Текст книги "Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1"

– Вы дали мне хороший совет, мистер Холмс, – сказала она, виновато улыбаясь. – Увы! Я не послушалась вас. Я не хотела беспокоить мистера Сутро и осталась без всякой защиты.

– Я услышал про вас только сегодня утром, – пояснил адвокат.

– Мистер Холмс советовал мне, чтобы в эту ночь кто-нибудь из друзей ночевал у меня. Я не обратила внимания на его совет и поплатилась за это.

– Вы выглядите совершенно больной, – заметил Холмс. – Может быть, вы не в состоянии рассказать мне, что произошло?

– Все записано здесь, – заявил инспектор, похлопывая по толстой записной книжке.

– Но все-таки, если миссис Маберлей не слишком измучена…

– Да, право, мало, что есть рассказывать. Я не сомневаюсь, что это злодейка Сюзанна научила их, как войти в дом. Они, очевидно, великолепно знали расположение комнат. Я одно только мгновение сознавала, что они накинули мне на рот тряпку с хлороформом, но понятия не имела, сколько времени я была без сознания. Когда я очнулась, у кровати моей стоял человек, а другой, с узлом в руке, выбирался из груды багажа моего сына. Все вещи были открыты и разбросаны по комнате. Прежде, чем он успел скрыться, я вскочила и схватила его.

– Вы очень рисковали, – сказал инспектор.

– Я повисла на нем, но он оттолкнул меня, а другой, вероятно, ударил меня, потому что я больше ничего не помню. Мэри, моя служанка, услышала шум и стала кричать в окно. Прибежала полиция, но негодяи уже скрылись.

– Что они унесли?

– Да я думаю, что ничего ценного не пропало. Я уверена, что ничего такого не было в багаже моего сына.

– Эти люди не оставили никаких улик?

– Остался лист бумаги, который я, вероятно, вырвала у грабителя. Лист, исписанный рукой моего сына, лежал весь смятый на полу.

– Это означает, что он не многого стоит, как улика, – заметил инспектор. – Вот, если бы он был исписан рукой вора…

– Именно! – воскликнул Холмс. – Какой у вас ясный ум! Но я, тем не менее, хотел бы взглянуть на этот лист.

Инспектор вынул из своей записной книжки сложенный лист бумаги.

– Я никогда не пренебрегаю никакой мелочью, – сказал он с некоторой торжественностью. – Это мой вам совет, мистер Холмс. Я твердо усвоил это за мой двадцатипятилетний опыт. Всегда можно найти отпечатки пальцев или что-нибудь в этом роде на этих мелких вещах.

Холмс осмотрел лист.

– Что это такое, по-вашему, инспектор?

– Мне кажется, что это конец какой-то странной повести.

– Конечно, это может быть окончание какой-то странной истории, – сказал Холмс. – Вы заметили цифру наверху страницы? Это – двести сорок пять. Где же остальные двести сорок четыре страницы?

– Да, верно, их унес вор. На что-нибудь они ему понадобились!

– Очень странно, что врываются в дом для похищения таких бумаг. Говорит это вам что-нибудь, инспектор?

– Да, сэр, мне это говорит, что негодяи просто схватили первое, что попалось им под руку. Желаю им радоваться своей добыче!

– Зачем они рылись в вещах моего сына? – спросила миссис Маберлей.

– Да они просто не нашли ничего ценного внизу и решили попытать счастья наверху. Вот, как я это понимаю. Как, по-вашему, мистер Холмс?

– Я должен обдумать это, инспектор. Подойдем к окну, Ватсон.

Мы оба стояли у окна, и он стал читать вслух то, что было написано на оборванном листе. Начиналось с середины фразы и дальше шло следующее: «… от нанесенных ран и ударов по лицу текла кровь, но это было ничто по сравнению с тем, как истекало кровью его сердце, когда он видел, как прелестное лицо, за которое он готов был отдать жизнь, смотрело на его страдания и унижения. Она улыбалась, – да, клянусь, она улыбалась, – эта бессердечная женщина, когда я взглянул на нее. В это-то мгновенье умерла его любовь и родилась ненависть. Мужчина должен ради чего-то жить. Если не ради ваших объятий, миледи, то это будет ради моей мести, несущей вам погибель».

– Очень странно в смысле грамматическом, – сказал Холмс, с улыбкой передавая бумагу инспектору. – Вы заметили, как «он» неожиданно переходит в «я». Пишущий был так увлечен своим повествованием, что в последний момент вообразил себя героем своего произведения.

– Это какая-то ерунда, – сказал инспектор, снова пряча бумагу в записную книжку. – Как! Вы уходите, мистер Холмс?

– Мне кажется, что мне тут уже нечего делать. Ведь, все теперь в ваших опытных руках. Между прочим, миссис Маберлей, вы, кажется, говорили, что хотели бы путешествовать?

– Это всегда было моей мечтой.

– Куда бы вам хотелось поехать – в Каир, на остров Мадейру или на Ривьеру?

– Ах, если бы у меня были деньги, я отправилась бы в кругосветное путешествие…

– Отлично. В кругосветное путешествие. Ну, прощайте. Я, может быть, пришлю вам вечером записку.

Когда мы проходили мимо окна, я увидел, как инспектор улыбался и качал головой.

«Эти умники всегда немножко сумасшедшие», – прочел я в этой улыбке.

– Теперь, Ватсон, мы у последнего перегона нашего маленького путешествия, – сказал Холмс, когда мы снова очутились в центре лондонского шума. – Я думаю, что; нам лучше сразу выяснить это дело, и было бы хорошо, если бы вы отправились со мной. Спокойнее идти со свидетелем, когда имеешь дело с такой особой, как Айседора Клейн.

Мы сели на извозчика и поехали по адресу в Гросвэнор-сквер. Холмс был погружен в свои думы, но вдруг очнулся.

– Между прочим, Ватсон, я думаю, что вам все ясно?

– Нет, не могу этого сказать: я только соображаю, что мы едем к особе, которая скрывается за всеми этими проделками.

– Совершенно верно. Но разве имя Айседоры Клейн ничего вам не говорит? Ведь она была знаменитой красавицей. С ней никогда не могла соперничать ни одна женщина. Она настоящая испанка, с кровью победителей-конквистадоров в жилах, и семья ее имела из поколения в поколение большое значение в Пернамбуко. Она вышла замуж за старого сахарного короля Клейна и стала потом самой богатой и очаровательной вдовой во всем мире. Затем следовал период приключений, когда она удовлетворяла свои вкусы. У нее было много любовников и в том числе Дуглас Маберлей, самый заметный в Лондоне человек, С ним-то у нее, во всяком случае, было больше, чем приключение. Это ведь не был светский мотылек, а сильный гордый мужчина, отдававший все и столько же ожидавший взамен. Но она – «прекрасная дама без сердца», как их описывают в романах. Все кончено, когда ее каприз удовлетворен. А если другая сторона не покоряется ее желанию, она знает, как заставить покориться.

– Так это была его собственная история…

– А, вы теперь поняли. Я слышал, что она собирается выйти замуж за молодого герцога Ломана, который годится ей в сыновья. Мамаша его светлости может не обращать внимания на возраст, но большой скандал – это другое дело… Поэтому необходимо… А, вот мы и приехали!

Это был один из красивейших домов Вест-Энда. Похожий на некий механизм лакей понес наши визитные карточки и, вернувшись, сообщил, что леди нет дома.

– Так мы подождем, пока она будет дома, – спокойно сказал Шерлок Холмс.

Отлаженный механизм прорвало:

– Нет дома, это значит, что нет дома для вас, – произнес он.

– Отлично, – ответил Холмс, – это значит, что нам не придется ждать. Будьте добры, передайте вашей хозяйке эту записку.

Он написал несколько слов на листке своего блокнота, сложил листок и передал его лакею.

– Что вы написали, Холмс? – спросил я.

– Всего только: «Значит, вы предпочитаете полицию?» Я думаю, что это послужит нам пропуском.

Записка, действительно, оказалась пропуском и притом удивительно быстрым. Минуту спустя, мы уже стояли в огромной великолепной гостиной, точно со страниц «Тысячи и одной ночи». В ней был полумрак и горела только одна розовая лампа. Хозяйка комнаты, очевидно, дожила до того возраста, когда и самая гордая красота предпочитает полумрак. При нашем входе она приподнялась с дивана. У нее была высокая прекрасная фигура, лицо, похожее на очаровательную маску, и удивительные испанские глаза, со смертельной ненавистью смотревшие на нас.

– Что значит это вторжение и эта оскорбительная записка? – спросила она, держа в руке листок бумаги.

– Мне незачем вам объяснять, мадам. Я слишком высокого мнения о вашем уме, хотя и должен признаться, что последнее время ум этот делал очень странные промахи…

– Как так, сэр?

– Вы думали, что нанятые вами негодяи могут меня запугать. Ни один человек, вероятно, не взялся бы за мою профессию, если бы его не привлекала опасность. Так это, значит, вы заставили меня заняться делом молодого Маберлея?

– Я понятия не имею, о чем вы говорите. Что у меня общего с какими-то наемными негодяями?

Холмс повернулся с усталым видом.

– Да, я переоценивал ваш ум. Ну, тогда прощайте!

– Стойте! Куда вы?

– В Скотланд-Ярд.

Мы не прошли и половины расстояния до двери, как она догнала нас и схватила Холмса за руку. Она в одно мгновение переродилась, и сталь превратилась в бархат.

– Пожалуйста, присядьте, джентльмены. Давайте поговорим об этом. Я чувствую, что могу быть откровенна с вами, мистер Холмс. Вы – настоящий джентльмен. Как быстро это чувствует женский инстинкт! Я буду держать себя с вами, как с другом.

– Я не обещаю, что буду вам отвечать взаимностью, мадам. Я не представитель закона, но зато представитель справедливости, насколько мне это позволяют мои слабые силы. Я готов выслушать вас, а потом скажу вам, как я поступлю.

– Конечно, было очень глупо с моей стороны грозить такому смелому человеку, как вы.

– Что было действительно глупо, мадам, это то, что вы отдали себя во власть шайки негодяев, которые могут вас выдать или шантажировать.

– Нет-нет! Я не так проста. Раз я уж обещала быть откровенной, я могу сказать, что никто, кроме Барнея Стокдэля и Сюзанны, его жены, не имеет ни малейшего понятия о том, кто их нанял. Что касается этих двух, то я уже не в первый раз…

Она улыбнулась и кивнула головой с очаровательной кокетливой интимностью.

– Понимаю. Вы уже прибегали к их услугам раньше.

– Они хорошие гончие собаки, всегда молча бегущие по следу.

– Такие гончие обычно рано или поздно кусают кормящую руку. Полиция уже ищет их.

– Они перенесут то, что преподнесет судьба. За это им и заплачено. Я не появлюсь в этом деле.

– Если только я вас не втяну в него.

– Нет-нет, вы этого не сделаете. Вы джентльмен, а это тайна женщины.

– Прежде всего, вы должны отдать рукопись.

Она звонко расхохоталась и подошла к камину. Там была обуглившаяся масса, которую она развеяла каминными щипцами,

– Отдать вам это? – спросила она.

Женщина была в эту минуту так задорна и очаровательна, что я почувствовал, что из всех преступников Шерлока Холмса с этой женщиной ему труднее всего будет выдержать характер. Но он был застрахован от романтических чувств.

– Это решает вашу судьбу, – холодно сказал он. – Вы очень быстры в своих действиях, сударыня, но на этот раз вы сильно хватили через край.

Она со стуком бросила на пол каминные щипцы.

– Как вы неумолимы! – воскликнула она. – Позвольте мне рассказать вам всю историю.

– Я думаю, что я мог бы рассказать ее вам.

– Но вы должны взглянуть на все моими глазами, мистер Холмс. Встаньте на точку зрения женщины, перед которой в последний момент рушатся мечты всей ее жизни. Разве можно осуждать такую женщину, если она пытается защищаться?

– Но вина, ведь, была ваша.

– Да-да, я согласна с этим. Дуглас был милый мальчик, но обстоятельства сложились так, что наши с ним планы совершенно расходились. Он хотел, чтобы я вышла за него замуж, мистер Холмс, замуж за него, человека без гроша и без имени. Меньшим он не желал удовлетвориться. Он не давал мне покоя. Он воображал, что я должна вечно принадлежать ему, и только ему. Это было невыносимо. В конце концов, я должна была дать ему это понять.

– Наняв негодяев, которые избили его под вашими окнами?

– Вы, действительно, знаете все, мистер Холмс. Да, это правда. Барней и его молодцы прогнали его отсюда, и я должна признаться, что они при этом были с ним немножко грубы. Но что же он тогда сделал? Могла ли я подумать, что так поступит джентльмен? Он написал книгу, в которой рассказывал свою историю. В ней я, конечно, была представлена волком, а себе он отвел роль ягненка. Там было описано все, и только имена героев были, конечно, другие. Но кто в Лондоне не узнал бы их? Что вы скажете, мистер Холмс?

– Что ж, он был в своем праве.

– Точно воздух Италии вошел ему в кровь, а с ним вместе и старая итальянская жестокая душа. Он написал мне. и прислал копию своей книги, чтобы заставить меня мучиться, предвкушая скандал. Он сказал, что существуют два экземпляра рукописи: один у меня и второй – у издателя.

– Как же вы узнали, что экземпляр остался у Дугласа?

– Я знала, кто его издатель. Это ведь не первая его повесть. Я узнала, что издатель не получал рукописи из Италии. Потом Дуглас неожиданно умер. Пока второй экземпляр рукописи гулял по свету, для меня не могло быть спокойствия. Этот экземпляр, конечно, должен был быть среди его вещей, а их вернут его матери. Я прибегла к помощи шайки Барнея. Его жена поступила в дом миссис Маберлей прислугой. Я хотела честно провести это дело. И, действительно, поступила честно. Я готова была купить дом и все, что в нем было. Я предложила ей любую цену. Я попробовала действовать иным путем, когда ничего другого сделать не удалось. Теперь, мистер Холмс, допустив, что я была слишком сурова с Дугласом, скажите, что могла я сделать, когда все мое будущее было поставлено на карту?

Шерлок Холмс пожал плечами.

– Что ж, – сказал он, – мне, верно, по обыкновению, придется пойти на уступки, отказавшись от судебного преследования. Сколько стоит путешествие вокруг света со всеми удобствами?

Айседора Клейн взглянула на моего друга с удивлением.

– Ну, наверное, можно будет уложиться в пять тысяч фунтов стерлингов…

– Думаю, что этого будет вполне достаточно, – подтвердил я.

– Отлично, – добавил Холмс. – Вы подпишете мне чек на эту сумму, и я позабочусь, чтобы его получила миссис Маберлей. Она заслужила того, чтобы на некоторое время сменить обстановку. Но вам, леди, – и он предостерегающе погрозил ей пальцем, – советую: будьте осторожны. Будьте осторожны! Нельзя вечно играть острым оружием, не порезав себе руки.

Вампир в Суссексе

Холмс внимательно прочел небольшую, в несколько строк записку, доставленную вечерней почтой, и с коротким, сухим смешком, означавшим у него веселый смех, перекинул ее мне.

– Право, трудно себе представить более нелепую мешанину из современности и средневековья, трезвейшей прозы и дикой фантазии. Что вы на это скажете, Ватсон?

Я прочитал:

«Олд-Джюри.46 19 ноября. Касательно вампиров.

Сэр! Наш клиент мистер Роберт Фергюсон, компаньон торгового дома «Фергюсон и Мюирхед, поставщики чая» на Минсинг-лейн, запросил нас касательно вампиров. Поскольку наша фирма занимается исключительно оценкой и налогообложением машинного оборудования, вопрос этот едва ли относится к нашей компетенции, и мы рекомендовали мистеру Фергюсону обратиться и Вам. У нас свежо в памяти Ваше успешное расследование дела Матильды Бригс.

С почтением Моррисон, Моррисон и Додд».

– Матильда Бригс, друг мой Ватсон, отнюдь не имя молоденькой девушки, – проговорил Холмс задумчиво. – Так назывался корабль. В истории с ним немалую роль сыграла гигантская крыса, обитающая на Суматре. Но еще не пришло время поведать миру те события… Так что же нам известно о вампирах? Или и к нашей компетенции это не относится? Конечно, все лучше скуки и безделья, но, право, нас, кажется, приглашают в сказку Гримма. Протяните-ка руку, Ватсон, посмотрим, что мы найдем под буквой «В».

Откинувшись назад, я достал с полки за спиной толстый справочник. Кое-как приладив его у себя на колене, Холмс любовно, смакуя каждое слово, проглядывал собственные записи своих подвигов и сведений, накопленных им за долгую жизнь.

– «Глория Скотт»… – читал он. – Скверная была история с этим кораблем. Мне припоминается, что вы, Ватсон, запечатлели ее на бумаге, хотя результат ваших трудов не дал мне основания поздравить вас с успехом… «Гила, или ядовитая ящерица»… Поразительно интересное дело. «Гадюки»… «Виктория, цирковая прима»… «Виктор Линч, подделыватель подписей»… «Вигор, Хаммерсмитское чудо»… «Вандербильт и медвежатник»… Ага! Как раз то, что нам требуется. Спасибо старику – не подвел. Другого такого справочника не сыщешь. Слушайте, Ватсон: «Вампиры в Венгрии». А вот еще: «Вампиры в Трансильвании».

С выражением живейшего интереса он листал страницу за страницей, читая с большим вниманием, но вскоре отшвырнул книгу и сказал разочарованно:

– Чепуха, Ватсон, сущая чепуха. Какое нам дело до разгуливающих по земле мертвецов, которых можно загнать обратно в могилу, только вбив им кол в сердце? Абсолютная ерунда.

– Но, позвольте, вампир не обязательно мертвец, – запротестовал я. – Такими делами занимаются и живые люди. Я, например, читал о стариках, сосавших кровь младенцев в надежде вернуть себе молодость.

– Совершенно правильно. Здесь эти сказки тоже упоминаются. Но можно ли относиться к подобным вещам серьезно? Наше агентство частного сыска обеими ногами стоит на земле и будет стоять так и впредь. Реальная действительность – достаточно широкое поле для нашей деятельности, с привидениями к нам пусть не адресуются. Полагаю, что мистера Роберта Фергюсона не следует принимать всерьез. Не исключено, что вот это письмо писано им самим, быть может, оно прольет свет на обстоятельства, явившиеся причиной его беспокойства.

Холмс взял конверт, пришедший с той же почтой и пролежавший на столе незамеченным, пока шло чтение первого письма. Он принялся за второе послание с веселой иронической усмешкой, но постепенно она уступила место выражению глубочайшего интереса и сосредоточенности. Дочитав до конца, он некоторое время сидел молча, погруженный в свои мысли; исписанный листок свободно повис у него в пальцах. Наконец, вздрогнув, Холмс разом очнулся от задумчивости.

– Чизмен, Лемберли. Где находится Лемберли?

– В Суссексе, к югу от Хоршема.

– Не так уж далеко, а? Ну, а что такое Чизмен?

– Я знаю Лемберли – провинциальный уголок. Сплошь старые, многовековой давности дома, носящие имена первых хозяев. Чизмен, Одли, Харви, Карритон – сами люди давно забыты, но имена их живут в построенных ими домах.

– Совершенно верно, – ответил Холмс сухо. Одной из странностей этой гордой, независимой натуры была способность с необычайной быстротой запечатлевать в своем мозгу всякое новое сведение, но редко признавать заслугу того, кто его этим сведением обогатил. – К концу расследования мы, вероятно, узнаем очень многое об этом Чизмене в Лемберли. Письмо, как я и предполагал, от Роберта Фергюсона. Кстати, он уверяет, что знаком с вами.

– Со мной?

– Прочтите сами.

Он протянул мне письмо через стол. Адрес отправителя гласил: «Чизмен, Лемберли».

Я стал читать:

«Уважаемый мистер Холмс! Мне посоветовали обратиться к Вам, но дело мое столь деликатного свойства, что я затрудняюсь изложить его на бумаге. Я выступаю от имени моего друга. Лет пять тому назад он женился на молодой девушке, уроженке Перу, дочери перуанского коммерсанта, с которым познакомился в ходе переговоров относительно импорта нитратов. Молодая перуанка очень хороша собой, но ее иноземное происхождение и чуждая религия привели к расхождению интересов и чувств между мужем и женой, и любовь моего друга к жене стала несколько остывать. Он даже готов был считать их союз ошибкой. Он видел, что некоторые черты ее характера навсегда останутся для него непостижимыми. Все это было особенно мучительно потому, что эта женщина, по-видимому, необычайно любящая и преданная ему супруга.

Перехожу к событиям, которые надеюсь наложить точнее при встрече. Цель этого письма лишь дать общее о них представление и выяснить, согласны ли Вы заняться этим делом. Последнее время жена моего друга стала вести себя очень странно, поступки ее шли совершенно вразрез с ее обычно мягким и кротким нравом. Друг мой женат вторично, и от первого брака у него есть пятнадцатилетний сын – очаровательный мальчик с нежным любящим сердцем, несмотря на то, что несчастный случай еще в детстве сделал его калекой. Теперешняя жена моего друга дважды и без малейшего повода набрасывалась на бедного ребенка с побоями. Один раз ударила его палкой по руке с такой силой, что от удара остался большой рубец.

Но все это не столь существенно по сравнению с ее отношением к собственному ребенку, прелестному мальчугану, которому не исполнилось и года. Как-то кормилица на несколько минут оставила его в детской одного. Громкий отчаянный крик младенца заставил ее бегом вернуться назад. И тут она увидела, что молодая мать, прильнув к шейке сына, впилась в нее зубами: на шейке виднелась ранка, из нее текла струйка крови. Кормилица пришла в неописуемый ужас и хотела тотчас позвать хозяина, но женщина умолила ее никому ничего не говорить и даже заплатила пять фунтов за ее молчание. Никаких объяснений засим не последовало, и дело так и оставили.

Но случай этот произвел страшное впечатление на кормилицу. Она стала пристально наблюдать за хозяйкой и не спускала глаз со своего питомца, к которому испытывала искреннюю привязанность. При этом ей казалось, что и хозяйка, в свою очередь, непрерывно за ней следит. Стоило кормилице отойти от ребенка, как мать немедленно к нему кидалась. День и ночь кормилица стерегла дитя, день и ночь его мать сидела в засаде, как волк, подстерегающий ягненка. Конечно, мои слова кажутся Вам совершенно невероятными, но, прошу Вас, отнеситесь к ним серьезно, быть может, от того зависят и жизнь ребенка и рассудок его отца.

Наконец наступил тот ужасный день, когда стало невозможно что-либо скрывать от хозяина. Нервы кормилицы сдали, она чувствовала, что не в силах выдержать напряжение, и во всем ему призналась. Отцу ребенка ее рассказ показался таким же бредом, каким он, вероятно, кажется и Вам. Мой друг никогда не сомневался, что жена искренне и нежно его любит, и что, если не считать этих двух нападений на пасынка, она такая же нежная любящая мать. Разве могла она нанести рану своему собственному любимому дитяти? Мой друг заявил кормилице, что все это ей померещилось, что ее подозрения – плод больного воображения, и что он не потерпит столь злостных поклепов на свою жену. Во время их разговора раздался пронзительный детский крик. Кормилица вместе с хозяином кинулась в детскую. Представьте себе чувства мужа и отца, когда он увидел, что жена, отпрянув от кроватки, поднимается с колен, а на шее ребенка и на простынке – кровь. С криком ужаса он повернул лицо жены к свету – губы ее были окровавлены. Сомнений не оставалось: она пила кровь младенца.

Таково положение дел. Сейчас несчастная сидит, запершись в своей комнате. Объяснения между супругами не произошло. Муж едва ли не потерял рассудок. Он, как и я, плохо осведомлен о вампирах, собственно, кроме самого слова, нам ровно ничего не известно. Мы полагали, что это всего-навсего нелепое, дикое суеверие, не имеющее места в нашей стране. И вдруг в самом сердце Англии, в Суссексе… Все эти происшествия мы могли бы обсудить завтра утром. Согласны ли Вы меня принять? Согласны ли употребить свои необычайные способности в помощь человеку, на которого свалилась такая беда? Если согласны, то, прошу Вас, пошлите телеграмму на имя Фергюсона (Чизмен, Лемберли), и к десяти часам я буду у Вас.

С уважением Роберт Фергюсон.

P. S. Если не ошибаюсь, Ваш друг Ватсон и я однажды встретились в матче регби: он играл в команде Блэкхита, я – в команде Ричмонда. Это единственная рекомендация, которой я располагаю».

– Отлично помню, – сказал я, откладывая письмо в сторону. – Верзила Боб Фергюсон, лучший трехчетвертной, каким могла похвастать команда Ричмонда. Славный добродушный малый. Как это похоже на него – так близко принимать к сердцу неприятности друга.

Холмс посмотрел на меня пристально и покачал головой.

– Никогда не знаешь, чего от вас ожидать, Ватсон, – сказал он. – В вас залежи еще не исследованных возможностей. Будьте добры, запишите текст телеграммы: «Охотно беремся расследование вашего дела».

– Вашего дела?

– Пусть не воображает, что наше агентство – приют слабоумных. Разумеется, речь идет о нем самом. Пошлите ему телеграмму, и до завтрашнего дня оставим все это в покое.

На следующее утро ровно в десять часов Фергюсон вошел к нам в комнату. Я помнил его высоким и поджарым, руки и ноги как на шарнирах, и поразительное проворство, не раз помогавшее ему обставлять коллег из команды противника. Да, грустно встретить жалкое подобие того, кто когда-то был великолепным спортсменом, которого ты знавал в расцвете сил. Могучее, крепко сбитое тело как будто усохло, льняные волосы поредели, плечи ссутулились. Боюсь, я своим видом вызвал в нем те же чувства.

– Рад вас видеть, Ватсон, – сказал он. Голос у него остался прежний – густой и добродушный. – Вы не совсем похожи на того молодца, которого я перебросил за канат прямо в публику в «Старом Оленьем Парке»[48]48
  Спортивный клуб в Ричмонде, около Лондона.


[Закрыть]. Думаю, и я порядком изменился. Но меня состарили последние несколько дней. Из телеграммы я понял, мистер Холмс, что мне нечего прикидываться, будто я выступаю от имени другого лица.

– Всегда лучше действовать напрямик, – заметил Холмс.

– Согласен. Но поймите, каково это – говорить такие вещи о своей жене, о женщине, которой долг твой велит оказывать помощь и покровительство! Что мне предпринять? Неужели отправиться в полицию, и все им выложить? Ведь и дети нуждаются в защите! Что же это с ней такое, мистер Холмс? Безумие? Или это у нее в крови? Сталкивались ли вы с подобными случаями? Ради всего святого, подайте совет. Я просто голову потерял.

– Вполне вас понимаю, мистер Фергюсон. А теперь сядьте, возьмите себя в руки и ясно отвечайте на мои вопросы. Могу вас заверить, что я далек от того, чтобы терять голову, и очень надеюсь, что мы найдем способ разрешить ваши трудности. Прежде всего, скажите, какие меры вы приняли? Ваша жена все еще имеет доступ к детям?

– Между нами произошла ужасная сцена. Поймите, жена моя человек добрый, сердечный – на свете не сыщешь более любящей, преданной жены. Для нее было тяжким ударом, когда я раскрыл ее страшную, невероятную тайну. Она даже ничего не пожелала сказать. Ни слова не ответила мне на мои упреки – только глядит, и в глазах дикое отчаяние. Потом бросилась к себе в комнату и заперлась. И с тех пор отказывается меня видеть. У нее есть горничная по имени Долорес, служила у нее еще до нашего брака, скорее подруга, чем служанка. Она и носит жене еду.

– Значит, ребенку не грозит опасность?

– Миссис Мэйсон, кормилица, поклялась, что не оставит его без надзора ни днем, ни ночью. Я ей полностью доверяю. Я больше тревожусь за Джека, я вам писал, что на него дважды было совершено настоящее нападение.

– Однако никаких увечий не нанесено?

– Нет. Но ударила она его очень сильно. Поступок вдвойне жестокий, ведь мальчик – жалкий, несчастный калека. – Обострившиеся черты лица Фергюсона как будто стали мягче, едва он заговорил о старшем сыне. – Казалось бы, несчастье этого ребенка должно смягчить сердце любого: Джек в детстве упал и повредил себе позвоночник. Но сердце у мальчика просто золотое.

Холмс взял письмо Фергюсона и стал его перечитывать.

– Кроме тех, кого вы назвали, кто еще живет с вами в доме?

– Две служанки, они у нас недавно. В доме еще ночует конюх Майкл. Остальные – это жена, я, старший мой сын Джек, потом малыш, горничная Долорес и кормилица миссис Мэйсон. Больше никого.

– Насколько я понял, вы мало знали вашу жену до свадьбы?

– Мы были знакомы всего несколько недель.

– А Долорес давно у нее служит?

– Несколько лет.

– Значит, характер вашей жены лучше известен горничной, чем вам?

– Да, пожалуй.

Холмс что-то записал в свою книжку.

– Полагаю, в Лемберли я смогу оказаться более полезным, чем здесь. Дело это, безусловно, требует расследования на месте. Если жена ваша не покидает своей комнаты, наше присутствие в доме не причинит ей никакого беспокойства и неудобств. Разумеется, мы остановимся в гостинице.

Фергюсон издал вздох облегчения.

– Именно на это я и надеялся, мистер Холмс. С вокзала Виктория в два часа отходит очень удобный поезд – если это вас устраивает.

– Вполне. Сейчас в делах у нас затишье. Я могу целиком посвятить себя вашей проблеме. Ватсон, конечно, поедет тоже. Но, прежде всего, я хотел бы уточнить некоторые факты. Итак, несчастная ваша супруга нападала на обоих мальчиков – и на своего собственного ребенка, и на вашего старшего сынишку?

– Да.

– Но по-разному. Вашего сына она только избила.

– Да, один раз палкой, другой раз била прямо руками.

– Она вам объяснила свое поведение в отношении пасынка?

– Нет. Сказала только, что ненавидит его. Все повторяла: «Ненавижу, ненавижу…»

– Ну, с мачехами это случается. Ревность задним числом, если можно так выразиться. А как она по натуре – ревнивая?

– Очень. Она южанка, ревность у нее такая же яростная, как и любовь.

– Но мальчик, ведь ему, вы сказали, пятнадцать лет? И если физически он неполноценен, тем более, вероятно, высоко его умственное развитие. Разве он не дал вам никаких объяснений?

– Нет. Сказал, что это без всякой причины.

– А какие отношения у них были прежде?

– Они всегда друг друга недолюбливали.

– Вы говорили, что мальчик ласковый, любящий.

– Да, трудно найти более преданного сына. Он буквально живет моей жизнью, целиком поглощен тем, чем я занят, ловит каждое мое слово.

Холмс снова что-то записал себе в книжку. Некоторое время он сосредоточенно молчал.

– Вероятно, вы были очень близки с сыном до вашей второй женитьбы – постоянно вместе, все делили?

– Мы почти не разлучались.

– Ребенок с такой чувствительной душой, конечно, свято хранит память матери?

– Да, он ее не забыл.

– Должно быть, очень интересный, занятный мальчуган. Еще один вопрос касательно побоев. Нападение на младенца и на старшего мальчика произошло в один и тот же день?

– В первый раз да. Ее словно охватило безумие, и она обратила свою ярость на обоих. Второй раз пострадал только Джек, со стороны миссис Мэйсон никаких жалоб относительно малыша не поступало.

– Это несколько осложняет дело.

– Не совсем вас понимаю, мистер Холмс.

– Возможно. Видите ли, обычно сочиняешь себе временную гипотезу и выжидаешь, пока полное знание положения вещей не разобьет ее вдребезги. Дурная привычка, мистер Фергюсон, что и говорить, но слабости присущи человеку. Боюсь, ваш старый приятель Ватсон внушил вам преувеличенное представление о моих научных методах. Пока я могу вам только сказать, что ваша проблема не кажется мне неразрешимой, и что к двум часам мы будем на вокзале Виктория.

Был тусклый туманный ноябрьский вечер, когда, оставив наши чемоданы в гостинице «Шахматная Доска» в Лемберли, мы пробирались через суссекский глинозем по длинной извилистой дороге, приведшей нас, в конце концов, к старинной ферме, владению Фергюсона, – широкому, расползшемуся во все стороны дому, с очень древней средней частью и новехонькими боковыми пристройками. На остроконечной крыше, сложенной из хоршемского горбыля и покрытой пятнами лишайника, поднимались старые тюдоровские трубы. Ступени крыльца покривились, на старинных плитках, которыми оно было вымощено, красовалось изображение человека и сыра – «герб» первого строителя дома[49]49
  Чизмен (англ. – cheeseman) – сыровар.


[Закрыть]. Внутри под потолками тянулись тяжелые дубовые балки, пол во многих местах осел, образуя глубокие кривые впадины. Всю эту старую развалину пронизывали запахи сырости и гнили.