Текст книги "Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1"

– Баскервиль-холл.

Его господин привстал с сиденья: щеки его раскраснелись, глаза горели. Через несколько минут мы подъехали к воротам парка – фантастической путанице из железа с изношенными непогодою столбами, покрытыми мхом и увенчанными кабаньими головами из герба Баскервилей. Сторожка представляла собою развалины из черного гранита и стропил, но против нее находилось недостроенное новое здание – первое применение южно-африканского золота, вывезенного сэром Чарльзом.

Мы въехали в аллею, где шум колес был снова заглушен слоем упавших листьев, и старые деревья сходились в виде свода над нашими головами. Баскервиль содрогнулся, когда мы проезжали вдоль длинной темной аллеи, в конце которой смутно вырисовывался как привидение дом.

– Это случилось здесь? – спросил он тихим голосом.

– Нет-нет, тисовая аллея находится с другой стороны.

Молодой наследник бросил вокруг себя мрачный взгляд.

– Неудивительно, что дяде чувствовалось не по себе в подобном месте, – сказал он. – Тут всякий будет напуган. Не дальше, как через полгода, я поставлю ряд электрических фонарей, и вы не узнаете дома, когда подъезд будет освещен лампой Свана и Эдисона в тысячу свечей.

Аллея оканчивалась обширною площадкой, покрытою дерном, и мы увидели дом. При угасающем свете я заметил, что середина его представляла тяжелую мглу, из которой выделялся портик. Весь фасад был покрыт плющом, кое-где прорезанным окном или гербом, слабо светившимся сквозь плющ. От центральной массы подымались две башни, – древние, зубчатые, с множеством бойниц. Справа и слева примыкали к башням более новые пристройки из черного гранита. Из окон с частыми переплетами шел тусклый свет, а из труб на шпице крутой крыши подымалась единственная струйка дыма.

– Добро пожаловать, сэр Генри! Добро пожаловать в Баскервиль Холл!

Из тени портика выступил высокий мужчина и открыл дверцу шарабана. Потом вышла женщина и помогла забрать наш багаж.

– Не отпустите ли вы меня прямо домой, сэр Генри? – спросил доктор Мортимер. – Жена ожидает меня.

– Разве вы не пообедаете с нами?

– Нет, мне нужно ехать. По всей вероятности, меня дома ждет работа. Я бы остался, чтобы показать вам дом, но Бэрримор сделает это лучше меня. Прощайте и никогда не бойтесь посылать за мною днем ли, ночью ли, когда бы я ни понадобился.

Шум колес заглох вдали аллеи. Сэр Генри и я вошли в переднюю, и дверь подъезда тяжело захлопнулась за нами. Мы очутились в красивом помещении, просторном, высоком, с тяжелым потолком из старого черного дуба. В большом, старинной постройки камине трещал огонь. Сэр Генри и я протянули к нему руки, так как они у нас онемели от продолжительной езды. Затем мы осмотрелись кругом: на высокие узкие окна со старыми мутными стеклами, на дубовые стены, на кабаньи головы, на гербы. Все это было мрачно при тусклом освещении висевшей посередине комнаты лампы.

– Все здесь имеет совершенно такой вид, как я себе представлял, – сказал сэр Генри. – Не находите ли вы, что это типичный дом древнего рода? Подумать только, что в этом самом зале жили мои кровные предки пятьсот лет назад! Эта мысль порождает во мне какую-то торжественность.

Я видел, как загорелое лицо сэра Генри просияло детским восторгом. Он стоял посреди комнаты, и свет падал прямо на него, но от стен тянулись длинные тени, покрывавшие его как бы балдахином. Бэрримор, отнесший багаж в наши комнаты, вернулся. Он стоял перед нами в почтительной позе хорошо воспитанного слуги. Наружность его была замечательная; он был высок, красив, с черною бородою, ровно остриженною, и бледными тонкими чертами.

– Желаете ли вы, сэр, чтобы обед был тотчас же подан?

– Разве он готов?

– Он будет готов через несколько минут. В своих комнатах вы найдете теплую воду. Жена и я будем счастливы, сэр Генри, остаться у вас, пока вы не сделаете новых распоряжений, но вы, конечно, понимаете, что при новых условиях дом этот потребует значительного штата.

– Какие новые условия?

– Я хотел сказать, сэр, что сэр Чарльз вел очень уединенную жизнь, и мы были в состоянии исполнять его требования. Вы же, естественно, захотите видеть у себя более многочисленное общество, а потому вам потребуется иного рода домашнее хозяйство.

– Неужели вы и жена ваша хотите уйти от меня?

– Если это не причинит вам неудобства.

– Но ведь ваше семейство жило у нас в продолжение нескольких поколений, не правда ли? Мне будет очень больно начать здесь свою жизнь разрывом старой семейной связи.

Мне показалось, что бледное лицо дворецкого выразило некоторое волнение.

– И мы с женой чувствуем то же самое, сэр. Но, по правде сказать, мы оба были очень привязаны к сэру Чарльзу; смерть его нанесла нам сильный удар и сделала очень тяжелым пребывание в этих стенах. Я боюсь, что мы уже никогда не будем чувствовать себя хорошо в Баскервиль-холле.

– Что же вы намерены делать?

– Я не сомневаюсь, сэр, что нам удастся предпринять какое-нибудь дело. Щедрость сэра Чарльза дала нам на это возможность. A теперь, сэр, может быть, лучше будет показать вам ваши комнаты?

Вокруг верхней части древнего вестибюля шла галерея с перилами, и к ней примыкала двойная лестница. От этого центрального пункта во всю длину строения шли два длинных коридора, на которые выходили все спальни. Моя и сэра Генри спальни находились в одном и том же флигеле и были почти смежными. Эти комнаты казались гораздо более современными, чем центральная часть дома; светлые обои и многочисленные свечи несколько рассеяли мое первое мрачное впечатление.

Но столовая, выходившая в вестибюль, была мрачным и печальным местом. Это была длинная комната, разделенная уступом на эстраду, на которой рассаживалась семья Баскервилей, и на более низкую часть, где размещались подчиненные. На одном ее конце были хоры для музыкантов. Над нашими головами тянулись черные балки с закоптелым потолком над ними. Ряд ослепительных факелов и грубое веселье пиров старого времени, может быть, и смягчали угрюмый вид этой комнаты. Но теперь, когда двое мужчин в черном сидели при слабом освещении лампы с абажуром, поневоле хотелось говорить шепотом, и чувствовалось угнетенное состояние. Мрачный ряд предков во всевозможных одеяниях, начиная от елизаветинского рыцаря, кончая щеголем времен регентства, смотрели на нас и наводили жуткое чувство своим молчаливым сообществом. За столом говорили немного, и я был рад, когда кончился наш обед, и мы могли уйти в более современную биллиардную и выкурить там папироску.

– Поистине не очень-то это веселое место, – сказал сэр Генри. – Полагаю, что со временем можно настолько опуститься, чтобы примириться с ним, но теперь я чувствую себя неподходящим для него. Я не удивляюсь, что мой дядя немного свихнулся, если он жил в одиночестве в этом доме. Однако же, если вы ничего не имеете против, мы разойдемся пораньше сегодня. Может быть, завтра утром предметы покажутся нам более веселыми.

Я раздвинул занавес, прежде чем лечь в постель, и посмотрел в окно. Оно выходило на зеленую лужайку у подъезда. За нею две группы деревьев шумели и раскачивались поднявшимся ветром. Серп луны выглядывал из-за бегущих облаков. При его холодном свете я увидел за деревьями ломаную линию скал и длинную, низкую впадину угрюмого болота. Я спустил занавеси, почувствовав, что мое последнее впечатление было не лучше первых.

A между тем, оно было не самым последним. Я был утомлен, а спать мне не хотелось. Я ворочался с боку на бок, призывая сон, который не приходил. Где-то далеко куранты пробили четверти, и, за исключением этого звука, старый дом был погружен в гробовое молчание. И вдруг среди полной тишины я услыхал звук, ясный, отчетливый и безошибочный. Это было рыдание женщины, заглушенный, подавленный стон человека, терзаемого непреодолимым горем. Я сел на постели и стал напряженно слушать. Звук этот раздался вблизи. Я ожидал в продолжение получаса, все нервы мои были натянуты, но не услыхал больше ничего, кроме курантов и шелеста плюща на стене.

VII. Стэплтоны из Меррипит-гауза

Свежая красота следующего утра несколько изгладила мрачное впечатление, произведенное на нас первым знакомством с Баскервиль-холлом. Когда сэр Генри и я сидели за завтраком, солнечный свет врывался потоками через высокие окна и, проходя сквозь покрывавшие их гербы, бросал на пол разноцветные пятна. Темные стены, отражая золотистые лучи, казались бронзовыми, и трудно было представить себе, что мы сидим в той самой комнате, которая накануне вечером так угнетающе подействовала на нас.

– Я думаю, – сказал баронет, – что вина лежала в нас самих, а не в доме. Мы устали от путешествия, прозябли, и потому были склонны видеть все в мрачном свете. Теперь же мы освежились, чувствуем себя хорошо, и все стало весело вокруг нас.

– A между тем, нельзя приписать все воображению, – возразил я. – Слышали вы, например, как кто-то (женщина, полагаю я) рыдал ночью?

– Это любопытно, потому что и мне, когда я начал дремать, послышалось что-то в этом роде. Я долго прислушивался, но так как звук не повторился, то решил, что видел сон.

– A я его слышал совершенно ясно и уверен, что это рыдала женщина.

– Следует тотчас же это выяснить.

Сэр Генри позвонил и спросил Бэрримора, не может ли он объяснить слышанное нами. Мне показалось, что бледное лицо дворецкого еще более побледнело, когда он услыхал вопрос своего хозяина.

– В доме, сэр Генри, только две женщины, – ответил он. – Одна – судомойка, но она спит в другом флигеле, другая – моя жена, и я отвечаю за то, что она не плакала.

A между тем, он лгал, потому что после завтрака я встретил миссис Бэрримор в длинном коридоре, причем солнце прямо освещало ее лидо. Это была большая, с виду равнодушная, тяжеловесная женщина с установившимся строгим выражением лица. Но много говорившие глаза ее были красны, и она бросила на меня взгляд из-за распухших век. Так, значит, ночью плакала она, и в таком случае муж ее должен был это знать. A он взял на себя очевидный риск скрыть это обстоятельство. Зачем? И почему она так горько плакала? Вокруг этого бледного красивого мужчины уже скопилась таинственная и мрачная атмосфера. Он первый увидал тело сэра Чарльза, и только от него одного были известны все обстоятельства, сопровождавшие смерть старика. В конце концов, возможно, что человек, которого мы видели в кебе на Реджент-стрите, был Бэрримор. Борода могла быть его собственная. Из описания извозчика выходило, что его седок был несколько ниже ростом, но это впечатление могло быть ошибочным. Как решит этот вопрос? Очевидно было, что следовало повидать гримпенского почтмейстера и узнать, была ли вручена самому Бэрримору проверочная телеграмма. Какой бы я ни получил ответ, мне будет, по крайней мере, что донести Шерлоку Холмсу.

После завтрака сэру Генри нужно было рассмотреть различные бумаги, а потому время было самое благоприятное для моей экскурсии. Мне пришлось совершить приятную прогулку в четыре мили по краю болота, и я дошел до маленькой серой деревушки, в которой возвышались над другими строениями трактир и дом доктора Мортимера. Почтмейстер, бывший одновременно и сельским лавочником, хорошо помнил телеграмму.

– Конечно, сэр, – сказал он, – я переслал телеграмму мистеру Бэрримору в точности, как было указано.

– Кто относил ее?

– Мой сын… Джеймс, ты относил на прошлой неделе телеграмму мистеру Бэрримору, не правда ли?

– Да, отец.

– И отдал ее ему в руки? – спросил я.

– Он был тогда на чердаке, и я не смог отдать телеграмму ему в руки, но миссис Бэрримор обещала тотчас же передать ее.

– Видели ли вы мистера Бэрримора?

– Нет, сэр. Говорю вам, что он был на чердаке.

– Если вы его не видели, почему же вы знаете, что он был на чердаке?

– Боже мой, да его же собственная жена должна была знать, где он находится, – сказал почтмейстер недовольным тоном. – Разве он не получил телеграммы? Если произошла какая-нибудь ошибка, то жаловаться должен сам мистер Бэрримор.

Безнадежным казалось продолжать далее мое следствие, но ясно было одно, что, несмотря на хитрость Холмса, мы не имели никаких доказательств тому, что Бэрримор не ездил тогда в Лондон. Предположим, что он ездил, предположим, что тот же самый человек последним видел сэра Чарльза в живых и следил за новым наследником, как только он приехал в Англию. Что же из этого следует? Был ли он агентом других или же у него у самого были какие-нибудь злые умыслы? Какой ему интерес преследовать род Баскервилей? Я думал о странном предостережении, составленном из слов передовой статьи «Таймса». Было ли это его делом или, может быть, кого-нибудь другого, кто хотел противодействовать его планам? Единственным понятным мотивом для его действий было бы то, что высказал сэр Генри, а именно напугать Баскервиля так, чтобы он не приезжал в свои владения, и в таком случае Бэрриморам было бы обеспечено удобное и постоянное место жительства. Но такая точка зрения совершенно не могла объяснить, почему понадобились столь тонкие махинации, которыми, как невидимою сетью, был окружен молодой баронет. Сам Холмс сказал, что ему не случалось встречать во время своих многочисленных сенсационных расследований более сложного случая. Идя по серой пустынной дороге, я молил Бога, чтобы мой друг поскорее освободился от своих дел и приехал сюда снять со моих плеч тяжелую ответственность.

Вдруг мои думы были прерваны звуком быстрых шагов и голосом, зовущим меня по имени. Я обернулся, ожидая увидеть доктора Мортимера, но, к удивлению своему, убедился, что за мною бежит совершенно незнакомый человек. То был небольшого роста, худой, гладко выбритый мужчина, с белокурыми волосами и впалыми щеками, лет от тридцати до сорока, в сером костюме и соломенной шляпе. У него через плечо висела жестяная ботаническая коробка, а в руке была зеленая сетка для ловли бабочек.

– Я уверен, доктор Ватсон, что вы извините мне мою смелость, – сказал он, когда, запыхавшись, добежал до меня. Мы здесь на болоте люди простые и не ждем формальных представлений. Вы, может быть, слышали мое имя от нашего общего друга, доктора Мортимера. Я – Стэплтон из Меррипит-гауза.

– Я бы узнал вас по сетке и ящику, – ответил я, – потому что мне известно, что мистер Стэплтон натуралист. Но как вы узнали меня?

– Я был у Мортимера, и он указал мне на вас из окна своей операционной комнаты. Так как нам по пути, то я решил вас догнать и представиться вам. Надеюсь, что сэр Генри не чувствует себя хуже после путешествия?

– Он чувствует себя очень хорошо, благодарю вас.

– Мы все боялись, что после трагической смерти сэра Чарльза новый баронет не захочет жить здесь. Нельзя требовать от богатого человека, чтобы он похоронил себя в таком месте, но нечего говорить, что если он поселится здесь, то принесет большую пользу стране. Полагаю, что сэр Генри не одержим никакими суеверными страхами?

– Не думаю, чтобы это могло быть.

– Вам, конечно, знакома легенда о вражеской собаке, преследующей род Баскервилей?

– Слыхал о ней.

– Удивительно, насколько легковерны здешние крестьяне. Некоторые готовы поклясться, что видели подобную тварь на болоте.

Он говорил с улыбкой, но мне показалось по его глазам, что он смотрит на дело серьезнее, чем хочет это показать.

– История эта сильно подействовала на воображение сэра Чарльза, и я не сомневаюсь, что она была причиной его трагической смерти.

– Но каким образом?

– Его нервы были настолько напряжены, что появление какой бы то ни было собаки могло произвести роковое действие на его больное сердце. Я думаю, что он в самом деле видел что-нибудь в этом роде в тисовой аллее в последнюю свою ночь. Я опасался несчастья, потому что очень любил старика и знал, что сердце его слабо.

– Почему вы это знали?

– От друга моего Мортимера.

– Так вы думаете, что какая-нибудь собака преследовала сэра Чарльза, и что он вследствие этого умер от страха?

– A вы можете объяснить его смерть как-нибудь иначе?

– Я не пришел еще ни к какому заключению.

– A мистер Шерлок Холмс?

От этих слов дыхание остановилось у меня в груди, но, взглянув на спокойное лицо и не мигающие глаза своего спутника, я увидел, что у него не было никакого намерения застать меня врасплох.

– Бесполезно нам, доктор Ватсон, притворяться, что мы вас не знаем, – сказал он. – Отчеты о вашем сыщике дошли до нас, и вы не могли его восхвалять без того, чтобы не сделаться самому известным. Когда Мортимер назвал мне вас, он не мог отрицать подлинности вашей личности. Если вы здесь, значит, мистер Шерлок Холмс заинтересован этим делом, и естественно, что мне любопытно узнать, какого он держится мнения.

– Опасаюсь, что я не в состоянии ответить на этот вопрос.

– Смею я вас спросить, сделает ли он нам честь своим личным присутствием?

– В настоящее время он не может покинуть Лондона. Его внимание поглощено другими делами.

– Какая жалость! Он мог бы пролить некоторый свет на то, что так темно для нас. Что же касается ваших расследований, то если каким-нибудь образом я могу быть вам полезен, то, надеюсь, вы будете располагать мною. Если бы я имел некоторые указания на свойства ваших подозрений или на способ, каким вы полагаете вести свои расследования, то, может быть, я и в настоящую минуту мог бы оказать вам помощь или подать совет.

– Уверяю вас, что я здесь просто в гостях у своего друга сэра Генри и не нуждаюсь ни в какой помощи.

– Прекрасно! Вы совершенно правы, желая быть осторожным и сдержанным. Я поделом проучен за то, что непростительно навязчив, и обещаю вам больше не упоминать об этом деле.

Мы дошли до пункта, где узкая поросшая травою тропинка, отделившись от дороги, вилась по болоту. Вдали поднимался крутой холм, усыпанный валунами; с правой стороны он был в далеком прошлом изрыт каменоломнями, а передней своей стороной смотрел на нас темным утесом, поросшим по скважинам папоротником и терновником. Из-за дальней вершины вилась серая струйка дыма.

– Несколько шагов по этой болотной тропинке, и мы в Меррипит-гаузе, – сказал Стэплтон. – Не пожертвуете ли вы часом своего времени, чтобы я мог иметь удовольствие представить вас своей сестре?

Моею первою мыслью было, что я должен быть возле сэра Генри. Но я вспомнил о кипах бумаг и счетов, которыми был усеян его стол. Он не нуждался в моей помощи для их разбора. A Холмс настоятельно просил меня изучить соседей на болоте. Я принял приглашение Стэплтона, и мы свернули на тропинку.

– Удивительное место это болото, – говорил он, оглядывая кругом волнистую поверхность, длинные зеленые гряды с гребнями зубчатого гранита, подымавшимися в виде фантастических пенящихся волн. – Болото никогда не может надоесть. Вы не можете себе представить, какие удивительные тайны оно хранит. Оно так обширно, так пустынно и так таинственно.

– Так оно, значит, хорошо вам знакомо?

– Я живу здесь только два года. Местные жители назовут меня новопришельцем. Мы приехали сюда вскоре после того, как поселился здесь сэр Чарльз. Но, подчиняясь своим вкусам, я исследовал эту местность и думаю, что немногие знают ее лучше меня.

– Разве ее так трудно изучить?

– Очень трудно. Посмотрите, например, на большую плоскость на север от нас с причудливыми холмами, как бы выступающими из нея. Вы ничего не находите в ней замечательного?

– Это редкое место для хорошего галопа.

– Естественно, что вы так думаете. И такое мнение стоило многим людям жизни. Видите яркие зеленые пятна, разбросанные по ней?..

– Да, они имеют вид более плодородных мест.

Стэплтон рассмеялся.

– Это большая Гримпенская трясина, – сказал он. – Неверный шаг, и человеку ли, животному ли грозит смерть. Еще вчера я видел, как одна из болотных лошадок пропала в ней. Я долго видел ее голову, высовывавшуюся из болота, но, в конце концов, оно засосало и ее. Даже в сухое время тут опасно ходить, а после осенних дождей это ужасное место. Между тем, я могу добраться до самой середины этой трясины и вернуться оттуда живым и невредимым. О, Боже! Вот еще одна из этих несчастных пони!

Что-то бурое каталось и подпрыгивало в зеленой осоке. Затем показалась вытянутая вверх и судорожно корчившаяся шея, и над болотом пронесся страшный предсмертный стон. Я похолодел от ужаса, но нервы моего спутника были, по-видимому, сильнее моих.

– Исчезла! – сказал он. – Трясина поглотила ее. Две лошади в два дня, а может быть, и гораздо более, потому что они в сухое время привыкают ходить туда и только тогда узнают об опасности, когда трясина завладеет ими. Да, скверное место – большая Гримпенская трясина!

– И вы говорите, что можете ходить по ней?

– Да, есть одна или две тропинки, по которым может пробежать очень ловкий человек. Я их нашел.

– Но зачем вам ходить в такое отвратительное место?

– Видите вы там вдали эти холмы? Они представляют собою острова, окруженные со всех сторон бездушной трясиной, медленно подползшей к ним в течение многих годов. На этих холмах находятся редкие растения и бабочки, и надо уметь добраться до них.

– Я когда-нибудь попробую свое счастье.

Он посмотрел на меня с удивлением.

– Бога ради, выкиньте из головы такую мысль! Ваша кровь падет на мою голову. Уверяю вас, что вы не имели бы ни малейшего шанса вернуться оттуда живым. Я могу добраться туда только при помощи запоминания очень сложных примет.

– Это что такое?! – воскликнул я.

По болоту пронесся протяжный низкий стон, невыразимо печальный. Он наполнил воздух, а между тем, невозможно было сказать, откуда он исходит. Начался он грустным шепотом и возрос до низкого рева, а затем снова затих в тихом меланхолическом звуке. Стэплтон посмотрел на меня с выражением любопытства на лице.

– Странное место болото, – сказал он.

– Да что же это такое?

– Крестьяне говорят, что это Баскервильская собака требует своей добычи. Я раза два слышал этот звук, но не так громко, как сегодня.

Я с дрожью в сердце посмотрел на громадную равнину, испещренную зелеными пятнами. Ничто не шевелилось на этом обширном пространстве, за исключением двух ворон, громко каркавших на одной из вершин позади нас.

– Вы человек образованный, – сказал я. – Не верите же вы такой бессмыслице? Как вы думаете, какая причина такого странного звука?

– Болота издают иногда необычайные звуки. Происходят они или оттого, что земля садится, или оттого, что вода поднимается, а может быть, и от чего-нибудь другого.

– Нет-нет, это был живой голос.

– Может быть. Слыхали вы когда-нибудь, как ревет выпь?

– Нет, никогда.

– Это очень редкая птица, исчезнувшая ныне из Англии, но на болоте все возможно. Да, я бы не удивился, если бы оказалось, что слышанный нами звук был рев последней выпи.

– Это самый странный звук, какой я когда-либо слыхал в жизни.

– Да, во всяком случае, это необыкновенное место. Посмотрите на тот склон холма. Что вы о нем думаете?

Весь крутой склон был покрыт серыми каменными кругами; их было, по крайней мере, штук двадцать.

– Что это такое? Ограды для овец?

– Нет, это жилища наших почтенных предков. Доисторические люди густо населяли болото, и так как никто с тех пор не живет здесь, то мы находим нетронутыми все их приспособления к жизни. Это их вигвамы, с которых снесли крыши. Вы можете даже увидеть их очаги, если полюбопытствуете войти туда.

– Но ведь это целый город. Когда и кем он был населен?

– Древним человеком. Время неизвестно.

– Что он делал?

– Он пас свои стада на этих склонах и научился раскапывать олово, когда медный меч начал заменять каменную секиру. Посмотрите на эту большую выемку. Это его работа. Да, доктор Ватсон, вы найдете много любопытного на болоте. Ах, простите меня! Это, наверное, циклопида…

Через тропинку пролетела муха или моль, и в один момент Стэплтон бросился за нею с необыкновенною энергией и быстротой. К ужасу моему, насекомое летело прямо по направлению к трясине, но мой новый знакомый, не останавливаясь, прыгал за нею с кочки на кочку, и в воздухе развевалась его зеленая сетка. Серый костюм и неправильные зигзаги прыжков делали его самого похожим на гигантскую моль. Я стоял, пристально следя за охотой с чувством восхищения перед его необыкновенной ловкостью и испытывая страх, что он может оступиться на предательской трясине, как вдруг услыхал за собою шаги и, обернувшись, увидел возле себя на тропинке женщину. Она пришла с той стороны, где струйка дыма указывала на местоположение Меррипит-гауза, но неровности болота скрывали ее, пока она не подошла совсем близко.

Я не сомневался ни одной минуты в том, что это – мисс Стэплтон, о которой мне говорили, так как на болоте должно было быть немного дам, и я помнил, что кто-то описывал ее как красавицу. И действительно, подошедшая ко мне женщина была красавица самого необыкновенного типа. Нельзя себе представить большего контраста, чем тот, который существовал между братом и сестрою: Стэплтон был бесцветен, со светлыми волосами и серыми глазами, она же более темная брюнетка, чем те, которых случается встречать в Англии, стройная, изящная и высокая. У нее было гордое лицо с тонкими чертами, до того правильными, что они казались бы невыразительными, если бы не чувственный рот и чудные темные живые глаза. Эта совершенная фигурка в изящном наряде была странным явлением на пустынной болотной тропинке. Когда я обернулся, она смотрела на брата, но затем быстро подошла ко мне. Я приподнял шляпу, желая объяснить ей свое присутствие, как вдруг ее слова обратили мои мысли по совершенно иному направлению.

– Уезжайте! – сказала она. – Возвращайтесь в Лондон немедленно!

Я мог только смотреть на нее с глупым недоумением. Ея глаза горели, и она нетерпеливо ударяла ногою о землю.

– Зачем мне возвращаться? – спросил я.

– Я не могу этого объяснить. – Она говорила горячо, низким голосом и как-то оригинально картавя. – Но, Бога ради, сделайте то, о чем я прошу. Уезжайте, и чтобы никогда больше ноги вашей не было на болоте.

– Но я только что приехал.

– Мужчина! – воскликнула она. – Неужели вы не способны понять, когда предостережение делается для вашего же добра? Возвращайтесь в Лондон! Уезжайте сегодня же. Бросьте это место во что бы то ни стало! Тс!.. Мой брат возвращается. Ни слова о том, что я сказала… Не сорвете ли вы для меня этот цветок там, в хвоще? У нас на болоте очень много этого вида цветов, хотя, конечно, вы опоздали для того, чтобы любоваться красотами этой местности.

Стэплтон бросил свою охоту и вернулся к нам красный и запыхавшийся.

– A, Бериль! – произнес он, и мне показалось, что его приветствие было далеко не сердечным.

– Ах, Джек, как ты разгорячился!

– Да, я охотился за циклопидой. Они очень редки, и их трудно увидеть поздней осенью. Как жаль, что я упустил ее!

Он говорил беззаботным тоном, но его маленькие светлые глазки беспрестанно перебегали с девушки на меня.

– Я вижу, что вы уже познакомились.

– Да. Я говорила сэру Генри, что теперь уже поздно для того, чтобы любоваться истинными красотами болота.

– Что такое? За кого ты его принимаешь?

– Я думаю, что это должен быть сэр Генри Баскервиль.

– Нет-нет, – сказал я. – Я – простой смертный, доктор Ватсон, его друг.

Краска досады залила ее выразительное лицо.

– Наш разговор был сплошным недоразумением, – сказала она.

– У вас немного было времени для разговора, – заметил ее брат с тем же вопросительным выражением в глазах.

– Я говорила с доктором Ватсоном, как с постоянным жителем, а не как с приезжим, – ответила она. – Какое ему дело до того, рано или поздно он приехал для того, чтобы видеть эти цветы. Но вы пойдете с нами в Меррипит-гауз, не правда ли?..

Мы скоро дошли до мрачного дома, бывшего когда-то, в более цветущие времена, фермою, но теперь перестроенного в современное жилище. Его окружал фруктовый сад, но плодовые деревья, как и все прочие на болоте, были чахлые и малорослые. Все это место вообще производило впечатление какой-то скудости и печали. Нас принял странный, высохший, одетый по-деревенски старый слуга, совершенно подходивший своим обликом к дому. Но внутри большие комнаты были меблированы с изяществом, изобличавшим вкус хозяйки. Когда я посмотрел в окно на беспредельное болото, усеянное каменьями, однообразно тянувшееся до далекого горизонта, то не мог не задать себе вопроса, что заставило этого высокообразованного мужчину и эту красавицу жить в таком месте.

– Оригинальное мы выбрали место для жизни, не правда ли? – спросил Стэплтон как бы в ответ на мои мысли. – A между тем, нам удается чувствовать себя счастливыми. Не правда ли, Бериль?

– Совершенно счастливыми, – подтвердила она, но в словах ее не слышалось уверенности.

– У меня была школа на севере, – сказал Стэплтон. – Работа в ней была слишком механической и неинтересной для человека с моим темпераментом. Но возможность жить с молодежью, формировать юные души, класть на них отпечаток своего характера и внушать им свои идеалы была дорога для меня. Но судьба вооружилась против нас. В школе открылась серьезная эпидемическая болезнь, и трое мальчиков умерло от нее. Школа не могла снова подняться после такого удара, и бо́льшая часть моего капитала безвозвратно погибла. И все-таки, если бы только не потеря прелестного сообщества мальчиков, я мог бы радоваться своему собственному несчастью, потому что при моей сильной любви к ботанике и зоологии я нахожу здесь безграничное поле для работы; а сестра моя такая же поклонница природы, как и я. Все это вы должны были выслушать, доктор Ватсон, благодаря тому выражению, с каким вы смотрели из нашего окна на болото.

– Мне, конечно, должно было прийти в голову, что здесь немного тоскливо и не столько, может быть, для вас, сколько для вашей сестры.

– Нет-нет, я никогда не тоскую, – быстро возразила она.

– У нас книги, занятия, и мы имеем интересных соеедей. Доктор Мортимер в высшей степени сведущий человек в своей специальности. Бедный сэр Чарльз также был восхитительным товарищем. Мы хорошо знали его, и нам так недостает его, что я и выразить не могу. Как вы думаете, не будет ли навязчивостью с моей стороны, если я сегодня сделаю сэру Генри визит, чтобы познакомиться с ним?

– Я уверен, что он будет в восторге.

– Так, может быть, вы предупредите его о моем намерении. При наших скромных средствах мы, может быть, в состоянии будем облегчить ему несколько жизнь, пока он не привыкнет к новой среде. Не желаете ли вы, доктор Ватсон, пойти наверх и взглянуть на мою коллекцию чешуекрылых? Я думаю, что это самая полная коллекция во всей юго-западной Англии. Пока вы будете осматривать ее, подоспеет завтрак.

Но я спешил вернуться к своим обязанностям. Меланхолический вид болота, смерть несчастного пони, сверхъестественный звук, связанный с мрачной Баскервильской легендой, все это придало печальный оттенок моим мыслям. Затем последней каплей к этим более или менее неопределенным впечатлениям явилось определенное и ясное предостережение мисс Стэплтон, высказанное с такою серьезностью, что я не мог сомневаться в том, что она сделала это, имея очень глубокое основание. Я устоял против всех уговоров остаться завтракать и тотчас отправился домой по той же поросшей травою тропинке, по которой пришел сюда.