Текст книги "Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1"

– Наши птички улетели, и гнездышко опустело, – сказал Холмс.

– Почему вы говорите так?

– С час тому назад здесь проехала тяжело нагруженная повозка.

Инспектор рассмеялся.

– Я видел след колес при свете фонаря у ворот, но откуда вы знаете, что повозка была тяжело нагружена?

– Вы, может быть, заметили, что те же следы колес идут и в другую сторону. Но колеи, которые идут от ворот, гораздо глубже, так что можно наверняка сказать, что на повозке были тяжелые вещи.

– Вы убедили меня, – сказал, пожимая плечами, инспектор. – Да, нелегко нам будет попасть в дом. Но попробуем прежде, не услышит ли нас кто-нибудь.

Он принялся громко стучать молотком у двери и звонить в колокольчик, но совершенно безуспешно. Холмс исчез куда-то, но вернулся через несколько минут.

– Я отворил одно окно, – сказал он.

– Хорошо, что вы на нашей стороне, а не против нас, мистер Холмс, – заметил инспектор, увидев, как ловко мой друг отпер задвижку. – Ну, мне, кажется, в этом случае мы можем войти, не дожидаясь приглашения.

Один за другим мы пробрались в большую комнату, по-видимому, ту самую, в которую был приведен мистер Мелас. Инспектор зажег фонарь, и при свете его мы могли рассмотреть две двери, занавеску, лампу, японские вещи – все то, что описывал грек. На столе стояло два стакана, пустая бутылка из-под бренди и остатки еды.

– Это что? – внезапно сказал Холмс.

Мы все остановились и прислушались. Откуда-то сверху доносился тихий, жалобный звук, похожий на стон. Холмс бросился к двери и выбежал в переднюю. Печальный звук доносился все отчетливее. Холмс бросился наверх, инспектор и я за ним, а Майкрофт старался не отставать от нас, насколько ему позволяла его тучность.

На втором этаже мы увидели три двери; из средней неслись зловещие звуки, то понижавшиеся до бормотанья, то переходившие в пронзительный вой. Дверь была заперта, но ключ оказался снаружи в замке. Шерлок поспешно отворил дверь и вбежал в комнату, но через мгновение выскочил назад, схватившись рукой за горло.

– Это отравление угаром! – вскрикнул он. – Погодите, пусть выветрится!

Заглянув в комнату, мы увидели, что она освещалась только тусклым синим пламенем, колебавшимся над небольшим медным таганом, стоявшим посреди комнаты. Пламя бросало на пол неестественно-мертвенный отсвет. В тени мы заметили неясные очертания двух людей, прижавшихся к стене. Из открытой двери пахнуло ужасными ядовитыми испарениями, от которых мы закашлялись и чуть не задохнулись. Холмс бросился наверх лестницы, чтобы впустить свежий воздух, потом кинулся в комнату, открыл окно и выбросил таган в сад.

– Через минуту можно будет войти, – задыхаясь, проговорил он. – Где свечка? Я думаю, в такой атмосфере нельзя зажечь спички. Подержи фонарь у двери, Майкрофт, а мы вытащим их. Ну, давайте!

Мы бросились к отравленным и вытащили их на площадку. Оба были без чувств, с посиневшими губами, распухшими, налитыми кровью лицами и вылезшими из орбит глазами. Лица их были до такой степени искажены, что только по черной бороде и коренастой фигуре мы могли узнать трека-переводчика, с которым расстались только несколько часов тому назад в клубе Диогена. Он был крепко связан по рукам и ногам, и на одном глазу виднелся след сильного удара. Другой, связанный таким же образом, был высокий, до крайности истощенный мужчина, с лицом, уродливо испещренным полосами липкого пластыря. Он перестал стонать, когда мы положили его на пол, и для меня было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что для него уже не нужно нашей помощи. Но мистер Мелас был еще жив, и менее чем через час с помощью нашатырного спирта и бренди, мне удалось привести его в себя. Он открыл глаза, и я имел удовольствие убедиться в том, что вытащил его из мрачной долины смерти, где сходятся все дороги.

История, которую он рассказал нам, оказалась простой и подтвердила все наши предположения. Посетитель, пришедший к мистеру Меласу, вынул из рукава нож и так напугал грека угрозой мгновенной смерти, что вторично увез его с собой. Этот хихикающий негодяй имел на несчастного лингвиста почти гипнотическое влияние. Мелас не мог даже говорить о нем без дрожи. Его поспешно увезли в Бекенхэм, и там ему пришлось быть переводчиком при свидании еще более драматическом, чем первое: англичане угрожали пленнику немедленной смертью, если он не согласится на их требования. Наконец, видя, что никакие угрозы не действуют, они втолкнули его обратно в его тюрьму и, упрекнув Меласа в предательстве, выявленном через газетное объявление, оглушили его ударом палки; он потерял сознание и опомнился только тогда, когда мы привели его в чувство.

Таково было странное приключение, случившееся с греком-переводчиком и до сих пор еще не вполне объясненное. Повидавшись с джентльменом, ответившим на публикацию, мы узнали, что несчастная молодая девушка происходила из богатой греческой семьи и приезжала в Англию к своим знакомым. Там она встретилась с молодым человеком, Гарольдом Латимером, который приобрел над ней сильное влияние и уговорил ее бежать с ним. Ее знакомые, неприятно пораженные этим случаем, ограничились тем, что известили ее брата, жившего в Афинах, и затем умыли руки. Брат, по приезде в Англию, по неосторожности попал в руки Латимера и его сообщника, Уилсона Кемпа, человека с самым темным прошлым. Негодяи, увидев, что незнакомец, по незнанию английского языка, совершенно беспомощен в их руках, держали его пленником в своем доме и жестоким обращением и голодом пытались заставить его отречься в их пользу от своего состояния и от состояния сестры. Девушка не знала о пребывании его в доме, а пластырь на его лице был наклеен для того, чтобы было труднее узнать его в случае неожиданной встречи. Но, несмотря на эту предосторожность, она с женской наблюдательностью сразу узнала его во время первого посещения переводчика. Впрочем, бедная девушка была также пленницей, так как в доме не было никого, кроме человека, исполнявшего роль кучера, и его жены, которые оба были сообщниками заговорщиков. Убедившись, что тайна их открыта, а от пленника ничего не добьешься, негодяи бежали с девушкой из нанятого ими меблированного дома, сначала отомстив, как они думали, и тому, с кем им не удалось сладить, и тому, кто выдал их.

Через несколько месяцев мы получили из Будапешта интересную газетную вырезку. В ней сообщалось о трагической смерти двух англичан, путешествовавших с какой-то женщиной. Оба они были найдены заколотыми, и венгерская полиция предполагала, что они нанесли друг другу смертельные раны во время ссоры. Но мне кажется, что Холмс держится иного мнения, и до сих пор он предполагает, что если бы можно было отыскать гречанку, мы узнали бы, как было отомщено все зло, причиненное ей и брату.

Морской договор

Июль месяц в год моей женитьбы навсегда останется в памяти благодаря трем интересным делам, в которых мне посчастливилось принимать участие вместе с Шерлоком Холмсом и изучать его метод. Дела эти записаны у меня под названием «Второе пятно», «Морской договор» и «Усталый капитан». Но первое из них касается интересов самых знатных фамилий Англии, и поэтому не может быть опубликовано в настоящее время. А между тем, ни одно из дел, которыми занимался Холмс, не может служить лучшей иллюстрацией его аналитического метода, ни одно не произвело более сильного впечатления на близких к Холмсу сотрудников, как это. У меня до сих пор хранится доклад о свидании, во время которого Холмс раскрывает все подробности дела месье Дюбюку, начальнику парижской полиции, и Фрицу фон Вальдбауму, известному данцигскому специалисту. Оба они совершенно безрезультатно потратили немало сил при расследовании этого дела. Но рассказать все можно будет только в грядущем столетии, а пока я изложу второе из записанных мною происшествий, которое серьезно угрожало национальным интересам страны и отличалось целым рядом нюансов, придававшим ему единственный в своем роде характер.

В школе я был очень близок с одним из мальчиков – Перси Фелпсом. Ровесник мне по годам, он был старше меня на два класса. Способности у него были блестящие; он получал все награды, какие только давались в школе, а по окончании ее получил стипендию, которая дала ему возможность продолжать свою успешную карьеру в Кембридже. Насколько я помню, у него была знатная родня, и еще маленькими мальчиками мы знали, что брат его матери – лорд Холдхерст, известный консерватор. Это знатное родство не приносило ему в школе какой-либо пользы; напротив, нам казалось интересным повалить и отколотить именно его. Другое дело, когда он окончил учебу. До меня доходили слухи, что благодаря его способностям и большим связям, он получил хорошее место в Министерстве иностранных дел. Затем я совершенно забыл о нем, пока следующее письмо не напомнило мне об его существовании:

«Брайербрэ, Уокинг.

Любезный Ватсон, я не сомневаюсь, что вы помните «головастика» Фелпса, бывшего ученика пятого класса, когда вы учились в третьем. Может быть, вы слышали, что благодаря влиянию дяди я получил хорошее место в Министерстве иностранных дел и пользовался там доверием и уважением до тех пор, пока ужасное несчастье не разрушило всю мою карьеру.

Бесполезно было бы описывать вам все подробности этого несчастного случая. Если вы согласитесь исполнить мою просьбу, то я готов лично рассказать вам все. Я только что оправился от воспаления мозга, которое продолжалось девять недель, и еще очень слаб. Не можете ли вы навестить меня и привезти с собой вашего друга, мистера Холмса? Мне хотелось бы узнать его мнение насчет одного дела, хотя знатоки и уверяют меня, что больше ничего уже нельзя сделать. Попытайтесь уговорить его и приезжайте как можно скорее. В том ужасном состоянии, в котором я нахожусь, каждая минута кажется часом. Скажите ему, что если я не просил его совета раньше, то не потому, что сомневался в его таланте, а оттого, что лишился способности соображать с той самой минуты, как удар постиг меня. Теперь рассудок вернулся ко мне, но я боюсь думать слишком много, чтобы не вызвать повторения припадка. Я еще так слаб, что, как видите, вынужден диктовать письмо. Постарайтесь привезти его.

Ваш старый товарищ Перси Фелпс».

Что-то в этом письме – может быть, настойчивая мольба о приглашении Шерлока Холмса – тронуло меня, и тронуло настолько, что даже если бы мне представилась какая-нибудь сверхтрудная задача, я выполнил бы ее. А тут я хорошо знал, что Холмс любит свое искусство и всегда готов оказать помощь всякому, кто нуждается в ней. Жена согласилась со мной, что не следует терять ни минуты, и потому через час после завтрака я уже был в своей прежней квартире на Бейкер-стрит.

Холмс сидел у стола в халате, весь погруженный в какой-то химический опыт. Большая изогнутая реторта неистово кипела на голубоватом пламени бунзеновской лампы[32]32
  Бунзеновская горелка (лампа) – устройство, имеющее инжектор, установленный в металлической трубке с отверстием для поступления в трубку атмосферного воздуха, которая закреплена на подставке с боковым вводом для подачи в трубку газа. Изобретение немецкого химика Роберта Бунзена.


[Закрыть], и дистиллированные капли собирались в двухлитровую колбу. Мой приятель лишь мельком взглянул на меня, когда я вошел в комнату. Видя, что он занят каким-то важным опытом; я уселся в кресло и стал ждать. Он погружал свою стеклянную трубочку то в один сосуд, то в другой и, наконец, поставил на стол пробирку. В правой руке у него был лоскуток лакмусовой бумаги.

– Вы пришли как раз в критическую минуту, – проговорил он. – Если эта бумажка останется синей – хорошо; если же станет красной, то дело идет о жизни человека.

Он опустил бумажку в пробирку, и она сразу окрасилась в темно-красный цвет.

– Гм, я так и думал! – вскрикнул Холмс. – Через минуту я к вашим услугам, Ватсон. Табак вы найдете в персидской туфле.

Он подошел к письменному столу, набросал несколько телеграмм и отдал их мальчику. Потом он уселся в кресло и, подняв колени, охватил их руками.

– Самое обыкновенное убийство, – сказал он. – Мне кажется, у вас есть что-то получше. Вы прямо буревестник преступлений, Ватсон. С чем вы пожаловали?

Я подал ему письмо, которое он прочел с сосредоточенным вниманием.

– Немногое узнаешь из этого, не правда ли? – заметил он, отдавая письмо обратно.

– Почти ничего.

– Только почерк интересный.

– Но ведь писал не он сам.

– Вот именно. Это женский почерк.

– Наверно, все-таки мужской! – возразил я.

– Нет, женский, и почерк женщины с редким характером. Видите, для начала исследования недурно знать, что клиент состоит в близких отношениях с человеком исключительной доброты и порядочности. Это заинтересовало меня. Если вы готовы, то сейчас же отправимся в Уокинг и взглянем на дипломата, находящегося в таком печальном состоянии, и на даму, пишущую письма под его диктовку.

В Ватерлоо нам посчастливилось попасть на ранний поезд, и через час мы уже были в сосновых лесах, среди вереска Уокинга. Брайербрэ оказался большим особняком, стоявшим среди обширного парка, в нескольких минутах ходьбы от станции. Мы отдали наши визитные карточки, и нас ввели в изящно убранную гостиную, куда вскоре вышел довольно полный господин, встретивший нас очень гостеприимно. На вид ему было около сорока лет, но щеки его были так румяны, а глаза так веселы, что он производил впечатление пухлого шаловливого ребенка.

– Как я рад, что вы приехали, – сказал он, радушно пожимая нам руки. – Перси все утро спрашивал про вас. Он, бедняга, цепляется за каждую соломинку. Его отец и мать просили меня повидаться с вами, так как им тяжело всякое упоминание об этом деле.

– Мы не знаем никаких подробностей, – заметил Холмс. – Вы, я вижу, также не член их семьи.

Наш новый знакомец сначала удивился, потом взглянул вниз и рассмеялся.

– Вы, вероятно, видели монограмму «Дж. Г.» на моем брелоке, – сказал он. – Я вижу, что вы слишком догадливы. Меня зовут Джозеф Гаррисон, и так как Перси должен жениться на моей сестре Энни, то я стану его родственником, по крайней мере, со стороны жены. Вы увидите мою сестру в его комнате; в продолжение двух месяцев она неусыпно ухаживает за ним. Не пойти ли нам к нему сейчас же? Я знаю, с каким нетерпением он ожидает вас.

Комната, куда он повел нас, была на одном этаже с гостиной. Она представляла собой нечто среднее между будуаром и спальней и была вся заставлена цветами. Молодой человек, очень бледный и истощенный, лежал на кушетке у открытого окна, через которое из сада доносился чудный запах, напоенный ароматами летнего воздуха. Рядом с ним сидела женщина, которая встала при нашем появлении.

– Мне уйти, Перси? – спросила она. Он удержал ее за руку.

– Как поживаете, Ватсон? – тепло сказал он. – Я никогда не узнал бы вас с этими усами, да, я думаю, и вы не признали бы меня. Это, вероятно, ваш знаменитый друг мистер Шерлок Холмс?

Я представил их друг другу, и мы сели. Полный господин вышел из комнаты, но сестра его осталась и продолжала держать руку больного. Это была женщина поразительной внешности: небольшого роста, довольно полная, но с чудным, оливковым цветом лица, большими темными, как у итальянки, глазами и роскошными черными волосами. Яркий цвет ее лица еще более оттенял худобу и смертельную бледность молодого человека.

– Не буду отнимать у вас времени и сразу перейду к делу, – сказал он, приподнимаясь на кушетке. – Я был счастлив, мистер Холмс, успех сопутствовал мне во всем, как вдруг накануне женитьбы внезапное страшное несчастье разбило все мои надежды на будущее.

Может быть, Ватсон говорил вам, что я служил в Министерстве иностранных дел и благодаря влиянию моего дяди, лорда Холдхерста, быстро получил ответственное место. Когда дядю назначили министром иностранных дел в нынешнем кабинете, он стал давать мне конфиденциальные поручения, и так как мне удавалось всегда успешно выполнять их, он довольно высоко ценил мои способности.

Почти десять недель тому назад – именно двадцать третьего мая – он позвал меня к себе в кабинет и, похвалив за успешное выполнение очередного поручения, сказал, что хочет дать мне новое конфиденциальное задание.

– Вот, – сказал он, вынимая серый сверток из своего бюро, – оригинал секретного договора между Англией и Италией, некоторые слухи о котором, к сожалению, уже просочились в печать. Крайне важно скрыть остальное. Французское или русское посольства заплатили бы огромные деньги, чтобы узнать содержание этих бумаг. Я ни за что не выпустил бы их из своего бюро, если бы не возникла необходимость в копиях этих документов. Есть у тебя в канцелярии надежный письменный стол?

– Да, сэр.

– Ну, так возьми договор и запри его в стол. Я отдал приказание, чтобы ты мог задержаться и переписать эти бумаги без посторонних глаз. Когда закончишь, запри в стол оригинал и копию, а завтра и то и другое отдашь мне лично.

Я взял бумаги и…

– Извините, одну минутку, – сказал Холмс. – Во время этого разговора вы были одни?

– Совершенно одни.

– В большой комнате?

– Тридцать футов по каждой стене.

– В середине ее?

– Приблизительно да.

– И говорили тихо?

– Дядя всегда говорит очень тихо. Я же почти не говорил.

– Благодарю вас, – сказал Холмс, закрывая глаза, – пожалуйста, продолжайте.

– Я сделал все, как он велел, и стал ожидать, когда уйдут другие чиновники. Одному из них, работавшему в моей комнате, Чарльзу Горо, надо было доделать какую-то работу. Я оставил его и пошел обедать. Когда я вернулся, он уже ушел. Мне очень хотелось поскорее окончить работу, так как я узнал, что Джозеф – мистер Гаррисон, которого вы только что видели, – в городе и поедет в Уокинг с одиннадцатичасовым поездом, на который я также рассчитывал попасть.

Когда я стал рассматривать договор, то убедился, что дядя нисколько не преувеличивал его значения. Не буду сообщать вам подробностей, скажу только, что он оговаривал позицию Великобритании относительно Тройственного союза и предопределял будущую политику страны в случае, если французский флот получит большое преимущество над итальянским в Средиземном море. В договоре трактовались вопросы сугубо военно-морские… В конце стояли имена высокопоставленных особ, подписавших договор. Я пробежал бумагу глазами и принялся переписывать ее.

Этот длинный документ, написанный по-французски, содержал двадцать шесть отдельных статей. Я работал максимально быстро, но к девяти часам успел переписать только девять статей и потерял всякую надежду попасть на поезд. Какая-то сонливость и тупость овладели мной – частью под влиянием обеда, а частью вследствие напряженной работы в течение всего дня. Я подумал, что, может быть, чашка кофе освежит меня. В маленькой комнатке под лестницей всегда дежурит курьер, который, в случае необходимости, может сварить на спиртовой лампе кофе для заработавшихся чиновников. Я позвонил, чтобы он пришел.

К моему удивлению, на зов явилась какая-то толстая пожилая женщина с грубым лицом, в переднике. Она сказала, что она жена курьера и занимается поденной работой. Я приказал ей сварить кофе.

Переписав еще две статьи и почувствовав еще большую сонливость, я встал и принялся ходить по комнате, чтобы размять ноги. Кофе мне еще не подали. Не понимая причины задержки, я отворил дверь в коридор и пошел узнать, в чем дело. От комнаты, где я работал, идет слабо освещенный коридор. Он заканчивается извилистой лестницей, которая приводит к комнате курьера. На половине лестницы есть маленькая площадка, к ней под прямым углом выходит другой коридор. Он ведет по другой маленькой лестнице к небольшой двери, через которую ходит прислуга, а также чиновники для сокращения пути из Чарльз-стрит. Вот грубый набросок расположения комнат:

– Благодарю вас. Пока я понимаю, о чем вы говорите, – сказал Шерлок Холмс.

– Чрезвычайно важно, чтобы вы обратили внимание на этот пункт. Я спустился по лестнице в переднюю и увидел, что курьер крепко спит, сидя перед кофейником, стоявшим на спиртовой горелке. Вода в кофейнике кипела так яростно, что брызги ее падали на пол. Я только протянул руку, чтобы разбудить курьера, как над головой его раздался сильный звон колокольчика. Он проснулся, вскочил на ноги и с недоумением взглянул на меня.

– Мистер Фелпс, сэр! – проговорил он.

– Я пришел посмотреть, готов ли мой кофе.

– Я кипятил воду, да и заснул, сэр.

Он посмотрел на меня, а затем с недоумением взглянул на все еще продолжавший звонить колокольчик.

– Если вы здесь, сэр, то кто же звонит в колокольчик? – спросил он.

– Колокольчик? – спросил я. – Что это за колокольчик?

– Это колокольчик из той комнаты, в которой вы работали.

Я оцепенел от ужаса. Значит, кто-то был в комнате, где на столе лежал мой драгоценный договор. Я как безумный сбежал с лестницы и побежал по коридору. Ни в коридоре, ни в комнате никого не было, мистер Холмс. Я посчитал, что все в полном порядке, но порученных мне бумаг на столе не оказалось. Копия лежала на месте, а оригинал исчез.

Холмс сидел на кресле, потирая руки. Я видел, что это дело его очень заинтересовало.

– Скажите, пожалуйста, что же вы тогда сделали? – проговорил он.

– Я сразу понял, что вор, должно быть, пробрался на лестницу через боковую дверь, в противном случае я бы встретился с ним.

– Вы уверены, что он не мог прятаться все время в комнате или в коридоре, по вашим словам слабо освещенном?

– Это совершенно невозможно. Даже крыса не могла бы спрятаться в комнате или в коридоре. Там нет ни одного укромного местечка.

– Благодарю вас. Продолжайте.

– Курьер угадал по моему побледневшему лицу, что произошло что-то неладное, и пошел за мной наверх. Мы оба быстро пробежали по коридору и по крутой лестнице, которая ведет на Чарльз-стрит. Дверь была заперта, но не на замок. Мы распахнули ее и выбежали на улицу. Я хорошо помню, что в эту минуту на соседней церкви пробило три удара. Было без четверти десять.

– Это чрезвычайно важно, – проговорил Холмс, записывая на манжетке рукава.

– Ночь была очень темная; накрапывал теплый дождик. На Чарльз-стрит было безлюдно, но в конце Уайтхолла царило обычное оживление. Без шляп мы побежали по улице, в конце которой стоял полицейский.

– Совершена кража! – задыхаясь, проговорил я. – Из Министерства иностранных дел украден очень важный документ. Не проходил ли здесь кто-нибудь?

– Я стою здесь четверть часа, сэр, – ответил полицейский. – За это время прошла только одна пожилая высокая женщина в шали.

– Ах, это моя жена, – сказал курьер. – А больше никто не проходил?

– Никто.

– Ну, значит, вор прошел другой дорогой, – проговорил курьер, дергая меня за рукав.

Но я не согласился с ним; к тому же очевидные попытки курьера увести меня только усилили мои подозрения.

– В какую сторону пошла эта женщина?! – крикнул я.

– Не знаю, сэр. Я видел ее, но не обратил особого внимания. Мне только показалось, что она очень торопилась куда-то.

– Как давно это было?

– О, только несколько минут тому назад!

– Минут пять?

– Да, не более того.

– Сэр, вы только теряете время, когда важна каждая минута! Поверьте мне на слово: моя старуха тут не причем, и пойдемте на другой конец улицы. А если вы не пойдете, я пойду один.

И с этими словами он бросился в другую сторону. Но я догнал его и схватил за рукав.

– Где вы живете? – спросил я.

– Анви-лейн, номер шестнадцать. В Брикстоне, – ответил он. – Но вы идете по ложному следу, мистер Фелпс. Пойдемте лучше на другой конец улицы, может быть, мы там узнаем что-то.

Я ничего не терял, следуя его совету, и потому мы все втроем бросились на противоположный конец улицы. Народу там было очень много, но так как погода была сырая, то все спешили укрыться где-нибудь. Праздно гуляющих, к которым можно было бы обратиться с вопросами, не оказалось.

Затем мы вернулись в канцелярию и обыскали всю лестницу и коридор, но безуспешно. Коридор, ведущий в комнату, покрыт светлым линолеумом, на котором очень ясно отпечатывается любой след. Мы внимательно осмотрели его, но не нашли никаких следов.

– Дождь шел целый вечер?

– Начиная с семи часов.

– Как же женщина, вошедшая в комнату около девяти, не запачкала линолеума своими грязными башмаками?

– Я рад, что у вас возник этот вопрос. Он тогда и мне пришел в голову. Поденщицы обыкновенно снимают сапоги внизу у курьера и надевают туфли.

– Это очевидно. Итак, следов не было видно, несмотря на сырую погоду? Обстоятельство, действительно, очень интересное. Что же вы затем сделали?

– Мы обыскали и комнату. Потайной двери тут не могло быть, а окна находятся на высоте тридцати футов от земли; оба они были заперты изнутри. Ковер исключает всякую мысль о люке, а потолок самый простой, выбеленный клеевой краской. Я готов биться об заклад, что вор вышел через двор.

– А камин?

– Там нет его. Есть только печка. Шнурок колокольчика висит как раз направо от моего стола. Тот, кто звонил, подошел для этого прямо к столу. Но зачем было преступнику звонить в колокольчик? Это просто неразрешимая загадка.

– Действительно, случай необычайный. Что же вы предприняли потом? Вы, вероятно, осмотрели всю комнату, чтобы найти какие-то следы преступника: окурок сигары, оброненную перчатку, шпильку или какую-нибудь другую мелочь?

– Там не было ничего подобного.

– А запаха?

– Ну, мы об этом не подумали.

– Ах, запах табака имел бы для нас очень важное значение в этом случае.

– Я не курю сам и поэтому, думаю, что заметил бы запах табака. Не было положительно никаких данных. Единственным существенным фактом является то обстоятельство, что жена курьера – миссис Тэнджей – торопливо ушла отсюда. Сам курьер объяснил только, что она почти всегда уходила в это время. Мы с полицейским решили, что лучше всего было бы немедленно задержать эту женщину, пока бумаги еще у нее.

Мы тут же сообщили об этом в Скотланд-Ярд. Явился сыщик, мистер Форбс, и энергично принялся за дело, Мы наняли экипаж и через полчаса приехали к дому курьера. Нам отворила дверь какая-то молодая женщина, оказавшаяся старшей дочерью миссис Тэнджей. Она сказала, что мать еще не возвращалась, и попросила нас подождать ее в передней комнате.

Минут через десять кто-то постучался в дверь, и тут мы сделали первую серьезную ошибку, за которую я виню только себя. Вместо того, чтоб отворить дверь самим, мы позволили это сделать ее дочери и слышали, как она сказала: «Мама, тут дожидаются тебя двое людей». Мгновение спустя мы услышали чьи-то поспешные шаги. Форбс распахнул дверь, и мы оба вбежали в заднюю комнату, но женщина обогнала нас. Она смотрела на нас с вызывающим видом. Но тут она узнала меня, и мы увидели на ее лице неподдельное изумление.

– Да неужели это мистер Фелпс из канцелярии?! – вскрикнула она.

– Ну, а за кого же вы приняли нас, когда убежали? – спросил мой товарищ.

– Я думала, вы за долгом, – ответила она. – У нас тут вышли неприятности с одним торговцем.

– Это вы неудачно придумали, – ответил Форбс. – У нас имеются основания предполагать, что вы взяли важную бумагу из Министерства иностранных дел и убежали, чтоб отдать ее кому-то. Вам придется пройти с нами в полицию, вас там обыщут.

Напрасно она протестовала и сопротивлялась.

Подъехал кеб, и мы отправились все втроем. Но сначала мы осмотрели кухню, и особенно тщательно плиту, чтобы проверить, не сожгла ли она бумаги в ту минуту, когда осталась одна. Однако мы не нашли ни золы, ни каких-то иных остатков. Как только мы приехали в Скотланд-Ярд, Форбс поручил сотруднице немедленно обыскать ее. Я ждал с мучительной тревогой результатов обыска. Бумаг у подозреваемой не оказалось. Лишь тогда я осознал весь ужас моего положения. До сих пор я только действовал и некогда было думать о последствиях этого происшествия. Я был так уверен в том, что найду договор, что не решался даже подумать о худшем варианте. Но теперь делать было нечего, и я мог на досуге осознать свое положение. Это было ужасно! Ватсон может сказать вам, что в школе я был нервным, чувствительным мальчиком. Таков уж я по натуре. Я подумал о дяде и его товарищах по кабинету, о позоре, который я навлек на него, на себя, на всех моих родных. Что из того, что я жертва невероятного случая? Никакие случайности не допускаются там, где затронуты дипломатические интересы. Я погиб, погиб постыдно, безнадежно. Не помню, что я сделал. Думаю, со мной случилась истерика. Мне смутно припоминается, как вокруг меня собралась толпа служащих Скотланд-Ярда, старавшихся утешить меня. Один из них отвез меня на вокзал Ватерлоо и посадил в поезд, идущий в Уокинг. Наверное, он проводил бы меня до дома, если бы в том же поезде не ехал доктор Ферьер, который живет по соседству со мной. Доктор чрезвычайно любезно согласился взять меня на свое попечение и хорошо сделал, потому что на станции у меня произошел нервный срыв, и, прежде чем мы доехали до дома, я стал буйным и неуправляемым.

Можете себе представить, каково было состояние моих близких, когда звонок доктора разбудил их, и они увидали меня в подобном положении. Бедная Энни – вот она – и моя мать были в полном отчаянии. Доктор Ферьер слышал кое-что на станции от сыщика и передал им это, что, конечно, не улучшило дела. Очевидно было, что у меня будет продолжительная болезнь. Поэтому Джозефа выгнали из его уютной спальни и поместили в ней меня. Здесь, мистер Холмс, я лежал целых девять недель, без сознания. У меня было воспаление мозга. Если бы не забота мисс Гаррисон и не лечение доктора – вы бы не говорили сегодня со мной. Энни ухаживала за мной днем, а по ночам за мной смотрела сиделка, так как в приступах безумия я был способен на все. Рассудок мой прояснялся медленно, а память вернулась только в последние три дня. Временами я осознаю, что было бы лучше, если бы она совсем ко мне не возвращалась. В первую очередь, я телеграфировал мистеру Форбсу, в руках которого находится дело. Он приехал и рассказал, что, несмотря на все усилия, ему не удалось найти нить, за которую можно было бы ухватиться. Курьера и его жену допрашивали чрезвычайно тщательно, но не смогли от них ничего добиться. Тогда подозрение полиции пало на молодого Горо, который, если помните, оставался в этот вечер на службе позже других. Единственным поводом к подозрению являлось то обстоятельство, что он остался, когда ушли другие, и, кроме того, носит французскую фамилию. Но я начал работу только после его ухода, а его родные, хоть и были гугенотами, но по своим симпатиям и традициям такие же англичане, как мы с вами. Подозрения ничем не подтвердились, и дело фактически остановилось… Обращаюсь к вам, мистер Холмс, как к по следней моей надежде. Если и вы не поможете мне, то моя честь и карьера погублены навсегда.

Больной, обессиленный долгим рассказом, опустился на подушку, и добровольная сиделка дала ему выпить какого-то подкрепляющего лекарства. Холмс молча сидел, откинув голову и закрыв глаза. Посторонний мог бы подумать, что он слушает совершенно безучастно, но я видел, что он был весь во внимании.