Текст книги "Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1"

– Перчатки, – ответил молодой человек.

Холмс победоносно взглянул на Банистера.

– Он положил перчатки на стул и начал брать один за другим корректурные листы, чтобы списать их. Он думал, что воспитатель вернется через главные ворота, и что он увидит его. Вдруг он услышал его шаги у самой двери. Немыслимо было убежать. Он забыл перчатки, но, захватив башмаки, бросился в спальню. Вы замечаете, что царапина на этом столе, слабая с одной стороны, углубляется по направлению к двери спальни. Этого одного достаточно, чтобы убедить нас в том, что виновный скрылся в этом направлении. Глина, приставшая к гвоздю, осталась на столе, и второй кусочек ее отделился и упал в спальне. Могу добавить, что я ходил сегодня утром на место атлетических упражнений, увидел, что арена для прыжков покрыта плотной черной глиной, и унес с собой образчик от нее вместе со щепоткой мелких опилок, которыми посыпается глина, чтобы атлет не поскользнулся. Сказал ли я правду, мистер Гильхрист?

Студент выпрямился.

– Да, сэр, это правда, – сказал он.

– Неужели вы ничего не имеете добавить?! – воскликнул Сомс.

– Имею, сэр, но потрясение от этого позора ошеломило меня. У меня тут, мистер Сомс, письмо, которое я вам написал после бессонной ночи. Я написал его раньше, чем узнал, что мой грех обнаружен. Вот оно, сэр. Вы увидите, что я написал:

«Я решил не являться на экзамен. Мне предложили место в полиции Родезии, и я тотчас же отправляюсь в Южную Африку».

– Как я рад слышать, что вы не намерены были воспользоваться своим некрасивым преимуществом, – сказал Соме. – Но почему вы изменили намерение?

Гильхрист показал на Банистера.

– Вот человек, наставивший меня на путь истинный, – ответил он.

– Ну, Банистер, – заговорил Холмс. – Вам стало ясно из того, что я сказал, что только вы могли выпустить этого молодого человека, так как вы оставались в комнате и заперли дверь на ключ, когда вошли. Что же касается того, что он мог выпрыгнуть в окно, то это неправдоподобно. Не можете ли вы разъяснить последний пункт тайны и сказать нам, что было причиной ваших действий?

– Если бы вы только знали, сэр, то это показалось бы вам очень простым, но, при всем вашем уме, вы не могли этого знать. Было время, сэр, когда я служил дворецким у старика сэра Джобеса Гильхриста, отца этого молодого человека. Когда он разорился, я поступил в колледж, но никогда не забывал своего старого господина из-за того, что он претерпел неудачи в жизни. Я заботился, насколько мог, о его сыне ради былых дней. Ну, сэр, когда вчера, после поднятой тревоги, я вошел в комнату, то первое, что я увидел, были перчатки мистера Гильхриста, лежавшие на этом стуле.

Я хорошо знал эти перчатки и понял, что они означают. Если бы мистер Сомс увидел их, все бы пропало. Я грохнулся на стул, и ничто не могло бы заставить меня сдвинуться с места, пока мистер Сомс не ушел за вами. Тогда вышел мой бедный молодой господин, который прыгал, бывало, у меня на коленях, и признался мне во всем. Не естественно ли было, сэр, мне спасти его, и не естественно ли было также, чтобы я попытался заговорить с ним, как бы это сделал его отец, и заставить его понять, что он не может воспользоваться своим дурным поступком? Можете ли вы осудить меня за это, сэр?

– Конечно, нет, – сердечно ответил Холмс, вскочив на ноги. – Ну, Сомс, мне кажется, что мы разрешили вашу маленькую задачу, а дома нас ждет завтрак. Пойдемте, Ватсон! Что же касается вас, сэр, то я надеюсь, что блестящее будущее ожидает вас в Родезии. Один раз вы низко пали. Дай Бог нам увидеть, как вы со временем сможете высоко подняться.

Золотое пенсне

Когда я смотрю на три массивные рукописные книги, содержащие в себе нашу работу за 1894 год, то, признаюсь, мне очень трудно бывает выбрать из такого обилия материала случаи наиболее интересные сами по себе, и вместе с тем наиболее рельефно иллюстрирующие те особенные способности, которыми отличался мой друг. Перелистывая эти книги, я вижу свои заметки относительно отталкивающей истории красной пиявки и ужасной смерти банкира Кросби. Я нахожу тут также отчет Аддльтонской трагедии и странном содержимом древнего британского кургана. Знаменитое дело о Смит-Мортимерском наследстве тоже относится к этому периоду, также как выслеживание и арест Гюреса – бульварного убийцы – подвиг, которым Холмс заслужил собственноручное благодарственное письмо от французского президента и орден Почетного Легиона. Каждое из этих дел могло бы послужить темой для рассказа. Но ни одно из них не соединяет в себе так много странных и интересных пунктов, как эпизод в старом Иокслейском поместье, заключающий в себе не только печальную смерть молодого Виллугби Смита, но также и последующие события, бросившие такой любопытный свет на причины преступления.

Была ненастная, бурная ночь конца ноября. Холмс и я просидели молча весь вечер – он, занятый при помощи сильной лупы разбором остатков надписи на палимпсесте, я углубленный в новейший трактат по хирургии. Ветер завывал на Бейкер-стрит, и дождь яростно хлестал в окна. Странно было в самом центре огромного промышленного города чувствовать мощь природы и сознавать, что для ее элементов весь Лондон не более как норы крота, покрывающие поля. Я подошел к окну и выглянул на улицу. Редкие фонари освещали грязную дорогу и блестевшие от дождя тротуары. Один-единственный кеб катил по воде со стороны Оксфордской улицы.

– Хорошо, Ватсон, что мы не должны выходить на улицу сегодня ночью, – сказал Холмс, откладывая в сторону свою лупу и свертывая палимпсест. – Довольно я потрудился! Это тяжелая работа для глаз. Насколько я разобрал, это не более чем отчет аббата второй половины пятнадцатого века… Эге! Что это такое?

Среди порывов ветра до нашего слуха донесся топот лошадиных копыт и протяжный скрип колеса, задевшего тумбу. Виденный мною кеб остановился у нашего подъезда.

– Что такое ему нужно?! – воскликнул я, видя, что из кеба вышел мужчина.

– Что ему нужно? Ему нужны мы. А нам, мой бедный Ватсон, нужны пальто, шарфы и галоши и всякие вспомогательные средства, какие только человек выдумал для борьбы с непогодой. Но постойте! Кеб уехал! Есть еще надежда. Человек задержал бы его, если бы он хотел, чтобы мы ехали с ним. Спуститесь-ка, дорогой друг, и откройте дверь, так как все порядочные люди давно уже спят.

Когда свет от лампы в передней упал на нашего ночного посетителя, мне нетрудно было узнать его. Это был молодой Стэнлей Гопкинс, многообещающий сыщик, к карьере которого Холмс не раз обнаруживал практический интерес.

– Дома он? – стремительно спросил Гопкинс.

– Войдите, дорогой сэр, – послышался голос Холмса сверху. – Надеюсь, что у вас нет никаких видов на нас в такую ночь.

Сыщик поднялся наверх, и наша лампа осветила его блестевший от дождя непромокаемый плащ. Я помог ему снять его, между тем как Холмс поправлял огонь в камине.

– Теперь, милый Гопкинс, устраивайтесь поудобнее и грейте ноги, – сказал он. – Вот вам сигара, а у доктора есть рецепт лекарства, заключающего в себе горячую воду и лимон, – очень хорошее лекарство в такую ночь. Должно быть, важное дело заставило вас выйти из дома в такую бурю?

– Действительно, важное, мистер Холмс. Хлопотливый денек достался на мою долю, уверяю вас. Читали вы что-нибудь о Иокслейском деле в последних выпусках?

– Сегодня я ничего не читал из написанного позднее пятнадцатого века.

– Ну, да это был только один столбец, и к тому же факты совершенно искажены. Так что вы ничего не потеряли. А я не терял времени. Это в Кентском графстве, в семи милях от Чатама и в трех от железной дороги. Мне телеграфировали в три часа пятнадцать минут, и я был в старом поместье Иокслей в пять часов, произвел следствие, вернулся на Чэринг-Кросскую станцию с последним поездом и оттуда поехал прямо к вам.

– Что означает, полагаю, что дело для вас не совсем ясно?

– Это означает, что я не вижу в нем ни начала, ни конца. Насколько мне кажется, это самое запутанное дело, которое мне когда-либо приходилось вести, а между тем сначала оно казалось таким простым, что немыслимо было сделать ошибку. Нет никаких поводов, мистер Холмс. Вот что меня смущает – я не могу найти повод. Налицо мертвый человек – этого нельзя отрицать, но, насколько я вижу, нет ни малейшей причины, чтобы кто-нибудь захотел сделать ему зло.

Холмс закурил сигару и прислонился к спинке кресла.

– Послушаем, в чем дело, – произнес он.

– Добытые мною факты ясны, – начал Стэнлей Гопкинс. – Теперь мне остается только узнать, что они все означают. История, насколько мне кажется, заключается в следующем. Несколько лет тому назад этот деревенский дом – старое поместье Иокслей – был снят пожилым человеком, который назвал себя профессором Корамом. Он был больной и половину своего времени проводил в постели, а другую – бродил вокруг дома с палочкой, или же садовник катал его в кресле. Его очень любили немногие соседи, навещавшие его, и он пользовался репутацией весьма ученого человека. Его прислуга состояла из экономки – миссис Маркер, и горничной – Сусанны Тарльтон. Они обе состояли при нем со дня его переезда, и, по-видимому, обе женщины с прекрасным характером. Профессор пишет научный труд и потому нашел нужным год тому назад пригласить секретаря. Первые два, пробовавшие у него работать, были неудачны, но третий, мистер Виллугби Смит, очень молодой человек, прямо с университетской скамьи, оказался как раз тем, что требовалось профессору. Его работа заключалась в том, что он все утро писал под диктовку профессора, вечера же он обыкновенно проводил в отыскивании источников для работы на следующее утро. В прошлом этого Виллугби Смита нет ничего, говорящего против него, ни когда он был мальчиком в Уппингхаме, ни юношей в Кембриджском университете. Я видел его аттестаты, и по ним оказывается, что он всегда был приличным, спокойным, работящим малым без единой слабости. А между тем, этого мальчика настигла смерть сегодня утром в кабинете профессора при обстоятельствах, которые могут указывать только на убийство.

Ветер завывал под окнами. Холмс и я придвинулись ближе к огню, между тем как молодой инспектор медленно, пункт за пунктом, развивал свой странный рассказ.

– Обыщите всю Англию, – сказал он, – и вы не найдете хозяйства, в котором прислуга была бы более сдержанна и не подвержена влиянию извне. Целыми неделями никто не выходит за пределы поместья. Профессор был поглощен своей работой, и его не существовало ни для чего, кроме нее. Молодой Смит не был знаком ни с кем по соседству и жил почти так же, как его хозяин. Обе женщины ничего не имели такого, что бы отвлекало их от дома. Садовник Мортимер, катающий профессора, – пенсионер армии, старый крымский солдат с прекрасным характером. Он живет не в доме, а в коттедже, состоящем из трех комнат и находящемся в противоположном конце сада. Вот и все люди в старом поместье Иокслей. Вместе с тем калитка сада находится в ста ярдах от большой дороги, идущей из Лондона в Чатам. Она закрывается щеколдой, и всякий может беспрепятственно войти в нее.

Теперь я передам вам показания Сусанны Тарльтон, единственного человека, имевшего сказать что-либо положительное об этом деле. Это было перед полуднем, между одиннадцатью и двенадцатью часами. Она в это время была занята развешиванием занавесей в верхней спальне, выходящей окнами в сад. Профессор Корам был еще в постели, потому что в плохую погоду он редко вставал раньше двенадцати. Экономка была чем-то занята в задней части дома. Виллугби Смит находился в своей спальне, которая служила ему и кабинетом. В эту минуту горничная услышала, как он прошел по коридору и спустился в кабинет, как раз под той комнатой, в которой находилась она. Она не видела его, но говорит, что не могла не узнать его быстрой, твердой походки. Она не слышала, чтобы он запер дверь кабинета, но приблизительно через минуту услышала страшный крик, раздавшийся в комнате внизу. То был дикий хриплый крик, столь странный и неестественный, что нельзя было разобрать, кто его издал, – мужчина или женщина. В то же самое время послышался тяжелый стук, потрясший весь дом, и наступила тишина. Девушка с минуту простояла как окаменелая, затем, набравшись храбрости, побежала вниз. Дверь кабинета была заперта, и она открыла ее. На полу лежал распростертый молодой Виллугби Смит. Сначала она не заметила никаких признаков насилия, но когда попробовала поднять его, то увидела кровь, хлынувшую из нижней части шеи. В ней была сделана очень маленькая, но очень глубокая рана, и задета сонная артерия. Орудие, которым была нанесена рана, лежало тут же на полу. То был один из тех маленьких ножичков, которые встречаются на старомодных письменных столах, с ручкой из слоновой кости и не сгибающимся лезвием. Это была одна из принадлежностей письменного стола профессора. Сначала девушка подумала, что молодой Смит уже умер, но когда она полила его лоб водой из графина, он на мгновение открыл глаза. «Профессор, – пробормотал он, – это была она». Девушка готова поклясться, что таковы были в точности его слова. Он отчаянно пытался сказать еще что-то и поднял правую руку. Затем упал мертвым. Между тем явилась и экономка, но она уже не слышала последних предсмертных слов молодого человека. Оставив Сусанну возле его тела, она поспешила в комнату профессора. Он, страшно взволнованный, сидел на постели, потому что достаточно слышал, чтобы убедиться в том, что случилось нечто ужасное. Миссис Маркер готова поклясться, что профессор был еще в ночном костюме, да и, действительно, для него немыслимо было одеться без помощи Мортимера, который должен был прийти в двенадцать часов. Профессор заявил, что он слышал только отдаленный крик, и ничего больше не знает. Он не может дать никакого объяснения последним словам молодого человека: «Профессор, это была она», но думает, что это был бред. Ему кажется, что у Виллугби Смита не было никаких врагов, и он не может ничем объяснить преступление. Он первым делом послал садовника Мортимера за местной полицией. Немного позднее старший констебль послал за мною. Ничто не было тронуто до моего приезда, и были даны строгие указания, чтобы никто не смел ходить по дорожкам, ведущим к дому. Представляется роскошный случай испытать на практике вашу теорию, мистер Шерлок Холмс. В сущности, не было недостатка ни в чем.

– За исключением мистера Шерлока Холмса, – добавил мой товарищ с несколько горькой улыбкой. – Ну, послушаем. Какого рода работу исполнили вы?

– Прежде всего, я должен попросить вас, мистер Холмс, взглянуть на этот набросок, который даст вам общее понятие о расположении кабинета профессора и о плане дома и местности вокруг него. Он поможет вам следить за произведенным мною следствием.

Гопкинс развернул лист бумаги и положил его на колени Холмса. Я встал и, поверх плеча Холмса, изучал план.

– Это, конечно, очень грубо набросанный план, и на нем нанесены только пункты, которые я нахожу существенными. Все остальное вы сами увидите впоследствии. Прежде всего, если предположить, что убийца вошел в дом, то каким образом она или он вышел? Несомненно, по садовой дорожке через заднюю дверь, из которой легко попасть в кабинет. Всякий иной путь был бы крайне сложен. Скрылся преступник, должно быть, тем же путем, так как из двух других выходов из кабинета один был блокирован Сусанной, сбегавшей с лестницы, а другой ведет прямо в спальню профессора. Поэтому я сразу обратил свое внимание на садовую дорожку, которая промокла от недавнего дождя и, конечно, обнаружил бы следы ног.

Мое расследование доказало мне, что я имею дело с осторожным и опытным преступником. На дорожке не было никаких следов. Однако же не могло быть сомнения в том, что кто-то прошел по траве, окаймляющей дорожку, для того, чтобы не оставить после себя следов. Я не нашел ничего похожего на отчетливый отпечаток ноги, но трава была утоптана, и кто-то несомненно прошел по ней. Пройти же мог только убийца, так как ни садовник, ни другие обитатели дома не приходили сюда сегодня утром, а дождь начался только с ночи.

– Постойте, – прервал его Холмс. – Куда ведет эта дорожка?

– На большую дорогу.

– Какой она длины?

– Приблизительно сто ярдов.

– В том месте, где дорожка переходит калитку, вы, наверное, могли обнаружить следы?

– К несчастью, дорожка вымощена в этом месте кирпичом.

– Ну, а на дороге?

– Она вся была превращена в жидкую грязь.

– Досадно! Ну, а следы на траве какое имели направление?

– Невозможно было определить. Не было ни одной ясной линии.

– Большая или маленькая нога?

– Нельзя было разобрать.

Холмс издал возглас нетерпения.

– С тех пор все время лил дождь и свирепствовала буря, – сказал он. – Это труднее будет прочесть, чем палимпсест. Ничего не поделаешь! Что вы предприняли, Гопкинс, когда убедились в том, что ни в чем не можете убедиться?

– Мне кажется, мистер Холмс, что я убедился во многом. Я знал, что кто-то осторожно вошел в дом. Затем я осмотрел коридор, устланный циновками, на которых не могло остаться никаких следов. Он привел меня в сам кабинет. Это скудно меблированная комната. Главная вещь в ней – большой письменный стол с прикрепленным бюро. Последнее состоит из двух рядов ящиков с небольшим шкафчиком между ними. Ящики были открыты, шкафчик заперт на ключ. Оказывается, что ящики всегда бывали открытыми, и в них не хранилось никаких ценностей. В шкафчике находилось несколько важных бумаг, но незаметно было никаких признаков, чтобы его пытались открыть, и профессор уверил меня, что там все цело. Достоверно известно, что не было совершено никакого воровства. Теперь обратимся к телу молодого человека. Оно было найдено возле письменного стола, слева от него, как показано на плане. Рана была нанесена с правой стороны шеи и сзади, так что почти невозможно предположить, чтобы он сам нанес ее себе.

– Разве что он упал на ножичек, – заметил Холмс.

– Именно. Эта мысль пришла мне в голову. Но мы нашли ножик в нескольких футах от тела, так что это немыслимо. К тому же существует показание о его предсмертных словах. И, наконец, есть вот это очень важное вещественное доказательство, которое найдено зажатым в руке покойника.

Стэнлей Гопкинс вынул из кармана маленький пакетик, завернутый в бумагу. Он развернул ее и вынул золотое пенсне с двумя висевшими на нем оборванными концами черного шелкового шнурка.

– Виллугби Смит обладал прекрасным зрением, – добавил он. – Не может быть никакого сомнения в том, что это было сорвано с лица или с шеи убийцы.

Шерлок Холмс взял в руки пенсне и рассматривал его с крайним вниманием и интересом. Он надел его на нос, пытался читать через него, подошел к окну, посмотрел через это пенсне на улицу, крайне тщательно осмотрел под лампой и, наконец, хихикнув, сел к столу и написал несколько строчек на листе бумаги, который перебросил Стэнлею Гопкинсу.

– Больше этого я ничего не могу сделать для вас, – сказал он. – Может быть, это сослужит службу.

Удивленный сыщик прочел записку вслух. Она гласила:

«Разыскивается женщина с хорошими манерами, одетая как леди. У нее замечательный толстый нос и близко поставленные глаза. У нее морщинистый лоб, пристальный взгляд и, вероятно, округлые плечи. Есть указания на то, что она обращалась к оптику, по крайней мере, два раза за последние несколько месяцев. Так как ее очки очень сильны, а оптики не очень многочисленны, то нетрудно будет выследить ее».

Холмс улыбнулся при виде удивления Гопкинса, которое, должно быть, отразилось и на моем лице.

– Уверяю вас, что мои выводы – сама простота, – сказал он. – Трудно найти предметы, которые представляли бы лучшее поле для заключений, чем очки, особенно такие замечательные, как это пенсне. Что оно принадлежит женщине, я заключаю из тонкости его работы и также, конечно, из предсмертных слов Смита. Относительно же ее изящества и костюма, то это пенсне, как вы видите, имеет великолепную, литого золота оправу, и нельзя вообразить, чтобы женщина, носящая такое пенсне, была неряшлива в других отношениях. Вы видите, что зажим слишком широк для вашего носа, что указывает на большую ширину основания носа у дамы. Такого рода носы бывают обыкновенно коротки и грубы, но существует достаточно много исключений, чтобы я настаивал на этом пункте. Мое лицо узкое, а между тем я не могу попасть своими глазами в фокус этих стекол. Следовательно, глаза дамы близко посажены. Вы видите, Ватсон, что стекла вогнутые и необычной силы. Женщина, бывшая до такой степени близорука в течение всей своей жизни, должна отличаться физическими чертами, свойственными лицам с таким зрением, – опущенными плечами, морщинами около глаз и на лбу.

– Да, – сказал я, – я могу проследить за всеми вашими аргументами. Признаюсь, однако же, что не в состоянии понять, каким путем вы добрались до повторного посещения оптика.

Холмс взял пенсне в руки.

– Заметьте, – сказал он, – что с обеих сторон зажима приделаны тонкие полоски из пробки для смягчения давления на нос. Одна из них потеряла цвет и до известной степени изношена, другая же новая. Очевидно, что одна из них отпала и была заменена новой. Я того мнения, что старая полоска была в употреблении не более нескольких месяцев. Обе полоски совершенно одинаковые, и я вывожу из этого заключение, что дама обратилась за второй полоской к тому же оптику.

– Боже мой, это волшебство! – воскликнул Гопкинс в экстазе восхищения, – Подумать только, что я имел в руках все эти доказательства и ничего не знал о них! Однако же я намерен обойти всех лондонских оптиков.

– Конечно, это следует сделать. А пока имеете вы еще что-нибудь рассказать нам об этом деле?

– Ничего, мистер Холмс. Думаю, что вы теперь знаете столько же, сколько и я, вероятно, даже больше. Мы наводили справки, не видел ли кто-нибудь незнакомой личности по сельским дорогам или на станции, но ничего не узнали. Что волнует меня, это полное отсутствие цели преступления. Никто не в состоянии намекнуть хотя бы на тень мотива его.

– А! Тут я не в состоянии вам помочь. Но полагаю, что вы желаете, чтобы мы завтра поехали туда?

– Если это не будет слишком большой смелостью с моей стороны. В шесть часов утра отходит поезд от Чэринг-Кросской станции в Чатам, и мы приехали бы в Иокслейское поместье между восемью и девятью часами.

– Ну, так мы отправимся с этим поездом. Ваше дело имеет, конечно, несколько очень интересных пунктов, и я с наслаждением займусь им. А теперь уже почти час, и нам хорошо бы поспать немного. Полагаю, что вы можете удобно устроиться на диване перед камином. Перед отъездом я зажгу спиртовую лампочку и угощу вас чашкой кофе.

На следующее утро буря унялась, но когда мы двинулись в путь, только-только занимался ненастный день. Мы видели, как поднималось холодное зимнее солнце над угрюмыми болотами Темзы и над длинной мрачной лентой реки. После продолжительного и томительного путешествия мы вышли на маленькой станции в нескольких милях от Чатама. Пока запрягали лошадь в харчевне, наскоро проглотили завтрак и были совершенно готовы приняться за дело, когда наконец добрались до Иокслейского поместья. У калитки сада нас встретил констебль.

– Что нового, Вильсон?

– Ничего, сэр.

– Никаких донесений о виденном незнакомце?

– Никаких, сэр. На станции убеждены в том, что вчера не приезжала и не уезжала никакая незнакомая личность.

– Справлялись в харчевнях и в меблированных комнатах?

– Да, сэр; нет ни одного человека, о котором мы не могли бы дать отчета.

– Что ж, прогулка до Чатама возможная вещь. Там всякий может остановиться никем незамеченный или уехать поездом… Вот это садовая дорожка, о которой я говорил, мистер Холмс. Даю вам слово, что вчера на ней не было никаких следов.

– С какой стороны были следы на траве?

– С этой стороны, сэр. На этой узкой полоске травы между дорожкой и клумбой. В настоящее время я не вижу следов, но вчера они были ясны для меня.

– Да-да, кто-то прошел тут, – сказал Холмс, нагнувшись над травой. – Наша дама, должно быть, очень осторожно ступала, не правда ли, так как иначе она оставила бы следы с одной стороны на дорожке, а с другой – еще более ясные следы на мягкой клумбе.

– Да, сэр, она, должно быть, хладнокровная преступница.

– Вы говорите, что она должна была вернуться этим путем?

– Да, сэр, другого нет.

– По этой полоске травы?

– Конечно, мистер Холмс.

– Гм! Это было замечательное исполнение, очень замечательное. Ну, я думаю, что на дорожке нам больше нечего делать. Пойдем дальше. Эта дверь в сад, должно быть, обыкновенно отперта? Значит, посетительнице ничего больше не оставалось, как войти в нее. У нее в голове не было мысли об убийстве, иначе она бы запаслась каким-нибудь оружием вместо того, чтобы взять ножичек со стола. Она шла по этому коридору, не оставив никаких следов на кокосовом половике. Затем она очутилась в этом кабинете. Как долго находилась она там? Мы не имеем данных, чтобы судить об этом.

– Не больше пяти минут, сэр. Я забыл вам сказать, что экономка, миссис Маркер, незадолго перед тем, приблизительно за четверть часа, как она говорит, убирала кабинет.

– Хорошо, это дает нам определение времени. Наша дама входит в эту комнату, и что она делает? Она подходит к письменному столу. Для чего? Не ради содержимого ящиков. Если бы в них было что-нибудь ценное, то они были бы заперты. Нет; она подошла ради чего-нибудь, заключающегося в этом бюро. Эге! Что это за царапина на его поверхности? Отчего вы не сказали мне о ней, Гопкинс?

Царапина, которую Холмс рассматривал, начиналась от бронзового украшения с правой стороны замочной скважины и тянулась в длину приблизительно на четыре дюйма, стерев полировку.

– Я заметил ее, мистер Холмс. Но возле замочных скважин всегда есть царапины.

– Это свежая царапина, совершенно свежая. Посмотрите, как бронза блестит там, где она поцарапана. Старая царапина была бы одного цвета с остальными. Взгляните на нее через мою лупу. Тут и полировка в виде порошка по обеим сторонам борозды. Здесь ли миссис Маркер?

Пожилая женщина с грустным лицом вошла в комнату.

– Стирали вы пыль с этого бюро вчера утром?

– Да, сэр.

– Заметили вы эту царапину?

– Нет, сэр, не заметила.

– Я уверен в этом, иначе вы смели бы эти следы полировки. У кого ключ от этого бюро?

– Профессор носит его на цепочке с часами.

– Ключ простой?

– Нет, сэр, это патентованный ключ системы Чоба.

– Прекрасно. Можете идти, миссис Маркер. Мы начинаем двигаться вперед. Наша дама входит в комнату, подходит к бюро и или открывает его, или пытается его открыть. В это время входит молодой Виллугби Смит. При поспешности, с какой она выдергивает ключ, она делает царапину на дверце. Он нападает на нее, и она хватает первый попавшийся под руку предмет, случайно оказавшийся этим ножичком, и наносит ему удар, чтобы освободиться от него. Удар оказывается роковым. Он падает, и она убегает без того, за чем приходила. Тут ли горничная Сусанна? Сусанна, мог кто-нибудь уйти в дверь после того, как вы услышали крик?

– Нет, сэр, это немыслимо. Пока я спускалась, я увидела бы человека в коридоре. Кроме того, дверь никем не была отперта, иначе я бы услышала это.

– Следовательно, этот выход можно исключить. Значит, дама, несомненно, ушла тем же путем, каким пришла. Я понял так, что другой коридор ведет только в спальню профессора. Оттуда нет выхода?

– Нет, сэр.

– Мы пойдем туда и познакомимся с профессором… Эге, Гопкинс! Это очень важно, право, очень важно. Коридор профессора тоже устлан кокосовыми циновками.

– Так что же, сэр?

– Разве вы не видите тут никакого отношения к делу? Ладно-ладно, я не настаиваю на этом. Я, несомненно, ошибаюсь. А между тем, мне кажется, что это наводит на некоторые мысли. Пойдемте со мной, вы представите меня.

Мы пошли по коридору, который был такой же длины, как коридор, ведущий в сад. В конце его было несколько ступенек, наверху которых была дверь. Наш проводник постучался и пропустил нас в спальню профессора.

Это была очень большая комната, стены которой была покрыты книгами в таком изобилии, что они падали с полок и лежали кучей в углах или были уложены на полу. Кровать стояла посреди комнаты, и в ней, обложенный подушками, лежал хозяин дома. Я редко видел столь замечательную физиономию. На нас смотрело худое орлиное лицо с пронзительными черными глазами, выглядывавшими из глубоких впадин, на которые нависли густые брови. Волосы и борода его были белы, и только последняя была курьезно покрыта желтизной вокруг рта. Среди массы белых волос блестел огонек папиросы, и воздух комнаты был пропитан зловонием от застаревшего табачного дыма. Когда старик протянул Холмсу руку, я заметил, что и она была желта от никотина.

– Вы курите, мистер Холмс? – спросил он, говоря прекрасным языком с курьезным, чуть-чуть жеманным акцентом. – Прошу вас взять папиросу… А вы, сэр? Могу рекомендовать их, так как я специально заказываю эти папиросы у Ионидеса в Александрии. Он присылает их мне по одной тысяче, и, к сожалению, я должен сказать, что мне приходится заботиться о новом запасе каждые две недели. Плохо, сэр, очень плохо, но старики пользуются столь незначительными удовольствиями. Табак и моя работа – вот все, что у меня осталось.

Холмс закурил папиросу и бросал короткие проницательные взгляды по комнате.

– Табак и моя работа… А теперь только табак! – воскликнул старик. – Увы. Какой роковой перерыв! Кто мог предвидеть такую ужасную катастрофу? Такой почтенный молодой человек! Уверяю вас, что после нескольких месяцев стажировки он стал великолепным помощником. Что вы думаете об этом деле, мистер Холмс? Я буду вам обязан, если вы прольете свет там, где все для нас так темно. На такого бедного книжного червя и инвалида, как я, такой удар способен подействовать парализующим образом. Я как будто утратил способность мыслить. Но вы человек действий, вы деловой человек. Это составляет часть ежедневной рутины вашей жизни. Вы можете сохранить свое равновесие перед лицом всякой случайности. Мы истинно счастливы, что имеем вас на своей стороне.

Холмс ходил взад и вперед по одной стороне комнаты, пока профессор говорил. Я заметил, что он курил с необыкновенной быстротой. Очевидно, он разделял с хозяином вкус к свежим александрийским папиросам.

– Да, сэр, это парализующий удар, – повторил старик. – Эта куча бумаг, там, на боковом столе, мой magnum opus. Это мой анализ документов, найденных в коптских монастырях Сирии и Египта, – труд, который затронет глубоко самое основание разоблаченной религии. При своем слабом здоровье не знаю, буду ли я когда-нибудь в состоянии закончить его теперь, когда у меня отняли моего помощника. Боже мой, мистер Холмс, вы еще более ярый курильщик, чем я.