Текст книги "Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1"

Рисунок 45. Карты-схемы размещения крупнейших группировок кочевников в восточноевропейских степях и некоторых их соседей в лесостепи в III в. до н. э. – I в. н. э. по данным античных источников. Роксоланы – наименование наиболее крупных объединений кочевников и их соседей; надпись занимает на карте место, которое соответствует той территории, где данное объединение выступало как господствующая сила. Стрелками показаны направления исторически зафиксированных переселений или военных походов; пунктирными стрелками показано предполагаемое направление переселений или походов

Первое упоминание об аорсах, живущих «по Танаису», принадлежит Страбону и касается событий середины I в. до н. э. Следующая яркая страница их истории, нарисованная таким внимательным историком, как Тацит, повествует о событиях 49 г. н. э. (Tac. An. XII, 15–19). По сообщению Тацита, Митридат VIII, претендующий на Боспорский престол, захватывает земли дандариев (между берегом Меотиды и устьем Кубани) и привлекает на свою сторону сираков (Страбон считает, что они жили по Ахардею, а Мела и Тацит помещают их на восточном побережье Меотиды, между Боспором и Танаисом). По данным Плиния, союзниками Митридата VIII были и другие «савроматы» в предгорьях Кавказа (Plin. NH VI, 16). Иными словами, сторонники Митридата VIII занимают все земли от берега Меотиды до Кавказского хребта. В ответ на приготовления Митридата ставленник Рима боспорский царь Котис и командир римских когорт Аквила обращаются за помощью к аорсам. Аорсы объединяются с боспорцами и римлянами и нападают сначала на западных союзников Митридата – дандариев, затем идут на северо-восток против сираков и завершают поход, остановившись на расстоянии трех дневных переходов от Танаиса.

Возникает вопрос: каким путем аорсы прибыли на Боспор и объединились там с войсками Котиса и Аквилы, если вся территория от Меотиды до предгорий Кавказа была в руках сторонников Митридата? Естественнее всего предположить, что они проникли через Перекоп, так же как раньше проникали в Крым ранние сарматы и роксоланы. Но если аорсы свободно проходили через Перекоп, то вполне возможно, что их кочевья находились уже не только восточнее Дона, но и много западнее, у северо-западных берегов Сиваша и Меотиды. Это предположение подтверждается и последующим ходом событий, изложенных Тацитом. Митридат VIII отдается в руки царю аорсов Евнону, который начинает переговоры с императором Клавдием относительно его дальнейшей судьбы. Клавдий хочет захватить Митридата силой, но его удерживает то, что войну с аорсами «пришлось бы вести в местностях бездорожных и на море без гаваней, к тому же цари там воинственны, народы кочевые, почва бесплодна» (Tac. An. XII, 19). О каком побережье «без гаваней», принадлежавшем аорсам, могла идти речь? Ведь восточный берег Меотиды аорсам не принадлежал, а в устье Дона стоял греческий город Танаис, принадлежавший боспорским царям. Речь могла идти лишь о северном побережье Меотиды, которое еще Страбон, в отличие от восточного, называл «пустынным». Именно к северо-западному побережью Азовского моря прилегает полоса малоплодородных песчаных и каштановых почв, в то время как все северо-восточное побережье – высококачественный чернозем. Все это убеждает в том, что к 49 г. н. э. аорсы распространились из степей «по Танаису», а может быть и из поволжских степей, в степи к северо-западу от Меотиды.

Сведения Тацита подтверждаются и другими источниками. Помпоний Мела, закончивший около 44 г. н. э. свой труд, в котором сочетаются данные времени Геродота и эллинистического и римского периодов, сообщает, что у реки Букес, впадавшей в Меотиду, живут савроматы, называемые амаксобиями (Mela II, 2). Название «Букес» позднее у Плиния и Птолемея служит обозначением Сиваша, реку с названием «Бика» Птолемей отмечает в Западном Приазовье, отсюда ясно, что и у Помпония Мелы речь идет о степях, прилегающих к Сивашу и к западной части Меотиды. Название «амаксобии» впервые встречается у Мелы; они помещены у него там, где Страбон ранее помещал роксоланов, и мы вправе предполагать, что у Мелы отражено новое, происшедшее в период после войн Митридата VIII Евпатора, перемещение народов. Однако обычно название «амаксобии», т. е. «живущие в кибитках», считают обозначением кочевников вообще, но не какой-то конкретной этнической общности. Анализ же источников убеждает в ошибочности такого понимания этого названия для первых веков н. э. Во-первых, непонятно, почему следует считать обозначениями конкретных этнических групп такие чисто описательные и звучащие по-гречески названия, как меланхлены, андрофаги, георги и номады и т. д., и отказывать в этом амаксобиям, столь точно локализованным Мелой. Во-вторых, и это главное, римские авторы, безусловно, считали амаксобиев реальной этнической единицей. Мела отмечает их у Меотиды, Плиний в 77 г. н. э. знает их уже у устьев Дуная (NH IV, 80), а затем сразу два документа, отражающие сугубо практические нужды римской политики и не допускающие особых фантазий, – «Хроника» Ипполита Римского и Певтингеровы таблицы – фиксируют сарматов-амаксобиев уже на Среднем Дунае, отличая их от других, живущих западнее сарматов, в которых нельзя видеть никого, кроме язигов. Да и Кл. Птолемей в своей карте, восходящей к разновременным источникам, считает амаксобиев реальным народом (Ptol. Geog. III, V, 7) и помещает их в числе «великих народов» к северу от Меотиды[109]109
  Автор умышленно не останавливается подробно на сведениях, сообщаемых о роксоланах, аорсах, язигах и т. д. Клавдием Птолемеем. Сведения этого автора восходят к разновременным источникам, с трудом поддаются точной хронологической привязке, поэтому на их анализе мы надеемся остановиться в другой работе.


[Закрыть]. Таким образом, очевидна реальность амаксобиев как устойчивого этнополитического объединения, которое, как и другие подобные объединения кочевников, неуклонно движется на запад.

Кто же эти амаксобии? Новое, неизвестное ранее образование в южнорусских степях? Ответ на эти вопросы дает Плиний. Он сообщает, что на левом берегу Нижнего Дуная, наряду с другими народами, живут «сарматы, или по-гречески савроматы, и из их числа амаксобии или, аорсы» (NH IV, 80). Это свидетельство тождества аорсов и амаксобиев взято из того отрывка работы Плиния, который М. И. Ростовцев считал восходящим к официальному источнику, современному Плинию, и поэтому заслуживает доверия. Таким образом, «амаксобии» Помпония Мелы, локализуемые им на западном участке приазовских степей, т. е. там же, где должны были находиться по всей логике событий аорсы Тацита в 49 г. н. э., просто являются вторым названием для тех же аорсов. Появление аорсов на этой территории могло произойти во второй половине I в. до н. э. – первой половине I в. н. э.

Несколько позднее, около середины – третьей четверти I в. н. э., аорсы-амаксобии отмечены у дельты Дуная (Plin. NH IV, 80), а к III в. н. э. – уже на Балканском полуострове севернее Дуная. Движение аорсов-амаксобиев на запад, равно как и другие перемещения в среде причерноморских народов в третьей четверти I в. н. э., было связано с вторжением сюда из закаспийских степей аланов. Однако есть основание полагать, что далеко не все сарматское население, входившее в состав группировки аорсов-амаксобиев, передвинулось в Подунавье. Аммиан Марцеллин сообщает, что аланы «мало-помалу постоянными победами изнурили соседние народы и распространили на них название своей народности» (Amm. Marc. XXXI, 13). Так что в конце I–IV в. н. э. под обобщающим именем «аланы» могут скрываться, наряду с собственно аланами-массагетами, и различные сарматские племена, в том числе потомки аорсов-амаксобиев, оставшихся в Восточной Европе.

Сопоставление данных археологии и письменных свидетельств позволяет заключить следующее:

а) с ранними роксоланами следовало бы связывать археологические памятники, датируемые второй половиной II в. до н. э. и находящиеся в степном междуречье Днепра и Дона; особенно нужно было бы обратить внимание на область, непосредственно примыкающую с востока к Днепру и с севера к Сивашу и западной части Азовского моря. Однако могильников, соответствующих этим требованиям и образующих какое-либо археологическое единство, в нашем распоряжении пока нет. Возможно, с появлением роксоланов в Подонье и Поднепровье связано падающее на первую половину – середину II в. до н. э. прекращение жизни на двух крупнейших поселениях этой области – Каменском (Граков 1954: 54, 95; Мачинский 1971: 53) и Елизаветовском (Шелов 1970: 26–30) городищах. Может быть, ранние роксоланы имеют какую-то связь с памятниками типа Янчокракского, Старобельского и Таганрогского «кладов»;

б) нет никаких оснований связывать с роксоланами поволжские могильники I в. до н. э. – III в. н. э., на которых встречены диагональные погребения (Засецкая 1974). Учитывая постоянное движение кочевников на запад, еще можно было бы предполагать, что роксоланы находились на Волге где-то ранее второй половины II в. до н. э. Однако нет прямых свидетельств того, что при движении с востока на запад роксоланы переходили Волгу и тем более задерживались на ней. Ряд косвенных данных указывает скорее на их связь с массагетоаланским миром закаспийских степей;

в) погребения I в. до н. э. на нижневолжских могильниках, вероятнее всего, принадлежали верхним аорсам. Немногочисленные одновременные и аналогичные им памятники в степях западнее Поволжья и восточнее Нижнего Дона были оставлены аорсами. Ряд могильников, открытых в междуречье Дона и Днепра и ярче всего представленных некрополями на р. Молочной в северо-западном Приазовье, возникает здесь где-то в пределах I в. до н. э. и около рубежа н. э. (Щукин 1971б: 101). Эти могильники по совокупности признаков идентичны поволжским и некоторым подонским (Засецкая 1974) и, видимо, отражают зафиксированное письменными источниками дальнейшее продвижение аорсов на запад, в степи Северо-Западного Приазовья. Могильник у с. Усть-Каменка, по некоторым признакам также родственный очерченному выше кругу памятников, возникает на правом берегу Днепра уже в первой половине I в. н. э. (Щукин 1971б: 161) и, возможно, связан с миграцией части аорсов-амаксобиев еще далее на запад, по направлению к Дунаю;

г) на ряде могильников кочевого населения Поволжья, Приазовья и Причерноморья, функционировавших в I в. до н. э. – I в. н. э., захоронения продолжаются и во II–III вв. н. э. При этом создается впечатление, что каких-либо резких изменений и скачков в развитии культуры населения, оставившего эти могильники, в пределах указанного времени не происходит (Засецкая 1974). Вероятнее всего, могильники продолжали использоваться в основном прямыми потомками верхних аорсов, аорсов и аорсов-амаксобиев, жившими, однако, в иную эпоху, когда господствующей силой в степях Восточной Европы становятся новые кочевники – аланы, появляющиеся здесь между 50 и 65 г. н. э.

О местах обитания и направлениях движения славян в I–VII веках нашей эры по письменным и археологическим источникам[110]110
  Впервые: Acta Archaeologica Carpathica. Krakow: Wydaw. Oddz. Pol. akad. nauk, 1976, № 16. С. 59–94 (совместно с М. А. Тихановой).


[Закрыть]

Древнейшая история славянства исследуется представителями разных наук, среди которых ведущее положение занимают история, археология и различные отрасли языкознания.

Достаточно определенные и систематические сообщения о местах обитания и направлении военной активности славян впервые появляются у историков, писавших около середины VI в. н. э. (Иордан, Прокопий), и отражают реальность второй четверти и середины этого столетия. Все сведения о славянах более ранней поры (середины IV – начала VI в.) отрывочны и с трудом поддаются привязке к определенной территории. Еще большей неопределенностью отличаются сообщения Плиния, Тацита и Птолемея о восточно-европейских венетах-венедах I–II вв. н. э., в которых многие исследователи склонны видеть древнейших славян.

В известной мере аналогичную картину дает и археология. К настоящему моменту уже достаточно хорошо выявлена довольно монолитная славянская археологическая культура, представленная памятниками пражского типа и типа Корчак и занимающая в VI–VII вв. н. э. обширные пространства в Центральной и Восточной Европе. В то же время археологи до сих пор не могут прийти к сколько-нибудь согласованному мнению о культуре славян в более раннее время. Все имеющиеся до 1973 г. утверждения о принадлежности славянам той или иной археологической культуры, существовавшей ранее VI в. н. э., по своей аргументированности находятся на уровне предположений, рабочих гипотез – не более того.

Большинство языковедов-славистов склонно признавать существование по меньшей мере с конца I тыс. до н. э. (а возможно, и со значительно более раннего времени) и вплоть до VII–IX вв. н. э. единого общеславянского языка. Однако, решая чисто языковедческими методами вопрос о так называемой прародине славян, представители различных областей языкознания в качестве бесспорного положения не могут предложить ничего более определенного, чем утверждение, что около рубежа н. э. и ранее славяне существовали где-то в пределах гигантской территории к северу от Карпат до Одера на западе и до Десны на востоке. Пожалуй, к области достаточно убедительно аргументированных фактов можно отнести утверждения ряда лингвистов об отсутствии в общеславянском языке специальной терминологии для обозначения степного, горного и морского ландшафтов. Все попытки лингвистов как-то конкретизировать очерченные выше общие положения не приводят пока к сколько-нибудь однозначному решению.

Среди объективных трудностей, возникающих перед исследователями, на первых местах стоят скудость и отрывочность письменных свидетельств о славянах I–V вв. и необходимость перекинуть мостик преемственности от славянских древностей VI–VII вв. к культурам I–IV вв. через бурную эпоху конца IV–V вв., насыщенную грандиозными столкновениями, миграциями, культурными изменениями.

Настоящая статья, посвященная истории славян в I–VII вв. н. э., представляет собой резюме нескольких частей более обширной работы по этногеографии Восточной Европы в VIII в. до н. э. – VII в. н. э., где древняя история славянства реконструируется на основе изучения всей этнической истории Восточной Европы в железном веке[111]111
  Отдельные части этой работы уже опубликованы или находятся в печати (Мачинский 1965а; 1965б; 1966; Mačinskij 1969; 1971; 1973а; 1973б; 1974; Тиханова 1941; 1958). Основные положения настоящей статьи были обоснованы одним из авторов в ряде докладов в 1970–1971 гг.: сообщение 20 ноября 1970 г. на совместном заседании Отдела истории первобытной культуры и Научно-Просветительского отдела Гос. Эрмитажа; сообщение 23 января 1971 г. на заседании группы Славяно-русской археологии ЛОИА АН СССР; доклад «Проблемы истории славян в первой половине I тыс. н. э.» на заседании Отдела истории первобытной культуры Гос. Эрмитажа, 29 февраля, 1971 г. (совместно с М. Б. Щукиным).


[Закрыть]. Эта работа была проделана авторами частично совместно, частично раздельно, на базе единой методики, которая вкратце сводится к следующему. Сначала проводился подробный анализ письменных источников, позволивших в итоге (с учетом данных физической палеогеографии) составить ряд последовательных карт-схем, отражающих изменившиеся представления античных и ранневизантийских авторов об этногеографии Восточной (а в отдельных случаях также Юго-Восточной и Центральной) Европы в эпоху железа. Затем эта серия карт сопоставлялась с серией карт археологических единств (культур, групп и т. д.) того же времени, причем особое внимание обращалось на максимальную точность при определении хронологических и территориальных границ и лакун в каждой системе карт и при сопоставлении обеих систем. Сопоставление проводилось по определенным правилам, причем, наряду с обычно выдвигаемыми на первый план случаями убедительного совпадения данных истории и археологии, не менее тщательно фиксировались частые случаи несовпадения этих данных. На последнем этапе работы привлекались факты и вероятности, выявленные различными отраслями языкознания, а также некоторые данные из областей этнографии, фольклористики и антропологии. Подобная методика не нова, однако строгое ее соблюдение позволяет обнажить целый ряд пробелов в наших знаниях, акцентировать внимание на некоторых узловых проблемах этногеографии эпохи железа, а иногда и наметить новые пути решения некоторых вопросов[112]112
  Авторы надеются в будущем развернуть подробную аргументацию всех положений, которые здесь изложены лишь в виде тезисов. Ограниченный объем статьи заставил нас свести до минимума ссылочный аппарат, отказаться от полемики по ряду спорных вопросов и сделать акцент на изложение лишь конечных результатов работы, отчего некоторые положения, возможно, прозвучат более категорично и заостренно, нежели мы бы этого хотели.


[Закрыть].

Вся сумма исторических, лингвистических и археологических знаний о славянах VI–IX вв. убеждает в том, что в предшествующее время (I–V вв.) основная масса носителей общеславянского языка была во всех отношениях никак не менее, а, вероятно, еще более единой, чем славяне VI–VII вв., находилась несколько в стороне от непосредственного влияния Римской империи и представляла собой обособившийся от западных и южных соседей (и тесно связанный с северными соседями-балтами) этнический массив, занимавший определенную и единую территорию, границы которой, вероятно, не оставались совершенно неизменными. Поискам этой области расселения основной массы носителей общеславянского языка в I–V вв., а отчасти еще и в VI–VII вв. и посвящена настоящая статья. Подчеркиваем, что мы не фиксируем внимания на возможных случаях отрыва отдельных групп славянства от основного массива и их инфильтрации в чуждую этническую среду, а также на фактах ассимиляции славянами иноязычного населения.

1. Иордан, Плиний, Тацит, Птолемей. Как известно, историк Иордан (середина VI в. н. э.) утверждает, что все племена и группировки славян, известных в его время под именем склавенов, антов и венетов, «происходят от одного корня» и в древности назывались одним общим для них именем venethi (Iord. Get. 34, 35, 118). Основываясь на этом утверждении, многие слависты обычно привлекают в качестве основного источника по древнейшей истории славян те сведения, которые сообщают о неких venedi-venethi писатели I–II вв. н. э. – Плиний Старший, Тацит и Кл. Птолемей. Сведения эти обычно рассматривают суммарно, исходя из установившегося мнения, что все они относятся примерно к одному времени, поскольку труд Плиния был, видимо, завершен в 77 г. н. э., Тацита – в 98 г. н. э., а труд Птолемея был создан на основе данных, суммированных Марином Тирским в первой трети II в. н. э. Подобный подход к этим свидетельствам создал у многих исследователей впечатление, что, во-первых, все эти венеды – славяне, во-вторых, что они теснее всего связаны с Повисленьем, а в-третьих, что они уже в I–II вв. н. э. занимали огромную и монолитную территорию: от бассейна Вислы или Одера на западе – до Днепра и Десны на востоке, от Балтики на севере – до украинских степей на юге. Однако внимательный анализ источников дает более сложную картину.

Во-первых, из текста Иордана явствует, что, говоря о «едином корне» венетов, антов и склавенов середины VI в. н. э., он имел в виду отнюдь не венедов-венетов, упомянутых авторами I–II вв. н. э., а тех венетов, с которыми воевал в IV в. н. э. рекс готов Германарих. И именно это сообщение о венетах-славянах времен Германариха, восходящее к готским народным преданиям (Iord. Get. 28, 117–119), дает нам в руки древнейший, достаточно достоверный, письменно зафиксированный факт славянской истории. Никаких прямых указаний на связь между venethi IV–VI вв. у Иордана и venedi-venethi, упоминаемыми у авторов I–II вв. н. э., ни у самого Иордана, ни у других древних авторов не имеется. Следовательно, опираться можно лишь на созвучие этих этнонимов и на относительную географическую близость мест их бытования.

Однако известно, что историки и лингвисты, рассматривающие проблему центрально– и восточноевропейских venedi/venethi Плиния, Тацита и Птолемея с позиций этнической и лингвистической географии древней Европы в целом, не склонны видеть в них древних славян. Уместно напомнить, что этот же этноним зафиксирован еще до рубежа н. э. как обозначение двух отнюдь не славянских групп населения. Одна из них обитала в Бретани, а другая – на северном побережье Адриатики, и, вероятно, в языковом отношении первая была кельтской, а вторая – своеобразной индоевропейской группой, близкой к иллирийцам. Корень vent/ vend отмечается, начиная с римского времени, в топонимике различных областей Европы, в том числе в таких, где присутствие славян в столь раннее время исключено. В XIX–XX вв. следы древней топонимики «иллиро-кельтского» характера были обнаружены в области между Одером и Днепром. На основании данных сравнительного языкознания, топонимики и истории давно уже выдвинуто предположение о существовании в древности к востоку от германцев позднее исчезнувшей или покинувшей эти места индоевропейской группы населения, носившей имя венетов и близкой по языку к адриатическим иллирийцам и венетам. Поскольку нигде не зафиксировано случая употребления этнонима venethi/venedi как общего самоназвания у славян, но зато этот этноним часто употребляется как общее обозначение славян у германцев, считается весьма вероятным, что германцы, продвигаясь на восток, перенесли древнее название своих восточных соседей – венетов, живших между германцами и балто-славянами, на новых восточных соседей – славян (а отчасти и на балтов). Еще в XII–XIII вв. в Восточной Прибалтике, у устьев Венты и Западной Двины, фиксируются некие венты, в которых исследователи отказываются видеть славян. Таким образом, можно заключить, что вопрос о славянстве восточноевропейских венедов-венетов, отмеченных в трудах Плиния, Тацита и Птолемея, вопреки мнению, распространенному среди многих славистов, не решается в системе письменных источников и нуждается в привлечении новых материалов и в новых исследованиях.

Навряд ли можно рассматривать сведения Плиния, Тацита и Птолемея о венедах-венетах и как нечто единое. Тот отрывок из «Естественной истории» Плиния, который содержит древнейшее упоминание о восточноевропейских венетах, вероятнее всего, представляет собой перипл южной части Балтики[113]113
  В опубликованной статье в этом месте дается ссылка на работу, находящуюся в печати. Такая работа, по свидетельству Д. А. Мачинского (см. примеч. на с. 525), действительно была им написана, но не опубликована. С ее основной гипотезой, очевидно, был хорошо знаком М. Б. Щукин, который достаточно подробно излагает ее в своей книге (Щукин 1994: 240).


[Закрыть] и помещен Плинием между предшествующими ему неясными, полуфантастическими сведениями, извлеченными им из трудов греческих ученых IV в. до н. э. – I в. н. э. (Plin. NH IV, 94–95) и идущими после него конкретными данными о Германии и германцах, полученными Плинием из первых рук во время его пребывания на германской границе по Рейну в 47–51 гг. н. э. (Plin. NH IV, 99, 100). Интересующий нас отрывок дает такую этническую и географическую номенклатуру Прибалтики (Plin. NH IV, 96–97), которая не находит никакого соответствия ни в номенклатуре непосредственно следующего за ним текста, отражающего реальность середины I в. н. э. (Plin. NH IV, 80; 81; 99; 100), ни в той карте Южной Прибалтики, которая для I в. н. э. зафиксирована в труде Тацита (Tac. Ger. 1, 2, 43–45), ни в народной готогепидской традиции, сохраненной для нас Аблавием и Иорданом (Iord. Get. 25, 26, 94–97). Вероятно, рассматриваемый перипл восходит к источникам, отражавшим реальную ситуацию более раннего времени, где-то в пределах конца IV – втор. пол. I в. до н. э., т. е. от плавания Пифея до первых римских экспедиций в Северное море. Если рассматривать сообщение Плиния о венедах в контексте перипла, то оказывается, что венеды помещены Плинием на полуострове Энингия, лежащем, видимо, восточнее Вислы, причем между ними и Вислой на побережье живут еще два «народа» – скиры и хирры. Всем этим условиям лучше всего соответствует полуостров Курземе, около места впадения в Балтику реки Венты, где еще в XII в. жили некие «венты», а в XIX в. часть жителей обозначалась названием «вентини».

Таким образом, венеды Плиния зафиксированы на значительном территориальном и хронологическом удалении от древнейших венетов-славян IV–VI вв. н. э. у Иордана, а место, где они помещены, делает маловероятной, исходя из соображений лингвистических, их принадлежность к основному массиву древнего славянства.

Второе упоминание о восточноевропейских венедах-венетах находится в рамках той развернутой, внутренне последовательной и логичной, проверенной сопоставлениями с другими источниками этнокарте лесной зоны варварской Европы, которую в 98 г. н. э. создал Тацит в своей «Германии» (Tac. Ger. 46). Venethi обрисованы у Тацита как весьма значительная этническая группировка, занимающая лежащую вдали от морей область к востоку от лугиев, готов и эстиев, к северу от бастарнов и кочевников-сарматов и к югу от феннов. Территория обитания этих венетов и даваемая им Тацитом характеристика делают правомерной постановку вопроса о соотношении этих венетов с основным массивом древнего славянства. К более подробному разбору сведений Тацита о венетах мы обратимся несколько позже.

Следующее упоминание имени восточноевропейских венедов содержится в труде Птолемея (60-е гг. II в. н. э.), созданном на основе сочи-нения Марина Тирского (первая треть II в. н. э.), писавшего немногим позднее Тацита (Ptol. Geog. III, 5; I, 5; 7–9). Многие сведения, сообщаемые Тацитом и Птолемеем о землях и народах западнее Вислы, где, по Птолемею, расположена «Великая Германия», совпадают или хорошо согласуются друг с другом. Однако когда при описании «Европейской Сарматии» (область восточнее Вислы) в числе «великих народов» Птолемей на первом месте называет «венедов по всему Венедскому заливу», то оказывается, что эта локализация находится в вопиющем противоречии с локализацией венетов у Тацита. Венеды Птолемея помещены вдали от бастарнов и сарматов, на юго-восточном побережье Балтики, – на месте, где у Тацита, Плиния, Иордана находятся готы и главным образом эстии. Готы и финны у Птолемея помещены южнее венедов, в числе «малых народов», а эстии отсутствуют вовсе. На той же территории, где у Тацита помещены венеды, у Птолемея отмечены совершенно иные этнонимы.

Наиболее вероятным представляется следующее объяснение этого противоречия. При описании Германии, которая впервые была «открыта» лишь римлянами, Птолемей, как и Тацит, пользуется сведениями сравнительно свежими (I – начало II в. н. э.); иногда подобные же сведения Птолемей берет и для описания некоторых второстепенных деталей этногеографии Сарматии. Однако сами границы «Европейской Сарматии» отражают устаревшую для времени Птолемея и не соответствующую действительности «научную традицию», основной же каркас этногеографии этой Сарматии – описание «великих народов» – явно восходит к греческим источникам, отражающим реальность II–I вв. до н. э. (Мачинский 1974). Действительно, почти все «великие народы» отмеченные Птолемеем в Сарматии (бастарны, роксоланы, амаксобии, языги), помещены не там, где их во II в. н. э. фиксируют в связи с реальными историческими событиями другие источники, а там, где их отмечали более древние и, с точки зрения Птолемея, более авторитетные, греческие авторы в связи с событиями II–I вв. до н. э. Любопытно, что аланы, также зачисленные Птолемеем в число «великих народов» и действительно представлявшие во II в. н. э. реальную силу, помещены не там, где их знают все другие авторы – в степях у самой Меотиды, а отодвинуты на север, чтобы освободить место для размещения у Меотиды роксоланов, языгов и амаксобиев, выступавших как реальная сила во второй половине I–II в. н. э. значительно западнее. Некоторые народы, игравшие заметную роль в событиях I–II вв. н. э., но еще неизвестные эллинистическим авторам II–I вв. до н. э., как, например, готоны и костобоки, зачислены Птолемеем в число «малых народов» Сарматии. Судя по всему, представление о венедах могло сложиться у Птолемея на основании соединения в единое целое более древнего свидетельства (возможно, восходящего к тем же источникам, что и сообщение Плиния) о неких венедах на юго-восточном побережье Балтики и более поздних сведений (восходящих, как и сведения Тацита, к сообщениям римских купцов и воинов, а также самих «варваров») о некоем большом народе венетов-венедов, живущем в удаленных от моря областях Восточной Европы.

Таким образом, из трех древнейших сообщений о восточноевропейских венедах-венетах только сообщение Тацита безусловно отражает реальность I в. н. э. (а не более раннего времени, как у Плиния и частично у Птолемея) и отмечает неких венетов на той территории, где, исходя из соображений лингвистических и общеисторических, естественно искать древних славян. Поэтому далее внимание концентрируется именно на результатах анализа текста Тацита, для понимания которого нами привлечен ряд источников I в. до н. э. – VI в. н. э., в том числе и те части сочинений Плиния и Птолемея, которые отражают реальность первых веков н. э.

2. Тацит. Многие предшественники Тацита пытались связать в единую картину те данные о «варварском» мире Европы, которые были собраны греками и римлянами, с одной стороны, на берегах «Понта», с другой – на побережье «Океана». По представлению Страбона, окончившего свою «Географию» около или несколькими годами позднее 18 г. н. э. и суммировавшего накопленные к его времени сведения, севернее причерноморских сарматов, где-то в лесостепной зоне от Подунавья до правого берега Днепра живут различные племена бастарнов; певкины, отдельная группа бастарнов, населяют дельту Дуная (Str. II, 5, 12; 30; VII, 2, 4; 3, 14–17); по Рейну и в областях, расположенных западнее и восточнее Эльбы и севернее верхнего течения Дуная, существуют различные германские племена (Str. II, 5, 30; IV, 3, 4–5; VII, 1, 3). Страбон сообщает, что, «как думает большинство», область рейнских и эльбских германцев где-то восточнее Эльбы соприкасается с областью бастарнов (Str. VII, 1, 1; 2, 4), которых он также склонен причислить к германцам. Эти не совсем ясные сведения относятся, видимо, только к землям, непосредственно примыкающим с севера и северо-востока к Карпатам, так как Страбону неясно, насколько далеко к северу в сторону «Океана» простираются области, занятые бастарнами и кочевниками, и совершенно неизвестны приморские области восточнее Северной Ютландии. Этногеографические сведения Страбона отражают реальность конца II в. до н. э. – начала I в. н. э. (Мачинский 1974: 123–127).

Рисунок 46. Размещение крупнейших этнических группировок славян и их соседей в 50–165 гг. н. э. Условные знаки: 1 – исторически зафиксированные переселения или походы; 2 – предполагаемые направления переселений или походов; 3 – предполагаемые или сомнительные локализации или даты

Дальнейшее накопление знаний находит отражение в труде Плиния Старшего (закончен в 77 г. н. э.). Плинию известны бастарны где-то в области северо-восточных склонов Карпат, а севернее бастарнов, восточнее Вислы и южнее Океана, – другие германцы (Plin. NH IV, 80; 81). Понятие «германцы» у Плиния достаточно конкретно, и среди перечисленных им германских народов нет ни одного, чья принадлежность к германцам в современном значении этого термина могла бы быть поставлена под сомнение. Вислу, как явствует из контекста, Плиний рассматривает как одну из рек, текущих в пределах территории, занятой германцами (Plin. NH IV, 80; 81; 99–101). Надо отметить, что, в отличие от Страбона, Плиний, а также Тацит и Певтингеровы таблицы, отражающие реальность середины I – начала III в. н. э., не знают бастарнов в лесостепной полосе между Днестром и Дунаем, как и бастарнов-певкинов у устья Дуная. Видимо, бастарны были к середине I в. н. э. вытеснены из этих областей мощным движением кочевников. Для середины I – начала III в. н. э. бастарны (иногда именуемые бастарны-певкины) как постоянное население помещаются Плинием, Тацитом, на Певтингеровых таблицах и Иорданом (опирающимся в этом случае на картографические данные I–II вв., см. Iord. Get. 74) в основном на северо-восточных склонах Карпат. Данные, собранные Плинием, широко использовал Тацит, давший в 98 г. н. э. не имеющую себе равных по ясности и достоверности этнографическую карту всей лесной зоны варварской Европы.