Текст книги "Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1"

Пожалуй, хватит читать эту дрянь, – произнес председатель, бросая бумагу на стол. – Вот как он говорит о нас, и я спрашиваю: как мы должны поступить с ним?

– Убить его! – раздалось несколько восклицаний.

– Я протестую, – сказал брат Моррис. – Повторяю, братья, наша рука слишком сильно давит долину, и наступит время, когда отдельные люди соединятся во имя самообороны и раздавят нас. Джемс Стенджер – старик. Его уважают в городе и округе. Если он будет убит, весь штат взволнуется.

– Стоит мне поднять палец, – сказал Макгинти, – и я соберу двести человек, которые очистят весь город. – И вдруг, усилив голос и грозно сдвинув свои черные густые брови, он произнес: – Смотрите, брат Моррис, я слежу за вами уже не первый день. У вас самого нет смелости, и вы стараетесь лишить мужества других. Плохо вам придется, когда ваше имя появится в моих списках, а мне начинает казаться, что я скоро внесу его в мою памятную книгу.

Моррис смертельно побледнел, его колени стали подгибаться, и он бессильно опустился на стул. Его дрожащая рука подняла стакан, и прежде, чем ответить, он сделал несколько глотков.

– Прошу прощения у вас, почтенный мастер, и у всех братьев, если я сказал больше, чем следовало. Вы все знаете, что я верный брат и боюсь только, чтобы с ложей не случилось чего-нибудь дурного. Именно этот страх заставил меня произнести неосторожные слова. Однако я больше доверяю вашим суждениям, достопочтенный мастер, нежели своим собственным, и обещаю, что никогда больше не погрешу в этом смысле.

Слушая смиренные слова Морриса, Макгинти перестал хмуриться.

– Отлично, брат. Мне самому было бы грустно, если бы пришлось дать вам урок. Но пока я занимаю свое место, мы должны хранить единство как в словах, так и в делах. А теперь, ребята, – продолжал он, оглядывая общество, – вот что я скажу вам: если мы накажем Стенджера в полной мере, это навлечет на нас большие неприятности. Издатели и редакторы держатся друг за друга, и в случае его смерти все газеты в штате поднимут крик, взывая к полиции и войскам. Тем не менее, вы можете хорошо проучить его. Вы согласны взять это на себя, брат Бальдвин?

– Конечно, – охотно вызвался молодой человек.

– Сколько товарищей вы возьмете с собой?

– Пятерых. Пойдут Гойер, Менсель, Сканлен и двое Вильбайев.

– Я обещал новому брату, что он тоже пойдет, – заметил председатель.

Тед Бальдвин посмотрел на Макмурдо, и его взгляд показал, что он не простил и не забыл.

– Пусть идет, если хочет, – мрачно сказал Тед. – Этого довольно. И чем скорее мы начнем дело, тем лучше.

Общество разошлось. В баре было еще много гуляк, и некоторые братья остались в Доме Союза. Маленькая шайка, выбранная для исполнения приговора, двинулась по двое, по трое по маленьким улицам, чтобы не привлекать к себе внимания. Стоял сильный мороз. На усеянном звездами небе ярко блестел полумесяц. Чистильщики собрались на площадке против высокого здания. Напечатанные золотыми буквами слова «Герольд Вермисы» блестели между ярко освещенными окнами. Из дома доносился стук печатной машинки.

– Эй, вы, – сказал Бальдвин Джону, – стойте внизу у дверей и наблюдайте, чтобы путь для нас был чист. С вами останется Артюр Вильбай. Остальные – за мной. Не бойтесь, ребята, около двенадцати свидетелей покажут, что в данную минуту вы в Доме Союза.

Подходила полночь, по улице брели редкие гуляки, возвращавшиеся домой. Открыв дверь редакции газеты, Бальдвин и выбранные им люди вошли в дом и побежали по лестнице. Макмурдо и Вильбай остались внизу. Из комнаты вверху послышались крики, призыв на помощь, топот, звуки падающих стульев. На площадку лестницы выбежал седой человек, но его схватили, очки несчастного со звоном упали к ногам Макмурдо. Раздался глухой стук и стон. Старик лежал ничком, шесть палок застучали по его спине. Он корчился, его худые длинные ноги и руки вздрагивали под ударами. Наконец, все, кроме Бальдвина, прекратили истязание, но Тед, с лицом, искаженным адской улыбкой, продолжал бить старика по голове. Седые волосы усеялись кровавыми пятнами. Бальдвин склонялся над своей жертвой, нанося короткие, злые удары каждый раз, когда видел незащищенную часть головы. Джон быстро поднялся по лестнице и оттащил Теда от редактора.

– Вы убьете его, – сказал Макмурдо, – довольно!

Бальдвин с изумлением посмотрел на него:

– Будьте вы прокляты! Кто вы такой, чтобы вмешиваться! Вы новичок в ложе! Прочь!

Он поднял палку, но Макмурдо вынул револьвер из своего кармана.

– Нет, это вы уходите прочь, – произнес он. – Если вам вздумается поднять на меня руку, пуля размозжит вам лицо. Что же касается ложи, скажите, разве мастер не за претил убивать этого человека? А что вы делаете, как не убиваете его?

– Он говорит правду, – заметил один из шайки.

– Скорее разбегаемся! – закричал снизу Вильбай. – Окна освещаются, и через пять минут сюда соберется весь город.

Действительно, на улице загудели голоса, маленькая группа наборщиков и несколько метранпажей собрались, готовясь к действию. Преступники оставили ослабевшего неподвижного редактора на верхней площадке, выбежали из здания газеты и двинулись по улице. Некоторые, дойдя до Дома Союза, смешались с толпой и шепнули хозяину бара, что дело сделано; другие же, в их числе и Макмурдо, рассыпались по маленьким улицам и кружными путями направились к себе домой.

Глава IV. Долина Ужаса

Проснувшись на следующее утро, Макмурдо тотчас вспомнил о церемонии своего вступления в ложу. От выпитого у него болела голова, а заклейменная рука сильно распухла и воспалилась. Так как молодой ирландец имел особые доходы, он не очень усердно занимался в конторе, а потому в этот день поздно позавтракал и все утро писал письмо одному своему другу. Окончив его, он развернул «Герольд». В добавочном столбце он прочитал заглавие: «Преступление в редакции. Редактор серьезно пострадал». Дальше шел короткий отчет о случившемся, но, конечно, Джон знал об этом гораздо лучше, нежели писавший. Статья кончалась такими словами: «Дело находится в руках полиции, однако вряд ли можно надеяться, что расследование приведет к каким-либо результатам. Тем не менее, нескольких преступников узнали, и следует предполагать, что они будут осуждены. Вряд ли следует говорить, что преступление было совершено по приказу бесчестного общества, столько лет терзающего нашу долину. Многочисленные друзья мистера Стенджера с удовлетворением узнают, что, хотя он был жестоко, безжалостно избит и получил несколько сильных повреждений головы, его жизни не грозит опасность».

Ниже говорилось, что для защиты редакции газеты вытребован патруль полиции, вооруженный ружьями.

Джон положил газету. Он дрожавшей от излишеств предыдущей ночи рукой зажигал табак в трубке, когда в дверь его комнаты постучались и вошла вдова Макнамара, передавшая ему записку, которую только что принес мальчик. В конце записки не было подписи.

«Я хочу поговорить с вами, – было в ней, – но не у вас в доме. Вы можете встретить меня возле флагштока на Мельничном холме. Если вы туда придете тотчас, я вам скажу кое-что важное и для вас, и для меня».

Макмурдо дважды и с большим удивлением прочитал эти строки, он не мог понять, что они значили, и кто их написал. Если бы почерк был женский, он предположил бы, что записка является началом одного из любовных приключений, которыми изобиловала его прошедшая жизнь. Но он не сомневался, что перед ним почерк мужчины, и мужчины образованного. Подумав немного, Джон решил узнать, в чем дело.

«Мельничный холм» – название плохо содержавшегося общественного парка в самом центре города. Летом его наполняли гуляющие, но зимой парк выглядел довольно уныло.

Макмурдо двинулся вверх по вьющейся дорожке, окаймленной елочками, и, наконец, дошел до пустого ресторана, являющегося центральным местом летних сборищ. Рядом с домом торчал пустой флагшток, а под этим высоким столбом стоял человек, опустивший на лицо поля шляпы и поднявший воротник своего пальто. Человек повернул голову, и Макмурдо узнал брата Морриса, который накануне так рассердил мастера. Вместо приветствия они обменялись сигналами ложи.

– Я хотел поговорить с вами, мистер Макмурдо, – сказал Моррис с неуверенностью, которая доказывала, что он коснется щекотливой темы. – С вашей стороны было правильно принять мое приглашение.

– Почему вы не подписались?

– Необходима осторожность, мистер. В наше время не знаешь, что выйдет из того или другого, не знаешь, можно доверять человеку или нет.

– Братьям своей ложи следует доверять.

– Не всегда, – с жаром возразил Моррис. – Все, что мы говорим, даже то, что мы думаем, по-видимому, передается этому Макгинти.

– Послушайте, – строго сказал Макмурдо, – как вам известно, вчера вечером я клялся в верности нашему мастеру. Неужели вы хотите, чтобы я нарушил клятву?

– Если вы смотрите на дело с такой точки зрения, – печально произнес Моррис, – я сожалею, что потревожил вас, вызвав сюда. Плохо, когда двое свободных граждан боятся свободно высказывать свои мысли, разговаривая с глазу на глаз.

Джон, пристально наблюдавший за своим собеседником, смягчился.

– Я говорю только о себе, – сказал Макмурдо. – Как вам известно, я здесь недавно и плохо знаю местные обычаи. Не мне начинать говорить, мистер Моррис. Если же вы считаете нужным поговорить со мной о чем-нибудь, я выслушаю вас.

– Тогда скажите: когда вы вступали в общество масонов в Чикаго и произнесли обеты верности и милосердия, приходила ли в вашу голову мысль, что это поведет вас к преступлению?

– Если вы называете это преступлением, – ответил Макмурдо.

– Называю ли! – произнес Моррис голосом, дрожавшим от гнева. – Вы мало видели наших дел, если можете назвать их чем-нибудь другим! Было ли совершено преступление прошедшей ночью, когда избили старого человека? Как вы назовете это деяние?

– Некоторые сказали бы, что это война, – ответил Макмурдо, – война между двумя классами, война, во время которой каждая сторона борется так, как может.

– Но скажите, думали вы о чем-либо подобном, когда присоединялись к обществу чикагских масонов?

– Должен сознаться, нет.

– Не думал об этом и я, примкнув к ордену в Филадельфии. Там это был клуб и место встречи братства. Потом я услышал о Вермисе и приехал сюда для поправки дел. Боже мой, только подумать: со мной приехали жена и трое детей. На Рыночной площади я открыл торговую лавку, и мои дела пошли отлично. Когда узнали, что я масон, мне пришлось присоединиться к местной ложе. На своей руке я ношу клеймо позора. Я очутился под властью злодея и запутался в сетях преступлений. Что мне оставалось делать? Каждое слово, которым я старался исправить положение вещей, считалось изменой. Я не могу уехать, потому что все мое состояние – магазин. Если я откажусь от братства, то буду убит, и один Господь ведает, как поступят с моей женой и детьми. О, это ужасно, ужасно!

Моррис закрыл лицо руками, и все его тело задрожало от судорожных рыданий.

Макмурдо пожал плечами.

– Вы слишком мягкий для этих дел, – сказал он, – вы не годитесь для такой работы.

– Во мне жили совесть и религиозное чувство, а они превратили меня в преступника. Мне дали поручение. Если бы я отказался исполнить его, меня бы постигла смерть. Может быть, я трус; может быть, мысль о моей жене и малютках отнимает у меня смелость. Как бы то ни было, воспоминание о случившемся вечно будет преследовать меня…

Стоял уединенный дом, в двадцати милях от города, вон там, за грядой гор… Мне приказали караулить двери. Поручить мне более серьезное дело они не решались. Остальные вошли в комнату, и, когда они снова появились из дверей, на их руках была кровь… Мы повернулись, чтобы уйти, но в это время в доме закричал ребенок, мальчик лет пяти, видевший, как убили его отца. Я чуть не потерял сознание от ужаса! Но приходилось улыбаться, так как я знал, что в противном случае в следующий раз они выйдут с окровавленными руками из моего дома, и мой маленький Фред будет кричать над трупом своего отца. Я сделался преступником, участником убийства. Я верующий католик, но патер не захотел говорить со мной, узнав, что я Чистильщик… Меня отлучили от церкви. Вот в каком положении я нахожусь! Мне ясно, что вы идете по той же дороге, и спрашиваю вас: куда приведет она? Готовы ли вы сделаться хладнокровным убийцей, или мы можем какими-нибудь средствами остановить это?

– Что же вы думаете делать? – резко спросил Макмурдо. – Ведь не доносить же?

– Боже сохрани, – произнес Моррис. – Одна мысль об этом стоила бы мне жизни.

– Это хорошо, – заметил Джон. – Лично я считаю вас слабохарактерным человеком и думаю, что вы придаете делу слишком много значения.

– Слишком много! Поживите здесь подольше, тогда увидите сами. Посмотрите в долину, видите: клубы дыма, выходящие из труб, насылают на нее темную тень. Поверьте, мрак преступлений мрачнее и все ниже опускается над головами здешнего населения. Это Долина Ужаса, Долина Смерти. С заката до утренней зари сердца мирных жителей трепещут от страха. Погодите, молодой человек, вы сами поймете это.

– Хорошо, я скажу вам, что я думаю, – беспечно бросил ему Джон. – Сейчас же ясно только одно – вы не годитесь для жизни в долине, и чем скорее вам удастся продать свою лавку, тем будет лучше для вас. Я не выдам вас. Но если бы я узнал, что вы сплетник…

– Нет-нет, – жалобно простонал Моррис.

– На этом закончим беседу. Я не забуду сказанного вами и, может статься, когда-нибудь ваши слова пригодятся мне. Надеюсь, что вы говорили с добрыми намерениями. А теперь до свидания.

– Еще одно слово, – остановил его Моррис, – нас могли заметить вместе, и кто знает, не пожелают ли «там» узнать, о чем мы разговаривали.

– С вашей стороны благоразумно подумать об этом.

– Условимся: я предлагал вам место в моем магазине…

– А я отказался. Прощайте, и надеюсь, что в будущем вам будет легче жить, брат Моррис.

В тот же вечер Макмурдо задумчиво сидел в своем жилище возле печки и курил. Неожиданно дверь в комнату распахнулась, в ней показалась крупная фигура мастера ложи. Он сделал обычный знак и, сев против молодого человека, некоторое время всматривался в него взглядом, который Джон вынес совершенно спокойно. Наконец, Макгинти сказал:

– Я редко хожу в гости, брат Макмурдо, так как у меня мало свободного времени. Тем не менее, я решил поговорить с вами у вас в доме.

– Я горжусь тем, что вижу вас у себя, – приветливо ответил ирландец, доставая бутылку виски. – Я не ожидал такой чести.

– Как рука?

Макмурдо скривил рот.

– Она дает знать о себе, но ничего страшного.

– Да, – ответил Макгинти, – не страшно для людей, преданных ложе и готовых работать для нее. О чем вы толковали с братом Моррисом на Мельничном холме?

Вопрос прозвучал неожиданно, и молодой ирландец мог порадоваться, что у него был готовый ответ.

– Моррис не знал, что я могу получать деньги, не выходя из дома, и не узнает этого, потому что у него слишком много совести, чтобы понимать поступки людей вроде меня. Но он добрый малый, и, решив, что у меня денежные затруднения, он предложил мне место в своем магазине.

– Да?

– Да.

– И вы отказались?

– Конечно. Разве я не могу получить в течение четырех часов, не выходя из моей спальни, больше, чем он даст мне за месяц?

– Нечего и говорить, вы странная карта в игре, – заметил Макгинти. – Если вам нужны объяснения, извольте. Скажите, Моррис не говорил дурно о ложе?

– Нет.

– А обо мне?

– Нет.

– Понимаю. Он не решился сделать этого, так как не доверяет вам. Но в душе он плохой брат. Мы это знаем и только ждем случая наказать его. В нашем загоне нет места для паршивой овцы. А если вы будете вести знакомство с неверным человеком, мы будем подозревать и вас. Понимаете?

– Я не могу с ним подружиться, потому что он мне не нравится, – ответил Макмурдо. – Что же касается предательства, то если бы не вы, а кто-нибудь другой заговорил со мной об этом, он не повторил бы своих слов.

– Хорошо, сказано достаточно, – заметил Макгинти. – Я пришел, чтобы предупредить вас, и предупредил.

– Только одно мне хотелось бы понять: как вы узнали о моем свидании с Моррисом?

Макгинти засмеялся.

– Я должен знать все происходящее в этом городе, – сказал он, – и мне кажется, вам следует это помнить. Но мне пора идти, я только прибавлю…

Его прощальные слова были прерваны самым неожиданным образом. Дверь скрипнула, отворилась, и нахмуренные внимательные лица трех полицейских глянули на собеседников. Макмурдо соскочил со стула и взялся было за револьвер, но снова спрятал его в карман, заметив наведенные на себя винчестеры.

Человек в мундире вошел в комнату с шестизарядным револьвером в руке. Макмурдо узнал капитана Мервина, бывшего офицера Центрального полицейского управления Чикаго. С полуулыбкой он укоризненно покачал головой Джону.

– Я так и думал, что вы, мистер мошенник Макмурдо из Чикаго, попадете в беду, – сказал молодой инспектор. – Не можете удержаться? Да? Берите-ка шляпу и ступайте с нами.

– В чем меня обвиняют? – спросил Макмурдо.

– В том, что вы участвовали в нападении на редактора Стенджера в здании «Герольда». И благодаря вашим стараниям на вас не легло обвинение в убийстве.

В лице и позе капитана сказывалась такая решительность, что Джону и Макгинти осталось только подчиниться. Тем не менее, мастер на прощание шепнул несколько слов арестованному.

– До свидания, – сказал Макгинти, пожимая ему руку. – Я поговорю с адвокатом Реллайем и все издержки возьму на себя. Поверьте мне, вас скоро освободят.

Окончив осмотр, Мервин и солдаты повели Макмурдо к главному зданию полиции. Стемнело, дул резкий, пропитанный снегом ветер, на улицах царило почти полное безлюдье. Однако несколько зевак провожали маленькую процессию и, ободренные темнотой, осыпали узника оскорблениями.

– Судите проклятого Чистильщика судом Линча! – кричали они. – Линчуйте его!

Когда Джона втолкнули в здание полиции, зеваки захохотали. После короткого допроса, произведенного дежурным инспектором, Макмурдо поместили в общую камеру. Там он увидел Бальдвина и еще троих участников преступления. Они были арестованы днем и ожидали суда на следующее утро.

Но длинная рука масонов могла проникнуть даже в эту твердыню закона. Поздно ночью в камеру вошел тюремщик с охапкой соломы, которая должна была служить им постелью, и вынул из нее две бутылки виски, несколько стаканов и колоду карт. Арестованные провели ночь весело, нисколько не страшась суда.

Им действительно нечего было опасаться. Судья не имел достаточно данных для приговора, в силу которого дело передали бы в высшую судебную инстанцию. С одной стороны, метранпажи и наборщики признали, что освещение было плохое, что они очень волновались и вследствие этого не могли клятвенно удостоверить личности нападавших, хотя, по их мнению, четверо обвиняемых находились в шайке. Отвечая на вопросы ловкого юриста, приглашенного мастером Макгинти, они стали давать еще более туманные показания. Пострадавший же еще раньше заявил, что, потрясенный неожиданностью нападения, он помнит лишь, что первый человек, ударивший его, был с усами. Стенджер прибавил, что на него, конечно, напали Чистильщики, потому что из всех окрестных жителей только они могли чувствовать к нему вражду, и еще задолго до ночного нападения он получал угрожающие письма, вызванные его заметками. С другой стороны, шестеро граждан, в том числе и муниципальный советник Макгинти, ясно, твердо и единогласно показали, что обвиняемые играли в карты в Доме Союза и ушли из таверны очень поздно. Бесполезно прибавлять, что обвиняемых отпустили, сказав им несколько слов, очень похожих на извинение, а капитану Мервину и всей полиции было сделано замечание за неуместное усердие. После приговора публика в зале громко одобрила его. И немудрено: Макмурдо увидел много знакомых лиц. Братья ложу улыбались и махали шляпами. Остальные присутствующие, сжав губы и сдвинув брови, зло смотрели на оправданных. Один малорослый, чернобородый решительный малый выразил свои чувства и мысли своих товарищей, бросив недавним арестантам:

– Вы, проклятые убийцы!.. Мы все же поймаем вас!

Глава V. Самый темный час

Если что-нибудь могло увеличить популярность Макмурдо среди братьев, то это его арест и оправдание. В летописях общества еще не было случая, чтобы в первую ночь после вступления в ложу человек совершил такой поступок, из-за которого ему пришлось бы предстать перед судьей. Макмурдо уже заслужил репутацию веселого гуляки, человека гордого и вспыльчивого, не способного снести оскорбление даже со стороны всемогущего мастера. Вдобавок к этому Чистильщики начали считать, что среди них нет другого брата, готового так охотно составить кровавый план и более способного выполнить его. «Он малый для чистой работы», – говорили между собой старшие братья и искали случая дать Джону серьезное поручение. У мастера было достаточно людей, но он признавал, что Макмурдо – лучший из них.

Однако, если Макмурдо приобрел расположение товарищей, то в другом месте он сильно проиграл, что было очень чувствительно для него. Шефтер не хотел иметь с ним никакого дела, не позволял ему даже входить в свой дом. Влюбленная Этти не могла совсем отказаться от Джона, но, тем не менее, здравый смысл подсказывал ей, к чему приведет ее брак с человеком, по слухам, преступным.

Однажды утром после бессонной ночи Этти решила повидаться с Джоном, может быть, в последний раз и употребить все свои возможности, чтобы отстранить его от злых влияний. Она подошла к дому старой ирландки и проскользнула в комнату, считавшуюся гостиной Макмурдо. Джон сидел за столом спиной к двери, перед ним лежало письмо. Внезапно Этти охватил порыв шаловливости – ведь ей было только девятнадцать лет. Она на цыпочках подкралась к нему и нежно положила руку на его плечо.

Если Этти надеялась испугать его, то она добилась этого, но, в свою очередь, была испугана и поражена. Макмурдо мгновенно повернулся и, как тигр, прыгнул к ней, правой рукой схватив ее за горло, левой же смял бумагу, лежавшую перед ним. Одно мгновение он смотрел на нее пылающим взглядом, а потом радость и удивление сменили на лице Джона выражение ужаса, которое заставило красавицу отшатнуться от него.

– Это вы? – сказал Джон, вытирая свой влажный лоб. – Подумать только, вы пришли ко мне, а я не нашел ничего лучше, как попытаться задушить вас. Подойдите, дорогая, – он протянул к ней свои руки, – позвольте загладить мой поступок.

Но она еще не отделалась от воспоминания о преступном страхе, который прочитала на его лице. Ее подозрения превратились в уверенность.

– Вы писали другой, – произнесла она. – Я знаю это. В противном случае вы не стали бы скрывать от меня письмо. Может быть, вы писали вашей жене? Могу ли я быть уверенной, что вы холостяк, ведь вас здесь никто не знает.

– Я не женат, Этти, клянусь вам. Вы для меня единственная женщина в мире! Крестом нашего Господа клянусь вам.

От волнения он так побледнел, что она не могла больше сомневаться.

– Так почему же, – спросила молодая девушка, – почему вы не хотите показать мне письмо?

– Я скажу вам почему, милочка, – ответил он. – Я дал клятву не показывать его и, как не нарушил бы слова, данного вам, так сдержу и обещание, взятое с меня другими. Дело касается ложи, и оно тайна даже для вас.

Этти обняла своего друга.

– Бросьте их, Джек! Ради меня, бросьте!.. Я пришла к вам, чтобы просить вас об этом. О, Джек, смотрите, я на коленях прошу вас, умоляю, бросьте Чистильщиков…

Он поднял молодую красавицу и, прижав ее голову к своей груди, постарался ее успокоить.

– Право, моя дорогая, вы сами не знаете, что просите. Могу ли я бросить начатое? Ведь это равнялось бы нарушению торжественной клятвы, измене! Если бы вы ясно видели обстоятельства, в которых я нахожусь, вы не просили бы этого. Кроме того, могу ли я бежать? Не предполагаете же вы, что ложа отпустит человека, знающего все ее тайны?

– Я уже все обдумала, Джек, и составила план. У отца есть кое-какие деньги, и ему надоел город, в котором страх омрачает нашу жизнь. Он готов уехать. Мы вместе уедем в Филадельфию или в Нью-Йорк и спрячемся там.

Макмурдо засмеялся.

– У ложи длинные руки. Вы думаете, что они не могут протянуться отсюда в Филадельфию или в Нью-Йорк?

– Тогда уедем на Запад, или в Англию, или в Швецию, из которой переселился отец. Уедем, когда хотите, только бы оказаться далеко от этой Долины Ужаса.

Макмурдо вспомнил о брате Моррисе.

– Уже второй раз при мне дают такое имя долине, – сказал он. – Действительно, многих из нас давит тяжелый страх.

– Да, каждая минута нашей жизни омрачена. Может быть, вы думаете, Бальдвин простил? Он просто боится вас. Если бы вы видели, какими глазами он смотрит на меня…

– Если поймаю его на этом, я его хорошенько проучу. Но поймите, моя милая, я не могу уехать. Зато, если вы предоставите мне действовать, я постараюсь подготовить такой путь, чтобы с честью выйти по нему из запутанных дел.

– В таких делах нет чести.

– Да-да, с вашей точки зрения. Но дайте мне шесть месяцев, и я употреблю их на то, чтобы иметь право, не стыдясь ничьих взглядов, уйти из долины.

Молодая девушка весело засмеялась.

– Шесть месяцев? – произнесла она. – Вы обещаете?

– Ну, может быть, мне понадобится семь или восемь, самое большее через год мы расстанемся с долиной.

Больше Этти ничего не добилась, но все же это был прогресс. Теперь слабый свет рассеивал мрак будущего. Этти вернулась домой с более легким сердцем, нежели когда-либо с тех пор, как в ее жизнь вошел Макмурдо.

Может быть, из-за того, что Джон сделался братом, и теперь все дела общества сообщались ему, он скоро узнал, что организация оказалась гораздо обширнее и сложнее. Даже Макгинти многого не знал, так как брат высшей степени, называвшийся областным делегатом и живший в Гобсоне, ведал многими отдельными ложами и самовластно распоряжался ими. Макмурдо только однажды видел его, маленького, хитрого седого человека, похожего на крысу, который не ходил, а скользил, бросая направо и налево взгляды, полные лукавства. Его звали Иванс Потт. Сам мастер ложи № 341 чувствовал к этому человеку что-то похожее на отвращение и страх.

Однажды Сканлен, живший в одном доме с Джоном, получил от Мака-Гинти письмо, к которому была приложена записка, набросанная рукой Иванса Потта. Этот человек сообщал главе ложи Вермисы, что он присылает к нему двух хороших ребят, Лоулера и Эндрюса, которым предстоит поработать в окрестностях города. Дальше в записке Потта говорилось, что он считает благоразумнее не объяснять подробностей дела, порученного прибывшим в Вермису братьям. Не потрудится ли мастер хорошенько спрятать их и позаботиться о них до наступления времени действий? Со своей стороны, Макгинти писал Сканлену, что никого не может спрятать в Доме Союза, а потому просил его и Джона на несколько дней приютить у себя приезжих.

В тот же вечер явились Лоулер и Эндрюс. Лоулер, человек пожилой, как видно, наблюдательный и замкнутый, одетый в черный сюртук, с мягкой фетровой шляпой на голове и с седой растрепанной бородой, походил на странствующего священника. Его спутник, Эндрюс, почти мальчик, веселый, с открытым лицом и резкими манерами, казался школьником, который наслаждается каникулами и боится истратить даром хоть одну минуту. Они оба не пили спиртного и во всех отношениях вели себя как примерные граждане. Между тем, оба успели доказать, что они прекрасные орудия преступной ассоциации. Лоулер выполнил четырнадцать поручений общества, Эндрюс – три.

Макмурдо скоро убедился, что они охотно говорили о своих прошлых делах, отзываясь о них со скромной гордостью людей, бескорыстно служивших обществу. О предстоящей же задаче упоминали очень сдержанно.

– Нас выбрали, потому что ни я, ни этот мальчик не пьем, – объяснил Джону Лоулер, – и, значит, не скажем ничего лишнего. Не обижайтесь, но таковы распоряжения областного делегата.

– Всем нам одинаково близко дело, – сказал Сканлен, когда все четверо сели за стол ужинать.

– Правильно, и мы охотно будем толковать с вами хоть до утра о том, как был убит Чарли Вилльямс или Симон Берд, или вообще о чем-либо прошлом, но до окончания предстоящего дела о нем не обмолвимся ни словом.

Несмотря на скрытность гостей, Сканлен и Макмурдо решили присутствовать при «потехе». Поэтому, когда ночью Макмурдо услыхал на лестнице тихие шаги, он разбудил Сканлена, и оба быстро оделись. Внизу они увидели отворенную дверь. Их гости уже выскользнули из передней. Еще не рассвело, однако при свете уличных фонарей Джон и его товарищ разглядели две удалявшиеся фигуры и, бесшумно ступая, двинулись вслед за ними.

Меблированный дом старой ирландки стоял на самом краю города, благодаря этому Джон и Мик скоро очутились на перекрестке за городской чертой. Там Лоулера и Эндрюса ждало еще трое приезжих братьев. Очевидно, предстояло важное дело, которое требовало нескольких участников. От перекрестка приезжие выбрали дорогу к Вороньей горе, где помещались копи, находившиеся в руках энергичного и бесстрашного директора, уроженца Новой Англии. Тот даже в течение этого долгого периода умел поддерживать порядок и дисциплину среди рабочих и служащих.

Светало. По черной тропинке шли шахтеры, кто поодиночке, кто с группой товарищей. Макмурдо и Сканлен влились в поток рабочих, не теряя из виду людей, за которыми следили. Над землей висел густой туман.

И вдруг раздался резкий свисток. Это был сигнал, который обозначал, что через пять-десять минут в шахту станут спускать платформы и начнется дневная смена. Когда Сканлен и Джон дошли до открытой площадки около шахты, там толпилось с сотню шахтеров, ожидавших своей очереди спуститься. Они топали ногами и дыханием согревали пальцы.

Приезжие Чистильщики стояли в тени машинного отделения, а Сканлен с Макмурдо взобрались на груду шлака, с которой все хорошо просматривалось. Из машинного отделения вышел горный инженер, рослый бородатый шотландец Мензис, и засвистел в свисток, давая сигнал для спуска платформы. В то же мгновение директор – высокий худощавый молодой человек с чисто выбритым лицом – быстро пошел к шахте. Сделав несколько шагов, он заметил группу молчаливых людей под крышей машинного отделения. Все они надвинули на лбы шляпы и подняли воротники, чтобы, по возможности, скрыть свои лица. На мгновение предчувствие смерти холодной рукой сжало сердце директора, однако он отделался от него, думая только о причинах появления незнакомых людей.

– Кто вы? – спросил он, подходя к ним. – И что делаете здесь?

Вместо ответа молодой Эндрю шагнул вперед и выстрелил ему в живот. Сотня ожидающих шахтеров застыла как парализованная. Директор обеими руками зажал рану, поднялся с земли и, шатаясь, побрел прочь, но выстрелил второй убийца. Директор упал на бок.