Текст книги "Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1"

Свою знаменитую «Германию» Тацит начинает с определения ее границ: «Германия в целом отделена от галлов, ретов и паннонцев реками Рейном и Дунаем, а от сарматов и даков – обоюдным страхом или горами; остальные ее части охватывает Океан, омывающий обширные заливы и огромной протяженности острова» (Tac. Ger. 1). Примечательно, что, сохраняя традиционные и в общих чертах соответствующие действительности границы Германии по водным рубежам (Рейн, Дунай, Океан), Тацит отказывается от принятой в античной картографии предшествующего времени (Agrippa, Mela) и удобной восточной границы Германии по Висле, заменяя последнюю неопределенной пограничной областью «обоюдного страха» между германцами и их соседями, которая, по мнению Р. Муха, лучшего исследователя Тацита, находится в основном в Восточной Европе. Очертив границы Германии, Тацит описывает жизнь ее обитателей, а затем дает развернутую этнокарту. Начиная от римских провинций западнее Рейна, постепенно углубляясь на восток, Тацит перечисляет германские народы «рядами», вытянутыми параллельно Рейну, приблизительно в меридиональном направлении. Так он приближается к восточным границам бесспорно германского (для Тацита) мира и, наконец, перечисляет народы последнего ряда, идущего от квадов в Моравии, через Западные Карпаты примерно через верховье Вислы и по междуречью Вислы и Одера, где живут лугии, и заканчивающегося на правом берегу Нижней Вислы (готоны) и на Поморье (ругии и лемовии). Собственно продолжением на север этого же ряда является описание живущих в Скандинавии свионов и ситонов, а также эстиев на юго-восточном берегу Балтики (Tac. Ger. 42–45). Далее следует: «Здесь конец Свебии. Отнести ли певкинов, венетов и феннов к германцам или сарматам, право, не знаю, хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни, оседлостью и жилищами повторяют германцев. Грязь у всех, косность среди знати. Из-за смешанных браков их облик становится все безобразнее и они приобретают черты сарматов. Венеты переняли многое из их нравов (как явствует из контекста, из нравов сарматов. – Д. М., М. Т.), ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам, какие только не существуют между певкинами и феннами. Однако их скорее следует причислить к германцам, потому что они строят дома, носят щиты и передвигаются пешими, и притом с большой быстротой: все это отмежевывает их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на коне» (Tac. Ger. 46). Затем следует рассказ о живущих на Севере феннах и баснословных, звероподобных людях, на чем и заканчивается труд Тацита.

Анализ текста «Германии», проведенный с учетом всех остальных письменных источников, позволяет утверждать следующее.

а) Большая часть приводимых Тацитом данных по этногеографии глубинных областей Восточной Европы (в том числе сведения о венетах) была получена в конце 50-х гг. и в 60-х гг. н. э., в короткий период максимальной военной и торговой активности римлян в областях севернее Карпат и Понта, отражением которой является сообщение Плиния о путешествии римского всадника в Юго-Восточную Прибалтику за янтарем и свидетельство декрета в честь Плавтия Сильвана о его военной и дипломатической деятельности в Северо-Западном Причерноморье. Эти сведения могли пополняться вплоть до 98 г. н. э., когда была закончена «Германия».

б) Как раз в 50–60-х гг. н. э. приобретает особый размах то интенсивное движение на запад различных групп ираноязычных кочевников, именуемых у Тацита общим названием «сарматы», которое наметилось еще в первой половине I в. н. э. Наиболее яркое событие этого времени – выступление между 51 и 65 г. н. э. аланов-массагетов на территории от Кавказа до Дуная. Видимо, с движением каких-то кочевников связано прекращение к середине I в. н. э. известий о бастарнах на лесостепном правобережье Днепра и о бастарнах-певкинах в устье Дуная.

Рисунок 47. Размещение крупнейших этнических группировок славян и их соседей в 166–250 гг. н. э. Значение знаков – как на рисунке 46

в) Не имеют под собой никаких оснований попытки некоторых исследователей усматривать в описанных Тацитом племенах лугиев (бассейн Вислы и Одера) славяноязычный этнический массив. Из контекста «Германии» явствует, что в составе лугиев преобладало германоязычное население, хотя вероятно присутствие здесь и иных этнических компонентов, родственных кельтскому и иллирийскому населению Центральной и Юго-Восточной Европы. Существование в рамках лугийского союза племен I в. н. э. небольших групп славян не исключено, но маловероятно и пока недоказуемо. Из сопоставления данных Тацита, отказавшегося от традиционной восточной границы Германии по Висле, с данными Плиния и Птолемея, знающих отдельные группы германцев и на правобережье Вислы, следует, что на востоке зона доминирования германоязычных племен простиралась несколько восточнее Вислы, примерно до среднего течения Западного Буга, смыкаясь в районе верховьев Днестра с областями прикарпатских бастарнов, в среде которых в I в. н. э. также преобладало германоязычное население.

г) Территория возможного доминирования венетов во второй половине I в. н. э. соприкасалась с областью германцев, т. е. ограничивалась примерно средним течением Западного Буга, на юго-западе охватывала Подольскую возвышенность, не достигая, однако, течения Верхнего Днестра, где жили бастарны, а позднее и появившиеся здесь в последней трети I в. н. э. дакийское племя костобоков. На юге граница между областями доминирования венетов и ираноязычного кочевого мира, лидерами которого становились в Причерноморье аланы-массагеты и роксоланы, проходила в северной части лесостепи, по верхнему течению Южного Буга и, вероятно, выходила к Днепру у устья Роси или несколько севернее его, где обычно и в более позднее время, в Средневековье, проходила граница между оседлым и кочевым миром в периоды активизации последнего. Восточная граница венетов, по данным письменных источников, не улавливается. По представлениям Тацита, на севере область доминирования венетов простиралась до феннов. В последних исследователи Тацита с достаточным основанием усматривают соприкасавшихся с германцами на севере Скандинавии далеких предков саами-лопарей, которые в те времена населяли также северную часть Финляндии и Мурманский полуостров, а возможно, даже Карелию и западную Архангельщину, где саами еще отмечаются в XII–XIV вв. Однако если сведения о контакте венетов с германцами Повисленья, с бастарнами и кочевым миром носят у Тацита достаточно конкретный и убедительный характер и косвенно подтверждаются другими источниками, то указание на соприкосновение венетов и феннов имеет чрезвычайно общий характер и не подтверждается какими-либо показаниями других источников. Поэтому неясно, сталкиваемся ли мы в лице тацитовых венетов с широким, этнографическим понятием, заимствованным римлянами у германцев и обозначающим все народы лесной зоны Восточной Европы от лесостепи примерно до Ладожского озера, или же в действительности венеты были известны германцам и римлянам лишь в южной части очерченной территории, где-то между Поднестровьем и Понеманьем, а сообщение о контакте венетов и феннов представляет искусственную конструкцию римских ученых, соединивших в целостную этногеографическую картину полученные из разных источников сведения о феннах на севере Скандинавии и о венетах восточнее Повисленья.

д) Если считать областью обитания и доминирования венетов все леса между лесостепью и Ладогой, то тогда, из соображений исторических и лингвистических, следует допустить, что общим названием venethi германцы обозначали какие-то группы западных финнов, балтов, балто-славян, предков исторических славян, и, возможно, некие этнические группы, близкие к балканским венетам и иллирийцам. С этим широким значением термина venedi-venethi, вероятно, связаны и сообщение Плиния о неких венедах на восточном побережье Балтики в последние века до н. э., и свидетельство Генриха Латыша о незначительной группе неких вентов в тех же местах в XII–XIII вв. Однако если считаться только с южной частью области тацитовых венетов, где последние выступают как историческая реальность, то естественнее всего видеть в этих «реальных» венетах либо родственную западнобалканскому населению этническую группу, которую условно назовем «северными иллирийцами», либо непосредственных предков исторических славян (вместе с пограничными балто-славянскими группами). Ряд косвенных соображений делает более предпочтительной гипотезу о славянстве южной части венетов Тацита. Как известно, именно в области «реальных» венетов Тацита локализуются stavani, помещенные Птолемеем между народами Прибалтики и степняками-аланами. По общему мнению, это сообщение Птолемея восходит к описанию торгового пути, составленному купцами, торговавшими в Восточной Европе в I – начале II в. н. э., и ряд исследователей склонны усматривать в stavani искаженное самоназвание славян. Кроме того, Тацит во всех случаях, когда речь идет о народах негерманских или таких, в «германстве» которых он сомневается, оговаривает, к какому известному римлянам «варварскому» языку близок язык описываемого народа. Говоря же о венетах, этническая принадлежность которых была для него спорной, и об их образе жизни и обычаях, о которых Тацит как будто имел хорошее представление, он почему-то умалчивает об их языке. Возможно, именно в этом случае у Тацита отсутствовали какие-либо данные о языке, но можно допустить и другое: у Тацита (или его информаторов) были сведения о языке венетов, но этот язык оказался для римских купцов совершенно новым, не имеющим аналогий. Подобная ситуация маловероятна, если речь идет о языке, близком к иллирийскому, о котором Тацит имел определенное представление, и вполне допустима, если речь идет о славянском языке.

е) Территория обитания и область набегов «реальных» венетов Тацита соответствует северной части той области «обоюдного страха» между германцами и сарматами, которая, по Тациту, ограничивает «Германию» с востока. Неслучайность такого совпадения подкрепляется описанием образа жизни венетов. По Тациту, они похожи на сарматов тем, что переняли у последних склонность к постоянным грабительским набегам. Таким образом, активность сарматов в области «обоюдного страха» подтверждается не только показаниями других источников, но и текстом самого Тацита. Венеты, с одной стороны, вероятно, подвергались набегам сарматов, с другой – сами выступают как активная воинственная сила. К описанию венетов Тацит подходит, двигаясь с запада на восток, и поэтому сведения о них скорее относятся к более знакомой римлянам и германцам западной части венетской территории, т. е. к западным частям Полесья, Волыни и Северной Подолии. На этой территории венеты, с одной стороны, как будто живут («строят дома»), с другой – их жизнь здесь как-то нестабильна и характеризуется постоянными грабежами и передвижениями («ради грабежа рыщут»). Действительно, отнеся бастарнов скорее к германцам по языку, образу жизни, оседлости и жилищам, Тацит в следующих фразах склонен относить к германцам венетов, за исключением строительства домов, по другим признакам, – по наличию щитов и передвижению пешими, т. е. по характеру военного дела. Видимо, ни язык, ни ряд «германских» обычаев не были свойственны венетам. Очень важно решить, против кого были направлены грабежи венетов, наносили ли они удары по прикарпатским бастарнам, или речь идет о столкновениях между племенами венетов. Возможно, что грабежам подверглось и не-кое население, жившее на очерченной территории до появления венетов и к моменту, описанному Тацитом, уже не представлявшее сколько-нибудь значительной и достойной описания этнической группы.

ж) Создается впечатление, что в области между верховьями Припяти и Днестра венеты во второй половине I в. н. э. выступают как недавно появившаяся здесь сила, как воинственные завоеватели, не вполне еще освоившие эту территорию. Поскольку области к западу от Вислы, по данным письменных источников, еще в I в. до н. э. были заняты населением, в среде которого преобладал германоязычный элемент, а степи к югу от венетов были издревле населены ираноязычными кочевниками, постольку и территория, откуда появились венеты и где они, возможно, продолжали обитать и в исследуемое время, мыслится севернее и восточнее западных частей Полесья, Волыни и Северной Подолии. Возможно, движение венетов было каким-то образом связано с мощной миграцией кочевников около середины I в. н. э. на запад. А представление о более северной или восточной родине «реальных» венетов Тацита, при сопоставлении с данными языкознания, делает более вероятной гипотезу о «славянстве» этих венетов и менее вероятной – гипотезу об их «иллирийстве».

з) Анализ письменных источников, отражающих действительность II в. н. э., дает все основания предполагать, что зафиксированная Тацитом этнокарта оставалась в основных чертах неизменной до 160-х гг. н. э. (т. е. до маркоманнских войн) и что вплоть до этого времени основная масса венетов обитала на всей территории, где их отмечает Тацит.

Рисунок 48. Размещение крупнейших этнических группировок славян и их соседей в 350–376 гг. н. э. Значение знаков – как на рисунке 46

3. Зарубинецкая культура. Карта археологических единств (культур, групп памятников) I в. н. э. в Центральной и Восточной Европе в основных чертах обнаруживает поразительные совпадения с этнокартой, восстанавливаемой на основе сочинения Тацита (с привлечением наиболее достоверных сведений Страбона, Плиния, Птолемея, Иордана). Действительно, в I в. н. э. в Верхнем и Среднем Повисленье, в междуречье средней Вислы и среднего Одера и по Одеру в пределах Нижней и Средней Силезии продолжается развитие существовавшей здесь еще в I в. до н. э. пшеворской культуры, которая хорошо увязывается с обрисованным Тацитом лугийским (или лугийско-вандальским) союзом племен, существовавшим, по данным Страбона, еще в I в. до н. э. В Нижнем Повисленье и Восточном Поморье в I в. н. э. существует особая восточнопоморская группа памятников, складывающаяся на месте существовавшей здесь ранее оксивской культуры, от которой она отчетливо отличается по целому ряду призна-ков (Godłowski 1972). Эту восточнопоморскую группу можно увязывать с гото-гепидским этническим единством, которое, судя по отраженной у Иордана традиции, складывалось в Южной Прибалтике в результате взаимодействия вторгнувшихся с севера или северо-запада пришельцев (готов и гепидов) с более древним местным населением. В лесостепной области между Карпатами и Днепром около середины I в. н. э. появляются многочисленные сарматские могильники, подтверждающие сообщения античных авторов о сильном натиске кочевых племен. В Поднепровье, в южной части области «обоюдного страха», где-то в первой половине I в. н. э. прекращают свое существование могильники пшеворского (лугийского?) типа, зато в конце I в. н. э. появляются могильники сарматские (Щукин 1971а: 9; Мачинский 1973а: 57–60). Существующие в Верхнем Поднестровье могильники типа некрополя у Звенигорода, в третьей четверти I в. н. э. дающие смешанную пшеворско-дакийскую культуру, усложненную отдельными сарматскими элементами, видимо, должны быть увязаны с бастарнами, а возникающие где-то во второй половине I в. н. э. липицкие памятники, относящиеся к кругу дакийских культур, – с появляющимися здесь в конце I в. н. э. даками-костобоками.

Таким образом, мы видим, что этнокарта Тацита в целом отличается высокой степенью достоверности. Поэтому с большим вниманием следует отнестись к тем памятникам, которые в I в. н. э. заполняют область обитания венетов. В рамках очерченной выше территории венетов и на ее пограничье действительно обнаруживаются достаточно однотипные памятники зарубинецкой культуры, существование которых в I в. н. э. не вызывает сомнений. Многие исследователи убеждены в славянской принадлежности этих памятников, а сопоставление зоны их распространения с очерченной нами областью венетов Тацита напрашивается само собой. Однако при внимательном сравнении письменных и археологических источников картина оказывается не столь простой и ясной.

В своих более ранних работах Д. А. Мачинский пытался показать, что первая волна того населения, которое появляется в Восточной Европе в конце III – начале II в. до н. э. и именуется бастарнами, может быть увязана с позднепоморскими и раннезарубинецкими памятниками Поднестровья и Попрутья III–II вв. до н. э. (Мачинский 1965а: 71–72; 1966а: 94–96; 1973а: 57–60). На сложный и, возможно, меняющийся во времени этнический облик бастарнов указывала М. А. Тиханова (1941: 271–273). В связи с этим надо отметить, что Тит Ливий, подробно рассказывающий о попытках восточноевропейских ранних бастарнов прорваться и закрепиться в Подунавье и на Балканах (Liv. XL, 5, 10; 57, 2; 58; XLI, 19, 4; 23, 2; XLIII, 11, 2; XLIV, 26, 2; 27), сообщает, что они говорили на языке, близком языку скордисков – мощного иллиро-кельтского союза племен на среднем Дунае. Возможно, речь идет лишь о некоторой «кельтизации» военной и жреческой верхушки бастарнов, однако это же сообщение можно рассматривать и как свидетельство присутствия в Восточной Европе во II в. до н. э. населения, родственного иллиро-кельтскому кругу. Вероятность участия в балканских походах бастарнов того населения, которое впоследствии оставило Полесско-Волынский и Среднеднепровский варианты зарубинецкой культуры, подтверждается следующими соображениями.

а) Бесспорна типологическая преемственность многих элементов позднепоморской культуры и раннезарубинецкой культуры Полесья и Волыни; несомненно, что вторая складывается на базе первой. Однако могильников, на которых была бы прослежена эволюция, пока не обнаружено. Конец поморских могильников отделен каким-то очень небольшим временем от начала зарубинецких. Подобная ситуация становится объяснимой, если предположить, что этот хронологический перебой падает на 170–160-е гг. до н. э., когда часть Полесско-Волынского населения могла принимать участие в неудавшейся попытке бастарнов закрепиться в Подунавье, а потом снова вернулась на свои места.

б) Складывающаяся во второй половине II в. до н. э. зарубинецкая культура Полесья и Среднего Поднепровья наряду с наличием позднепоморской основы насыщена и юго-западными элементами, восходя-щими к традициям культур кельто-иллирийского (миски на высоком поддоне, вертикальное рифление сосудов) и фракийского (луновидные налепы на сосудах) мира. Любопытно отметить, что сама зарубинецкая фибула с треугольной спинкой, являющаяся своеобразным символом одноименной культуры, имеет аналогии лишь на Балканах. В отличие от А. К. Амброза, подчеркивающего независимость и отличие друг от друга балканских и днепровских среднелатенских фибул с треугольной спинкой, мы склонны усматривать между ними определенную связь, тем более что типологически наиболее ранние балканские фибулы обнаружены в комплексах, датируемых еще среднелатенским временем, вероятно около середины II в. до н. э. (Амброз 1966: 19, табл. 18; Radimski 1895: 126–131, 137, 152, 154, рис. 327–332, 371, 453–462; Truhelka 1902: рис. 105–119), т. е. временем пребывания бастарнов на Дунае. Правда, для времени сложения в конце II в. до н. э. зарубинецкой культурной общности этноним бастарны уже не может быть, по данным письменных источников, распространен на три северных ее варианта.

Рисунок 49. Размещение крупнейших этнических группировок славян и их соседей в 378–460 гг. н. э. Значение знаков – как на рисунке 46

В составе зарубинецкой общности хорошо различаются четыре группы памятников, выделяемых по материалу достаточно больших и постоянно действующих могильников, – Полесская, Средне-Днепровская, Верхне-Днепровская и Молдавская группы. Из них первая складывается на базе распространяющейся с запада на восток поздней поморской культуры, известной в IV–II вв. до н. э. на территории Польши, а также в верхнем течении Западного Буга, Горыни, Припяти и Днестра; вторая возникает в результате смешения различных западных (поморских и иных) пришельцев с каким-то местным восточноевропейским населением; сложение третьей также не обошлось без миграции и культурных импульсов с запада, хотя их пути, характер и соотношение с местными элементами еще не вполне ясны. Наконец, Молдавская группа создается пришельцами из междуречья средних течений Эльбы и Одера, несущих культуру, близкую, но не идентичную классическим вариантам поморской и ясторф культур и взаимодействующих в Молдавии с местным населением дакийского типа (Мачинский 1965б: 10–11; 1966а: 91–96; 1966б: 3–9). Молдавская группа, а также, возможно, и близкие к зарубинецким памятники в южной части Среднего Поднепровья, по Тясмину (типа могильника у с. Суботов) достаточно убедительно связываются с теми бастарнами, которые с конца II в. до н. э., по сообщению Страбона, населяли земли к северу от кочевников-сарматов в Причерноморье. В среде этого населения, которое, как и более раннее население Молдавии, именуется бастарнами, с конца II в. до н. э., по свидетельству Страбона, уже явно преобладал германоязычный элемент. Молдавская группа памятников, видимо, прекращает свое существование около середины I в. до н. э., и ее территория находится в стороне от области венетов Тацита, однако этническая атрибуция этой группы должна учитываться и при попытках определения этнического лица того населения, которое оставило три северные группы зарубинецких памятников.

На могильниках Полесской, Средне-Днепровской и Верхне-Днепровской групп (территория которых приблизительно соответствует области венетов Тацита) по меньшей мере в течение 150 лет (весь I в. до н. э. и часть I в. н. э.) непрерывно производились захоронения сожженных останков. Но где-то в I в. н. э., в пределах очень короткого временного промежутка, с населением, оставившим эти группы памятников, происходит нечто, заставляющее его отказаться от захоронения умерших на прежних местах и по прежнему обряду. Связано ли это изменение с уходом или уничтожением местного населения – неизвестно. Даже если объяснять этот факт внезапным изменением условий жизни или религиозных представлений, все же ясно, что население, оставившее зарубинецкие памятники, испытало какое-то сильнейшее потрясение или воздействие со стороны.

Захоронения на зарубинецких могильниках Среднего Поднепровья прекратились где-то в пределах I в. н. э. Более точно определить дату этого события затруднительно, но проведенное М. Б. Щукиным (1972) сопоставление поздних зарубинецких материалов с сарматскими делает вероятным предположение, что где-то во второй четверти I в. н. э. зарубинецкое население Поднепровья между устьями Тясмина и Десны испытало сильный удар со стороны сарматов, в результате чего и прекратились захоронения на зарубинецких могильниках. Со второй четверти I в. н. э. по Тясмину и в Поросье обосновываются сарматы, однако в более северных районах Поднепровья, между устьем Трубежа и Припяти, обнаружены поселения I–II вв. н. э., в материалах которых прослеживается дальнейшее развитие зарубинецкой культуры Среднего Поднепровья. Видимо, именно в это время часть зарубинецкого населения передвигается на север и северо-восток, в частности в область между устьями Десны и Припяти, где пока неизвестны зарубинецкие памятники ранее рубежа н. э.

В Полесской группе наиболее поздней хорошо датированной вещью, которая, видимо, происходит из разрушенного зарубинецкого погребения, является сложнопрофилированная фибула из могильника у с. Отвержичи, относимая к 40–70-м гг. н. э. (Амброз 1966: 36). Обычно позднюю дату типичных зарубинецких могильников Полесья определяют как конец I в. н. э., указывая на отсутствие на них глазчатых фибул, которые А. К. Амброз датирует II в. н. э. (Амброз 1966: 35, 36). Проведенные нами хронологические сопоставления убедили нас, что некоторые типы глазчатых фибул, встречающихся в Восточной Европе (Almgren 1923: 53, 57–59), возникают не во II в. н. э., а еще в конце I в. н. э. Поэтому отсутствие этих фибул на классических зарубинецких могильниках Полесья говорит в пользу того, что использование этих могильников прекратилось несколько ранее конца I в. н. э. Учитывая все сказанное, а также близость фибул местных восточноевропейских типов из поздних зарубинецких погребений Полесья и Среднего Поднепровья, мы склонны предполагать, что захоронения на могильниках Полесья прекратились где-то между 40 и 70 г. н. э. Вероятно, в близкое время, во всяком случае не позднее конца I в. н. э., перестали хоронить умерших и на зарубинецких могильниках Верхнего Поднепровья.

Иными словами, тому периоду, когда были получены сведения о венедах, использованные Тацитом (конец 50-х – 98 г. н. э.), соответствует не период расцвета зарубинецкой культуры, а отрезок времени, когда эта культура претерпела сильнейшие потрясения. Особенно важна для нас судьба зарубинецкой культуры Полесья, поскольку ее территория лежит как раз в центре области «реальных» венетов Тацита. Пока что отсутствуют какие-либо данные о том, что во II в. н. э. на территории Волыни и Полесья в сколько-нибудь выраженной форме продолжалось развитие Полесского варианта зарубинецкой культуры. На основной территории «реальных» венетов Тацита с конца I в. н. э. по конец II в. н. э. неизвестно ни одного убедительно датированного погребального комплекса, и, более того, в отличие от Поднепровья, в Полесье пока неизвестны даже поселения этого времени. Пока что единственным зарубинецким могильником, дающим комплексы конца первой половины II в. н. э., является могильник Рахны в верхнем течении Южного Буга, где достоверные зарубинецкие памятники более раннего времени неизвестны. Некоторые элементы зарубинецкой традиции прослеживаются на расположенном к северу от Западного Буга могильнике Хрыневичи Вельки, использовавшемся в конце I–II в. н. э., а также на так называемых позднезарубинецких поселениях северной части Среднего Поднепровья, Верхнего Поднепровья и Подесенья II–IV вв.

Рисунок 50. Размещение крупнейших этнических группировок славян и их соседей в 480–548 гг. н. э. Значение знаков – как на рисунке 46

Итак, область «обоюдного страха» между германцами и сарматами, к которой, по Тациту, относятся земли бастарнов и венетов, в южной своей части (бастарнской) соответствует зоне быстро сменяющих друг друга, существующих чересполосно и взаимодействующих культур Поднестровья I–II вв. н. э., а в северной (венетской) части – зоне внезапного исчезновения Полесско-Волынского варианта зарубинецкой культуры и существующей затем на его месте в конце I–II в. н. э. зоне археологической пустоты. Лишь на восточной (поселения типа Лютеж), южной (могильник Рахны) и западной (могильник Хрыневичи Вельки) границах этой «пустующей» области прослеживаются археологические памятники, продолжающие зарубинецкую традицию. Если прекращение захоронений на старых могильниках и отход к северу зарубинецкого населения Среднего Поднепровья легко объясняется непосредственным натиском со стороны кочевников, то сходные явления в Верхнем Поднепровье, и в особенности гибель зарубинецкой культуры Полесья и Волыни, навряд ли можно объяснять тем же. Скорее речь может идти о каких-то столкновениях и миграциях, произошедших в середине или в конце I в. н. э. в среде относительно оседлого населения лесостепной и лесной зон; возможно, что опустошительные набеги кочевников были лишь толчком, вызвавшим эти миграции.

После всего вышеизложенного навряд ли можно, при современном уровне наших знаний, отождествлять зарубинецкую культуру, и в частности ее Полесско-Волынский вариант, с венетами или безоговорочно считать ее славянской. Конечно, можно предполагать, что зарубинецкое население Полесья, пережившее какие-то потрясения в третьей четвер-ти I в. н. э., продолжает и дальше жить на своих местах, лишь как-то изменив формы жизни и обряд погребения, и что именно это население было известно Тациту под именем венетов. Однако с не меньшим основанием можно думать, что полесские памятники прекратили свое существование, а зарубинецкое население Полесья отступило на запад и на юг в результате вторжения в третьей четверти I в. н. э. с севера или с востока новых этнических групп, которые и отмечены у Тацита как находящиеся в постоянном движении и занимающиеся грабежами венеты.

С какими археологическими единствами можно связывать при таком решении вопроса венетов Тацита? Пока что единственным археологическим признаком этих венетов является отсутствие археологических памятников в зоне их обитания. Если кратковременные, почти лишенные культурного слоя поселения венетов, вероятно, просто еще не уловлены, то полное отсутствие каких-либо погребений, которые в Полесье обычно обнаруживаются быстрее и легче поселений, представляется странным. В связи с этим отметим, что для культур железного века, расположенных севернее и северо-восточнее Полесья (культура штрихованной керамики, Днепродвинская, Дьяковская, группа «зарубиноидных» памятников Подесенья I–II вв. н. э. и др.), вообще, по-видимому, не характерны захоронения в земле на больших постоянно действующих могильниках. Видимо, в этой северной культурной зоне преобладали какие-то погребальные обряды, не оставляющие для археологов почти никаких следов. Не являются ли венеты Тацита пришельцами из южных областей этой зоны, принесшими с собой и археологически трудно уловимый погребальный обряд? В связи с этим отметим, что и в эпоху расцвета зарубинецкой культуры в I в. до н. э. – первой половине I в. н. э. между тремя ее группами существует также обширная зона «археологической трудноуловимости», охватывающая нижнее течение Припяти и бассейны Уборти, Ужа и Тетерева. Добавим, что если окраинные районы этой области в последующее время и заполняются кое-каким археологическим материалом, то центр пустует в течение не менее 600 лет, от времени прекращения существования в этих местах милоградской культуры (III–II вв. до н. э.) до времени появления здесь славянских памятников типа Корчак (VI–VII вв. н. э.). Пока эта пустующая зона, большей своей частью входящая в конце I–II вв. н. э. в более обширную зону «венетской пустоты», не изучена в археологическом отношении, многие поставленные в нашей статье вопросы останутся висеть в воздухе.

4. Венеды Певтингеровых таблиц. На карте, отражающей для интересующей нас области реальность II – первой половины III в. н. э., венеды отмечены к северу от Нижнего Дуная. Первый раз они названы венедами-сарматами и помещены где-то в пределах Карпатской котловины, во второй раз, под именем венедов, обозначены к северу от низовьев Дуная. Поскольку в более раннее время венеды в этих местах неизвестны, а начиная с 160-х гг. отмечается сильный натиск северных «варваров» в Подунавье, естественнее всего связать появление здесь венедов с движением на юг каких-то групп тех венетов, которых ранее описал Тацит. Западная группа венедов, видимо, проникла сюда через какие-то перевалы в Карпатах, а восточная группа двигалась на юг восточнее Карпат. Однако, поскольку эти венеды во II–IV вв. н. э. не играют сколько-нибудь заметной роли в истории Подунавья, видимо, численность их была незначительной, и трудно предположить, что все венеты Восточной Европы, характеризуемые Тацитом как очень крупная этническая группа, переселились в конце II – начале III в. н. э. в Подунавье; тем более что лишь полтора века спустя источники вновь фиксируют неких «венетов» примерно на той же территории, где помещал венетов Тацит.