладонях его душу, полную колкого страдания и кровоточащей вины. И можно ли запачкать руки искренностью? Я жажду принимать его любого – такого, каким он является.

*

Сегодня он поднял меня с первыми лучами зари. Точнее, не поднял, а стал стягивать с кровати за ноги. Но это было не зря. Позже (часа через два) мы добрались до одного места – до разрушенного храма, который сейчас восстанавливается, и мы пробыли там до вечерних сумерек. Он рассказывал, что ему всегда нравилось находиться в пустынных соборах. Я занималась тем, что сажала цветы, а он был внутри. Солнце припекало страшно, и я решила зайти в пустынное тёмное пространство, где были колонны, старые фрески и высокие леса. Лёгкий сумрак, клубящаяся пыль в предвечернем свете через зарешёченные окна. И я слышала пение. Я не сразу разобрала, что этот голос, блуждающий и растворяющийся во мгле высокого купола – его. Я не видела его, а только стояла и слушала. Кирие элейсон. Кирие элейсон. Кирие элейсон. Прозрачно – небесно – не от мира сего.

Сейчас я не могу заснуть.

Помню, как Даниэль вышел из дверей, а в волосах его были хлопья краски, которые он отскребал от сводов. Серые хлопья. И он смеялся. И был вечер, и будет утро…

*

Мне сегодня снился пепел. Город, который словно пережил страшную войну и – пепел над всеми осиротевшими постройками. И я стояла под этим пеплом и вдыхала его.

…Его особняк стал для меня огромным миром. Без Даниэля я не могу выходить куда-то в Мидиан и знаю это прекрасно. Я подружилась с Вильгельмом – это на редкость обходительный и дельный человек. Он тонко намекнул, что увидел в Даниэле изменения, когда я появилась в этом доме.

Даниэль привёз мне платья для примерки. Парочку я выбрала, хотя мне всегда неудобно принимать подарки (такое наследие моего детства, за что спасибо Андерсу). Но нужно переигрывать прежнее.

Он сказал, что, спася меня от Андерса, он как будто вернулся назад и предотвратил гибель Адели. «Кажется, это называется закрытым гештальтом. Невеста вернулась невредима». Бог ты мой! Какие занятные слова: «гештальт», «невеста»…

Что примечательно, он никак не прикасался ко мне в эти дни. И это хорошо. Я чувствую, что я словно сосуд, полный до краёв. Я хожу иначе. Я чувствую себя иначе. Во мне спокойно и умиротворяюще правит некая сила, какое-то глубинное естество. Я полюбила свои бёдра, которые до этого пыталась скрыть свободными одеждами. Мне нечего теперь прятать.

*

Сегодня видела его от силы час. Мы поужинали тем, что я сготовила (его вкусами в еде со мной поделился всезнающий Вильгельм). Он был вымотан, придя домой в десять вечера, а после направился в студию.

Сейчас я лежу и понимаю, что пришла бы к нему в комнату. Скинуть с себя лёгкий шелковый халат и в темноте ощутить, как он увлекает к себе. А далее: всё, как я себе фантазировала миллионы раз. Интересно, а кто-то умирал от воздержания? Я давно должна быть первой.

*

Весь день пролежала с месячными. Великие «Семпер Идем» творили в студии, а я перечитывала книжки. Лежала, вспоминая родителей, и рыдала по ним. Под вечер стало лучше. Нашла в вещах, разобранных не до конца, свою древнюю игрушку Пьеро. Памятная куколка от любимого папы. Думаю, снежный принц найдёт своё место в моей уединенной келье.

*

*

*

Уже пару дней ничего не записывала.

По вечерам мы теперь пьём зелёный травянистый ликёр, смеёмся над ерундой, слушаем всё от джаза до кислотного рейва, разодеваемся, красимся и устраиваем дикие танцы на кухне. Я узнала много про музыку. А ещё, что ребёнок в этом важном мужчине не сдаёт позиций. Или он просто дурачится, чтоб я не унывала. Он меня веселит, я его тоже. Мы созданы друг для друга. Аминь.

Он отжал у меня духи, но подарил другие – того же бренда, но более мягкие. Что ж! Буду разнашивать эту белоцветочную феерию…

Нянчилась с Котятками и давала им имена. Они подрастают и округляются.

Но меня в последнее время часто терзает вопрос: а что же будет потом? Как долго продлиться мое блаженное спасительное заточение?

А сейчас надо спать, хотя это, признаться, сложно. В последние ночи я слышу шаги у своей двери – через дрёму. Может, это просто кошмар».

Ева поставила точку в последнем предложении. Она закрыла дневник и отложила его на прикроватную тумбу. На ней расположился её Пьеро. Она привстала с постели, чтоб его поправить и расположить удобнее. И когда она взяла его за матерчатое тельце, то почувствовала что-то твёрдое внутри, чего не замечала раньше. Она нажала на то место и вскрикнула от неожиданности и боли. На безымянном пальце правой руки проступила бусина крови.

Скоро она вынула из тряпично-ватного тельца небольшую ржавую иглу. Она недоумевала, как эта подозрительная и недобрая вещь там очутилась. Кому нужно было пронзить зловещим уколом грудь её белоснежного принца?

Кожа на её пальце ныла от укола. Ева выключила ночник, и комната окунулась в глубокие тени. По окнам бежали водопады ночных небесных вод. Сильный дождь, который начался ещё вечером, не останавливался в этот поздний час, шумя непрерывно. Под его убаюкивающий шёпот Ева положила голову на подушки и закрыла глаза.

Ближе к ночи Даниэль заглянул к ней, чтоб убедиться, что с ней всё в порядке. Он обнаружил её спящей и, не потревожив, отправился в свою комнату… И часом позднее он не понимал, что с ним происходит. Он никогда не ощущал такой колоссальной тяги, затмевающей рассудок. У него возникло навязчивое рвение покинуть особняк и провести ночь не в этих стенах. Это желание было похоже на бесконтрольное наваждение, от которого было невозможно отвлечься, а перебороть его тщетно. Перед глазами его змеились красные узоры, которые он видел на карточке Габриэль. Причудливо оживая и танцуя, они в головокружительном бреду складывали силуэты обнажённых женственных изгибов. Они призывали и манили. И он уже точно забыл о Еве. И осталось лишь клокочущее желание убраться вон из своего дома – к другой. Страсть подхватила его, и он подчинился ей.

Берта сидела с полотенцем на голове у своего ноутбука и с удовольствием читала некоторые комментарии на форумах, что весьма не льстили Еве. Разумеется, девушками поднималась тема, что «эта дрянь» не годится в подмётки их королю. Берта скользила глазами по монитору и чувствовала, своего рода, удовлетворение. Ей было сладко, что Еву унижают. Но скоро торжествующее чувство показалось ей никчёмным, когда горе-любовник самолично позвонил ей. По его голосу она тут же считала, что он хочет к ней приехать с очевидным намерением. Он спросил:

– Кран всё ещё протекает?

– Да, течёт, – ответила Берта, заискивающе.

– Сильно? – ухмыльнулся он.

– Ты хочешь проверить? – произнесла она с нотой томности, что указывала на её безусловное гостеприимство.

Буквально через полчаса, что Берта потратила на укладку волос и макияж, она встретила Даниэля. В духоте подушек и одеял, в духоте её локонов, он, наконец, увидел, как красные узоры преобразовались в её силуэт. Всё неслось перед ним в затмении: её прикосновения, запахи и вкусы. Она принялась стягивать с него майку. В тот момент, когда лицо его оказалось закрытым тёмной тканью, и ничего нельзя было различить сквозь неё, в сознании что-то погрозило: «Очнись, скотина! Это не ты! Возвращайся! Сейчас же – в особняк!» Назидание напрочь заглушило его навязчивое желание.

Даниэль очнулся, шокированный:

– Берта, стой!

Она убрала от него руки. Он медленно надел обратно майку и сел с краю постели. Тогда ему стало отвратительно от вещей, что он хотел сделать. Берта обняла его сзади:

– Тебя что-то тревожит? Я могу помочь?

Она через силу заставляла себя казаться заинтересованной, хотя ей было все равно на его переживания.

– Да, ты можешь мне помочь. Просто закрой за мной дверь.

– Дани, я же тебя люблю! Останься! – потребовала она. Сейчас она готова была сказать ему всё что угодно, только б он не покидал её спальни.

– Прости. Я нагрянул глупо, пошло и зря, – он встал. Ему не терпелось покончить со всем и выйти на улицу. Оставить эту квартиру, где всё намекало на его ошибку, на то безумие, что принесло его сюда.

– Значит, к ней?! Обратно? – кричала она ему в спину. Он обернулся на мгновение, чтоб ответить взволнованно:

– Домой!

Она не провожала его. Минутами позже Берта, оплакивающая их любовь и отношения, что украла эта Ева, напишет на форум, что Даниэль – подкаблучник и бесхребетное ничтожество.

Ливень шёл стеной. Даниэль мчал к себе. Он пытался дозвониться до Евы, подхваченный обжигающей тревогой, но она не брала телефон. Ему хотелось кричать от чувства неразрешенности и неизвестности. Когда он стремительно проезжал по дороге, проложенной через руины, то мельком заметил в отсвете фар знакомый силуэт, что возник на секунду и снова скрылся за разрушенной стеной. Это была она.

Он выбежал из машины с тщетной попыткой окликнуть её. Вдалеке еле различимо бледнела её ночная сорочка, как похоронный саван. И она не оборачивалась. Даниэль уже знал, где должен завершиться её путь. Он ринулся за ней, не упуская и секунды. Холодный дождь застилал глаза. Очертания окружающих предметов казались ветхими суднами, выброшенными в самое сердце жестокого шторма.

В убежище Кристиана перед Габриэль на гладком столе были разложены небольшие мешки с бурой и пунцовой пылью, засушенные семена, желтоватые листы рукописи, карты с известными только ей символами и деревянная резная шкатулка. Их озарял свет от единственной свечи. Она шептала что-то самозабвенно, распыляя в воздух шепотки диких снадобий. Габриэль была ужасна, когда начала впадать в транс. Она громче твердила заклинания, старчески хрипя, разрезая тишину. Стёкла отражали фигуру старухи в лохмотьях. Язык пламени то почти угасал, то вспыхивал. Она металась вокруг стола, свершая свой обряд и зная, что Ева вот-вот придёт к ней. Габриэль это чувствовала, видела через сомкнутые веки.

Вот Ева скользит меж остовов домов. Её лицо спокойно и беспечно, как у спящей, а на губах – мягко тает блаженная и очарованная улыбка. Она крепко сжимает в ладони перстень Эсфирь. Другой рукой она плавно играет с завесой ливня. Мерное дыхание издаёт сизый пар. Босые ноги омывают чёрные ручьи. И шаг её стремится уже к поляне, где высится прямоугольник двери…

Даниэль искал её, устремляясь туда, где мелькнул край её сорочки. Миражи, что вплела в дождь Габриэль, путали его, заставляли заблудиться в темноте…

Вот Ева потянулась к ручке.

Неожиданно из своей мастерской нагрянул Кристиан. Он тут же перевернул стол Габриэль. Всё, что было на нём, разметалось по полу. Де Снор безвозвратно прекратил её обряд. Габриэль пронзительно вскрикнула, словно сокрушённая болью. Де Снор произнёс ей глухо, беря за её горло: «Я не буду участвовать в твоих злодеяниях. Мне хватает собственных!»

В тот миг Ева остановилась и открыла глаза. Перед ней фантастически выросла дверь. Она отпряла, ощущая, как тело пронизывает лёд, как её сердце охватывает ужас. Она разомкнула дрожащую ладонь и увидела, что несла перстень Алой Королевы. Как в водовороте она видела и слышала Даниэля, что сжал её, точно в тиски; он что-то спрашивал, что-то говорил. И она видела над собой небо, когда он нёс её к машине. И лицо её омывал нескончаемым водопадом дождь…

Она сидела в ванной, сжавшись и дрожа, в первые минуты не ощущая горячей набирающейся воды. Она всё это время молчала, словно была где-то не здесь и не отдавала себе отчета в том, что происходит.

Даниэль выжимал свою майку в раковину, посматривая на бледную и страшно отчужденную Еву. Он подошёл к ней, приподнял её подбородок и спросил сдавленно:

– Ева, скажи, как ты себя чувствуешь, пока я тут сам не сдох от неизвестности.

Она еле слышно произнесла сиреневыми губами:

– Я знаю, кто меня звал туда. Там, в этом аду, находится Габриэль и заманивает к себе. Только по её вине происходят странные пропажи. И она не отступит так просто, Дани.

– Ты моя маленькая дрожащая чихуа-хуа! – он гладил её волосы, бесконечно радуясь, что она осталась в здравом уме.

– Была игла в моей кукле. И я чувствовала тогда и понимаю теперь, как Габриэль ведет своих жертв. Ей нужна какая-то связь с ними, какая-то вещь, чтоб заставить их забыться и уйти, – более живо и отчетливо заключила Ева, ощущая, как ледяная материя её сорочки обжигает кожу. И только тогда она вполне осознала, как ей холодно.

– Забыться и уйти… – прозвучал голос Даниэля призрачным эхом её слов. Он задумался и отвел взгляд.

Пар, исходящий от набирающейся воды, обморочно усыплял. Он поднимался тонкими клубами. Пугающая белизна лица Евы чуть зарумянилась. Она легла в спасительно-горячую воду, что обнимала её, легко приподнимала окаменелый шелк её сорочки. Она осмотрелась: Даниэля уже нет рядом, но она в его просторной ванной. Её веки опустились, и сознание сладостно помутнело. Она ушла с головой в воду…

Ева выбралась из ванной и протерла ладонью запотевшее зеркало, где видела свое лицо, как чистый холст: смерть снова была близка к ней. Она сняла с себя сорочку, небрежно бросив её на влажную плитку, и потянулась за полотенцем на вешалке. В этот момент дверь открылась.

Даниэль говорил по телефону, остановившись на пороге: «Да… Думаю тебе лучше самому побеседовать с ней, как она придёт в чувства после такого шока. Надеюсь, разбудил тебя не зря, Рейн… Или ты опять обдолбанный?»

Он спешно достал из ящика один из своих белых халатов, держа телефон плечом, и приблизился к Еве. И туманно улыбнулся: «Вот же ты дуралей… Что? Голова была спрятана в морозилку, а органы засолены на зиму? Я бы тоже после такого накурился. По крайней мере, вы поймали этого потрошителя. И я не сомневаюсь, что Габриэль тоже схватишь за… что-либо. Всё будет хорошо. Запишу я твою партию, забудь… Держись…»

И Дани отложил телефон на край раковины и набросил на плечи Евы халат. Она не делала попытки прикрыться, но смотрела на него широко и живо, с настороженностью и прямо. Он поправил её воротник и произнёс отрывисто:

– Какое изумительное издевательство! Ты меня сделала. Я люблю тебя. Уйди в свою комнату, ради всего святого… Я опять мог не сберечь и потерять. Снова тот старый ужас!

И она приникла к нему. Его прохладная кожа соприкоснулась с её разгоряченной. Его огромный выдох вырвался со стоном. Он резко и властно притянул её за воротник и целовал её губы, растворяясь в этих прикосновениях, но Ева так же мгновенно выскользнула из его объятий, смело и азартно улыбнувшись:

– Ты меня не потеряешь. И вряд ли так просто от меня отделаешься. Только давай прекратим терзаться о былом. Ради всего святого!

Он ответил, совладав с собой:

– Ну… Отличное пожелание на сон грядущий. До завтра, неизбежная.

Ева направилась к себе через темноту его спальни, поправляя на себе халат.

Кровь и майская ночь

Кристиан набирал красновато-ржавой земли в ведро, находясь у своего убежища. Остриё лопаты с лёгкостью вонзалось в пропитанную влагой почву. Дождевые тучи и сегодня застилали небосвод. Пепельное утро. Даже новая зелень выглядела тусклой, а воздух, тёплый по-весеннему, был скован ленной духотой. Изредка накрапывал дождь. Где-то за тучами царствовало позабытое солнце.

– Вы кого-то хогоните? – услышал Кристиан мальчишеский свежий и сильно картавящий голос. И на Вигго Гри, что наблюдал с безопасного расстояния, придерживая допотопный велосипед, нацелились две зловещие луны из зелёного льда. И Вигго стало от этого жутко.

– Я хор-р-роню себя, – бросил ему де Снор.

Вигго покивал рыжей головой, словно прекрасно его понял, и поспешил уехать дальше по каменистой дороге. За спиной его осталась башня призрака в траурном фраке. Вряд ли мальчик хотел бы узнать, что творится в её сумрачных пределах. И ещё больше навлекал страх хозяин этого жилища.

…Оконные створки в бывшем кабинете Артура с грохотом открывались. Даниэль отчаянно боролся с запахом, от которого многие отшатнутся. Это запах смерти. Он сочетал в себе смрад и мятную гнилостную сладость. Он с трудом выветривался и сочился дальше по мансардному этажу.

Вчера Даниэль уснул, как и обычно, с трудом, но теперь уже – с окрыляющим пониманием, что обрёл в «неизбежной» девочке желанное. И от этой мысли он ощущал необычайную наполненность. Словно перед ним открылся мир теплоты и света, где он может любить и позволить себе быть любимым, ударится в милые хлопоты с детьми, оказаться причастным к домашнему, тихому счастью. «Только давай прекратим терзаться о былом. Ради всего святого!» – Вспоминал он её победоносное воззвание, полное предвкушений и юной силы. Да будет так…

Но в грёзы к нему ворвался Седвиг. Он сидел в кресле Артура в полутьме. На белой шее полярным отсветом играла подвеска из перевёрнутого треугольника и полумесяца. Даниэль стоял напротив. От Седвига шёл мерзкий и грязный дух. Словно что-то усиленно и обильно разлагалось. Весь его образ и выражение лица – гноящееся зловоние и падаль. Его рот изрыгал: «Даже если город перестанет существовать, то я оживу в твоём наследии. Все твои потомки вернутся в Мидиан и будут стенать и страдать. Так, по зову Мидиана оказались когда-то здесь и ты, и Кристиан… Мидиан не отпустит никого, не снимет цепей, пока есть Королева. Велиары – чёрные рабы своей крови. И ты бессилен! Так дай же нам новых невинных! Обреки на костры Мидиана новых заключённых, мой сын!» Даниэль накинулся на него в отчаянии, больше не желая слушать горькую правду. Через камзол Сервига сыпались черви в тлеющем месиве…

И после он проснулся на сгружённых влажных простынях. Подушки свалились на пол. В напряжённой руке была сорванная подвеска Седвига, что через мгновение распалась в пыль. С улицы доносился звук дождя, рыдающего из пепельного утреннего неба. И повсеместно – тот самый запах смерти.

И вместе с этим с новой силой взбунтовалось в Даниэле ненадолго отхлынувшее предчувствие его собственной гибели. Над ним вновь простёрлись кожистые крылья бледного ангела.

После полудня начался такой жестокий ветер, что кроны деревьев клонились, как полевые колосья. Буря косила бедный, несозревший до срока урожай.

Возле Евы расселся Скольд и чинно набирал из ампулы в шприц. Девушка бесцельно и вяло смотрела за каждым его движением. У неё обнаружился сильный жар. И Дикс её радовал своей непринуждённостью. Он задорно произнёс:

– Ну, давай одно полужопие. Не обессудь. Я врач. И часто вижу жопы. И многое другое.

Ева, уткнувшись носом в подушку.

– У меня есть клиника своя. Причём она красиво так граничит с кладбищем, ха-ха-ха! Какая ирония! Всё необходимое тебе купит твой мужчина. Списочек я ему дал. Надеюсь, он разберётся в моём фирменном почерке. Как у тебя здесь дела? Всё хорошо?

– Ай!.. Да, всё отлично…

Скольд перед своим уходом заглянул в гостиную, где находились Даниэль и Авилон. Они о чём-то бурно и наперебой говорили. Дикс всучил безостановочно курящему Дани довольно большую бархатную коробку, пояснив:

– Эй, холоп! Тебе очередной подарок.

И стал отмахиваться от едкого насыщенного дыма. Даниэль быстро спросил у Дикса, откладывая коробку в сторону:

– Спасибо, конечно… Ты не останешься?

Тот ответил, поглядывая на часы:

– Если бы я мог сегодня! Убегаю. Рейн! Горю желанием увидеть заголовки: «Авилон разоблачил загадку века!» Ну, ты понял.

И он исчез мгновенно.

Авилон излагал Даниэлю далее историю, которую пришлось прервать:

– И тогда… Я готов был войти в башню. Но возникло ощущение полной растерянности, как будто это были не мои мысли, не мои ноги. И я уехал. И после понял, что со мной произошло что-то ужасающе нетипичное. Тем же вечером я собирался повторить запланированное дело. Но застыл у порога своего дома. И тут же я выбросил эту гребаную бело-красную карточку. То же самое было у тебя, и у Евы… Я займусь этой иглой, которой она укололась.

У Даниэля до сих пор в носу стоял тот отвратительный загробный запах. Он бесцветно произнёс:

– Милая Ева больше не поранится. Все мы помним, что случилось с Адели из-за связи со мной. Я бы очень хотел, тепло и родительски, оградить Еву от всего плохого. У неё жизнь впереди, она совсем юная. Нам нельзя быть вместе. Я дам ей всё возможное, огражу её по мере своих сил, позабочусь о её будущем. Но её будущее не будет связано со мной.

– В чём причина таких мыслей? – нахмурил брови Рейн.

Дани произнёс, отчуждённо отведя глаза:

– Это семейное, дружок. И Ева не будет частью моей отвратительной семьи. Несколько веков мои великие родственники убивали, продавали души, практиковали колдовство, а головы их врагов были в морозилке, а органы засолены на зиму. Больное отродье, по которому плачут лечебницы и камеры пожизненного заключения. Порой подобные чудовищные сцены вижу перед собой, как такую же реальность. Я не хочу снова идти к мозгоправам, горстями есть таблетки. Я не хочу, чтоб кто-то пытался узнать причину моих «галлюцинаций», чтобы видеть корень в ПТСР, в детских комплексах, в деспотичном папе и фантомной маме или в борьбе с моей тенью. Я знаю больше.

– Давай напьёмся, – после паузы предложил Рейн.

– Я устал ужираться и устал уставать. Бестолку. Но если бы алкоголь мог заместить во мне кровь! Сейчас я хочу, чтоб по жилам и венам моим сочилась дождевая вода. Вон та, что хлынула из туч. И тогда бы я вышел под ливень и исчез. Но как-то так сложилось, что в венах у меня эта проклятая, древняя кровь. И во мне она завершится. Во мне обрекутся Велиары.

…Закат через пелену облаков проливался карим заревом. Смутно Ева слышала голос Даниэля и видела его склонённую над собой фигуру. Он осенял её, как взмывший зимний призрак. Он шёпотом говорил с ней:

– Сегодня хотели приехать Берг и Люм. Они не стали тебя тревожить из-за твоего состояния.

Она пошевелила горячими и сухими губами:

– Почему я так отчетливо ощущаю, что именно ты сейчас болен? И тебе гораздо хуже, чем мне.

Через несколько дней Ева поправилась. Болезнь её растаяла. А недуг Даниэля только каменел и упрочнялся. Её исхудалое лицо стало, казалось, ещё более юным и невинным. На ресницах нежно спала печаль. Её комната была, как уединённая келья, словно ладанное облако посреди пустоты. За это время у Дани возникло ощущение, что всякий раз, когда он заходил к ней, он становился путником, ступившим за предел спокойной и мирный страны. И всякий раз он уходил, когда незримая трупная рука натягивала цепь. Он возвращался обратно в ветра и тяжёлые серые раздумья. И Ева чувствовала: нечто могущественное оттаскивает его от неё. Часы их долгих разговоров на заднем дворе, на лоне юного благоухающего мая между строк оттенялись недосказанностью. У каждого из них была тайна, но имя её одно – желание отдаться влюблённости. Два сердца мучительно бились от невозможности этого.

Каждую ночь во время непродолжительной дрёмы Даниэль видел невыносимые сны, где правил истязающий его Седвиг. Каждую ночь он ощущал черную тень у своего изголовья, что нашептывала о скорой и внезапной смерти, готовой схватить его и увести в ночь. То же самое ему виделось перед тем, как он попал в аварию на мотоцикле, чудом отделавшись только сломанной рукой и сотрясением. С тех пор он не горел желанием быть байкером. Но виражи самой жизни набирали обороты.

В день, когда Ева чувствовала себя отлично, в особняк приехал Фелли Берг. Люм тоже хотел повидаться с Евой, но у него не получилось выбраться в Мидиан. Ева была счастлива появлению Берга по-дружески. Но Даниэль быстро различил в нём очарование этой девушкой. В его взгляде, в его лице и жестах проскальзывало и любование ей, и неловкость, и огромная нежность. И глядя на них, молодых и радостных, он с тоской и подавляемой ревностью подумал о том, что именно с Бергом Еве будет лучше.

Малиновые реки, которыми исходило катящееся за горизонт солнце, сладким нектаром заливали мир. В бархатных сумерках природа оделась в тёмно-зелёное, маня в глубокие тени, где дышали цветы, где щебетали птицы. Сиреневой нимфой восходила луна, повествуя ласковой тверди о грядущей ночи. В такой заре только целовать, отдаваться ласке. Такая заря горела не для Даниэля, не для Евы и не для Берга.

Когда ночь спустилась на беззвучных тёмно-синих крыльях, Фелли перед отъездом решил с Даниэлем кое-что обсудить. Они находились в беседке. Вокруг серебрилась вода. Берг говорил:

– Мы не посторонние люди, Дани. И давай начистоту и откровенно. Ты ведёшь себя противоречиво. Ты оставляешь Еву со мной, придумывая себе неотложные дела. Точно ты желаешь затушеваться на отдалённом плане и не мешать. И всё это себе же наперекор. Возможно, она не замечает. Но я замечаю прекрасно.

Даниэль спросил у него, уже зная ответ наверняка:

– Ева же тебе далеко не безразлична, так ведь?

– Да, – Берг не желал лгать или извиваться, уходя от ответа. Даниэль пытался говорить бодро и легко, но внутри его коробило:

– Отлично! Значит, у вас сложится. Всё складывается лучше, чем можно мечтать. Чуть что – и ты унаследуешь особняк. И я за неё в этом случае спокоен.

– Это всё неправильно. Это как-то… я даже не знаю, как сказать, – будучи в замешательстве, пробормотал Берг.

Крыша беседки скрывала от их обзора окно Евы, которое в ту минут бесшумно открылось. Вместе с чарующими ароматами ночи донеслись и их голоса. Ева не хотела бы подслушивать их личные разговоры, но вышло так, что она стала их безмолвной свидетельницей. Сначала прозвучала реплика Берга, смущённая и изумлённая:

– Что же? Ты хочешь отдать Еву мне?

И после Даниэль произнёс довольно сухо и блёкло:

– Приезжай сюда чаще. Проводи с ней больше времени. Я отступлю. Мне в тягость, конечно. Надоело.

И она закрыла оконные створки, чтоб больше ни одна фраза их не ранила её. Дани после паузы выдавил с тоской:

– …Надоело это отсутствие живого, неподдельного тепла. Я очень скверно поступаю, что за спиной её решаю что-то. Но надо, дабы всё было плавно. Словно это само собой разумеющееся. Не следует осаждать её жестокими раздумьями.

Но в жестоком раздумье был Берг. С одной стороны, он невероятно хотел быть с Евой. А с другой… Фелли рассуждал разгорячённо:

– И что же ты делаешь? Ты не пророк, не оракул… Ты не можешь ведать наверняка, как сложится и повернётся судьба. Жизнь – это нечто необъятное, и не вздумай её сковать холодным расчетом, тревожным контролем! Будущее только грядёт. Прошлое – за спиной, его уже нет. А в настоящем у тебя есть эта девочка, которой ты нужен. Отбрось свои страхи и предостережения. Не слушай их!

– Ты не знаешь… – хотел было пояснить Даниэль, но Берг не дал ему прервать свою речь:

– Не слушай их! Разве ты забыл, как прекрасно лёгок ты был? Какая в тебе жила неуёмность и безмерность! И как же ты мог забыть, сколько в тебе было вдоха, неукротимости, свободы? Ты поделился ими со мной! Щедро! От всего сердца! Не позволяй этому свинцовому миру отнять у тебя смелось! Иначе – зачем ты? Зачем всё это? Твоё дерзновение и храбрость спасли стольких! И тебе сейчас есть, для чего, для кого бороться! Вот и борись – с собой.

И он замолчал. И выслушав его, Даниэль отрезвился. О, всё проще, гораздо легче, чем ему предполагалось! И он огляделся. Ночь, царственная и майская. И стоит ли отрекаться от весны? И мудро ли сужать жизнь неестественными берегами и иссушать её русло? Будь что будет.

А под этим звёздным небом ему лишь хотелось, лёжа на спине, на дне лодки, и глядя в завораживающую высь, подчиниться течению.

…Кристиан не замечал мая, как и сменяющих друг друга сезонов, как и заходящих или восходящих светил. Для него не существовало времени. Он держал курс в Вечность, одиноко стоя у штурвала и внимая бездне. Та, что заменяла ему луну и солнце, лежала в хрустальном гробу. Прозрачное ложе казалось высеченным из голубого льда. И вся она – фарфор, звёздные огни и северное сияние. Верный её красоте, он смотрел на её профиль. Он думал об одном: скоро он не сможет прийти к ней, чтоб увидеть. Скоро его не станет, и он покинет её усыпальницу навсегда. Невозможность её наблюдать мучала его. И это единственное, что его терзало. Но, всматриваясь в её лицо, он понял, что она, её существо, находятся не здесь, не в этих реалиях. И он со страстью и болезненностью уловил невесомый дух надежды, что они ещё встретятся.

Они ещё встретятся.