Текст книги "Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1"

И тут же Холмс, тигром прыгнув на спину стрелка, повалил его ничком на пол. Однако он сразу вскочил и с судорожной силой сжал горло Холмса. Тут я ударил его по голове рукояткой моего револьвера, и он вновь рухнул на пол. Я упал на него и держал, а мой товарищ пронзительно свистнул в свисток. Раздался топот бегущих по тротуару ног, и через парадную дверь в комнату ворвались двое полицейских в форме во главе с детективом в штатском.

– Это вы, Лестрейд? – спросил Холмс.

– Да, мистер Холмс. Взял работу на себя. Приятно снова видеть вас в Лондоне, сэр.

– Я подумал, что вам не помешает некоторая неофициальная помощь. Три нераскрытых убийства за год – это чересчур, Лестрейд. Однако с «Тайной Моулси» вы справились без вашей обычной… То есть вы справились с ней очень неплохо.

Тут мы все поднялись на ноги. Наш пленник тяжело дышал между двумя могучими констеблями. А на улице уже начали скапливаться кучки зевак. Холмс шагнул к окну, закрыл его и опустил штору. Лестрейд достал и зажег две свечи, а полицейские открыли свои фонари. Наконец я смог как следует разглядеть нашего пленника.

На редкость мужественное и все же зловещее, отталкивающее лицо было повернуто к нам. Вверху лоб философа – и подбородок сластолюбца внизу. Наверное, он вступил в жизнь, наделенный большими способностями для добра или зла. Но невозможно было взглянуть на его жестокие голубые глаза с набрякшими циничными веками или на свирепо торчащий агрессивный нос, на угрожающий, изрезанный морщинами лоб и не узнать предостерегающие сигналы Природы. Он не обращал внимания ни на кого из нас, его глаза были прикованы к лицу Холмса с выражением, в котором равно смешивались ненависть и изумление.

– Дьявол! – бормотал он. – Умный, умный дьявол!

– А, полковник! – сказал Холмс, расправляя свой смятый воротник. – «Пути кончаются встречей влюбленных», как говорится в старинной пьесе. Я не думал, что буду иметь удовольствие вновь увидеть вас, после того как вы одарили меня этими знаками внимания, пока я лежал в нише над Рейхенбахским водопадом.

Полковник все еще смотрел на моего друга, будто в трансе. «Хитрый, хитрый дьявол!» – только и мог он повторять.

– Но я же еще не представил вас, – сказал Холмс. – Это, джентльмены, полковник Себастьян Моран, прежде служивший в Индийской армии ее величества, и самый меткий охотник на крупную дичь, какого только видела наша Восточная империя. По-моему, я не ошибусь, полковник, если скажу, что никто еще не превзошел вас по числу убитых тигров?

Снедаемый яростью старик ничего не сказал и только с ненавистью глядел на моего товарища; его свирепые глаза и торчащие усы придавали ему поразительное сходство как раз с тигром.

– Меня удивляет, как моя простенькая уловка могла обмануть такого опытного охотника, – сказал Холмс. – Она же должна быть вам хорошо знакома. Разве вы никогда не привязывали под деревом козленка, растянувшись на суку над ним с ружьем, ожидая, чтобы ваша приманка привлекла тигра? Пустой дом – вот мое дерево, а вы – мой тигр. Вполне возможно, что у вас в резерве были другие стрелки на случай, если козленок подманит несколько тигров или, против всякой вероятности, вы промахнулись бы. И это, – он указал на нас, – мои резервные стрелки. Параллель абсолютно точная.

Зарычав от ярости, полковник Моран рванулся вперед, но констебли успели его схватить. Бешенство на его лице ввергало в ужас.

– Признаюсь, вы все-таки устроили мне небольшой сюрприз, – продолжал Холмс. – Я не ожидал, что вы тоже используете пустой дом и это удобное окно на улицу. Я полагал, вы будете действовать с улицы, где мой друг Лестрейд и его веселые молодцы поджидали вас. За этим исключением все прошло, как я и ожидал.

Полковник Моран повернулся к скотланд-ярдовскому детективу.

– Есть ли у вас законный повод арестовать меня или нет, – сказал он, – в любом случае нет причин, почему я должен терпеть издевательства этого субъекта. Если я в руках представителей закона, то пусть все будет по закону.

– Ну, это разумно, – сказал Лестрейд. – Вам есть еще что-либо сказать, мистер Холмс, прежде чем мы уйдем?

Холмс, подняв с пола мощное духовое пневматическое ружье, разглядывал его механизм.

– Превосходное и уникальное оружие, – сказал он. – Бесшумное и огромной убойной силы. Я знавал фон Хердера, слепого немецкого механика, который сконструировал его по заказу покойного профессора Мориарти. Я много лет знал о его существовании, хотя никогда прежде не имел случая подержать его в руках. Рекомендую это ружье вашему особому вниманию, Лестрейд, а также пули, которыми оно стреляет.

– Можете не сомневаться, мистер Холмс, – сказал Лестрейд, когда они все направились к двери. – Что-нибудь еще?

– Только один вопрос: какое обвинение вы предпочтете предъявить?

– Какое обвинение, сэр? Ну, разумеется, покушение на убийство мистера Шерлока Холмса.

– Ну, нет, Лестрейд. Я вообще не намерен как-либо фигурировать в этом деле. Вам, и только вам, принадлежит честь сенсационного ареста, вами осуществленного. Да, Лестрейд, поздравляю вас! С обычным вашим счастливым сочетанием проницательности и смелости вы поймали его.

– Поймал его! Кого поймал, мистер Холмс?

– Того, кого все полицейские силы тщетно разыскивали, – полковника Себастьяна Морана, который тридцатого прошлого месяца застрелил высокородного Рональда Эйдера разрывной пулей из духового ружья через открытое окно третьего этажа номера 427 на Парк-Лейн. Вот обвинение, Лестрейд. А теперь, Ватсон, если вы не опасаетесь сквозняка из разбитого окна, думается, полчаса в моем кабинете за сигарой могут обеспечить вас полезным развлечением.

Наша старая квартира сохранялась в полном порядке благодаря надзору Майкрофта Холмса и заботам миссис Хадсон. Впрочем, войдя, я заметил непривычную чистоту, но все старые предметы были на положенных местах. Химический угол и весь в пятнах кислоты сосновый стол. На книжной полке – ряд внушительных тетрадей с газетными вырезками и справочники-индексы, которые многие наши сограждане с наслаждением сожгли бы. Диаграммы, футляр со скрипкой и стойка с трубками – даже персидская туфля с табаком – встречали мой взгляд, пока я оглядывался по сторонам.

В комнате нас встретили двое – во-первых, миссис Хадсон, просиявшая на нас улыбкой, когда мы вошли, во-вторых, своеобразный манекен, сыгравший столь важную роль в приключениях этой ночи. Восковой раскрашенный бюст моего друга, вылепленный столь искусно, что сходство было безупречным. Он стоял на консоли, задрапированной старым халатом Холмса таким образом, что смотрящий с улицы никогда бы не догадался, что это иллюзия.

– Надеюсь, вы соблюдали все предосторожности, миссис Хадсон? – сказал Холмс.

– Я подползала к нему на коленях, сэр, как вы велели.

– Превосходно. Вы отлично все проделали. А вы заметили, куда попала пуля?

– Да, сэр. Боюсь, она испортила ваш красивый бюст, потому что прошла сквозь голову и расплющилась о стену. Я подобрала ее с ковра. Вот она, сэр.

Холмс протянул ее мне.

– Разрывная револьверная пуля, как видите, Ватсон. Гениально! Кто мог бы вообразить, что выпущена она из духового ружья? Ну, хорошо, миссис Хадсон. Премного обязан вам за помощь. А теперь, Ватсон, разрешите мне вновь увидеть вас в вашем старом кресле, так как есть кое-какие моменты, которые мне бы хотелось обсудить с вами.

Он сбросил потертый сюртук, и теперь был прежним Холмсом в мышиного цвета халате, который снял со своего изображения.

– Нервы старого шикари остались железными, а его глаза зоркими, – сказал он со смехом, рассматривая развороченный лоб своего бюста. – Точно в середину затылка и прямо сквозь мозг. Он был лучшим стрелком в Индии, и сомневаюсь, что в Лондоне найдутся более меткие. Вы слышали о нем прежде?

– Нет.

– Ну-ну, такова слава! Но опять-таки, если память мне не изменяет, вы ничего не слышали и о профессоре Джеймсе Мориарти, обладателе величайшего мозга этого века. Передайте мне с полки индекс биографий.

Он лениво перелистывал страницы, откинувшись в кресле и дымя сигарой.

– Моя коллекция «М» очень недурна, – сказал он. – Одного Мориарти хватило бы, чтобы прибавить блеску любой букве, а здесь еще Морган, отравитель, и Мерридью, омерзительной памяти, и Мэтьюс, который вышиб мой левый клык в зале ожидания вокзала Чаринг-кросс, и наш нынешний вечерний приятель.

Он протянул мне тетрадь, и я прочел:

«Моран Себастьян, полковник. Отставной. Прежде 1-й полк Бангалорских Пионеров. Родился в Лондоне (1840). Сын сэра Огастеса О.Б., прежде британского посла в Персии. Образование: Итон, Оксфорд. Служил в Джовакийской кампании, Афганской, Чарасьябской (курьером по доставке депеш), Шерпурской и Кабульской. Автор «Крупной дичи в Западных Гималаях» (1881), «Трех месяцев в джунглях» (1884). Адрес: Кондуит-стрит. Клубы: «Англо-Индийский», «Танкервиль», карточный клуб «Багатель».

На полях четким почерком Холмса была заметка:

«Второй самый опасный человек в Лондоне».

– Поразительно! – сказал я, возвращая тетрадь. – Это же карьера достойного солдата.

– Совершенно верно, – сказал Холмс. – До определенного момента так и было. Он всегда отличался железными нервами, и в Индии все еще рассказывают, как он полз по трубе за раненым тигром-людоедом. Существуют деревья, Ватсон, которые достигают определенной высоты, а затем внезапно уродливо искривляются. То же самое часто происходит и с людьми. У меня есть теория, что каждый индивид в своем развитии повторяет всю череду своих предков и что подобное внезапное обращение к добру или злу означает какое-то сильное влияние, однажды воздействовавшее на его родословную. Человек, так сказать, становится олицетворением истории собственной семьи.

– Ну, это несколько фантастично.

– Что же, я не настаиваю. Но, какой бы ни была причина, полковник Моран сбился с пути. Хотя обошлось без открытого скандала, но в Индии ему стало слишком жарко. Он вышел в отставку, приехал в Лондон и вновь приобрел дурную репутацию. Именно тогда его и прибрал к рукам профессор Мориарти, при котором он одно время играл роль начальника штаба. Мориарти щедро снабжал его деньгами и прямо использовал лишь для одной-двух работ высшего класса, за которые не взялся бы ни один заурядный преступник. Возможно, вы что-то помните о смерти миссис Стюарт из Лодера в 1887 году. Нет? Ну, я убежден, что руку тут приложил Моран, но ничего доказать было нельзя. До того умело полковник Моран маскировался, что даже когда с шайкой Мориарти было покончено, мы не смогли изобличить его. Вы помните, я тогда навестил вас и закрыл ставни, опасаясь выстрелов из духового ружья? Несомненно, вы сочли меня мнительным. Но я точно знал, что делаю, так как знал о существовании этого редкостного оружия, и еще я знал, что целиться будет один из лучших стрелков в мире. Когда мы были в Швейцарии, он последовал за нами с Мориарти, и, без всякого сомнения, это ему я был обязан пятью страшными минутами над Рейхенбахским водопадом.

Вы, конечно, понимаете, что во время моего пребывания во Франции я внимательно читал газеты, высматривая шанс разделаться с ним. Пока он был на свободе, в Лондоне я влачил бы самую жалкую жизнь. Ночью и днем его тень падала бы на меня, и рано или поздно ему представился бы удобный случай. Что мне оставалось делать? Я не мог застрелить его, едва увидев, так как оказался бы сразу на скамье подсудимых. Обращаться в полицейский суд не имело смысла. Судья не мог бы вмешаться на основании, как ему представилось бы, подозрений, взятых с потолка. Итак, сделать я ничего не мог. Но я следил за сообщениями о любых преступлениях, зная, что рано или поздно я до него доберусь. Затем – смерть Рональда Эйдера. Наконец-то мой шанс! Исходя из того, что я знал, разве можно было сомневаться, что к ней причастен полковник Моран? Он играл в карты с юношей и из клуба последовал за ним до его дома; он выстрелил в него через открытое окно. Никаких сомнений быть не могло. Одних пуль хватило бы, чтобы накинуть ему на шею петлю. Я сразу приехал. Меня увидел дозорный, который, я знал, тут же известит полковника о моем возвращении. Он, конечно, свяжет мой нежданный приезд со своим преступлением и перепугается. Я не сомневался, что он попытается убрать меня со своей дороги немедленно, и для этого прибегнет к своему смертоносному ружью. Я устроил для него отличнейшую мишень перед окном и предупредил полицию, что может потребоваться их вмешательство (кстати, Ватсон, вы с безошибочной точностью определили их присутствие в этом подъезде). Я занял, как мне казалось, удобный пост для наблюдения, не подозревая, что он выберет тот же дом, чтобы атаковать. Ну, а теперь, дорогой Ватсон, надо ли мне объяснить еще что-то?

– Да, – ответил я. – Вы же не упомянули, по какой причине полковнику Морану понадобилось убить высокородного Рональда Эйдера.

– А! Но тут, мой дорогой Ватсон, мы вступаем в сферу предположений, где способен ошибиться и самый логичный ум. Исходя из имеющихся фактов, любой человек может создать собственную гипотезу. И почему бы вашей не оказаться не менее верной, чем моя?

– Так гипотеза у вас есть?

– Полагаю, что объяснить факты несложно. Согласно расследованию, полковник Моран и юный Эйдер незадолго до убийства выиграли, будучи партнерами, значительную сумму. Ну, а Моран, конечно, передергивал – я уже давно знал, что он шулер. По моему мнению, в день убийства Эйдер заметил, что Моран шулерничает. Вероятнее всего, он поговорил с ним с глазу на глаз, пригрозив ему изобличением, если он добровольно не откажется от своего членства в клубе и не обещает никогда больше в карты не играть. Маловероятно, что юнец вроде Эйдера сразу же учинил бы грандиозный и грязный скандал, тут же разоблачив столь известного человека много его старше. Скорее всего, он действовал примерно так, как предполагаю я. Для Морана же исключение из клуба означало полный крах, так как он жил на свои подтасованные выигрыши. А потому он и убил Эйдера, который в ту минуту подсчитывал, сколько денег и кому он должен возвратить, так как не желал получить выгоду от мошенничества своего партнера. А дверь он запер, чтобы мать и сестра не застали бы его врасплох и не пожелали узнать, что означают эти столбики монет и список. Достаточно логично?

– Не сомневаюсь, что вы добрались до истины.

– Это подтвердится или будет опровергнуто в ходе процесса. Но, так или иначе, полковник Моран больше не будет нас беспокоить, знаменитое духовое ружье фон Хердера украсит музей Скотланд-Ярда, а мистер Шерлок Холмс вновь будет свободен посвящать себя разгадыванию тех интересных маленьких проблем, которые сложная жизнь Лондона поставляет в изобилии.

Норвудский подрядчик

– С точки зрения человека, следящего за хроникой преступлений, Лондон стал абсолютно неинтересным городом со времени смерти достопочтенного профессора Мориарти, – сказал Шерлок Холмс.

– Не думаю, что с вами согласится большинство порядочных обывателей, – возразил я.

– Хорошо, хорошо; не следует быть эгоистом, – ответил он, отодвигая свой стул от стола, за которым мы завтракали. – Конечно, обыватель в выигрыше, а в проигрыше только бедный специалист, оставшийся без занятия. Пока этот человек был на горизонте, каждая утренняя газета могла принести что-нибудь неожиданное. Часто только слабого следа, самого незначительного намека для меня было достаточно, чтобы догадаться об участии этого гениального злодея, точно так же, как легкое колебание паутинных нитей напоминает о хитром пауке, притаившемся в центре. Мелкие кражи, дерзкие покушения, бесцельные нападения – все это человек осведомленный мог соединить в одно. Для изучающего в научных целях преступный мир ни одна европейская столица не представляла столько преимуществ, как Лондон, но теперь…

Он пожал плечами, и на его лице можно было прочесть заметную иронию в отношении ситуации, созданию которой он сам так много поспособствовал.

К тому времени, о котором я говорю, уже прошло несколько месяцев со дня возвращения Холмса, и я, передав по его просьбе свою практику, снова поселился вместе с ним на Бейкер-стрит. Молодой доктор по фамилии Вернер купил мою небольшую кенсингтонскую практику, заплатив мне с удивительной щедростью самую высокую цену, какую я решился запросить. Обстоятельство это прояснилось только несколько лет спустя, когда я узнал, что Вернер был дальним родственником Холмса, и что деньги шли, в сущности, от моего друга.

Однако наше сотрудничество в эти месяцы не было столь скучно, как высказал Холмс: просматривая свои заметки за это время, я увидел в них материалы дела экс-президента Мурильо, а также возмутительное дело голландского парохода «Фрисленд», в котором мы оба чуть было не лишились жизни. Но по своей холодной и сдержанной натуре Холмс всегда был противником каких бы то ни было публичных восхвалений и самым серьезным образом просил меня воздерживаться от разговоров о нем, о его методе и о его успехах. Это запрещение, как я уже сказал, было нарушено мною только теперь.

После своего необычного протеста Шерлок Холмс откинулся на спинку стула и принялся небрежно развертывать газету, как вдруг наше внимание привлек неожиданный звон колокольчика, за которым последовал град глухих ударов, будто стучались в дверь кулаками. Когда дверь отворили, кто-то с шумом ворвался в переднюю, на лестнице послышались поспешные шаги, и в следующую минуту перед нами предстал бледный, растрепанный, дрожащий от волнения молодой человек с дико блуждающими глазами. Он смотрел поочередно на нас и, встретив наши вопросительные взгляды, сообразил, что должен извиниться за свое бесцеремонное вторжение.

– Мне очень жаль, мистер Холмс, – начал он. – Не сердитесь на меня. Я просто схожу с ума. Мистер Холмс, я несчастный Джон Гектор Мак-Фарлейн.

Он сообщил это так, будто одного его имени было совершенно достаточно для объяснения цели его визита и его манер. Но по бесстрастному лицу моего друга я видел, что имя говорило ему не больше, чем мне.

– Выкурите папиросу, мистер Мак-Фарлейн, – сказал он, подвигая молодому человеку ящичек с папиросами. – Я уверен, что мой друг Ватсон пропишет вам, судя по симптомам, успокоительное. Такая стояла жара в эти последние дни! Теперь, если вы пришли в себя, я попросил бы вас присесть и спокойно, не спеша, рассказать нам, кто вы, и что вас привело к нам. Вы назвали свою фамилию, как будто по ней я должен узнать вас, но, уверяю, кроме того, что вы холостяк, адвокат, франкмасон и страдаете астмой, я ничего больше о вас не знаю.

Я достаточно хорошо знаю моего друга, и мне не трудно было следить за его выводами: я, как и он, заметил и небрежность в наряде посетителя, и сверток актов, и брелок на часах, и тяжелое дыхание. Но наш клиент был просто поражен.

– Все это совершенно верно, мистер Холмс, а кроме того, в настоящую минуту я – несчастнейший человек в Лондоне. Ради Бога, не оставьте меня, мистер Холмс! Если меня попытаются арестовать прежде, чем я закончу свой рассказ, заставьте их дать мне время сообщить вам всю правду. Я с радостью пойду в тюрьму, если буду знать, что вы работаете для меня.

– Вас арестуют? – спросил Холмс. – Действительно, это очень интересно. По какому же обвинению?

– По обвинению в убийстве Джонаса Олдейкра из Нижнего Норвуда.

На лице моего товарища отразилось сочувствие, с долей, как мне показалось, некоторого удовольствия.

– А я только сегодня за завтраком жаловался своему другу доктору Ватсону, что сенсационные дела исчезли со страниц газет, – сказал он.

Наш посетитель протянул дрожащую руку к номеру «Дейли телеграф», все еще лежавшему на коленях у Холмса.

– Если бы вы просмотрели этот номер, вы сразу поняли бы, что привело меня к вам. Мне кажется, будто моя фамилия и постигшее меня несчастье сейчас находятся в центре внимания всех лондонцев.

Он развернул газету и указал на первую страницу.

– Вот сообщение, и с вашего разрешения я прочту его. Выслушайте это, мистер Холмс. Заглавные строки таковы: «Загадочное происшествие в Нижнем Норвуде. Исчезновение местного подрядчика. Подозревается убийство и поджог. След преступника уже обнаружен». Они теперь работают над этим следом, мистер Холмс, и он непременно приведет их ко мне. За мной следили от самого вокзала, и я уверен, что теперь только ждут распоряжения, чтобы арестовать меня. Это убьет мою мать! – Он в отчаянии заламывал руки, раскачиваясь взад и вперед на стуле.

Я с любопытством смотрел на человека, обвиняемого в таком страшном преступлении. Он был блондин, недурен собой при всей своей как бы выцветшей наружности. Испуганные глаза его были достаточно выразительные, на гладком выбритом лице выделялся чувственный рот. Ему можно было дать лет двадцать семь, костюм и манеры говорили, что это – джентльмен. Из кармана легкого пальто высовывался сверток деловых бумаг, указывавших на его профессию.

– Надо воспользоваться имеющимся у нас временем, – заговорил Холмс. – Ватсон, будьте так любезны, возьмите газету и прочтите заметку.

Под жирным заголовком, приведенным нашим посетителем, я прочел следующее:

«Поздней ночью, а скорее ранним утром, в Нижнем Норвуде случилось происшествие, указывающее, как опасаются, на тяжкое преступление. Мистер Джонас Олдейкр, старожил этой местности, много лет занимался профессией подрядчика-строителя. Он холостяк пятидесяти двух лет и жил в усадьбе Дип-Дин-хаус в районе Сайденхэма. Олдейкр слыл человеком со странностями, необщительным, и жил совершенно уединенно. Несколько лет назад он оставил свое ремесло, которое помогло ему скопить, как говорят, порядочное состояние. Однако позади дома до сих пор еще существует небольшой лесной склад, и вчера около полуночи в пожарную часть пришло сообщение, что один из штабелей горит. Пожарные прибыли быстро, но сухое дерево пылало как порох, огонь невозможно было остановить, и весь штабель сгорел. Вначале казалось, что происшествие вполне рядовое, но более внимательное изучение подтвердило, что это серьезное преступление.

Всех удивило отсутствие хозяина заведения, он попросту исчез из дому. При осмотре комнаты увидели, что постель не смята, сейф раскрыт, множество важных бумаг разбросано по комнате и, наконец, обнаружены следы борьбы: местами найдены небольшие кровяные следы, а в углу дубовая трость с пятнами крови на набалдашнике. Известно, что вечером у мистера Джонаса Олдейкра был гость, и найденная трость, как выяснено, принадлежит ему – молодому лондонскому адвокату по фамилии Джон Гектор Мак-Фарлейн, младшему компаньону юридической конторы «Грехем и Мак-Фарлейн», находящейся в Сити по адресу Грехембилдингс, 426. Имеются сведения, что полиция располагает уликами, указывающими на мотив преступления. В скором времени мы надеемся сообщить о новых сенсационных подробностях.

Последнее сообщение. Появились слухи, что мистер Джон Гектор Мак-Фарлейн задержан по обвинению в убийстве мистера Джонаса Олдейкра. По крайней мере, известно, что отдан приказ об его аресте. Дальнейшее следствие выявило новые улики, подтверждающие самые мрачные предположения. Кроме следов борьбы в комнате несчастного подрядчика обнаружено, что большое окно в спальне (находящейся в нижнем этаже) оказалось открытым, во дворе видны следы от круглого предмета, ведущие к лесному складу, и, наконец, в золе найдены остатки обгоревших костей. Полиция предполагает, что совершено чудовищное преступление: подрядчик был убит в своей спальне ударом трости, бумаги изъяты из сейфа, а тело оттащили на лесной склад и подожгли, чтобы скрыть следы преступления. Следствие поручено опытному агенту тайной полиции Лестрейду, который взялся за расследование со свойственными ему мастерством и энергией».

Шерлок Холмс слушал это интригующее сообщение, закрыв глаза и сложив кончики пальцев.

– Без сомнения, в деле есть интересные пункты, – сказал он задумчиво. – Прежде всего, позвольте спросить вас, мистер Мак-Фарлейн, почему вы все еще на свободе, когда улики дают все основания для вашего ареста?

– Я живу в Торрингтон-лодж, в Блэкхите, с отцом и матерью, мистер Холмс; но вчера, допоздна пробыв у мистера Олдейкра, я заночевал в гостинице в Норвуде и оттуда уже отправился по своим делам. Я ничего не подозревал, пока не сел в поезд и не прочел то, что вы сейчас слышали. Сразу понял, какая опасность мне грозит, и поспешил к вам. Я не сомневаюсь, что меня арестуют, как только я появлюсь в своей конторе или возвращусь домой. За мной следили от станции Лондон-бридж, и нет сомнения… Боже мой! Что это?

Это был звонок, за которым на лестнице послышались тяжелые шаги. Через минуту в дверях показался наш старый знакомый Лестрейд, а за ним я рассмотрел мундиры двух полисменов, оставшихся в коридоре.

– Мистер Джон Гектор Мак-Фарлейн? – спросил Лестрейд.

Наш несчастный клиент поднялся бледный как полотно.

– Вы арестованы по обвинению в убийстве мистера Джонаса Олдейкра в Нижнем Норвуде.

Мак-Фарлейн обернулся к нам с отчаянием, затем бессильно опустился на стул.

– Одну минуту, Лестрейд, – сказал Холмс. – Полчаса не будут иметь для вас решающего значения, а этот джентльмен успеет досказать нам об этом, весьма интересном, деле, что вполне может помочь нам распутать его.

– Кажется, особенных затруднений в раскрытии этого дела нет, – мрачно заметил Лестрейд.

– Тем не менее, если вы разрешите, я хотел бы дослушать этот интересный рассказ.

– Мне трудно отказать вам в чем-нибудь, мистер Холмс: вы не раз оказывали полиции услуги, и Скотланд-Ярд в долгу перед вами, – ответил Лестрейд. – Но я не могу отлучаться от арестованного и должен предупредить его, что все сказанное им может быть использовано против него.

– Большего мне и не требуется, – заявил наш клиент. – Все, что я прошу, это – только выслушать меня и узнать правду.

Лестрейд посмотрел на часы.

– Я даю вам полчаса, – сказал он.

– Прежде всего, я должен объяснить, что до вчерашнего дня я ничего не знал о мистере Джонасе Олдейкре, – начал Мак-Фарлейн. – Правда, имя его было мне знакомо, много лет тому назад мои родители знали его, но потом долгие годы они не виделись. Поэтому я был очень удивлен вчера, когда около трех часов он явился ко мне в контору в Сити. Еще больше я удивился, узнав причину его посещения. У него в руках было несколько листков записной книжки, исписанных неразборчивым почерком, и он положил их передо мной на стол. «Это мое завещание, – сказал он. – Я попрошу вас, мистер Мак-Фарлейн, оформить его по закону. Я подожду, пока вы сделаете это». Я принялся за переписку завещания, и можете себе представить мое изумление, когда я увидал, что, за немногими исключениями, он оставляет все свое состояние мне. Это был странной наружности маленький старичок с белесыми ресницами, похожий на хорька. Когда я взглянул на него, я увидал, что его старые проницательные глаза устремлены на меня с насмешливым выражением. Читая завещание, я не верил своим глазам, но мистер Олдейкр объяснил, что он холостяк, практически не имеет родных, что он знал моих родителей в молодости, а обо мне слышал, как о достойном молодом человеке, и уверен, что его деньги попадут в хорошие руки. Мне оставалось только благодарить его. Завещание было переписано, подписано и засвидетельствовано моим клерком. Вот оно, на синей бумаге, а эти обрывки, как я уже сказал, – оригинал; ну, то есть черновики. Затем мистер Джонас Олдейкр сообщил мне, что у него есть масса документов – разрешений на постройки, купчих актов, закладных и тому подобное – различных бумаг, с которыми мне необходимо ознакомиться. Он говорил, что не успокоится, пока не устроит все, и просил меня приехать к нему в Нижний Норвуд вечером, захватив с собой завещание. «Помните, мой милый, – говорил он, – ни слова вашим родителям, пока дело не будет сделано. Мы им приготовим маленький сюрприз». Он настаивал на этом пункте, и я пообещал, что исполню его желание. Как вы понимаете, мистер Холмс, я не мог отказать ему ни в чем. Он был моим благодетелем, и я стремился в точности исполнить его желание. Я послал телеграмму домой с извещением о том, что занят важным делом и не могу точно сообщить, как поздно вернусь. Мистер Олдейкр пригласил меня поужинать с ним около девяти часов, так как не рассчитывал попасть домой раньше этого времени. Не без труда я разыскал его дом, и, когда позвонил в дверь, было уже около половины десятого. Я застал мистера Олдейкра…

– Одну минуту! – перебил Холмс. – Кто открыл дверь?

– Женщина средних лет, его экономка, как я думаю.

– И она назвала вашу фамилию?

– Именно так, – ответил Мак-Фарлейн.

– Прошу вас, продолжайте.

Мак-Фарлейн вытер влажный лоб и продолжал рассказ:

– Женщина ввела меня в гостиную, где был приготовлен легкий ужин. После того мистер Джонас Олдейкр повел меня к себе в спальню, где стоял тяжелый сейф. Старик отпер его и вынул массу документов, которые мы стали просматривать. Было уже около двенадцати часов, когда мы закончили. Он сказал, что не хочет беспокоить экономку, и предложил мне выйти через большое окно в спальне, остававшееся все время открытым.

– Штора была спущена? – спросил Холмс.

– Не могу сказать наверняка, но, кажется, наполовину спущена. Да, теперь припоминаю: он поднял ее, чтобы пошире отворить окно. Я не мог найти своей трости, и он сказал: «Пустяки. Надеюсь, мы теперь будем часто видеться; я поберегу вашу трость, пока вы не придете за ней». Я простился с ним; сейф оставался открытым, а бумаги разложенными по столу. Было уже так поздно, что я решил не ехать домой, и провел ночь в гостинице. О том, что случилось после моего ухода, я узнал только в поезде, когда прочел утреннюю газету.

– У вас нет больше никаких вопросов, мистер Холмс? – спросил Лестрейд, брови которого пару раз удивленно приподнялись во время этого интригующего рассказа.

– Пока не побываю в Блэкхите.

– То есть в Норвуде, – поправил Лестрейд.

– Да, конечно, я именно это хотел сказать, – улыбнулся Холмс своей загадочной улыбкой.

Лестрейд неоднократно убеждался, хотя это ему, конечно же, не хотелось признавать, что со своим острым как бритва умом Холмс часто видит гораздо глубже его, и поэтому он с любопытством взглянул на моего друга.

– Мне хотелось бы переговорить с вами, мистер Холмс, – сказал он. – Мистер Мак-Фарлейн, вас ожидают два моих констебля, а у крыльца – кеб.

Несчастный молодой человек встал и, бросив на нас последний умоляющий взгляд, вышел из комнаты. Констебли проводили его до кареты, а Лестрейд остался с нами.

Холмс поднял со стола черновик завещания и стал рассматривать его с глубочайшим интересом.

– Вы хотели сказать что-нибудь об этом документе, Лестрейд, не так ли? – спросил он, протягивая ему бумаги.