Текст книги "Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1"

– Довольно! – совершенно хладнокровно сказал мой друг. – Бросьте револьвер!.. Ватсон, поднимите оружие и приставьте ему ко лбу! Спасибо!.. И вы, Каррютсер, отдайте мне свое оружие. Не нужно больше насилия. Идите сюда и отдайте его!

– Да кто же вы такой?

– Меня зовут Шерлок Холмс.

– О, Господи!

– Как я вижу, вы слышали уже обо мне. До прибытия полиции я займу ее место… Эй, вы! – крикнул он слуге, прибежавшему в испуге на выстрел. – Идите сюда… Поезжайте, как можно скорее, во Фарнгэм. – Он написал несколько слов на листке из записной книжки. – Передайте эту записку полицейскому инспектору. До его прибытия вы все останетесь под моим надзором.

Своим решительным энергичным вмешательством Холмс подчинил всех присутствующих. По его распоряжению Вилльямсон и Каррютсер понесли раненного Вудлея в дом, а я подал руку перепуганной девушке. Раненого положили в постель, и Холмс попросил меня обследовать его. Когда я вернулся сообщить о результатах осмотра, Холмс уже был в старинной столовой, а оба пленника сидели перед ним.

– Он поправится, – сказал я.

– Что! – крикнул Каррютсер, вскочив со стула. – Так я дам ему вторую порцию! Чтобы эта девушка, этот ангел была на всю жизнь связана с таким негодяем?! Никогда!

– Об этом вам нечего беспокоиться, – сказал Холмс. – По двум основательным причинам этот брак ни в коем случае не может быть действительным. Во-первых, мы можем усомниться в законном праве мистера Вилльямсона…

– Я был посвящен, – крикнул старый негодяй.

– Да, но потом лишены сана.

– Все равно, пастор всегда остается пастором.

– Вряд ли. А как обстоит дело со свидетельством о согласии?

– Оно у меня в кармане.

– Значит, вы получили его хитростью. Но, во всяком случае, насильственное бракосочетание недействительно, и вы совершили серьезное преступление, в чем скоро убедитесь. Если не ошибаюсь, у вас будет около десяти лет поразмыслить об этом. Что касается вас, Каррютсер, то лучше было бы, если бы вы оставили свой револьвер в кармане.

– Теперь и я вижу, что вы правы, мистер Холмс. Но когда я подумал обо всех мерах предосторожности, принятых мною для ограждения этой девушки, то мысль, что она попала во власть такого человека, затемнила мой рассудок. Ведь я любил ее, мистер Холмс, и только теперь впервые почувствовал, что значит любовь. Да, я обезумел, потому что знаю, что Вудлей – самый наглый хвастун во всей Южной Африке, человек, имя которого приводит в ужас всех от Иоганнесбурга до Кимберли. Поверите ли, мистер Холмс, с тех пор, как эта девушка поступила ко мне, я ни разу не допустил, чтобы она одна проезжала мимо этого дома, где ее подстерегали эти негодяи, и всегда сопровождал ее на велосипеде. Я всегда держался на некотором расстоянии и надевал бороду, чтобы она не узнала меня, потому что эта порядочная и вполне приличная девушка ни за что не осталась бы у меня на службе, если бы узнала, что я езжу вслед за ней.

– Почему вы не предупредили ее об опасности?

– Потому что в таком случае она отказалась бы от места, а мне казалось, что я этого не перенесу. Хотя она и не могла меня полюбить, но все-таки для меня было утешением видеть ее милый образ и слышать звонкий голос.

– И вы называете это любовью, мистер Каррютсер? – сказал я. А, по-моему, это эгоизм.

– Быть может, но эти понятия так связаны, что не знаешь, где кончается любовь и начинается эгоизм. Как бы то ни было, я был не в силах с ней расстаться. Кроме того, при таком соседстве ей же было лучше иметь человека, который о ней заботится. Когда пришла телеграмма, я понял, что они начнут действовать энергично.

– Какая телеграмма?

Каррютсер вынул из кармана телеграмму.

– Вот она, – сказал он, передавая ее Холмсу.

В телеграмме было только два слова: «Старик умер».

– Гм! Теперь я вижу, – сказал Холмс, – где раки зимуют, и понимаю, почему после этой телеграммы они начали энергично действовать. Но пока мы здесь ждем, расскажите мне, что вы еще знаете.

Старый плут в стихаре снова начал ужасно ругаться.

– Клянусь Богом, – крякнул он, – если ты нас выдашь, Каррютсер, я поступлю с тобой так же, как ты поступил с Вудлеем. Относительно девушки можешь болтать, сколько тебе угодно, это твое личное дело, но если ты начнешь слишком откровенничать насчет твоих сообщников, то тебе придется очень плохо.

– Вашему преподобию нечего так волноваться, – сказал Холмс, закуривая папиросу. – Дело вполне ясное, и я спрашиваю вас из простого любопытства, желая узнать некоторые подробности. Если же вам неприятно мне отвечать, то я вам сам все расскажу, и вы тогда увидите, что еще осталось скрытым в вашей тайне. Во-первых, вы втроем, господин пастор, Каррютсер и Вудлей приехали из Африки…

– Первая ложь! – воскликнул старик. – Два месяца тому назад я еще никого из них не знал, а в Африке не был никогда в жизни. Значит, введение уже неверно, сверх хитрый джентльмен!

– Он говорит правду, – заметил Каррютсер.

– Ну, ладно. Вы двое приехали, а его преподобие возрос на родной ниве. Вы оба были знакомы с Ральфом Смитом и знали, что он недолго проживет, и что его племянница останется единственной наследницей его состояния. Не так ли, а?

Каррютсер кивнул головой, а Вилльямсон пробормотал проклятие.

– Она была, несомненно, его ближайшей родственницей, и вы знали, что он не оставит завещания.

– Он ведь не умел ни читать, ни писать, – заметил Каррютсер.

– Итак, вы приехали в Англию и разыскали девушку, условившись, что один из вас на ней женится, а другой получит свою часть из наследства. Не знаю, каким образом Вудлей был назначен ее мужем. Как это случилось?

– Мы играли во время пути на нее в карты, и он выиграл.

– Понимаю. Вы пригласили девушку в качестве учительницы к себе в дом, а Вудлей должен был за ней ухаживать. Она узнала, что он грубиян и пьяница, и не хотела с ним знаться. Тем временем вы сами влюбились в молодую девушку и этим расстроили ваше соглашение. Вы не могли более выносить мысли, что этот негодяй будет ее мужем.

– Да, клянусь Богом, не мог!

– Вы поссорились. Он в бешенстве оставил ваш дом и решил обойтись собственными силами.

– Это поразительно, Вилльямсон! – воскликнул Каррютсер с горькой усмешкой. – Нам придется немного добавить к рассказу мистера Холмса. Да, мы поссорились, и он сбил меня с ног, но и я не остался в долгу. Затем я потерял его из вида; в это время он раскопал где-то этого выгнанного пастора. Я узнал, что они вместе поселились в этом доме подле дороги, по которой девушка ездила на станцию. Поэтому я оберегал ее, понимая, откуда ветер дует. Время от времени я их посещал, пытаясь выведать, что они замышляют. Два дня тому назад Вудлей принес мне телеграмму, извещающую о смерти Ральфа Смита. Он спросил меня, желаю ли я еще участвовать в нашем деле. Я отказался. Тогда он спросил, не согласен ли я сам жениться на мисс Виолетте и отдать ему обусловленную часть ее состояния. Я ответил, что охотно сделал бы это, но она мне отказала. «Дай нам только возможность жениться на ней – сказал он, – через две недели она станет смотреть на дело совсем другими глазами». Я возражал, что ни за что не допущу насилия. После этого презренный плут ушел, осыпав меня проклятиями и поклявшись, что он все-таки завладеет девушкой… Она уехала от меня сегодня в моем экипаже, но, несмотря на это, я чувствовал такое внутреннее беспокойство, что поехал за ней на велосипеде. К сожалению, экипаж значительно опередил меня, и несчастие случилось, прежде чем я успел догнать ее. Я узнал об этом только тогда, когда увидел вас едущих в моем экипаже в обратном направлении.

Холмс встал и бросил окурок в камин.

– Я был просто глуп, – сказал он. – Ты сообщил мне тогда, что видел, как велосипедист, по твоему мнению, поправлял галстук за кустами; это одно должно было мне все сказать. Во всяком случае, мы можем поздравить себя с замечательным и, в известном отношении, исключительным случаем. А вот идут полицейские, очень рад, что с ними идет и раненый кучер. Значит, можно надеяться, что он, как и наш жених, скоро оправится от сегодняшнего приключения. Я полагаю, Ватсон, что вам в качестве врача следует пойти к мисс Смит. Скажите ей, что, если она оправилась, мы охотно проводим ее к матери. Если же она еще чувствует себя слишком слабой, мы будем телеграфировать молодому электротехнику в Майдлэнд, и вы увидите, как быстро она после этого выздоровеет. Что касается вас, мистер Каррютсер, то я полагаю, вы сделали все, что было в ваших силах, чтобы искупить свою вину по участию в этом гнусном заговоре. Вот вам моя визитная карточка. Если мое показание на суде может быть вам полезным, я всегда охотно к вашим услугам.

* * *

В водовороте нашей кипучей жизни мне много раз бывало трудно дополнить свой рассказ необходимыми сведениями о дальнейшей судьбе действующих в нем лиц. К сожалению, из-за множества дел, лица эти быстро исчезали из моей памяти, как только миновала развязка.

Впрочем, в конце моей рукописи по данному делу, я нашел следующую приписку:

Мисс Смит получила большое наследство и вышла замуж за Кирилла Мортона, главного акционера известного электрического общества «Мортон и Кеннеди» в Вестминстере. Вилльямсон и Вудлей были осуждены за нанесение увечья и похищение первый – к семи, а второй – к десяти годам тюремного заключения.

О судьбе Каррютсера у меня нет никакой заметки, но я уверен, что суд милостиво отнесся к его проступку и нашел, что несколько месяцев тюрьмы в достаточной степени искупят его вину.

Пансионат для мальчиков

Мы были свидетелями нескольких драматических выходов на нашу маленькую сцену на Бейкер-стрит. Но я не припомню ничего более неожиданного и потрясающего, чем первое появление доктора Торнекрафта Гюкстебля, магистра искусств, доктора философии и т. д. Его карточка, казавшаяся слишком маленькой, чтобы вместить вес его академические отличия, была нам вручена за несколько секунд до появления его самого. А затем предстала и его фигура, столь крупная, помпезная и запечатленная чувством собственного достоинства, что казалась воплощением самообладания и солидности. Между тем, не успела дверь закрыться за ним, как он пошатнулся и, пытаясь удержаться за стол, сполз по его краю и упал на пол.

Мы вскочили на ноги и несколько секунд смотрели в безмолвном удивлении на этот увесистый обломок кораблекрушения, говоривший о какой-то неожиданной и роковой буре, постигшей его в океане жизни. Затем Холмс побежал за подушкой ему под голову, а я за водкой. Бледное лицо его было с горестными морщинами, отвисшие мешки под глазами были свинцового цвета, углы открытого рта были страдальчески опущены, лицо было небрито. Воротничок и рубашка носили следы долгого странствования, а нечесаные волосы торчали во все стороны.

– Что это такое, Ватсон? – спросил Холмс.

– Полное истощение, может быть, просто голод и усталость, – ответил я, нащупав слабый пульс, в котором жизненный поток струился тонкой скудной струей.

– Обратный билет из Макльтона, на севере Англии, – заметил Холмс, доставая билет из карманного жилета нашего бесчувственного гостя. – Еще нет двенадцати часов. Рано же он выехал.

Сморщенные веки задрожали, и пара серых глаз бессмысленно взглянула на нас. Но вслед затем обладатель их с трудом встал на ноги, и лицо его покраснело от стыда.

– Простите мне эту слабость, мистер Холмс, я несколько переутомился. Благодарю вас; если вы будете так добры, дать мне стакан молока и бисквит, то я, без сомнения, оправлюсь. Мистер Холмс, я приехал лично для того, чтобы вернуться непременно вместе с вами. Я боялся, что телеграмма не убедит вас в абсолютной неотложности дела.

– Когда вы вполне оправитесь…

– Теперь я чувствую себя вполне хорошо. Не могу себе представить, почему я так ослабел. Я хочу, мистер Холмс, чтобы вы поехали со мною в Макльтон со следующим же поездом.

Друг мой покачал головою.

– Мой коллега доктор Ватсон может засвидетельствовать, что мы очень заняты в настоящее время. Меня удерживает дело о Феррерских документах, да еще начинается суд по делу об убийстве Абергавенни. Только очень важные обстоятельства могут вызвать меня в настоящую минуту из Лондона.

– Важные! – воскликнул посетитель, вскинув вверх руки. – Неужели вы ничего не слышали о похищении единственного сына герцога Гольдернесского?

– Что! Бывшего министра?

– Именно. Мы старались не допустить, чтобы это дело попало в газеты, но вчера вечером появился намек на него в газете «Глоб». Я думал, что и вы слышали об этом.

Холмс протянул свою длинную, тонкую руку и достал из своей справочной энциклопедии том на букву «Г».

– «Гольдернесс, шестой герцог К. G. (кавалер ордена Подвязки), Р. С. (тайный советник)… Барон Беверлейский, герцог Карстонский…», Боже, какой список! «Лорд-наместник Галямширский с 1890 года. Женат на Эдит, дочери сэра Чарльза Апиль-дора, с 1888 года. Наследник и единственный сын – лорд Сальтайр. Владеет приблизительно двумястами пятьюдесятью тысячами акров земли. Копи в Ланкашире и Уэльсе. Адрес: Карльтон-Хауз-Террас; Гольдернесс-холл, Галямшир; Карстонский замок, в Бангоре-Уэльс. Лорд Адмиралтейства с 1872 года; первый государственный секретарь…» Ну, довольно. Этот человек, конечно, один из самых значительных в королевстве!

– Самый значительный и, пожалуй, самый богатый. Я знаю, мистер Холмс, что у вас очень возвышенный взгляд на вашу профессию, и что вы готовы работать ради самой работы. Однако же могу вам сказать, что его светлость уже заявил, что чек в пять тысяч фунтов будет вручен тому, кто скажет, где находится его сын, и еще тысяча фунтов тому, кто назовет человека или людей, похитивших мальчика.

– Это чисто княжеские условия, – сказал Холмс. – Я думаю, Ватсон, что мы поедем с доктором Гюкстеблем на север Англии… А теперь, доктор Гюкстебль, когда вы выпьете это молоко, будьте добры рассказать мне, что случилось, когда это случилось, как оно случилось и какое отношение имеет доктор Торнекрафт Гюкстебль, начальник пансиона близ Макльтона, ко всему этому, и почему он является через три дня после происшествия (состояние вашего подбородка указывает время) просить моих скромных услуг.

Наш гость выпил молоко и съел бисквиты. Глаза его снова заблестели, исчезла бледность со щек, когда он принялся очень энергично и ясно излагать обстоятельства.

– Надо вам сказать, господа, что я основатель и директор подготовительной школы. Может быть, «Комментарии Горация» Гюкстебля напомнят вам мое имя. Мой пансион – самая лучшая подготовительная школа в Англии. Лорд Леверсток, герцог Блекуатер, сэр Каткарт Соме поручили мне своих сыновей. Но я почувствовал, что моя школа достигла своего зенита, когда три недели тому назад герцог Гольдернесский прислал своего секретаря мистера Джемса Уайльдера с заявлением, что юный лорд Сальтайр, десяти лет, единственный сын и наследник герцога, будет поручен моему попечению. Не думал я тогда, что это будет прелюдией к самому разрушительному несчастью в моей жизни.

Мальчик прибыл первого мая, так как с этого дня начинается летний семестр. Это был прелестный юноша, и он скоро освоился у нас. Я могу вам сказать (надеюсь, что это не будет излишней болтливостью, и, думаю, что половинное доверие будет нелепым в данном случае), что он был не совсем счастлив дома. Ни для кого не тайна, что супружеская жизнь герцога была не из безмятежных; она окончилась тем, что супруги разошлись но взаимному соглашению, и герцогиня поселилась на юге Франции. Это случилось незадолго до поступления ко мне ее сына, а всем известно было, что все его симпатии были на стороне матери. После ее отъезда из Гольдернесс-холла мальчик стал задумываться, а потому герцог пожелал поместить его в мое заведение. Через две недели мальчик почувствовал себя у нас как дома и, по-видимому, был совершенно счастлив.

В последний раз его видели ночью 13 мая, то есть в ночь прошлого понедельника. Его комната находилась на втором этаже, и для того, чтобы войти в нее, надо было проходить через большую комнату, в которой спали два мальчика. Эти мальчики ничего не видели и не слышали, так что можно сказать, что юный лорд Сальтайр прошел не этим путем. Окно его комнаты было открыто, а до него поднимается от земли здоровый толстый плющ. Мы не заметили никаких следов внизу, но это, наверное, был единственный путь, возможный для побега.

Отсутствие мальчика было замечено во вторник, в семь часов утра. Видно было по постели, что он спал в ней. Прежде чем выйти, он оделся в полный школьный костюм, состоящий из черной итонской куртки и темно-серых брюк. Не было никаких признаков, чтобы кто-нибудь входил в комнату, и достоверно то, что малейший крик или борьба были бы слышны, так как Каунтер, один из мальчиков в соседней комнате, очень чутко спит.

Когда обнаружилось исчезновение лорда Сальтайра, я созвал весь персонал своего заведения, мальчиков, учителей и прислугу. Тогда выяснилось, что лорд Сальтайр убежал не один. Отсутствовал учитель немецкого языка Гейдеггер. Его комната помещается на втором этаже, на дальнем конце строения, и окно ее выходит туда же, куда выходит окно комнаты лорда Сальтайра. Его постель тоже была измята; но он, очевидно, ушел полуодетый, так как его крахмальная рубашка и носки валялись на полу. Он, несомненно, спустился по плющу, так как мы видели следы его ног в том месте, где он ступил на лужайку. Его велосипед хранился в сарайчике рядом с лужайкой и тоже исчез.

Гейдеггер поступил ко мне с самыми лучшими рекомендациями и прослужил у меня два года. Он был молчаливый и угрюмый человек и не пользовался популярностью ни между учителями, ни между мальчиками. Мы не напали ни на малейший след беглецов и сегодня, в четверг утром, столь же мало знаем, как и во вторник. Мы, конечно, немедленно навели справки в Гольдернесс-холле. Последний находится всего в нескольких милях от школы, и мы подумали, что мальчик под влиянием какого-нибудь внезапного припадка тоски вернулся к отцу; но там ничего не слышали о нем. Герцог сильно взволнован. Что же касается меня, то вы сами видели, до какого состояния нервной прострации довела меня неизвестность. Мистер Холмс, если вы когда-нибудь пускали в ход все свои силы, то умоляю вас, сделайте это теперь, так как вряд ли вам попадется в жизни дело, столь достойное их!

Шерлок Холмс выслушал крайне внимательно показания несчастного учителя. Его сдвинутые брови и складка между ними показывали, что он не нуждается в мольбах для того, чтобы сосредоточить все свое внимание на задаче, которая, помимо заключающегося в ней громадного интереса, удовлетворяла его любовь ко всему сложному и необыкновенному. Он вынул свою записную книжку и набросал в ней две или три заметки.

– Это непростительно, что вы не обратились ко мне раньше, – строго произнес он. – Вы наложили этим с самого начала моих исследований очень большую излишнюю тяжесть на меня. Невозможно, например, чтобы плющ и лужайка не дали каких-нибудь указаний опытному наблюдателю,

– Не меня вините в этом, мистер Холмс. Его светлость страстно желал избежать всякого публичного скандала. Он боялся мысли, что его семейное горе станет достоянием света. Он питает глубокое отвращение к подобного рода огласкам.

– Но было же произведено какое-нибудь официальное следствие?

– Было, сэр, но оно оказалось крайне досадным. Сразу же был как будто найден ключ к разгадке, так как получили сведения, что с соседней станции выехали с первым поездом мальчик и мужчина. И только вчера вечером мы узнали, что за этой парой было прослежено до Ливерпуля, и что они оказались совершенно не причастными к делу лицами. И вот тогда-то я, разочарованный и доведенный до отчаяния, прямо после бессонной ночи, отправился с первым поездом к вам.

– Вероятно, расследование на месте было приостановлено, когда пустились по фальшивому следу?

– Оно было совершенно остановлено.

– Так что пропало три дня. Дело это велось из рук вон плохо.

– Чувствую это и сознаюсь.

– А между тем, задача должна была быть разрешена. Я очень рад буду ознакомиться с ней. Не восстановили ли вы какой-нибудь связи между отсутствующим мальчиком и учителем немецкого?

– Никакой.

– В его ли классе находился мальчик?

– Нет, насколько мне известно, они ни разу не обменялись ни одним словом.

– Это, действительно, очень странно. Был ли у мальчика велосипед?

– Нет.

– Исчез ли еще какой-нибудь велосипед?

– Нет.

– Вы уверены в этом?

– Вполне.

– Так неужели вы серьезно предполагаете, что немец уехал среди ночи на велосипеде, держа мальчика на руках?

– Конечно, нет.

– Так что же вы думаете?

– Велосипед мог служить только для отвода глаз. Его могли спрятать где-нибудь, и они пошли вместе пешком.

– Так, но это кажется довольно нелепым поступком для отвода глаз, не правда ли? Хранились в сарайчике другие велосипеды?

– Их там несколько.

– Разве учитель не смог бы взять пару велосипедов, если бы он захотел заставить думать, что они уехали на них?

– Вероятно.

– Конечно, он поступил бы так. Теория отвода глаз никуда не годится. Но этот инцидент – великолепная точка отправления для расследования. Ведь велосипед такой предмет, который не очень-то легко спрятать или уничтожить. Еще один вопрос. Приходил ли кто-нибудь навещать мальчика перед его исчезновением?

– Нет, никто.

– Получал ли он письма?

– Да, одно.

– От кого?

– От отца.

– Вскрываете ли вы письма мальчиков?

– Нет.

– Почему же вы знаете, что письмо было от отца?

– Потому что на конверте был его герб, и адрес был написан знакомым твердым почерком герцога. Кроме того, герцог припомнил, что писал сыну.

– А перед тем мальчик давно не получал писем?

– Несколько дней.

– Получал ли он когда-нибудь письма из Франции?

– Нет, никогда.

– Вы, конечно, видите, к чему ведут мои вопросы. Или мальчик был увезен силой, или же он отправился по собственной воле. В последнем случае следовало бы ожидать, что что-то послужило толчком для того, чтобы такой маленький мальчик решился на побег. Если никто его не навещал, то побуждение это должно было быть письменное. Поэтому я пытаюсь узнать, с кем переписывался он.

– Боюсь, что я не в состоянии помочь вам в этом. Насколько мне известно, он переписывался с одним только отцом, который написал ему в самый день его исчезновения.

– Очень ли дружественные были отношения между отцом и сыном?

– Его светлость никогда не бывает в дружественных отношениях ни с кем. Он весь погружен в обширные общественные вопросы, и ему, пожалуй, недоступны никакие обыкновенные чувства. Но он всегда был по-своему добр к мальчику.

– Симпатии же последнего на стороне матери?

– Да.

– Он сказал вам об этом?

– Нет.

– Так, значит, герцог?

– О, Боже мой, нет!

– Так откуда вы знаете?

– Я имел несколько конфиденциальных разговоров с мистером Джемсом Уайльдером, секретарем его светлости. Это он сообщил мне о чувствах лорда Сальтайра.

– Понимаю. Кстати, нашли вы последнее письмо графа в комнате мальчика после его исчезновения?

– Нет, он взял его с собой. Полагаю, мистер Холмс, что нам пора ехать.

– Я пошлю за каретой. Через четверть часа мы будем к вашим услугам. Если вы хотите телеграфировать домой, мистер Гюкстебль, то хорошо было бы предоставить людям по соседству с вами воображать, что расследование все еще продолжается в Ливерпуле, или где бы то ни было в другом месте. А пока я потихоньку поработаю у ваших собственных дверей, и, может быть, след еще не настолько остыл, чтобы такие старые собаки, как Ватсон и я, не почуяли его.

Вечером мы очутились в холодной бодрящей атмосфере горной страны, в которой расположена знаменитая школа доктора Гюкстебля. Было уже темно, когда мы добрались до нее. В передней на столе лежала карточка. Лакей что-то шепнул своему господину, и последний повернул к нам свое лицо, каждая черта которого выражала волнение.

– Герцог здесь, – произнес он. – Герцог и мистер Уайльдер ждут в кабинете. Пойдемте, господа, я представлю вас.

Я, конечно, был знаком с портретами знаменитого государственного деятеля, но сам человек был совершенно не похож на его изображение. Он был высок и величествен, безукоризненно одет, с худым продолговатым лицом и носом комично загнутым и длинным. Он был мертвенно бледен, что произвело еще более сильное впечатление от контраста этой бледности с длинной, суживающейся ярко-красной бородой, которая ниспадала на белый жилет, и сквозь которую блестела цепочка от часов. Такова была величественная особа, стоявшая на предкаминном ковре и смотревшая на нас окаменелым взглядом. Рядом с ним стоял совсем молодой человек, который не мог быть никем иным, как Уайльдером, личным секретарем герцога. Это был небольшого роста, нервный живой человек со смышлеными светло-голубыми глазами и подвижными чертами. Он сразу приступил колким уверенным тоном к переговорам.

– Я не успел, доктор Гюкстебль, сегодня утром помешать вашей поездке в Лондон. Я узнал, что вы имели в виду предложить мистеру Шерлоку Холмсу взять на себя ведение этого дела. Его светлость удивлен, доктор Гюкстебль, что вы сделали такой шаг, не посоветовавшись с ним.

– Когда я узнал, что полиция ошиблась…

– Его светлость вовсе не убежден в том, что полиция ошиблась.

– Но, мистер Уайльдер…

– Вам прекрасно известно, доктор Гюкстебль, что его светлость особенно заботится о том, чтобы избежать всякого публичного скандала. Он предпочитает посвятить в свои личные дела возможно меньшее число людей.

– Дело легко поправимо, – произнес запуганный доктор. – Мистер Шерлок Холмс может вернуться в Лондон с утренним поездом.

– Вряд ли так, доктор, вряд ли так, – возразил Холмс самым ласковым тоном. – Этот северный воздух так приятен, он так бодрит, что я намерен провести несколько дней в ваших зарослях и заняться в это время с возможно большей пользой для своего ума. Вам решать, буду ли я пользоваться гостеприимством под вашим кровом, или же под кровом деревенской харчевни.

Я видел, что несчастный доктор находился в крайнем недоумении, из которого его вывел низкий звучный голос рыжебородого герцога, который заревел, как обеденный гонг:

– Я согласен, доктор Гюкстебль, с мистером Уайльдером в том, что вы поступили бы благоразумнее, посоветовавшись со мною. Но раз вы уже доверились мистеру Холмсу, то было бы, в сущности, нелепо не воспользоваться его услугами… Я не только не допускаю мысли о том, чтобы вы перешли в гостиницу, но вы доставили бы мне удовольствие, если бы остановились у меня в Гольдернесс-холле.

– Благодарю вас, герцог. Мне кажется, что в интересах следствия я поступлю умнее, если останусь на месте происшествия.

– Как вам будет угодно, мистер Холмс. Само собой разумеется, что к вашим услугам все справки, какие мистер Уайльдер и я будем в состоянии дать.

– Мне, вероятно, будет необходимо повидаться с вами позже, – сказал Холмс. – А теперь я только позволю себе спросить вас, сэр, составили вы в своем уме какое-нибудь объяснение таинственного исчезновения вашего сына?

– Нет, сэр, никакого.

– Простите, если я заговорю о том, что для вас тяжело, но у меня нет выбора. Думаете ли вы, что герцогиня имела какое-нибудь отношение к этому делу?

Великий министр, видимо, колебался.

– Не думаю, – ответил он, наконец.

– Другое, самое вероятное объяснение, то, что ребенок был, может быть, похищен ради получения выкупа. К вам никто не обращался с подобного рода требованием?

– Никто, сэр.

– Еще один вопрос, ваша светлость. Я слышал, что вы написали своему сыну в самый день происшествия?

– Нет, я написал ему накануне.

– Совершенно верно. Но он получил письмо в тот самый день?

– Да.

– Было ли что-нибудь в вашем письме, что могло нарушить его спокойствие или побудить к такому поступку?

– Нет, сэр, конечно, нет.

– Сами ли вы отправили это письмо?

Секретарь не дал вельможе ответить и горячо вмешался в разговор.

– Его светлость не имеет обыкновения сам отправлять письма. Это письмо лежало, вместе с другими, на письменном столе, и я положил их в почтовую сумку.

– Вы уверены в том, что между ними было и это письмо?

– Да, я заметил его.

– Сколько писем ваша светлость написали в этот день?

– Двадцать или тридцать. У меня обширная корреспонденция. Но это уже, кажется, не относится к делу?

– Не совсем, – ответил Холмс.

– Со своей стороны, – продолжал герцог, – я посоветовал полиции обратить свое внимание на юг Франции. Я уже сказал, что не считаю герцогиню способной поощрить такой чудовищный поступок, но у мальчика были самые ложные убеждения, и, возможно, что он бежал к ней при помощи этого немца и подстрекаемый им… Теперь, доктор Гюкстебль, я полагаю, что нам пора вернуться в Гольдернесс-холл.

Я видел, что Холмсу хотелось бы задать еще несколько вопросов, но резкое обращение вельможи показывало, что аудиенция окончена. Очевидно, что его в высшей степени аристократической натуре крайне претило обсуждение интимных семейных дел с посторонним, и что он опасался, как бы с каждым новым вопросом не осветились более ярким светом темные уголки его герцогской истории.

Когда вельможа и его секретарь уехали, мой друг сразу погрузился со свойственной ему горячностью в расследование.

Комната мальчика была тщательно исследована, но это ничего не дало, кроме абсолютного убеждения в том, что ребенок мог исчезнуть только через окно. Комната и вещи немецкого учителя не дали никакой дальнейшей нити. Один побег плюща надломился под его тяжестью, и мы увидели при свете фонаря след от каблуков в том месте, где он опустился на землю. Неясный отпечаток на короткой зеленой траве служил единственным материальным свидетельством, оставленным этим необъяснимым ночным бегством.

Шерлок Холмс вышел из дому один и вернулся только после одиннадцати. Он добыл большую подробную карту этой местности, принес ее в мою комнату, где разложил ее на постели и, прицепив лампу над серединой ее, принялся над ней курить, иногда указывая янтарем своей трубки на некоторые интересные точки.

– Это дело поглотило меня, Ватсон, – сказал он. – В связи с ним возникают положительно интересные пункты. Я бы хотел, чтобы в начале нашего следствия вы освоились с теми географическими пунктами, которые будут иметь тесное отношение к нему. Взгляните на эту карту. Этот темный квадрат – пансион. Я воткну в него булавку. Эта линия – большая дорога. Вы видите, что она идет мимо школы с востока на запад, и вы также видите, что нет ближе мили ни одной боковой дороги. Если двое беглецов пустились по дороге, то только по этой дороге.

– Совершенно верно.

– Благодаря странному и счастливому случаю, мы можем до некоторой степени восстановить то, что происходило на этой дороге в интересующую нас ночь. На том месте, где покоится теперь кончик моей трубки, сельский констебль стоял на посту от полуночи до шести часов утра. Это, как видите, первая дорога, пересекающая большую с восточной стороны. Констебль утверждает, что он не покидал своего поста ни на одну секунду и что, положительно, ни мальчик, ни мужчина не могли бы пройти этим путем так, чтобы он их не заметил. Я говорил сегодня с этим полисменом, и он показался мне вполне надежной личностью. Этим исчерпывается восточный конец дороги. Займемся теперь западным. Тут есть харчевня «Красный Бык», хозяйка которой была в ту ночь больна. Она послала в Макльтон за доктором, который не появлялся до утра, так как был занят в другом месте. Живущие в харчевне не спали всю ночь в ожидании прибытия доктора, и то тот, то другой из них беспрерывно смотрели на дорогу. Они заявляют, что никто по ней не проходил. Если свидетельство их правильно, то мы, к своему благополучию, можем покончить и с этой частью дороги и вывести заключение, что беглецы вовсе не воспользовались дорогой.