Текст книги "Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1"

Шерлок Холмс выпил чашку кофе и занялся яичницей с ветчиной. Потом он встал, зажег трубку и уселся в свое кресло.

– Расскажу все по порядку, – сказал он. – Расставшись с вами на станции, я совершил восхитительную прогулку по очаровательной местности Суррея и дошел до милой деревушки Риплей, где напился чаю в гостинице, наполнил свою фляжку и запасся сэндвичами. Я остался там до вечера, а потом отправился в Уокинг и как раз после захода солнца очутился на большой дороге у Брайербрэ. Я подождал, пока дорога не опустеет, – да, кажется, и вообще эта дорога не очень многолюдна, – и перелез через забор в парк.

– Но ведь, наверно, калитка была не заперта? – заметил Фелпс.

– Да, но у меня особые вкусы в подобных случаях. Я выбрал место, где стоят три сосны, и под их защитой перелез через забор так, чтобы никто меня не заметил. Перебравшись на другую сторону, я пополз от куста к кусту – свидетельством чему может служить плачевное состояние моих брюк, – пока не дополз до группы рододендронов как раз напротив окна вашей спальни. Здесь я присел на корточки и стал ждать. Шторы в вашей комнате не были опущены, и я мог видеть мисс Гаррисон, сидевшую у стола за чтением. Было четверть одиннадцатого, когда она закрыла книгу, заперла ставни и вышла из комнаты. Я слышал, как она затворила дверь и повернула ключ в замке.

– Ключ? – спросил Фелпс.

– Да, я просил мисс Гаррисон запереть дверь снаружи и взять с собой ключ, когда она пойдет спать. Она строго выполнила все мои указания, и без ее содействия договор не лежал бы сейчас у вас в кармане. Итак, она ушла, огни в доме погасли, а я продолжал сидеть на корточках под рододендронами.

Ночь была чудная, но ждать было очень скучно. Правда, в этом ожидании было своего рода возбуждение, напоминавшее то, которое охватывает охотника, когда он лежит у ручья, подстерегая крупную дичь. Однако время тянулось очень медленно, почти так же медленно, как в ту ночь, когда мы с вами, Ватсон, сидели в ночной тьме, ища разрешения тайны «пестрой ленты». Церковные часы в Уокинге отбивали каждую четверть, а мне временами казалось, что они совсем остановились. Наконец, около двух часов ночи, я услышал тихий звук открываемого засова и скрип ключа. Мгновение спустя отворилась боковая дверь, и при свете луны я увидел мистера Джозефа Гаррисона, выходящего из дома.

– Джозефа! – вскрикнул Фелпс.

– Он был без шляпы, но на плечи у него был накинут черный плащ, которым он мог мгновенно закрыть себе лицо в случае нужды. Он крался в тени вдоль стены. Дойдя до окна вашей комнаты, он всунул длинный нож в щель между рамами и отодвинул задвижку. Открыв окно и просунув нож между ставнями, он отпер их. Из засады я отлично видел все, что происходит в комнате и каждое движение мистера Гаррисона. Он зажег две свечи на камине, приподнял угол ковра у двери и, наклонившись, вынул кусок паркета. Такие куски обычно оставляют для того, чтобы можно было добраться до соединения газовых труб. Эта доска как раз и прикрывала то место, где от магистрали ответвляется труба, снабжающая газом кухню, находящуюся внизу. Из тайника он вынул вот этот сверток бумаг, задвинул доску, прикрыл ее ковром, затушил свечи и… попал прямо в мои объятия, так как я поджидал его за окном. Но мистер Джозеф оказался гораздо опаснее, чем я думал. Он бросился на меня с ножом, и мне пришлось сбить его с ног и порезаться о его нож, прежде чем я справился с ним. Хотя он и сверлил меня с ненавистью взглядом единственного глаза, которым он еще мог видеть по окончании борьбы, но мои доводы подействовали, и он отдал бумаги. Получив их, я отпустил Гаррисона, а сегодня утром телеграфировал Фобсу все подробности. Если ему удастся поймать пташку, тем лучше! Но если, как я подозреваю, он найдет гнездышко опустевшим, тем лучше для правительства. Мне кажется, что как лорду Холдхерсту, так и мистеру Перси Фелпсу не очень хотелось бы, чтобы дело дошло до суда.

– Боже мой! – с трудом проговорил наш клиент. – Неужели вы хотите сказать, что в продолжение этих долгих мучительных десяти недель украденные бумаги находились в одной комнате со мной?

– Именно.

– Джозеф! Джозеф – негодяй и вор?!

– Гм! Боюсь, что Джозеф гораздо хуже и опаснее, чем можно было бы судить по его внешнему виду. Из тех слов, которые я слышал от него сегодня утром, я понял, что он много потерял на бирже, и готов на все, чтобы поправить дела. Будучи абсолютным эгоистом, он, не задумываясь, пожертвовал счастьем своей сестры и вашей репутацией, когда ему представился удобный случай решить свои проблемы.

Перси Фелпс откинулся на спинку стула.

– У меня кружится голова, – сказал он. – Ваши слова просто ошеломили меня.

– Главной трудностью в вашем деле было изобилие улик, – начал Холмс своим наставительным тоном. – Все существенное было скрыто массой ненужных мелочей. Из всего многообразия фактов нужно было выбрать только те, которые имели отношение к делу, и затем выстроить их по порядку так, чтобы восстановить всю картину событий. Я стал подозревать Джозефа еще тогда, когда узнал, что вы вместе собирались возвращаться с ним домой вечером, и, следовательно, он мог заехать за вами в министерство, хорошо известное ему. Когда я узнал, что кто-то пытался пробраться в спальню, в которой только Джозеф мог что-то спрятать (ведь вы еще вначале рассказывали, что Джозеф с трудом был выдворен из спальни, когда вы вернулись домой с доктором), мои подозрения переросли в уверенность. Тем более, что проникнуть в спальню пытались в первую же ночь, когда не было сиделки, а это значит, что непрошеному гостю были хорошо известны все домашние привычки.

– Как я был слеп!

– Я решил, что дело было так. Джозеф Гаррисон вошел в канцелярию министерства со стороны Чарльз-стрит и, хорошо зная дорогу, прошел прямо в вашу комнату, как только вы вышли оттуда. Видя, что никого нет, он позвонил, и в эту минуту ему бросилась в глаза лежавшая на столе бумага. Он сразу понял, что случай дает ему в руки государственный документ чрезвычайной важности. В одно мгновение он сунул его в карман и вышел. Если припомните, прошло несколько минут, прежде чем сонный курьер обратил ваше внимание на колокольчик, и этого времени было вполне достаточно, чтобы вор успел скрыться. С первым же поездом он уехал в Уокинг, а рассмотрев свою добычу и убедившись в ее огромной ценности, спрятал документ в очень надежном месте, намереваясь вынуть его оттуда через день или два и отнести во французское посольство или в другое место, где он мог бы получить за него хорошую цену. Тут вы неожиданно вернулись. Его тотчас же выселили из его комнаты, и с этого времени в ней были постоянно, по крайней мере, двое людей, которые мешали ему достать спрятанное сокровище. Было, действительно, от чего сойти с ума. Но, наконец, ему показалось, что представился удобный случай. Он попробовал пробраться в вашу комнату, но ваш чуткий сон помешал ему. Вы помните, что в этот вечер вы не приняли своего успокоительного лекарства?

– Да, помню.

– Я думаю, что Джозеф принял меры, чтобы усилить действие лекарства, и вполне рассчитывал на ваш глубокий сон. Я понял, что он повторит эту попытку, когда это можно будет сделать с меньшим риском. Ваш отъезд давал ему этот шанс. Я продержал мисс Гаррисон в комнате весь день для того, чтоб он не мог заподозрить нас. Потом, внушив ему мысль, что путь свободен, стал караулить его. Я уже знал, что бумаги находятся в комнате, но не хотел поднимать ковер и вскрывать пол, разыскивая их. Поэтому я позволил ему вынуть документы из тайника и, таким образом, избежал дополнительных хлопот. Есть еще какие-то еще неясности для вас?

– Зачем он в первый раз пытался влезть в окно, когда мог войти в дверь? – спросил я.

– Ему пришлось бы пройти мимо семи спален. А из окна доступ был проще. Что еще?

– Ведь вы не думаете, что он хотел убить кого-нибудь? – спросил Фелпс. – Нож, вероятно, служил ему только для того, чтобы открыть окно?

– Может быть, – ответил Холмс, пожимая плечами. – Одно только могу сказать с уверенностью… Мистер Джозеф Гаррисон – джентльмен из тех, в руки которых я не хотел бы попасть.

Последнее дело

С болью сердца принимаюсь я за перо, чтобы написать последнее воспоминание о моем необыкновенно даровитом друге, мистере Шерлоке Холмсе. В бессвязных и, как я и сам сознаю, не всегда удачных очерках я пытался описать кое-что из пережитого мною вместе с ним, начиная с нашей первой случайной встречи и до того времени, когда своим вмешательством в дело о морском договоре он, несомненно, предотвратил серьезные международные осложнения. Этим очерком я хотел закончить свои воспоминания и не касаться события, оставившего пустоту в моей жизни, которой мне не удалось заполнить в течение двух лет. Но недавние письма полковника Джеймса Мориарти, в которых он защищает память своего брата, заставляют меня изложить для публики факты так, как они произошли в действительности. Лишь я один знаю всю истину и рад, что настало время, когда нечего больше скрывать ее. Насколько мне известно, о смерти моего друга появилось только три отчета: в «Журналь де Женев» 6 мая 1891 года, в телеграмме агентства Рейтер, помещенной в английских газетах 7 мая, и, наконец, в вышеупомянутых письмах. Из этих отчетов первый и второй чрезвычайно кратки, а последний, как я сейчас докажу, совершенно извращает факты. Поэтому я обязан впервые сообщить о том, что на самом деле произошло между профессором Мориарти и мистером Шерлоком Холмсом.

Следует припомнить, что после моей женитьбы и увлечения частной практикой мои отношения с Холмсом несколько изменились. Он еще иногда приходил за мной, когда желал иметь товарища в своих розысках, но это случалось все реже и реже, так что за 1890 год у меня записаны только три дела, в которых я принимал участие. В продолжение зимы этого года и ранней весны 1891 года я знал из газет, что французское правительство пригласило Холмса по очень важному делу, и получил от него две записки, по которым заключил, что он, вероятно, долго пробудет во Франции. Поэтому я несколько удивился, когда 24 апреля вечером он вошел в мой кабинет. Меня поразила его бледность и еще более усилившаяся худоба.

– Да, я несколько переутомился, – заметил он, отвечая скорее на мой взгляд, чем на мои слова. – В последнее время было много спешных дел. Вы ничего не имеете против того, что я закрою ставни?

Комната освещалась только лампой, стоявшей на столе, у которого я читал. Холмс подошел к окну и, захлопнув ставни, крепко запер их болтами.

– Вы опасаетесь чего-то? – спросил я.

– Да.

– Чего же?

– Духового ружья.

– Что вы хотите этим сказать, мой милый Холмс?

– Я думаю, что вы достаточно хорошо знаете меня, Ватсон, и не считаете меня нервным человеком. Но, по-моему, не признавать близкой опасности является скорее признаком глупости, чем храбрости. Дайте мне, пожалуйста, спичку!

Он затянулся сигаретой, как будто находя в этом некоторое успокоение.

– Я должен извиниться за такое позднее посещение, – сказал он. – Кроме того, попрошу вас позволить мне перелезть через забор сада и таким образом выбраться из вашего дома.

– Но что же все это значит? – спросил я.

Он протянул руку, и при свете лампы я увидел, что два пальца у него изранены и окровавлены.

– Как видите, это не пустяки, – улыбаясь, проговорил он. – Повреждения настолько серьезны, что из-за них можно лишиться руки. Дома миссис Ватсон?

– Нет, она гостит у знакомых.

– В самом деле? Так вы один?

– Совершенно один.

– В таком случае мне легче будет предложить вам съездить со мной на неделю на континент.

– Куда?

– О, куда-нибудь. Мне решительно все равно.

Все это было очень странно. Не в характере Холмса было предпринимать бесцельную прогулку, и к тому же что-то в его бледном истощенном лице говорило мне, что нервы его натянуты в высшей степени. Он заметил вопрос у меня в глазах и, сложив кончики пальцев и облокотившись на колени, объяснил мне положение дел.

– Вы, вероятно, никогда не слышали о профессоре Мориарти?

– Никогда.

– Вот это-то и удивительно! – воскликнул Холмс. – Человек орудует в Лондоне, и никто не слышал о нем. Это-то и позволяет ему побивать рекорды преступлений. Говорю вам совершенно серьезно, Ватсон, что если бы мне удалось поймать его и избавить от него общество, я считал бы мою карьеру завершенной и готов бы был перейти к какому-нибудь более спокойному занятию. Между нами, последние мои дела, где я оказал услуги шведскому королевскому дому и Французской республике, дают мне возможность жить тихой жизнью, согласно моим наклонностям, и сосредоточить все мое внимание на химических исследованиях. Но я не могу найти покоя, не могу сидеть спокойно на месте при мысли, что человек, подобный профессору Мориарти, может беспрепятственно разгуливать по улицам Лондона.

– Что же он сделал?

– Его жизнь совершенно необычайная. Он человек хорошего происхождения, превосходно образован и одарен от природы феноменальными математическими способностями. В двадцать один год он написал трактат о биноме Ньютона, которым приобрел себе европейскую известность. Благодаря этому он получил кафедру в одном из наших небольших университетов. По-видимому, все предсказывало ему блестящую карьеру. Но у него самые дьявольские наследственные наклонности. В его жилах текла кровь преступника, а его необычайные умственные способности не только не ослабили его наклонностей, но еще увеличили их и сделали более опасными. Темные слухи о нем распространились в университетском городке, так что ему пришлось отказаться от кафедры и переселиться в Лондон, где он занялся подготовкой молодых людей к офицерскому экзамену. Вот все, что известно о нем в обществе, все же остальное открыто лично мною.

Как вам известно, Ватсон, никто так хорошо, как я, не знаком с высшими преступными сферами Лондона. Уже несколько лет тому назад я постоянно чувствовал, что за всяким злодеянием кроется какая-то сила, серьезная организаторская сила, всегда идущая против закона и защищающая преступника. Много раз в самых разнообразных случаях – подлогах, грабежах, убийствах – я чувствовал присутствие этой силы и подозревал ее участие во многих нераскрытых преступлениях, о которых не советовались со мной. Целыми годами я старался приподнять завесу, скрывавшую эту тайну, и наконец наступило время, когда я нашел нить и проследил ее, пока она не привела меня, после тысячи причудливых изгибов, к экс-профессору Мориарти, математической знаменитости.

Он – Наполеон преступного мира, Ватсон. Он – организатор половины всех преступлений и почти всех, остающихся нераскрытыми в нашем большом городе. Он – гений, философ, абстрактный мыслитель. У него первоклассный ум. Он сидит неподвижно, словно паук, в центре своей паутины, но эта паутина расходится тысячами нитей, и он отлично чувствует содрогание каждой из них. Сам он мало, что делает. Он только составляет планы. Но агенты у него многочисленны и превосходно организованы. Если нужно совершить какое-нибудь преступление – скажем, выкрасть бумагу, ограбить дом, удалить с дороги человека, – стоит только сообщить профессору, и он организует и устроит все дело. Агента могут поймать. В таком случае всегда найдутся деньги, чтобы взять его на поруки или пригласить защитника. Но тот, кто стои́т за всем этим и руководит агентом, никогда не попадается, он вне подозрений. Такова была организация, до существования которой я дошел путем логических выводов, и я употребил всю свою энергию, чтобы обнаружить и сломить ее.

Но профессор был окружен, словно стеной, такими хитросплетениями, что, несмотря на все мои усилия, оказалось невозможным добыть какие-либо улики, которые могли бы довести его до суда.

Вы знаете мои силы, Ватсон, однако через три месяца я должен был сознаться, что встретил, наконец, соперника, не уступавшего мне в умственном отношении. Восхищение его искусством заглушало во мне ужас перед его преступлениями. Но, наконец, он сделал промах – маленький, очень маленький промах, но которого нельзя было скрыть, тем более, что я так внимательно следил за ним. Я воспользовался случаем и, исходя из этой точки, опутал его сетью, которая теперь готова накрыть всю шайку. Через три дня, то есть в будущий понедельник, все будет кончено, и профессор с главными членами шайки очутится в руках полиции. Тогда начнется самый крупный криминальный процесс нашего века, разъяснится более сорока таинственных преступлений и все члены шайки будут повешены. Но один неловкий шаг, – и они могут ускользнуть у нас из рук даже в последнюю минуту.

Если бы мне удалось сделать все без ведома профессора Мориарти, дело кончилось бы отлично, но его трудно провести. Он видел каждый шаг, который я предпринимал против него. Несколько раз он пытался ускользнуть от меня, но я каждый раз выслеживал его. Знаете, друг мой, если бы написать подробный отчет об этой молчаливой борьбе, описание наносимых и отпарированных ударов составило бы одну из самых блестящих страниц истории сыска. Никогда еще мне не приходилось подниматься на такую высоту, и никогда еще противник не наступал на меня так сильно. Он наносил сильные удары, а я еще более сильные. Сегодня утром были сделаны последние шаги, и через три дня все должно быть кончено. Я сидел у себя в комнате, думал об этом деле, как вдруг отворилась дверь. Передо мной стоял профессор Мориарти.

Нервы у меня достаточно крепкие, Ватсон, но, должен признаться, я вздрогнул, увидев перед собой человека, который так занимал мои мысли. Наружность его хорошо знакома мне. Он очень высок и худ, у него выпуклый белый лоб, глубоко запавшие глаза. Его выбритое, бледное, аскетическое лицо сохраняет еще в себе что-то профессорское. Спина у него сутоловатая от постоянных занятий, голова выступает вперед и как-то странно покачивается из стороны в сторону, точно у пресмыкающегося. Он с любопытством смотрел на меня из-под своих тяжелых век.

– У вас лоб менее развит, чем я ожидал, – наконец проговорил он. – Опасная привычка держать в кармане халата заряженный револьвер.

Дело в том, что при появлении профессора я сразу понял, какая опасность угрожает мне. Единственным спасением для него было заставить меня умолкнуть навеки. В одно мгновение я переложил револьвер из ящика в карман и ощупывал его через халат. При его замечании я вынул револьвер из кармана и положил его с взведенным курком на стол. Мориарти продолжал смотреть на меня, подмигивая и улыбаясь, но что-то в его взгляде заставило меня радоваться, что револьвер у меня под рукой.

– Вы, по-видимому, не знаете меня, – сказал он.

– Напротив, – ответил я. – Кажется, вам должно быть совершенно ясно, что знаю. Садитесь, пожалуйста, я могу уделить вам пять минут в случае, если вы желаете сказать что-нибудь.

– Все, что я хочу сказать, уже промелькнуло у вас в уме, – сказал он.

– Как, вероятно, и мой ответ, – ответил я.

– Итак, вы стоите на своем?

– Непоколебимо.

Он опустил руку в карман, а я взял со стола револьвер. Однако он вынул только записную книжку, в которой было отмечено несколько чисел.

– Вы перешли мне дорогу 4 января, – сказал он. – 23 января вы обеспокоили меня; в середине февраля вы серьезно помешали мне; в конце марта, тридцатого, совершенно расстроили мои планы; а теперь, в конце апреля, благодаря вашим постоянным преследованиям мне положительно грозит потеря свободы. Положение становится невозможным.

– Вы желаете сделать какое-нибудь предложение? – спросил я.

– Бросьте это дело, мистер Холмс, – сказал он, покачивая головой из стороны в сторону, – знаете, лучше бросьте.

– После понедельника, – сказал я.

– Ну-ну, – сказал он. – Я уверен, что человек такого ума, как вы, должен видеть, что существует только один исход этого дела. Вам нужно бросить его. Для меня было умственным наслаждением видеть, как вы возились с этим делом, и поэтому я совершенно искренне говорю, что был бы очень огорчен, если бы мне пришлось прибегнуть к крайним мерам. Вы улыбаетесь, сэр, но уверяю вас, что это правда.

– Опасность – спутница моего ремесла, – заметил я.

– Это не опасность, а неминуемая гибель, – сказал он. – Вы стоите на дороге не одного человека, а целой могучей организации, всего значения которой вы, при всем своем уме, не могли достаточно оценить. Вы должны сойти с дороги, мистер Холмс, или вас растопчут.

– Боюсь, что удовольствие, вызываемое этим разговором, не может заставить меня пренебречь важными делами, призывающими меня в другое место, – сказал я, вставая с места.

Он также встал и молча смотрел на меня, печально покачивая головой.

– Ну, что же делать? – наконец сказал он. – Очень жаль, но я сделал все, что мог. Я знаю весь ход вашей игры. Вы не можете ничего сделать до понедельника. Это поединок между вами и мной, мистер Холмс. Вы надеетесь посадить меня на скамью подсудимых. Говорю вам, я никогда не буду сидеть на скамье подсудимых. Вы надеетесь одолеть меня. Говорю вам, что это никогда не удастся вам. Если вы достаточно умны, чтобы погубить меня, будьте уверены, что и я, в свою очередь, могу погубить вас.

– Вы наговорили мне много комплиментов, мистер Мориарти, – возразил я. – Позвольте мне ответить вам одним: если бы я мог быть уверен, что исполнится первое ваше предположение, то, ради общественного блага, с радостью согласился бы на второе.

– Могу вам обещать исполнение последнего, – с насмешкой проговорил он, повернулся ко мне своей сутуловатой спиной и, несколько раз оглянувшись на меня, вышел из комнаты.

Таково было мое странное свидание с профессором Мориарти. Сознаюсь, что оно произвело на меня очень неприятное впечатление. Его мягкая точная манера выражать свои мысли производит впечатление искренности, чего не может вызвать простая угроза. Конечно, вы скажете: «Отчего же не принять полицейских мер?» Но дело в том, что удар будет нанесен его агентами. У меня есть уже доказательства, что это так будет.

– На вас уже было устроено нападение?

– Дорогой мой Ватсон, профессор Мориарти не из тех людей, что любят дремать. Около полудня я пошел по делу на Оксфорд-стрит. В ту минуту, как я завернул за угол, на меня налетел, как стрела, парный экипаж. Я вскочил на тротуар и спасся таким образом от опасности быть раздавленным насмерть. Экипаж мгновенно скрылся из виду. После того я пошел по тротуару, и на улице Вир с крыши одного из домов упал кирпич и разбился вдребезги у моих ног. Я позвал полицию, и мы осмотрели местность. На крыше были сложены кирпичи для ремонта, и полицейские хотели уверить меня, что кирпич сбросило ветром. Я, понятно, знал лучше, в чем дело, но не мог ничего доказать. После этого я взял кеб и поехал на квартиру к брату, где и провел день. Сейчас, по дороге к вам, на меня напал какой-то негодяй с дубиной. Я сбил его с ног, и полиция забрала его. Но могу с полной уверенностью сказать вам, что никогда не будет установлено какой бы то ни было связи между джентльменом, о передние зубы которого я разбил себе руку, и бывшим преподавателем математики, который, вероятно, решает задачи за десять миль отсюда. Теперь, Ватсон, вы, конечно, не удивляетесь, что, войдя к вам, я прежде всего запер ставни и вынужден был просить у вас разрешения выйти из вашего дома менее заметным ходом, чем парадная дверь.

Часто мне приходилось восхищаться храбростью моего друга, но никогда больше, чем теперь, когда он спокойно рассказывал о всех происшествиях этого ужасного дня.

– Вы проведете ночь у меня? – спросил я.

– Нет, друг мой, я оказался бы опасным гостем. У меня уже составлены планы, и все будет хорошо. Дело продвинулось уже настолько, что может идти и без моей помощи; арест может быть произведен и без меня, хотя мое присутствие будет необходимо для показании. Очевидно, что для меня лучше всего уехать на несколько дней, пока полиция получит возможность действовать свободно. Поэтому мне было бы очень приятно, если бы вы поехали со мной на континент.

– Теперь практики немного, – сказал я, – и у меня есть сосед, который согласится заменить меня. Охотно поеду с вами.

– И можете отправиться завтра утром?

– Если нужно.

– Да, очень нужно. Вот вам инструкция, милый Ватсон, и прошу следовать ей буквально, так как вы вместе со мною будете вести игру против самого умного мошенника и самого могущественного синдиката преступников в Европе. Слушайте внимательно! Вы отправите сегодня же свой багаж с доверенным лицом на вокзал Виктория. Утром пошлите лакея за экипажем, но велите ему не брать ни первого, ни второго кеба из тех, которые он встретит. Вы сядете в третий экипаж и поедете на Стрэнд к Лоутерскому пассажу, передав кучеру адрес на клочке бумаги и предупредив его, чтобы он не бросал адреса. Приготовьте заранее плату и, проехав к пассажу, немедленно выскакивайте из кеба и пробегите через пассаж так, чтобы в четверть десятого быть на другом его конце. За углом вас будет ожидать карета. На козлах будет сидеть человек в большом черном плаще с воротником, обшитым красным кантом. Он довезет вас до станции как раз к отходу континентального экспресса.

– Где я встречусь с вами?

– На вокзале. Нам оставлено второе купе первого класса.

– Так, значит, мы встретимся в вагоне?

– Да.

Напрасно я уговаривал Холмса переночевать у меня. Я ясно видел, что он боится навлечь неприятности на приютивший его дом. Наскоро повторив мне инструкцию, он встал и вышел со мною в сад, перелез через забор на Мортимер-стрит, свистнул кеб и уехал.

Утром я в точности исполнил указания Холмса. Извозчик был нанят со всеми предосторожностями так, чтобы не мог оказаться одним из подстерегавших нас, и после завтрака я сейчас же поехал к Лоутерскому пассажу. Быстро пробежав через пассаж, я нашел ожидавшую меня карету с сидевшим на козлах человеком большого роста в темном плаще. Как только я прыгнул в экипаж, он стегнул по лошади, и мы помчались к вокзалу Виктория. Прибыв на место и выпустив меня, он поворотил лошадей и быстро отъехал, даже не взглянув в мою сторону.

Памятники

Памятник Шерлоку Холмсу и доктору Ватсону в Москве

В Лондоне памятник самому известному в мире сыщику и детективу Шерлоку Холмсу был открыт 24 сентября 1999 года около станции метро «Бейкер-стрит». Холмс предстал задумчиво глядящим вдаль, одетым по дождливой лондонской погоде – в длинный плащ, кепку с двумя козырьками и с трубкой в правой руке. Автором трехметрового бронзового памятника стал известный английский скульптор Джон Даблдэй. С памятником можно поговорить. На приметной табличке рядом с памятником есть QR-код, который надо сканировать с помощью смартфона. После этого раздастся звонок – вас вызывает Шерлок Холмс. Он расскажет вам о своей внешности, о профессоре Мориарти или еще о чем-нибудь.

Первый памятник, изображающий Шерлока Холмса (ее автор тоже Джон Даблдэй), появился в 1988 году в швейцарском городе Мейрингене, неподалеку от Рейхенбахского водопада. Бронзовый Шерлок Холмс задумчиво курит трубку, примостившись на камне в ожидании сражения с коварным злодеем Мориарти. А на весьма внушительной площади вокруг него развешаны реплики старых выпусков журнала «Стрэнд», где впервые появились заметки о сыщике с Бейкер-стрит. Невдалеке находится гостиница, где останавливался сам Артур Конан Дойл, и на котором установлена мемориальная доска с надписью на английском языке: «В этом отеле, названном сэром Артуром Конан Дойлом “Английский двор”, мистер Шерлок Холмс и доктор Ватсон провели ночь с 3 на 4 мая 1891 г. Именно отсюда мистер Холмс отправился на роковую встречу у Рейхенбахского водопада с профессором Мориарти, Наполеоном преступного мира».

Скульптурное изображение Холмса можно увидеть в японском городе Каруидзава, где жил Нобухара Кен, работавший над переводами приключений знаменитого сыщика на японский язык 30 лет: с 1923 года («Собака Баскервилей») по 1953 год (полное собрание сочинений Конан Дойла). Памятник был изготовлен известным японским скульптором Сато Йосинори и открыт 9 октября 1988 года.

В Эдинбурге памятник Холмсу открыли 24 июня 1991 года. Он примостился на улице Пикарди-плэйс, где родился знаменитый писатель (скульптор Джеральд Лэнг).

В Москве памятник примостившемуся на скамейке Ватсону и стоящему над ним с трубкой Холмсу (скульптор Андрей Орлов) открыли 27 апреля 2007 года на Смоленской набережной возле посольства Великобритании. В скульптурах угадываются лица актеров Василия Ливанова и Виталия Соломина, исполнявших в свое время роли этих героев Конан Дойля в телевизионном сериале. Есть примета, что если сесть между Холмсом и Ватсоном и дотронуться до записной книжки доктора, то решатся многие проблемы. Шерлок Холмс – умный, благородный и справедливый борец со злом, защитник обиженных. Он стал всемирной культовой фигурой и персонажем фольклора. Книга рекордов Гиннеса называет лондонского детектива-любителя «самым экранизируемым литературным героем». Он прочно вошел в жизнь и язык британцев, став чем-то вроде Санта-Клауса.

До сих пор все шло прекрасно. Мой багаж был уже на месте, и я без труда нашел купе, указанное Холмсом, тем более, что оно было единственное, на котором была надпись «Занято». Меня беспокоило только то, что Холмс еще не явился. До отхода поезда оставалось всего семь минут. Напрасно я искал тонкую фигуру моего друга среди путешественников и провожавших. Не было и следа. Несколько минут я употребил на то, чтобы помочь почтенному итальянскому патеру, пытавшемуся объяснить носильщику на ломаном английском языке, что багаж его следует отправить через Париж. Затем, еще раз оглянувшись вокруг, я вернулся к себе в купе, где нашел своего престарелого приятеля-итальянца. Носильщик усадил его ко мне, несмотря на надпись «Занято». Бесполезно было объяснять патеру, что он не имеет права на место в купе, так как я знал по-итальянски еще менее, чем он по-английски. Поэтому я только пожал плечами и продолжал высматривать своего друга. Дрожь пробежала у меня по телу при мысли, что причиной его отсутствия могло быть какое-нибудь несчастье, случившееся с ним ночью. Кондуктор уже захлопнул дверцу купе, раздался свисток, как вдруг…

– Вы не соизволили даже поздороваться со мной, милый Ватсон, – проговорил чей-то голос.

Я обернулся в неописуемом удивлении. Старый патер повернулся лицом ко мне. На одно мгновение морщины разгладились, нос отодвинулся от подбородка, нижняя губа подтянулась, рот перестал шамкать, огонь мелькнул в тусклых глазах, сгорбленная фигура выпрямилась. Но в следующую же минуту все тело опять сгорбилось и Холмс исчез так же быстро, как появился.

– Боже мой! – воскликнул я. – Как вы поразили меня.

– Нужно соблюдать осторожность, – шепнул Холмс. – У меня есть основание предполагать, что они напали на наш след. А! Вот и сам Мориарти!