Текст книги "РККА: роковые ошибки в строительстве армии. 1917-1937"

[…] Задачи, легко разрешаемые простыми логическими рассуждениями, решаются даже не при помощи составления пропорции, а какими-то кабалистическими приемами»³⁰⁴…

Кроме того, в 1934–1935 гг. в военные школы хоть и реже, но еще принимали и тех, кто, закончил лишь 1–3 класса, а то и не имел «вообще никаких общеобразовательных знаний»³⁰⁵. А если учесть еще и сохранение в военных школах низкой требовательности, порочной методики преподавания, а до осени 1936-го и порочной же системы комплектования учебных групп, то не придется удивляться тому, что сохранившиеся материалы инспектирования военных школ/училищ за 1935 – первую половину 1937 гг. содержат только низкие оценки общеобразовательного уровня будущих командиров:

– «общеобразовательная подготовка остается крайне низкой», «записи малограмотны», «географию не знают», «математические знания у большинства нетвердые» (Школа червонных старшин, март 1935 г.);

– результаты общеобразовательной подготовки «продолжают оставаться изначальными – плохими» (Белорусская объединенная военная, март 1935 г.);

– общеобразовательная подготовка может быть признана лишь удовлетворительной, «у курсантов нет еще твердых знаний» (Московская пехотная, июль 1935 г.);

– «по математике больным вопросом остается арифметика: простые и десятичные дроби, скобки и проч[ие] элементарные знания у курсантов отсутствуют»; «по русскому языку грамотность слаба, курсанты делают много ошибок в простейших словах, нет умения ясно изложить свою мысль» (Томская артиллерийская, июль 1935 г.);

– «арифметика остается по-прежнему больным местом математической подготовки», грамотность тоже недостаточна (Омская пехотная, июль 1935 г.);

– «обращает на себя внимание полная безграмотность в письме курсантов при всех работах» (Объединенная военная имени ВЦИК, сентябрь 1935 г.);

– общеобразовательная подготовка курсантов 1-го и 2-го курсов (то есть приемов 1933 и 1934 годов. – А.С.) лишь с натяжкой удовлетворительная (Среднеазиатская объединенная военная, сентябрь 1935 г.);

– налицо «обилие безграмотных записей у курсантов» (2-я Ленинградская артиллерийская, май 1936 г.);

– «общеобразовательная подготовка курсантов» «слабая (ниже семилетки), особенно русский язык и математика» (Татаро-Башкирская объединенная военная и Горьковская, Ульяновская и Саратовская бронетанковые, конец 1935/36 учебного года);

– налицо «слабое знание русского языка» (Омская объединенная военная (бывшая пехотная) и Томская артиллерийская, январь – февраль 1937 г.);

– налицо «крайне невысокое знание курсантами арифметики», задачи на проценты решают «с трудом» (Объединенная военная имени ВЦИК, февраль 1937 г.);

– «пройденное курсанты знают непрочно»; при контрольных поверках по математике и русскому языку соответственно 55 % и 70 % получили «плохо» (Рязанская пехотная, февраль 1937 г.);

– изучению алгебры мешает незнание арифметики, формулы зазубриваются механически (Татаро-Башкирская пехотная, февраль 1937 г.);

– налицо «общий низкий уровень грамотности» (Рязанское пехотное училище, апрель 1937 г.);

– «отмечается слабое умение курсантов связно формулировать свои мысли и дать правильный пересказ прочитанного короткого отрывка из рассказа» (Казанское пехотное училище (бывшая «Татбашшкола», июнь 1937 г.) ³⁰⁶.

Курсанты Школы червонных старшин еще и в конце 1936 г. писали протоколы комсомольских собраний таким языком: «Т. Ботиевского сключить скомсомола за нехотел вчится в школе за нарушея дисциплини иза симуляцию» (орфография и пунктуация подлинника сохранены) ³⁰⁷. На то, что школа была украинизированной и курсантам (в большинстве этническим украинцам) трудно было переключаться с русской орфографии на украинскую, можно списать лишь две из семи допущенных в этой фразе (с точки зрения русского языка) орфографических ошибок; о стилистике же и говорить нечего…

«Из 3 преподавателей русского языка два сами малограмотны», – сообщал, докладывая 19 апреля 1934 г. о результатах инспектирования им Томской артиллерийской школы, начальник 1-го сектора УВУЗ ГУ РККА С.А. Смирнов³⁰⁸. Такая ситуация была, конечно, исключительной, но все-таки в начале и середине 30-х гг. низким общеобразовательным уровнем отличались и те, кто учил будущих командиров – строевой комсостав и преподаватели военных школ.

И отличались по той же причине. В 20-е гг. это были, как правило, лица со средним, а то и высшим образованием – бывшие офицеры русской армии и другие «старые спецы». Соответственно, в июле 1928 г. РВС СССР констатировал, что «учебно-преподавательский состав вузов [здесь: военно-учебных заведений. – А.С.] по своему социальному и партийному положению все еще неудовлетворителен»³⁰⁹, и выдвинутая в том году «задача орабочивания командных кадров» касалась и комначсостава военных школ. Если с 1 декабря 1926 г. по 1 сентября 1928 г., то есть за 21 месяц, «рабоче-крестьянская прослойка» среди преподавателей военных и специальных предметов военных школ выросла в 1,6 раза – с 14 % (в том числе 5 % рабочих) до 23 % (в том числе 8 % рабочих), – то за следующие 3 месяца (с 1 сентября по 1 декабря 1928 г.) – в 1,8 раза и в целом по преподавательскому составу школ достигла 42,2 % (в том числе 11,0 % рабочих) ³¹⁰.

Следующий этап «освежения» (а точнее, «орабочивания») «кадров школ» начался в 1930-м. Доля бывших офицеров (то есть «прочих») среди преподавателей военных и специальных дисциплин военных школ уменьшилась в этом году с 59,4 % до 49,8 %; точно такое же снижение на одну шестую (с 31,4 на 1 января 1930 г. до 26,0 на 1 января 1931 г.) дал и процент бывших офицеров среди строевого комсостава школ³¹¹… В официальных документах появились уже совершенно кликушеские причитания вроде того, что наличие среди преподавателей военно-морских учебных заведений 72,5 % бывших офицеров делает «вполне ясным неблагоприятное положение в отношении педагогов-моряков» (начало 1930 г.). Или что «самым слабым местом укомплектования школы» (Орджоникидзевской пехотной. – А.С.) «нужно считать» то обстоятельство, что среди преподавателей «резко снизилась прослойка рабочих» и что (в школе, где 52 % курсантов 1-го курса не имели никакого образования! – А.С.) «ОСНОВНОЙ ЗАДАЧЕЙ ЯВЛЯЕТСЯ САМОЕ РЕШИТЕЛЬНОЕ ПОВЫШЕНИЕ РАБОЧЕЙ ПРОСЛОЙКИ СРЕДИ ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ» (март 1932 г.)³¹²… Понижение в результате общего образования учителей будущих командиров отражено в таблице 20.

Таблица 20

Общеобразовательный уровень преподавателей и строевого комначсостава военных школ РККА в 1927–1936 гг. (в %)³¹³

* В числителе – командный состав, в знаменателе – военно-технический состав.

** Без школ ВВС, военно-морских, бронетанковых и военно-политических.

*** Только преподаватели военных и военно-технических дисциплин.

н/д – отсутствие данных.

Впрочем, таблица снова не передает всей остроты ситуации. В бронетанковых школах на 1 августа 1936 г. низшее образование было не у 30, а у 36,3 % преподавателей военных и военно-технических дисциплин, в Саратовской бронетанковой на 1 октября 1931 г. – не у 20–25, а у 51,1 % строевого комначсостава, в Орловской бронетанковой на 1 июня 1932 г. – у 65,8 % (и у 42,8 % руководителей военного и технического циклов), а в Бакинской пехотной на 8 марта 1932 г. – у 80,8 %³¹⁴. В Севастопольской школе зенитной артиллерии на 1 января 1936 г. низшее образование имели 100 % командиров взводов, батарей и дивизионов, а на 1 февраля 1937 г. – 72,4 % (в Оренбургской школе зенитной артиллерии – 90,9 %); в Омской объединенной военной школе в 1936 г. низшее образование было у 82,6 % строевых командиров и преподавателей военных и военно-технических дисциплин, вместе взятых³¹⁵… Но и это еще не все!

На проведенном весной 1932 г. сборе руководителей и командиров батарей артиллерийских школ обнаружилось, что среди них есть лица, которые «не только не знают логарифмов и простейших основных положений тригонометрии и алгебры, но и даже не умеют обращаться с десятичными дробями и вычислениями процентов»³¹⁶. Докладывая по окончании 1932/33 учебного года, что многие из выпускников не могут решать простейшие задачи на простые и десятичные дроби, составлять простейшие уравнения первой степени и осмысленно писать изложение по произведениям художественной литературы, Б.М. Фельдман тут же сообщал, что «начальствующий состав школ» и сам «в этой области подготовлен еще очень слабо»³¹⁷.

В сентябре 1935 г. выяснилось, что в Объединенной военной школе имени ВЦИК «начсостав далеко отстал в общеобразовательной подготовке от своих курсантов», а в Белорусской объединенной военной знаниями по русскому языку и математике в объеме неполной средней школы обладает соответственно лишь 27,1 % и 19,7 % командиров и начальников без среднего образования (таких в школе был 81,0 %); 17,3 % и 25,9 % имеет тут знания в объеме 6 классов, 27,2 % и 30,9 % – в объеме 5 классов, а 28,4 % и 23,5 % – в объеме 4 и менее. По физике же, химии и естествознанию большинство «оказалось совершенно неподготовленными»³¹⁸… В Рязанской пехотной в том же сентябре 35-го «встречались командиры, не умеющие грамотно написать самого простого донесения»; в Севастопольской школе зенитной артиллерии в апреле 35-го комначсостав лишь «грубо» «владел карандашом» и не умел в своих выводах «главное отделить от второстепенного». Еще и 2 марта 1937 г. комбриг С.А. Смирнов докладывал, что большинство строевого комсостава Татаро-Башкирской пехотной школы проходит лишь программу 6-го класса и что «безграмотность комсостава удивительная – комроты, например, подписывается: «ст. лейтинант»³¹⁹…

С комначсоставом школ проводили занятия по общеобразовательной подготовке, но толку от этих занятий не было – по тем же причинам, что и в линейных частях (см. первый раздел главы I). Типичной была ситуация, о которой доносил 2 сентября 1936 г. начальник политотдела Белорусской объединенной военной школы полковой комиссар А.И. Темкин: из-за наличия у командиров массы других дел и отсутствия должного контроля «многие старались увильнуть» и посещаемость не превышала 65–80 %; преподаватели «не предъявляли требований к командиру как к учащемуся, а смотрели на звание этого командира и снижали требования, в зависимости от звания». В итоге проведенная весной 36-го проверка показала, что комначсостав «недостаточно твердо усвоил арифметику» и делает «большое количество орфографических ошибок в диктантах»³²⁰…

Подобный подбор кадров военных школ конца 20-х – середины 30-х гг. также повлиял на уровень выучки комначсостава «предрепрессионной» РККА. Уже в докладе Б.М. Фельдмана об итогах 1931/32 учебного года было признано, что из-за резкого «освежения» (то есть «орабочивания». – А.С.) кадров школ в 1930 г. в этих кадрах оказалось «очень большое число лиц, не могущих по своим личным качествам быть руководителем и воспитателем курсантского состава или в силу отсутствия соответствующей подготовки или в силу отсутствия должных воинских качеств»³²¹.

Нехватка у новых кадров военного образования ощущалась лишь иногда (так, в Орджоникидзевской пехотной школе уменьшение за 1931 год доли бывших офицеров среди строевого комсостава на 4,8 %, а среди преподавателей на 12,2 % сопровождалось увеличением на близкие величины – соответственно на 6,0 % и 10,9 % – доли лиц без военного образования³²²). К ноябрю 1936 г. среди преподавателей военных и военно-технических дисциплин процент окончивших военные академии (14,0) и курсы усовершенствования командного состава (42,5) был лишь ненамного меньше, чем на 1 января 1930 г. (17,1 и 50,0) и практически таким же, что и на 1 декабря 1927 г., то есть перед началом рьяного «орабочивания» (14,6 и 43,3). А процент строевых командиров без военного образования стал даже меньше, чем в начале рьяного «орабочивания» (0,7 против 6,6 на 1 января 1929 г. и 3,7 на 1 января 1930 г.) ³²³… Но вот нехватка общего образования у «рабоче-крестьянских» «кадров школ» была неистребима (мы видели, что ее не могла ликвидировать никакая военная школа), а значила она никак не меньше, чем нехватка образования военного.

В самом деле, обеспечивать так необходимую курсантам тех лет общеобразовательную подготовку должны были довольно слабые преподаватели. Из 140 проверенных к 1 июня 1936 г. преподавателей общеобразовательных дисциплин военных школ 16, то есть 11,4 % оказались «по своей квалификации не владеющими в полной мере тем предметом», который они преподавали³²⁴.

А разве способствовало повышению грамотности курсантов то обстоятельство, что их преподаватели (как отмечал, например, инспектировавший зимой 1934 г. Рязанскую пехотную школу С.А. Смирнов) «не следили за правильностью своей речи»?³²⁵ «Большое влияние в [так в документе. – А.С.] слабости подготовки по русскому языку и неправильности развития навыков в изложении своих мыслей, – подчеркивал в мае 1936 г. председатель выпускной комиссии Тульской оружейно-технической школы полковник Г.М. Черемисинов, – оказало окружение курсантов слабо подготовленными в общеобразовательном отношении командирами в подразделениях и преподавателями по мастерствам и по матчасти вооружения: свыше одной трети времени пребывания курсантов в школе они слышали неправильно построенную, но «руководящую» речь»!³²⁶ Не надо забывать, что общее развитие курсантов должно было повышаться и просто от общения с начальниками, а между тем, напоминал в апреле 1936 г. начальник учебного отдела Киевской артиллерийской школы имени П.П. Лебедева (будущей 1-й Киевской артиллерийской), «наш строевой командир, основной воспитатель курсанта, часто бывает сам малограмотен и не может отвечать на вопросы курсантов»³²⁷…

Могла ли, далее, быть обеспечена должная стрелково-артиллерийская выучка курсантов-артиллеристов, если весной 1932 г. часть школьных командиров батарей и их помощников не отличалась «знанием правил стрельбы, умением применять их на основе понимания» и работать с артиллерийскими приборами, если среди не только комбатров, но и руководителей по артиллерии в школах тогда встречались лица, которые «не только не знали логарифмов и простейших основных положений тригонометрии и алгебры, но и даже не умели обращаться с десятичными дробями и вычислениями процентов, без чего не мыслится понимание стрельбы артиллерии»?³²⁸ Комсостав батареи Владивостокской пехотной школы, докладывал 11 декабря 1933 г. начальник 2-го сектора УВУЗ ГУ РККА В.Ф. Малышкин, «не только не может справиться с подготовкой курсантов, но требует усиленного усовершенствования для работы даже в [линейной. – А.С.] артиллерийской части»³²⁹…

В январе 1935 г. (когда общеобразовательный уровень принимаемых в военные школы уже заметно поднялся) работникам УВУЗ РККА констатировали, что командиры взводов артиллерийских школ «в своей теоретической стрелково-артиллерийской подготовке уже начинают отставать от курсантов»³³⁰.

То же и со знанием техники. «Техническая подготовка самих командиров взводов низкая, и отсюда низкое качество усвоения», – отмечалось, например, в акте инспектирования Томской артиллерийской школы в январе 1936 г.³³¹ А уровень технической выучки комначсостава артиллерии напрямую зависел от уровня общего образования…

В пехотных школах общей проблемой была та, которую сформулировал уже в декабре 1937 г., обследовав Киевское пехотное училище, временно исполняющий обязанности начальника штаба Киевского корпуса военно-учебных заведений (ВУЗ) полковник Н.И. Филатушкин: «Отстающая общеобразовательная подготовка резко ограничивает рост комсостава по предметам военной подготовки, в частности, по теории стрельбы». Первый же из двух проверенных Филатушкиным командиров выказал «отсутствие знания и умения преподать внутреннюю баллистику» и объяснил это «тем, что «не имеет достаточной общей подготовки»; у второго знание теории стрельбы тоже оказалось слабым. Начальник училища «их неграмотность скрепил и сообщил, что «они не одиноки, в училище таких много»³³². Заметим, что репрессии Киевское училище тогда еще не затронули, весь комсостав в нем оставался еще прежний, прослуживший в училище по 6–7 лет – как раз со времен рьяного «орабочивания» кадров военных школ…

Очевидна и связь между двумя наблюдениями, сделанными командиром корпуса ВУЗ УВО И.Д. Капуловским в апреле 1935 г. в Киевской объединенной военной школе: 1) математическая грамотность среднего комсостава недостаточна и 2) все командиры 2-й роты недостаточно грамотны по многим вопросам стрелкового дела. Конечный результат виден из доклада начальника 1-го отдела УВУЗ РККА комбрига С.А. Смирнова об итогах обследования им в феврале 1937 г. Татаро-Башкирской пехотной школы: некоторые командиры «в силу своей слабой математической подготовки» «не всегда правильно и толково объясняют курсантам математические обоснования [решения огневых задач. – А.С.] и просто-напросто предлагают им запомнить шаблон и схему работы»³³³.

Эта «слабая математическая подготовка» породила и изъян, отмечавшийся еще Б.М. Фельдманом в 1932 г.: «значительное число командного состава» военных школ не умеет управлять огнем своих подразделений (а значит, и учить этому курсантов. – А.С.)³³⁴..

Такой комначсостав не мог толком научить и с трудом дававшейся малограмотным топографии и такому непростому для нетвердо владеющего карандашом искусству, как ведение рабочей карты. В январе 1935 г. проверка той же «Татбашшколы» показала «чрезвычайно низкую подготовку» по топографии старшего «и почти полную топографическую неграмотность» среднего комначсостава – «низкие графические навыки, недостаточное знание условных знаков, плохое чтение карт и т. п.»³³⁵. Для людей, еще два года спустя демонстрировавших «удивительную» общую «безграмотность», результат закономерный…

Закономерна и слабость навыков работы с картой, выказанная в марте 1932 г. комначсоставом Бакинской пехотной школы – который на четыре пятых не имел даже неполного среднего образования и не умел четко отдавать приказы подразделениям. Понятно и то, что «свободно работать с картой» не мог и «недостаточно подготовленный по общеобразовательной подготовке» комсостав Киевского пехотного училища³³⁶…

Не обладавшие достаточным общим развитием «рабоче-крестьянские» кадры военных школ не могли овладеть и тем единственно эффективным методом обучения будущих командиров тактике, о котором шла речь в главе I – методом погружения изучившего теорию обучаемого в динамику реального боя путем:

– 1) дачи ему боевых приказов и изменяющих обстановку вводных и

– 2) требования излагать свои решения так, как это делается в бою – в форме приказов, распоряжений, команд.

В силу отсутствия привычки к умственной работе, узости кругозора и слабого владения русским языком многие школьные преподаватели тактики и сами не могли проделывать то, что требовалось здесь от курсанта – быстро анализировать вновь получаемую информацию, быстро находить на основе этого анализа и теоретических знаний оптимальное решение и быстро же, кратко и четко это решение формулировать. Они могли оперировать лишь несколькими заученными шаблонными решениями – применяя их в любой ситуации, – а при внезапных изменениях обстановки вообще терялись. Естественно, что и курсантов (какими бы грамотными те ни были) такие преподаватели могли научить лишь тому, на что были способны сами – заучиванию тактических примеров из учебника или конспекта для применения их в любой обстановке.

В главе I мы видели, что в Татаро-Башкирской пехотной школе к весне 1937 г. «практическим методом преподавания» преподаватели «по-надлежащему еще не владели». Но могло ли быть иначе, если данную шести из них начальником 1-го отдела УВУЗ РККА тактическую задачу не смог решить ни один? (При проверке отличавшегося «удивительной безграмотностью» строевого комсостава школы с этой задачей – пусть даже на 80 % и посредственно – и то справилась треть из 19 проверенных³³⁷. Но тактике курсантов, за редким исключением, обучали не строевые командиры, а штатные преподаватели.)

Отчет Приволжского военного округа за 1935/36 учебный год констатировал «отсталость» постоянного состава (то есть и преподавателей тактики. – А.С.) Горьковской и Саратовской бронетанковых школ «в знании и требованиях методов современного боя»³³⁸; сопоставим эту оценку с тем отмеченным выше фактом, что преподаватели военных и военно-технических дисциплин бронетанковых школ на 1 августа 1936 г. были более чем на треть с низшим образованием…

Отмечавшаяся еще в марте 1930 г. всеми курсами усовершенствования командного состава (КУКС) «неподготовленность» их слушателей «к прохождению нормальных программ» тоже была прямым следствием «орабочивания» командных кадров. Так, среди тех, кто учился на КУКС в 1929/30 учебном году, рабочих было 41,2 %, крестьян – 32,1 %, а «прочих» – лишь 26,7 %. При этом величина «рабоче-крестьянской прослойки» (73,3 %) лишь на доли процента отличалась от доли слушателей с низшим образованием (73,5 %); практически полное соответствие (77,7 % и 76,3 %) было здесь и в 1927/28 году³³⁹…

Учеба в военных академиях требовала еще большего общего развития, чем прохождение курса военных школ, и командиры и политработники ЛВО – авторы письма, направленного между 10 февраля и 8 марта 1924 г. в ЦК РКП(б), объективно были правы, утверждая, что руководством военно-учебных заведений «проводится линия изоляции пролетарского элемента от школ, и в особенности высших, благодаря высоким требованиям, отсутствию подготовительных курсов и т. д. (пример В.А.Ш. [Военная академия Генштаба. – А.С.], где вступительная программа под силу лишь бывшим офицерам или интеллигентам)»³⁴⁰. Вплоть до 1928 г. – то есть до начала рьяного «орабочивания» комсостава – состав слушателей академий «по социальному признаку», как выразились в июне 1929-го составители отчетного доклада РВС СССР в Политбюро ЦК ВКП(б), «оставлял желать лучшего (в 1927 г., например, прием в Военную Академию РККА дал рабочих 15,4 %, крестьян – 9,8 % и прочих – 74,8 %)».

«Это, – деловито продолжали составители, – вынудило Реввоенсовет принять ряд мер по повышению качества [sic! – А.С.] поступающих в Академии. […] Особое внимание обращено на подготовку в частях кандидатов из рабочих». И в 1929 г. среди принятых на основной факультет Военной академии РККА имени М.В. Фрунзе рабочих было уже 60,88 %, крестьян – 13,39 %, а прочих – лишь 25,73 %. Другие академии, удовлетворенно заключал 20 марта 1930 г. отдел статистики ГУ РККА, тоже «очень значительно улучшили соцсостав своих первых курсов». На 1 января 1930 г. среди слушателей академий рабочие составляли уже 55,5 %, а с батраками – 57,1 %, крестьяне – 17,2 %, а служащие – лишь 25,0 %³⁴¹…

Вообще, задачей военных академий прямо провозгласили не подготовку командиров с высшим военным образованием, а «создание пролетарских кадров во всех отраслях военной работы РККА»!³⁴²

Отсюда и отмеченный нами во втором разделе главы I рост среди слушателей доли лиц с низшим общим образованием: если в 1928-м среди принятых в академию имени Фрунзе и Военно-воздушную академию РККА имени Жуковского таких было соответственно 56,6 % и 14,5 %, то в 1929-м – 81,5 % и 40,7 %³⁴³.

Отсюда и зачисление в июне 34-го на основной факультет «Фрунзевки» лиц, 97,2 % которых получили на вступительных экзаменах 1–5 и более «неудов». При приеме, подчеркивал 22 июня 1934 г. помощник начальника академии по политической части Е.А. Щаденко, руководствовались «не только результатами приемных экзаменов, но и ценностью данного кандидата для армии»³⁴⁴ (читай: социальным положением. – А.С.). Отсюда и цитировавшееся нами во втором разделе главы I настоятельное требование оставить из принятых в 1934 г. в Военную академию механизации и моторизации РККА лишь тех, кто обладает не только подходящими «социально-партийными данными», но и общеобразовательной подготовкой, обеспечивающей «нормальное прохождение учебной программы»³⁴⁵…

Не оставили в покое и командный и преподавательский состав академий и КУКС. Тот факт, что на 1 января 1929 г. 19,5 %, а на 1 января 1930 г. 13,5 % комсостава военных академий (без Военно-морской) не имели военного образования, отдел статистики ГУ РККА в марте 1930 г. тревожным комментарием отнюдь не снабдил – а вот к приведенному им в том же докладе «проценту бывших офицеров» придраться не преминул: процент «ненормально высокий»!³⁴⁶ В результате, например, на Артиллерийских КУКС к апрелю 1937 г. целых 26,7 % преподавателей (12 из 45) имели низшее общее образование, а высшее было лишь у 6,6 % (у 3 человек) ³⁴⁷.

Среди причин, по которым академиям «не удавалось» «правильно обслужить обучаемых», помощник инспектора высших военно-учебных заведений РККА Г.Г. Невский в марте 1935 г. прямо назвал не только «очень слабую подготовку поступающего контингента» и «неудовлетворительную работу военных школ», но и «преимущественное привлечение пролетарских кадров»³⁴⁸…

«Выпуск командиров из военных школ», отмечали осенью 1928 г. в ГУ РККА, является «основным регулятором качества комсостава»³⁴⁹. Другим методом «орабочивания» (и, следовательно, деинтеллектуализации) командных кадров в 20-е – начале 30-х гг. было целенаправленное увольнение из РККА как политически неблагонадежных бывших офицеров русской армии.

Анализируя изменение облика комсостава РККА в 1923–1926 гг., Управление делами Наркомата по военным и морским делам СССР отметило «постепенную и неуклонную убыль бывших офицеров»³⁵⁰; только в 1924 г. по категории «политически неблагонадежный элемент и бывшие белые офицеры» из армии было «вычищено» около 700 командиров³⁵¹. «Все они, – откровенно писал 17 декабря 1924 г. об уволенных «бывших белых» заместитель председателя РВС СССР М.В. Фрунзе, – служили вполне лояльно, но дальнейшее оставление их в армии, особенно в связи с переходом к единоначалию [предполагавшему ответственность командира и за политическое воспитание подчиненных. – А.С.], просто нецелесообразно»³⁵².

Среди командиров, уволенных «за невозможностью соответствующего использования» в 1927 г., бывших офицеров, не прошедших переподготовку в военно-учебных заведениях РККА, было 18,5 % – хотя их доля среди комсостава РККА на 1 декабря 1926 г. составляла лишь 15,1 %³⁵³. Военное образование большинства этих лиц (ускоренные курсы военных училищ или школы прапорщиков) действительно было неполноценным – однако при этом в РККА сохранили немало командиров (8,6 % общего количества на 1 декабря 1927 г.), которые военного образования вообще не имели³⁵⁴…

Начавшееся в 1928 г. рьяное «орабочивание командных кадров» дало новый толчок изгнанию бывших офицеров. «[…] Увольнение по несоответствию и [за. – А.С.] невозможностью использования в РККА, – указывал 7 марта 1931 г. врид начальника отдела статистики ГУ РККА Гринкевич, – главным образом, идет по социальной группе «прочих»³⁵⁵.

Конечно, к октябрю 1917-го подавляющее большинство русского офицерства составляли те, кто стал офицером лишь благодаря многократно увеличившей потребность в комсоставе мировой войне (так, в семи пехотных и стрелковых полках 6-й армии Румынского фронта, данные по которым опубликовал бывший генерал-квартирмейстер 6-й генерал-майор В.В. Чернавин, произведенные во время войны к осени 1917 г. составляли 96 % всех офицеров³⁵⁶). До 80 % этих «офицеров военного времени» происходили из крестьянского сословия³⁵⁷ (то есть по социальному положению были крестьянами, рабочими и мелкими служащими) и отличались невысоким уровнем общего образования (вплоть до «грамотности без окончания школы»). Однако (если судить по тем же семи полкам), в целом общеобразовательный уровень даже и пехотного «предоктябрьского» офицерства был далеко не таким низким, чтобы разбрасываться этими кадрами (см. табл. 21).

Таблица 21

Общеобразовательный уровень офицеров семи пехотных и стрелковых полков* 6-й армии Румынского фронта к осени 1917 г., комсостава РККА в 1924–1927 гг. и комсостава 24-й и 96-й стрелковых дивизий РККА на 15 февраля 1936 г. (в %)³⁵⁸

* 160-й пехотный Абхазский, 241-й пехотный Седлецкий и 459-й пехотный Миропольский (соответственно 40-й, 61-й и 115-й пехотной дивизии) и 10-й, 29-й, 36-й Сибирский и 40-й Сибирский стрелковые (соответственно 3-й, 8-й, 9-й Сибирской и 10-й Сибирской стрелковой дивизии).

Как видим, в 1924–1927 гг., в мирное время, доля лиц с низшим образованием или вовсе без образования среди комсостава РККА была в 1,2–1,5 раза больше, а доля лиц с неполным или законченным средним образованием, наоборот, в 1,2–1,5 раза меньше, чем среди офицеров семи случайно взятых полков русской пехоты на четвертом году мировой войны! А поскольку в кавалерии и артиллерии к осени 1917-го сохранилось гораздо больше, чем в пехоте, кадровых офицеров (с общим образованием не ниже неполного среднего), по общеобразовательному уровню командного состава «предоктябрьская» русская армия превосходила Красную Армию 20-х гг. в еще большей степени, чем можно заключить из таблицы 21.

Если судить по 24-й и 96-й дивизиям (а они, напомним, были не рядовыми, а, соответственно, «ударной» и приграничной), уровня военной осени 1917-го здесь удалось достичь только в мирной середине 30-х. (На первый взгляд, этот уровень был даже превзойден, но не забудем, что для 24-й и 96-й таблица учитывает не только пехотинцев, но и более образованных артиллеристов, саперов и связистов. Для пехоты же цифры окажутся не выше тех, что были в 1917 г.) И равенство это было лишь формальным: русские офицеры получали образование до 1917-го, а большинство советских командиров середины 30-х – в советской школе, где «черт знает что делалось».

Но, может быть, увольняли только тех бывших офицеров, которые имели низшее образование? Такое предположение опровергается уже сличением динамики изменения в комсоставе РККА 20-х гг.: а) доли бывших офицеров и б) доли лиц с высшим, средним и неполным средним образованием. За 1925 год процент бывших офицеров уменьшился в 1,25 раза – и почти настолько же (в 1,38 раза) стало меньше и лиц с образованием выше низшего. Для 1926 г. корреляция между изменениями этих двух показателей оказывается еще более тесной: первый уменьшился в 1,12 раза, а второй – в 1,08. А для 1927-го изменения обоих показателей совпадают до третьего знака после запятой – и бывших офицеров и лиц с образованием выше низшего стало меньше в 1,107 раза!³⁵⁹

Еще к марту 1931 г. в запасе только командного состава РККА состояло 62 784 бывших офицера (40 756 из них служили после 1917-го только в Красной Армии, 11 238 – сначала в белых, а затем в Красной, 6011 – только в белых, а 4779 – ни в Красной, ни в белых) ³⁶⁰. Это больше, чем вся численность комсостава тогдашней РККА, и только среди служивших после 1917 г. исключительно у красных давно можно было найти для армии 15–20 тысяч командиров со средним и неполным средним образованием. При этом многих из них наверняка удалось бы заинтересовать в службе материально: уволенные из РККА бывшие офицеры зачастую бедствовали.