Текст книги "Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1"

Но храбрость молодой женщины была изумительна. Даже теперь она не хотела признать себя побежденной.

– Я вам повторяю, мистер Холмс, что вы заблуждаетесь самым странным образом, – сказала она.

Холмс встал и прошелся.

– Мне очень жаль вас, леди Тильда. Я сделал для вас все, что мог, и вижу теперь, что трудился напрасно.

Он позвонил. Вошел дворецкий.

– Мистер Тредонэй Гопп у себя?

– Он будет дома в четверть первого, сэр, – ответил дворецкий.

Холмс взглянул на часы.

– Еще четверть часа, – сказал он. – Ну, что же, я подожду.

Но едва затворилась дверь за дворецким, как леди Тильда уже стояла на коленях перед Холмсом. Ее хорошенькое личико было мокро от слез.

– О, пощадите меня, мистер Холмс! Пощадите меня! – молила она в каком-то безумии отчаяния. – Ради всего святого, не говорите об этом ему! Я его так люблю! Мне больно причинить ему малейшую неприятность, а это разобьет его благородное сердце.

Холмс поднял леди Гильду и усадил ее.

– Я рад, сударыня, что вы наконец образумились. Времени теперь терять нельзя. Где письмо?

Она бросилась к столу, отперла его и вынула оттуда длинный синеватый конверт.

– Вот оно, мистер Холмс! О, как я была бы рада, если бы никогда не видела этого письма!

– Мы должны его вернуть, – произнес Холмс. – Но как это сделать? Живее-живее, надо что-нибудь придумать! Где шкатулка?

– В его спальне.

– О, какое счастье! Скорее, сударыня, несите шкатулку сюда.

Мгновение спустя леди Тильда снова была с нами. В руках ее был чистенький красного дерева ящик.

– Как вы его открыли? У вас есть второй ключ? Ну, конечно, есть! Открывайте шкатулку.

Леди Тильда вынула из кармана маленький ключик и открыла шкатулку. Она была набита письмами доверху. Холмс засунул голубой конверт в самый низ, затем шкатулка была снова заперта и водворена в спальню.

– Теперь мы готовы, – сказал Холмс, – у нас остается еще десять минут. Я, леди Тильда, беру на себя очень многое, чтобы выгородить вас. Вы должны мне заплатить за это полной откровенностью. Скажите, что означает это странное дело?

– О, мистер Холмс, я расскажу вам все! – воскликнула леди Тильда. – Уверяю вас, мистер Холмс, что я согласилась бы скорей позволить отрубить себе правую руку, чем причинить горе моему мужу. Я уверена, что во всем Лондоне нет такой любящей жены, как я. Однако я знаю, что он ни за что не простил бы меня, если бы узнал, как я была вынуждена себя вести в этой несчастной истории. Он сам – человек безупречно честный и ни за что не простит тому, кто погрешил против чести. Помогите мне, мистер Холмс, все поставлено на карту – и счастье, и жизнь.

– Скорее, сударыня, время идет!

– Когда я была еще не замужем, я написала одно письмо, нескромное глупое письмо. В этом письме не было ничего дурного, но мой муж, я знаю, непременно взглянул бы на него иными глазами и счел бы меня преступницей. Наше взаимное доверие было бы погублено навсегда. Это письмо было написано давно, несколько лет тому назад. Я считала эту историю поконченной, и вдруг этот господин Лукас заявляет мне, что мое письмо у него, и что он намерен передать его моему мужу. Я стала умолять его пощадить меня. Он сказал мне, что отдаст мне это письмо, если я ему принесу голубой конверт, хранящийся в шкатулке моего мужа. Как он узнал об этом письме – я не знаю, мне кажется, что у него в министерстве есть свои шпионы. При этом Лукас уверял меня, что от этого мужу никакого вреда не будет. Поставьте себя в мое положение, мистер Холмс! Что я должна была делать?

– Рассказать обо всем вашему мужу.

– Я не смела сделать этого, мистер Холмс, не могла! Беды мне грозили отовсюду. Откажись я от предложения Лукаса, и мое счастье погибло. А исполнить его требование – значило обмануть мужа. Я предпочла второе, потому что не понимаю ничего в политике. Я не понимала, что мои поступки могут повести к серьезным последствиям. И вот я сняла восковой слепок с замка. Лукас мне доставил второй ключ. Я отперла шкатулку, достала письмо и отнесла его Лукасу, на Годольфин-стрит.

– И что же там произошло, миледи?

– Я, как было условлено, постучала в дверь. Лукас отворил сам. Я вошла в кабинет, но оставила дверь передней отворенной, так как боялась остаться с ним вдвоем. Я очень хорошо помню, что около двери, когда я входила в дом, стояла какая-то женщина. Дело мы окончили очень скоро. Мое письмо уже лежало на столе. Он получил от меня голубой конверт и отдал мне письмо. В эту минуту в дверях раздался шум. Кто-то шел к нам. Лукас быстро поднял ковер, спрятал под пол письмо и снова закрыл паркет ковром. А затем произошло нечто ужасное! Это точно какой-то кошмар. Я помню темное, безумное лицо, женский голос. Она закричала по-французски: «О, я ждала не напрасно! Наконец-то я застала тебя с нею!» Последовала дикая борьба. Он держал в руках стул, у нее в кулаке сверкал нож. Я бросилась в ужасе вон и убежала домой. Только на следующий день из газет я узнала об убийстве. Всю ночь я чувствовала себя счастливой. Мое письмо вернулось ко мне. Я не знала еще, что ожидает меня в будущем.

Только утром я поняла, что избавилась от одной беды, но накликала на себя другую. Мой муж, узнав о пропаже письма, пришел в странное отчаяние. И я почувствовала себя глубоко несчастной, едва сдерживала себя. Мне хотелось упасть перед ним на колени и рассказать ему о том, что я сделала. Но ведь признаться в этом грехе я не могла, не признавшись в том… в прошлом. И я пошла к вам, мне хотелось, чтобы вы мне растолковали, что такое я сделала, как велик мой грех. И когда я поняла, в чем дело, то решила вернуть это письмо. Ведь Лукас успел спрятать его прежде, чем в комнату вошла эта ужасная женщина. Но как проникнуть в комнату? Два дня я подстерегала на улице удобного случая, но дверь дома не отворялась. Вчера вечером я сделала последнюю попытку. Вы знаете, что я предприняла, и что мой план оказался удачным. Я принесла письмо домой и хотела его уничтожить, так как не видела возможности вернуть его мужу без соответствующей исповеди. Боже мой! Я слышу его шаги!..

Министр иностранных дел, взволнованный, вбежал в комнату.

– Что, мистер Холмс, есть новости?! – воскликнул он.

– Да, некоторую надежду я питаю…

– О, благодарение Богу!

И министр засиял.

– У меня завтракает министр-президент. Я рад, что и он может надеяться. Знаете, у этого человека стальные нервы, но мне хорошо известно, что он все эти дни не спал ни минуты… Джекобс, попросите господина министра-президента пожаловать сюда… Что касается вас, моя дорогая, то вам эти политические дела едва ли интересны. Мы придем к вам через несколько минут в столовую.

Министр-президент был сдержан, но по блеску его глаз и по нервному подергиванию костлявых рук я видел, что он взволнован не менее своего младшего товарища.

– Насколько я понял, вы можете что-то сообщить нам, мистер Холмс?

– Мои новости вполне обнадеживающие, – ответил Холмс. – Я наводил справки повсюду и теперь убежден вполне, что опасаться вам нечего.

– Но этого мало, мистер Холмс. Мы живем на вулкане, а это невозможно. Нам нужно что-либо более определенное.

– О, я надеюсь найти это письмо! Я затем и пришел сюда. Чем больше я думаю над этим делом, тем больше я убеждаюсь в том, что письмо не выходило из этого дома.

– Мистер Холмс!

– Чего же вы удивляетесь? Если бы это было не так, то письмо давным-давно было бы обнародовано.

– Но с какой стати вор стал бы скрывать письмо в моем доме?

– Да я убежден в том, что и вора-то никакого не было. Письмо никто не похищал.

– Но как оно исчезло из шкатулки?

– Я убежден, что оно из шкатулки не исчезало.

– Мистер Холмс, вы неудачно выбрали время для шуток! Я же вам сказал, что в шкатулке письма нет.

– А вы со вторника в шкатулку так и не заглядывали?

– Нет, да это и не к чему.

– Ну, значит, вы просто проглядели письмо там.

– То, что вы говорите, невозможно.

– Но я не убежден в том, что это невозможно. Такие истории случаются. Ведь в шкатулке, наверное, еще много бумаг?.. Ну, вот письмо как-нибудь и завалилось между ними.

– Но письмо было на самом верху.

– Мало ли что. Шкатулку могли встряхнуть, и письма перепутались.

– Уверяю же вас, что я тщательнейшим образом пересмотрел все письма.

– Этот спор очень легко решить, – произнес премьер. – Велите принести шкатулку.

Министр иностранных дел позвонил.

– Джекобс, принесите шкатулку! Простите меня, я считаю эту выходку неуместной, но я должен вас удовлетворить… Благодарю вас, Джекобс, поставьте шкатулку на стол. Ключ у меня всегда на часовой цепочке. Вот те бумаги, видите ли вы? Вот письмо от лорда Мерроу, вот доклад сэра Чарльза Гарди. Это вот меморандум из Белграда, вот записка о русско-германском торговом договоре, это – письмо из Мадрида, письмо от лорда Флауэрса… Боже мой! Что же это такое?! Лорд Беллингер! Лорд Беллингер!..

Премьер вырвал у него из рук письмо.

– Да, это оно! Письмо на месте. Гопп, поздравляю вас!

– Спасибо! Спасибо! О, какая тяжесть свалилась у меня с души! Но это прямо поразительно… Мистер Холмс, вы волшебник, вы колдун! Как вы узнали, что письмо находится здесь?

– Я знал, что письмо не может находиться в другом месте.

– Я прямо глазам не верю!

И министр иностранных дел выбежал из комнаты.

– Где моя жена? Я должен сказать ей, что все благополучно. Тильда! Тильда!

Министр-президент поглядел на Холмса. Его глаза блестели.

– Ну, сэр, этому я ни за что не поверю, – сказал он. – Скажите, как письмо попало обратно в шкатулку?

Холмс, улыбаясь, уклонился от проницательного взгляда этих удивительных глаз.

– У нас, сэр, тоже есть свои дипломатические тайны, – сказал он и, взяв шляпу, удалился из комнаты.

Я последовал за ним.

Долина Ужаса

Часть первая
Трагедия в Бирльстоне

Глава I. Предупреждение

– Я склонен думать…

– Что же, похвальное намерение, – язвительно заметил Холмс.

Я искренне считал, что отношусь к числу достаточно терпеливых людей, но это насмешливое замечание изрядно меня задело.

– Послушайте, Холмс, – сказал я сухо, – вы порой чересчур испытываете мое терпение.

Но Холмс был слишком занят собственными мыслями, чтобы отвечать мне. Не обращая внимания на нетронутый завтрак, стоявший перед ним, он всецело занялся листком бумаги, вынутым из конверта. Затем он взял и сам конверт, поднял его и стал внимательно изучать.

– Это почерк Порлока, – задумчиво сказал он. – Я не сомневаюсь, что это почерк Порлока, хотя видел его всего дважды. Греческое «е» с особенной верхушкой – чрезвычайно характерно. Но если это послание Порлока, то оно должно сообщать о чем-то чрезвычайно важном.

Он говорил скорее сам с собой, чем обращаясь ко мне, но все мое прежнее недовольство исчезло под влиянием интереса, вызванного его последними словами.

– Но кто же этот Порлок? – спросил я.

– Порлок, Ватсон, это только кличка, псевдоним, но за ним стоит чрезвычайно хитрая и изворотливая личность. В предыдущем письме Порлок извещал меня, что его имя – вымышленное, и просил не разыскивать его. Порлок важен не сам по себе, а потому, что находится в соприкосновении с одним значительным лицом. Вообразите рыбу-лоцмана, сопровождающую акулу, шакала, следующего за львом, – что-либо ничтожное в обществе действительно грозного. Не только грозного, Ватсон, но и таинственного – в высшей степени таинственного. Вот в этом-то отношении Порлок и интересует меня. Вы слышали от меня о профессоре Мориарти?

– Знаменитый преступник, столь великий в своих хитрых замыслах, что…

– Что я и теперь вспоминаю о своих поражениях, – докончил Холмс вполголоса.

– Я, собственно, хотел сказать, что он остается совершенно неизвестным обществу с этой стороны.

– Намек, явный намек! – воскликнул Холмс. – В вас, Ватсон, открывается совершенно неожиданная жилка едкого юмора. Я должен остерегаться вас в этом отношении. Но, назвав Мориарти преступником, вы сами совершаете проступок: с точки зрения закона это – клевета, как ни удивительно. Один из величайших злоумышленников всех времен, организатор едва ли не всех преступлений, руководящий ум всего подпольного мира, ум, который мог бы двигать судьбами народов, – таков в действительности этот человек. Но он настолько неуязвим, настолько выше подозрений, так изумительно владеет собой и так ведет себя, что за слова, только произнесенные вами, он мог бы привлечь вас к суду и отнять вашу годичную пенсию в качестве вознаграждения за необоснованное обвинение. Разве он не прославленный автор «Движения астероидов» – книги, затрагивающей такие высоты чистой математики, что, как говорят в научной прессе, не нашлось никого, кто мог бы написать критический отзыв о ней? Можно ли безнаказанно клеветать на такого человека? Клеветник-доктор и оскорбленный профессор – таково было бы соотношение ваших ролей. Это гений, Ватсон. Но если я буду жив, то придет и наш черед торжествовать.

– Если бы мне удалось присутствовать, увидеть все это! – воскликнул я с увлечением.

– Но мы говорили о Порлоке… Так называемый Порлок – не только одно из звеньев в длинной цепи, созданной Мориарти. И, между нами говоря, звено довольно второстепенное. Даже более. Насколько я представляю себе, – звено, давшее трещину, прорыв в этой цепи.

– Но ведь, как говорят, не существует цепи более крепкой, чем самое слабое из ее звеньев.

– Именно, дорогой Ватсон. В этом-то и кроется важность этого Порлока. Отчасти влекомый зачатками тяготения к справедливости, а главным образом, поощряемый посылками чеков в десять фунтов, он раза два доставлял мне ценные сведения, настолько ценные, что удавалось предотвратить преступления. Если мы будем иметь ключ к шифру, то я не сомневаюсь, что и это сообщение окажется именно такого рода.

Холмс снова развернул письмо и положил его на стол. Я поднялся, склонился над ним и стал разглядывать загадочное послание. На листке бумаги было написано следующее:

534 Г2 13 127 36 31 4 19 21 41

Дуглас 109 293 5 37 Бирльстонский

26 Бирльстон 9 13 171

– Что вы думаете об этом, Холмс?

– Очевидно – попытка сообщить какие-то секретные сведения.

– Но если нет ключа, то какова же польза шифрованного послания?

– В настоящую минуту – ровно никакой.

– Почему вы говорите – «в настоящую минуту»?

– Потому что существует немало шифровок, которые я могу прочесть с такой же легкостью, как акростих по первым буквам каждой строки. Такие несложные задачи только развлекают ум, ничуть не утомляя его. Но в данном случае – совсем иное дело. Ясно, что это ссылка на слова из какой-то книги. Пока я не буду знать название книги и страницу – я бессилен.

– А что могут означать слова «Дуглас» и «Бирльстон»?

– Очевидно, этих слов не оказалось на взятой странице.

– Но почему же он не указывает название книги?

– Дорогой Ватсон, ваш природный ум и догадливость, доставляющие столько удовольствия вашим друзьям, подскажут вам в подобном случае, что не следует посылать шифрованное письмо и ключ в одном конверте. Иначе вас могут постичь большие неприятности. Однако сейчас нам принесут вторую почту, и я буду очень удивлен, если не получу письма с объяснением или самой книги, на которую эти цифры ссылаются.

Дальнейшие предположения Холмса были прерваны через несколько минут появлением Билли, принесшего ожидаемое письмо.

– Тот же почерк, – заметил Холмс, вскрывая конверт. – И подписано на этот раз, – торжествующим голосом прибавил он, развернув письмо.

Однако, когда Холмс просмотрел содержание письма, он нахмурился.

– Ну, это сильно разочаровывает. Я боюсь, Ватсон, что все наши ожидания не привели ни к чему. «Многоуважаемый мистер Холмс, – пишет Порлок, – я больше не могу заниматься этим делом. Это слишком опасно. Я чувствую, что он подозревает меня. Только что я написал на конверте адрес, собираясь послать вам ключ к шифру, как он зашел ко мне совершенно неожиданно. Я успел прикрыть конверт, но прочел в его глазах подозрение. Сожгите, пожалуйста, шифрованное письмо, оно теперь совершенно бесполезно для вас. Фред Порлок».

Некоторое время Холмс сидел молча, сжав письмо в руке и хмуро глядя на пламя в камине.

– В сущности, – сказал он наконец, – что его так испугало? Возможно, что это только голос его неспокойной совести. Сознавая, что он предатель, он прочел обвинение в глазах другого.

– Этот другой, я полагаю, профессор Мориарти?

– И никто иной. Когда кто-либо из этой компании говорит о «нем», вы должны догадаться, кого они подразумевают. У них имеется один «он», возвышающийся над всеми остальными.

– Но что этот «он» может затевать?

– Гм! Это сложный вопрос. Когда ваш противник один из лучших умов во всей Европе, причем за его спиной стоит целое полчище темных сил, то допустимы всякие возможности. Как бы то ни было, наш друг Порлок, по-видимому, оказался расстроенным очень сильно. Сравните, пожалуйста, письмо с конвертом, который был надписан, как он говорит, до неприятного визита. Один почерк тверд и ясен, другой – едва можно разобрать.

– Зачем же он продолжал писать? Почему он попросту не бросил это дело?

– Потому что он опасался, что я буду добиваться разъяснений, и навлеку на него неприятности.

Я взял шифрованное письмо и стал с напряжением всматриваться в него. Можно с ума сойти от мысли, что в этом клочке бумаги заключена какая-то важная тайна, и что выше человеческих сил проникнуть в ее содержание.

Шерлок Холмс отодвинул в сторону свой нетронутый завтрак и раскурил трубку – постоянную спутницу его размышлений.

– Я удивляюсь! – сказал он, откинувшись на спинку и уставившись в потолок. – Может быть, здесь имеются пункты, ускользающие от вашего макиавеллиевского ума? Давайте рассмотрим проблему при свете чистого разума. Этот человек делает ссылку на какую-то книгу. Это наш исходный пункт.

– Нечто весьма неопределенное, надо сознаться.

– Посмотрим, далее, не можем ли мы немного прояснить его. Наша проблема, когда я вдумываюсь в нее, кажется мне менее неразрешимой. Какие указания имеются у нас относительно этой книги?

– Никаких.

– Ну-ну, наверное, это не совсем так. Шифрованное послание начинается большим числом 534, не так ли? Мы можем принять в качестве вспомогательной гипотезы, что 534 – это та самая страница, к которой нас отсылают как к ключу шифра. Таким образом, наша книга уже становится большой книгой, что, конечно, представляет собой некоторое достижение. Какие еще указания имеются у нас относительно этой большой книги? Следующий знак это – Г2. Что вы скажете о нем, Ватсон?

– Без сомнения, – «глава вторая».

– Едва ли так, Ватсон. Я уверен, вы согласитесь со мной, раз дана страница, то номер главы роли не играет. Кроме того, если страница 534 застает нас только на второй главе, то размеры первой главы должны быть положительно невыносимы.

– Графа! – воскликнул я.

– Великолепно, Ватсон. Если это не графа или столбец, то я сильно ошибаюсь. Итак, теперь мы начинаем исследовать большую книгу, напечатанную в два столбца значительной длины, так как одно из слов в документе обозначено номером двести девяносто третьим. Достигнуты ли пределы, в которых разум может оказать нам помощь?

– Я боюсь, что это так.

– Положительно, вы к себе несправедливы. Блесните еще раз, мой дорогой Ватсон. Теперь такое соображение. Если бы эта книга была из редко встречающихся, он прислал бы ее мне. В действительности же он собирался, пока его планы не были расстроены, прислать мне в этом конверте ключ к шифру. Так он говорит в своем письме. А это походит на указание, что книгу эту я без труда найду у себя. Он имеет ее и полагает, по-видимому, что и у меня она есть. Короче говоря, Ватсон, это какая-то очень распространенная книга.

– Весьма правдоподобно.

– Итак, мы должны несколько ограничить поле наших поисков: наш корреспондент ссылается на большую и очень распространенную книгу, отпечатанную в два столбца.

– Библия! – воскликнул я с торжеством.

– Отлично, Ватсон! Впрочем, если позволите, то с некоторой оговоркой. Именно относительно этой книги труднее всего предположить, чтобы она находилась под рукой у кого-нибудь из сподвижников Мориарти. Кроме того, различных изданий Священного Писания существует такое множество, что он едва ли мог рассчитывать на второй экземпляр с одинаковой нумерацией страниц. Нет, он ссылается на нечто более определенное в этом отношении, он знает наверняка, что его страница 534-я окажется вполне тождественна с моей 534-й.

– Но ведь книг, отвечающих всем этим условиям, очень немного?

– Верно. Но именно в этом наше спасение. Наши поиски должны быть теперь ограничены книгами с постоянной нумерацией страниц, которые предполагаются имеющимися у всех.

– «Брэдшо»!

– Едва ли, Ватсон. Язык «Брэдшо» очень точен и выразителен. Но запаса слов на одной странице не хватит даже для обыкновенного письма. «Брэдшо» приходится исключить. Словарь не подходит по той же причине. Что же остается в таком случае?

– Какой-нибудь ежемесячник.

– Великолепно, Ватсон! Если вы не угадали, то, значит, я сильно заблуждаюсь. Ежемесячник! Возьмем номер «Ежемесячника Уайтэкера». Он очень распространен. В нем имеется нужное число страниц. И отпечатан в два столбца. – Он взял томик с письменного стола. – Вот страница 534, столбец второй, порядочная уйма мелкого шрифта, по-видимому, относительно бюджета и торговли Британской Индии. Записывайте слова, Ватсон. Номер тринадцатый – «Махратта». Начало, я боюсь, не особенно благоприятное. Сто двадцать седьмое слово – «Правительство». Это все-таки имеет смысл, хотя имеет мало отношения к нам и профессору Мориарти. Теперь посмотрим далее. Что же делает правительство Махратты? Увы! Следующее слово – «перья». Неудача, милый Ватсон. Приходится поставить точку.

Холмс говорил шутливым тоном, но подергивание его густых бровей свидетельствовало, что он разочарован и раздражен. Я сидел, глядя на огонь в камине, огорченный и смущенный. Продолжительное молчание было нарушено неожиданным возгласом Холмса, вынырнувшего из-за дверцы книжного шкафа со вторым желтым томиком в руке.

– Мы поплатились, Ватсон, за свою поспешность. Сегодня седьмое января, и мы взяли новый номер ежемесячника. Но более чем вероятно, что Порлок взял для своего послания старый номер.

Без сомнения, он сообщил бы нам об этом, если бы его пояснительное письмо было им написано. Теперь посмотрим, что нам расскажет страница 534. Тринадцатое слово – «имею». Сто двадцать семь – «сведения» – это сулит нам многое. – Глаза Холмса сверкали, а тонкие длинные пальцы при отсчитывании слов нервно подергивались. – «Опасность». Ха! Ха! Отлично! Запишите это, Ватсон: имею сведения опасность – может – угрожать – очень – скоро – некий. – Дальше у нас имеется имя – Дуглас. – Богатый – помещик – теперь – в – Бирльстонский – замок – Бирльстон – уверять – она – настоятельная. – Все, Ватсон! Что вы скажете о методе чистого разума и его результатах? Если бы у зеленщика имелась такая штука, как лавровый венок, я бы немедленно послал Билли за ним!

Я пристально всматривался в лежавший у меня на коленях листок бумаги, на котором записывал под диктовку Холмса странное послание.

– Что за причудливый и туманный способ выражать свои мысли! – сказал я.

– Наоборот, он прекрасно это выполняет, – возразил Холмс. – Когда вы пользуетесь одним книжным столбцом для выражения наших мыслей, то вы едва ли рассчитываете найти все, что вам нужно. Кое-что приходится оставлять догадливости вашего корреспондента. В данном случае содержание совершенно ясно. Какая-то дьявольщина затевается против некоего Дугласа, богатого джентльмена, живущего, по-видимому, в своем поместье, что и указывает нам Порлок. Он убежден – «уверять» это самое близкое, что ему удалось найти, к слову «уверен», – что опасность очень близка. Таков результат нашей работы, и я могу смело вас уверить, что здесь имелся кое-какой материал для анализа.

Холмс испытывал удовольствие истинного артиста, любующегося своим лучшим произведением. Он еще продолжал наслаждаться достигнутым успехом, когда Билли распахнул дверь и инспектор Макдональд из Скотланд-Ярда вошел в комнату.

Макдональд и Холмс познакомились в конце восьмидесятых годов, когда Алек Макдональд был еще далек от достигнутой им теперь национальной славы. Молодой, но надежный представитель сыскной полиции, обнаруживший недюжинные способности во многих случаях, когда ему было доверено расследование. Его высокая стройная фигура свидетельствовала об исключительной физической силе, а открытый высокий лоб и глубоко посаженные глаза, блестевшие из-под густых бровей, не менее ясно говорили о проницательности и уме. Он был человеком молчаливым, очень точным в выражениях, с несколько суровым характером и сильным абердинским акцентом. Холмс уже дважды выручал его и помогал добиться успеха, ограничиваясь со своей стороны только удовлетворением мыслителя, разрешившего трудную проблему. Шотландец отвечал на это глубокой признательностью и уважением своему коллеге-любителю, советуясь с Холмсом со свойственным ему прямодушием в каждом затруднительном случае. Посредственность не признает ничего выше себя, но талант всегда оценивает гений по достоинству, и Макдональд был достаточно талантлив, чтобы понимать, что для него вовсе не было унизительным искать помощи того, кто был единственным во всей Европе по дарованию и опыту. Холмс не был склонен к дружбе, но относился к шотландцу с симпатией и весело улыбнулся при виде его.

– Вы ранняя птичка, – сказал он. – Я боюсь, что ваш визит означает известие о каком-нибудь новом необычном происшествии.

– Если бы вы, мистер Холмс, сказали вместо «я боюсь» – «я надеюсь», то были бы, мне кажется, ближе к истине, – ответил Макдональд с многозначительной усмешкой. – Я выбрался так рано, потому что первые часы после совершения преступления – самые драгоценные для расследования, что, впрочем, вы и сами знаете лучше кого бы то ни было. Но…

Молодой инспектор внезапно остановился и с величайшим изумлением стал вглядываться в клочок бумаги, лежащий на столе. Это был листок, на котором я написал под диктовку Холмса загадочное послание.

– Дуглас… – пробормотал он. – Бирльстон! Что это, мистер Холмс! Господа, ведь это же чертовщина! Где вы взяли эти имена?

– Это шифр, который доктор Ватсон и я только что разгадали. Но в чем дело? Что случилось с этими именами?

Инспектор продолжал изумленно смотреть на нас обоих.

– Только то, господа, что мистер Дуглас из Бирльстонской усадьбы зверски убит сегодня ночью.