Текст книги "Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1"

О вооружении этого пешего «народного ополчения» венетов кое-что можно узнать из сравнения с описанием феннов. Поскольку охотничьи луки и стрелы последних, оснащенные обычно костяными наконечниками, Тацит не признает за военное оружие, то остается допустить, что пехота венетов (как и германская – Tac. Ger. 6) имела в качестве наступательного оружия missile (дротик, легкое метательное копье), по нескольку штук у каждого (как позднее, в VI в., у славян). Поскольку отсутствие лошадей у феннов является для Тацита одним из признаков «поразительной дикости, жалкой бедности», отличающей их ото всех, можно допустить, что лошади у венетов были (но не конница).

Отмечу, что возникающий образ этноса, находящегося в состоянии бурного движения, военизированность большей части его мужского населения при минимальной роли знати, доминирование легковооруженной пехоты, совершающей «разбой» на огромной территории, – все это весьма напоминает славян VI в. (склавенов и антов), расселяющихся и грабящих почти по всему Балканскому полуострову. Немаловажно, что у последних отчетливо различалась область проживания (к северу от Дуная) и область набегов (южнее Дуная), которую они лишь начиная с 580-х гг. стали интенсивно заселять. Относительно достаточно резкого обозначения набегов венетов (и, косвенно, сарматов) словом «разбой» замечу, что набеги славян в VI в. сопровождались повышенной жестокостью, превосходящей «средневарварскую». Убедительно выявивший это явление П. В. Шувалов пытается объяснить жестокость славян особыми религиозными представлениями и обрядами, что, однако, не находит никакого подтверждения в современных событиям и достаточно информативных письменных источниках (Шувалов 2001: 5–12).

Приведенная аналогия со склавенами и антами VI в. позволяет предположить, что венеты могли и не быть постоянным оседлым населением во всей области севернее Поднепровья и южнее Приильменья, что у них была некая «базовая территория» и области, подвергавшиеся их набегам. Учитывая извечную устремленность «варваров» в более теплые, благодатные и богатые края, можно не сомневаться, что основная экспансия венетов шла в юго-западном направлении. Тацит не указывает прямо, на кого были направлены набеги венетов. Вполне вероятно, что им подвергались певкины и эстии и какие-то неизвестные этногруппы. Высоковероятно, что военные столкновения происходили и внутри этномассива, обозначаемого словом «венеты» (особенно если вспомним отмеченный летописями характер отношений между полянами, древлянами и уличами на южной границе и знаменитое «и въста родъ на родъ, и быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся» на северной границе территории, отводимой Тацитом в 98 г. венетам).

Вызывает вопросы отмеченное историком соприкосновение венетов с феннами. Зачем венетам было совершать набеги на холодный и бедный север, могли ли они что-либо отнимать у нищих (по Тациту) феннов? И откуда Тацит знал о контактах венетов и феннов?

Фенны – единственный народ в «Германии» Тацита, одежда которых состоит исключительно из шкур и мехов (pelles), добываемых с помощью стрел в южнотаежной зоне, охватывающей и Поволховье, и Приладожье. Во времена Тацита римляне почти не носили мехов и считали их максимально «варварской» одеждой (Шувалов 2004), а достоверная торговля соболиными мехами (pelles), переправляемыми в Империю через область свионов (Suehans) и добываемыми «бесчисленными народами» Восточной Европы, фиксируется не ранее рубежа IV–V вв. (Iord. Get. 21–22), но в варварском мире, и в частности среди самих германцев, как показал анализ свидетельств Тацита, Кл. Птолемея и Иордана, ношение меховой одежды и, что особенно важно, торговля особо ценными мехами существовала уже в I – середине IV в. (Мачинский, Кулешов 2004). Фраза Иордана «Эти, славные прекрасной чернотой мехов, живут в бедности, [но] одеты очень богато» (Iord. Get. 21–22), характеризующая «бесчисленные народы» таежной зоны Восточной Европы (Мачинский, Кулешов 2004), вполне может быть отнесена и к феннам Тацита. Водный путь из Скандинавии на восток, в Приладожье и далее, был знаком индоевропейцам Северной Европы, вероятно, со второй половины II тыс. до н. э. (Кулешов 2003; Хелимский 2004), а к I в. н. э. он, несомненно, уже был освоен свионами, обладавшими уникальным гребным флотом (Мачинский, Кулешов 2004: 31–36).

Итак, у феннов было, что́ отбирать силой или налагая на них дань – отличные таежные меха. Кроме того, из сопоставления сообщений Тацита, Иордана и скандинавского эпоса явствует, что через Финский залив и Приладожье в I–V вв. прокладывался путь в Поволжье и далее, в таежное Прикамье, где добывались соболи с наиболее ценным мехом (Мачинский, Кулешов 2004; Шувалов 2004). Свионы же, которым Тацит уделяет особое внимание (и особонно свионские поморы – Rosomoni? – Мачинский 1990: 110–112; Мачинский, Кулешов 2004: 64–65, рис. 2), были знакомы с Приладожьем, где они могли узнавать о набегах южных соседей феннов – венетов – и даже вступать с ними в контакт. Вероятно, в первые века нашей эры финноязычные племена и восприняли этноним Venethi от германцев Скандинавии (если только, как допускает Ф. Браун, сами предки балтов и словен не обозначали себя некогда этнонимом *vento – Браун 1899: 332–335).

Каким же археологическим реалиям соответствуют территориально и хронологически венеты Тацита? Это, во-первых, «зона археологической трудноуловимости», охватывающая почти полностью бассейны Припяти и Тетерева после гибели зарубинецкой культуры и до появления вельбаркской и сложения черняховской культур, т. е. во второй половине I–II в. н. э. Во вторых, это культура поздней штрихованной керамики (середина I в. до н. э. – начало III в. н. э.) в верховьях северных притоков Припяти, в Среднем и Верхнем Понеманье, по верхне-средней Березине и до среднего течения Западной Двины на севере. На северо-востоке области доминирования венетов Тацита существует днепро-двинская культура V в. до н. э. – III в. н. э., а на юго-востоке – так называемые «постзарубинецкие» памятники горизонта Рахны-Лютеж (вторая половина I–II в.) на Южном Буге и правобережье Среднего Днепра.

Таким образом, с наибольшей вероятностью венетам Тацита принадлежит культура поздней штрихованной керамики, занимающая центральную часть области их доминирования. Подчеркну, что я говорю пока лишь о высокой вероятности того, что культура поздней штрихованной керамики оставлена венетами Тацита, не касаясь проблемы их самоназвания и этноязыковой атрибуции. От признания этой реальности уклонился лучший исследователь этой культуры, сославшись на скудость сведений «античных авторов», якобы обрастающих «фантастическими подробностями», и отказавшись соотнести ее с каким-либо упоминаемым этими авторами этносом (Егорейченко 2006: 117). Интересно, какие «фантастические подробности» нашел исследователь в описании певкинов, венетов и феннов у Тацита?

Важно отметить, что зона археологической трудноуловимости (Полесское белое пятно), фиксируемая к югу от этой культуры во второй половине I–II в., в своей северной и центральной части соответствует той меньшей зоне трудноуловимости III – начала V в., которая в последнее время отчасти заполняется памятниками корчакской культуры середины IV – начала V в., убедительно соотносимых с венетами IV в., воевавшими с Херманариком (также надо упомянуть о немногочисленных следах вельбар(к)ской культуры III в. в центральной части Полесского белого пятна). Суммарная территория части культуры поздней штрихованной керамики и зоны археологической трудноуловимости второй половины I–II в., расположенная к востоку от «буковой границы» и удаленная от гор, морей и степей, хорошо соотносится с той областью первичного формирования славянства, которая реконструируется по данным сравнительного языкознания, топонимики, палеоботаники и палеозоологии.

Возникает вопрос, не обнаруживаются ли на этой территории и в это и в предшествующее время какие-либо признаки кристаллизации новой этнической общности (словен?) по данным письменных источников и археологии?

Но прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, необходимо сделать краткий экскурс в область лингвистических исследований и дать сжатый очерк доминирующего ныне направления в изучении «балтославянской» проблематики.

Балтийская языковая стихия, в которой укоренена славянская, является для последней широким протоком, соединяющим ее напрямую с исходной стихией древнего индоевропейского диалектного континуума. Даже современные балтийские языки превосходят все другие индоевропейские языки своей близостью к реконструируемому исходному индоевропейскому языковому состоянию (Топоров 2006: 15).

Чрезвычайная близость балтийских и славянских языков и существование в прошлом периода еще более тесной балтославянской языковой общности признается практически всеми. Большинством признается и реальность прабалтославянского языка, представляемого как пространственно-временной континуум родственных диалектов.

До последнего времени лингвисты обычно исходили из существования уже в Средневековье (~IX–XV вв.) двух основных групп балтийских языков: западнобалтийских (прусский и ятвяжский) и восточнобалтийских (литовский, латышский, селонский, земгальский и куршский, иногда относимый к западнобалтийским), выросших соответственно из западно– и восточнобалтийских диалектов более раннего времени (как минимум – с середины I тыс. до н. э.). Обе эти группы отличает от праславянского (общеславянского) отсутствие явных следов воздействия иранских языков.

Недавно в своей последней (и, к сожалению, посмертной), обобщающей статье В. Н. Топоров (опираясь отчасти на работы В. Мажюлиса) предложил заменить членение на западные и восточные балтийские языки (диалекты) разделением их на центральные (срединные) – литовский, латышский (латгальский), земгальский, селонский – и периферийные – прусский, ятвяжский (судавский), галиндский (голядский), возможно, куршский. При этом В. Н. Топоров прозорливо заметил, что название «галинды», именование коих связано с обозначением конца, края (литов. gãlas «конец»), могло охватывать целый ряд этнолингвистических групп в пределах периферийного пояса на западной, южной и восточных окраинах балтийского мира (Топоров 2006: 21–22). В их числе, добавлю, могли находиться и «словенизирующиеся» группы. Среди этих «окраинцев» на север от Литвы оказываются, судя по названию, и относимые к центральной (или восточной) группе земгалы, вне зависимости от того, как осмыслять этот этноним: žiẽmgala «северный (зимний) край» или žemgalà «край (низкой) земли».

Отмечу, что с «восточными галиндами» на левобережье верхнее-среднего Днепра и в Поочье (Протва, Москва), фиксируемыми как Golthe– Голта, голядь (Мачинский, Кулешов 2004: 38–46), соотносятся этногруппы, в отличие от всех других балтов подвергшиеся языковому воздействию иранцев (особенно на Сейме); другие, судя по балтской гидронимии северо-западнее Москвы, тяготеющей к латышской номенклатуре (Топоров 2006: 17, 33), могли существенно отличаться по языку от западных галиндов, являвшихся, вероятно, частью эстов, а позднее – пруссов. Поэтому не следует вообще говорить о неком едином диалекте (языке) галиндов-голяди. Кроме того, по данным археологии, культура восточнолитовских курганов (соотносимая с ранней Литвой IV–VIII вв.) имеет западнобалтские истоки, и поэтому проблематично отнесение литвы к «восточной», да и к «центральной» группе балтов.

Надо считаться с тем, что для I–VII вв. и, вероятно, для более ранеего времени, судя по данным гидронимии и письменных источников, от среднего течения Немана на западе до Оки и Верхнего Дона на востоке мы имеем огромный массив балтоязычного (или балтопраславянского?) населения, который может быть соотнесен с Golthe-голядью и с нервами-неврами, являющимися реальностью не только времен Геродота, но и первых веков нашей эры, что отражено в сочинениях Плиния Старшего, Аммиана Марцеллина и других (об этом – ниже). И территориально «центральными» археологическими культурами этого массива оказываются культура поздней штрихованной керамики и днепро-двинская, а позднее Тушемля-Банцеровщина, различные варианты киевской культуры, а также ее предшественников и производных. В пределах каких из этих культур или в каких существующих рядом с ними «зонах археологической пустоты» и при каких исторических условиях начался и развился процесс «словенизации», отпочкование словен от балтийского массива, – это главный вопрос начальной истории славянства (да и предыстории Руси).

Поэтому, соглашаясь с условными названиями «западнобалтийские» (прусский и др.) и «срединные» (литовский и др.) диалекты и языки (по В. Н. Топорову), я обозначаю весь огромный отраженный в гидронимии и пока нерасчлененный массив балтийских диалектов от Среднего Немана (для первых веков н. э.) или от верховьев Вилии и Немана (с IV в. н. э.) на западе до Поочья и Верхнего Дона на востоке как зону «срединно-восточных» балтийских (или балтопраславянских) наречий.

Какая же территория была «центральной» в смысле наилучшего сохранения архаичных норм прабалтийского языка – пока неясно. Если, например, подтвердится мнение В. Мажюлиса о большей архаичности западнобалтийских языков, то именно их ареал можно будет считать «центральным», откуда иррадиировались наиболее архаичные общеиндоевропейские традиции на всю огромную область прабалтийско-протославянского, а позднее, после выделения праславян, просто балтийского языкового континуума.

Степень близости даже современных балтийских и славянских языков такова, что некоторые лингвисты сравнивают ее со степенью близости, существующей между немецким и шведским или норвежским языками. За последние 50 лет стало доминировать представление, «что модели древнейших состояний балтийских и славянских языков не могут быть отнесены к одной и той же временной плоскости» и что «славянскую модель следует рассматривать как результат преобразования модели балтийской». Предполагается, что праславянский оформился как окраинный западнобалтийский диалект (Откупщиков 1974: 8, с отсылкой, в первую очередь, к: Иванов, Топоров 1958: 38–39). Высказано было даже суждение, что общеславянский язык – это «иранизированный балтийский» (Pisani 1968: 13–14).

Недавно свою позицию по этому вопросу отчетливо сформулировал В. Н. Топоров. Исходя из того, что праславянский язык представляет собой «более позднее развитие периферийных балтийских диалектов, находившихся в южной части первоначального балтийского (или западнобалтийского) ареала», а также опираясь на выводы В. Мажюлиса о том, что «протославянский с XX по V в. до н. э. представлял собой определенную периферийную часть прабалтийских диалектов», В. Н. Топоров заключает: «именно этот временной срез и должен быть соотнесен, в строгом смысле слова, с тем, что называют балтославянским „праязыком“, единством, эпохой и т. п. Возобладание центробежных тенденций <…> (в частности, ориентация на более южные центры), ускорение темпов языкового развития привело к тому, что протославянский (прабалтийский периферийный диалект) развивается в праславянский (приблизительно с V в. до н. э.), который еще в течение довольно долгого времени сохраняет „балтоидный“ облик, хотя уже и живет особой самостоятельной жизнью» (Топоров 2006: 20).

Исследователями отмечена особая связь протославянского диалекта с западнобалтийским языковым континуумом. «Есть некоторые основания полагать, что древнепрусский язык, языки ятвягов и голяди первоначально входили в протославянскую изоглоссную область, но позже, оторвавшись от нее, примкнули к балтийской (летто-литовской)…» (Журавлев 1968: 174). Особую близость славянского к прусскому отмечает В. Н. Топоров (2006: 20). По мнению В. Мажюлиса, «западнобалтийский (древнепрусский) является единственным, который непосредственно отражает пограничное контактирование древнейших балтийских и славянских диалектов» (Мажюлис 1978: 100).

Такое контактирование предполагает и их территориальное соседство. Последнее находит известное подтверждение в письменных источниках. Так, реконструкция этнокарты Тацита заставляет признать, что ближайшими соседями венетов на западе в I в., наряду с лугиями, должны были быть эстии (вероятно, западные балты). Опирающийся на готскую эпическую традицию рассказ Иордана о войне Херманарика в VI в. с венетами, а сразу после этого – с эстиями также говорит о соседстве этих этносов, о том, что между ними нет других достойных упоминания этногрупп. Ситуация, описанная Тацитом, и события, описанные Иорданом, отделены друг от друга примерно 300 годами, что говорит о стабильности отмеченного соседства.

Общеславянский (праславянский) на ранней стадии (~I–V вв. и, возможно, еще ранее) отличается отсутствием выразительных диалектных различий и, видимо, распространен на достаточно монолитной и не очень обширной территории. Какие-то диалектные различия улавливаются лишь после миграции славян на юг, т. е. не ранее конца VI в. (Бирнбаум 1987; Popowska-Taborska 1991: 84–91). Общеславянский язык сохраняется как некое единство (при наличии диалектов) как минимум до IX в. включительно.

Из показаний источников ключевым свидетельством, подтверждающим наблюдения лингвистов, является чрезвычайно информативное, несмотря на краткость, свидетельство Кл. Птолемея о вытянутой с запада на восток цепочке народов восточнее нижней Вислы: «галинды, и судины, и ставаны до аланов». Но прежде чем анализировать этот бесценный для проблемы зарождения славянства и, несомненно, достоверный текст, надо остановиться на источниках «Географического руководства» и карты «великого географа».

Большинство географических сведений Птолемея восходят к его предшественнику Марину Тирскому, который свел их воедино, вероятно, не позднее 114 г. (в его труде не отражены территориальные приобретения Траяна в Месопотамии после войны с парфянами, оконченной в 114 г.). Одна из предполагаемых дат его труда – 107–114 гг. (Wurm 1931). Таким образом, новые этногеографические сведения в труде Марина – Птолемея почти одновременны сведениям Тацита (98 г.), с трудом которого авторы «Географического руководства» обнаруживают и непосредственное знакомство. Однако, наряду с новейшими источниками, они используют и весьма архаические, пытаясь совместить те и другие. Создание самого труда Кл. Птолемея датируют в диапазоне 129–164 гг.

В первую очередь, надо разобраться с локализацией Птолемеем некого «великого народа» венедов на самом побережье Балтики к востоку от Вистулы вплоть до устьев Турунта (Западной Двины?) и со связанными с ними названиями «Венедский залив» и «Венедские горы», ибо локализация этой этногеографической номенклатуры полностью противоречит всем данным Тацита об этом регионе. Эти венеды, расположенные на побережье Балтики восточнее Вистулы, определенно соответствуют венедам, зафиксированным здесь же еще ранее Плинием Старшим (см. далее).

Западная граница Европейской Сарматии и одновременно восточная граница великой Германии по Вистуле на карте Марина – Птолемея соответствует восточной границе Германии на карте Агриппы (12 г. до н. э.); она отражает уровень географических представлений I в. до н. э. и противоречит данным середины I–II в. н. э., современным Плинию, Тациту, Марину и Птолемею, размещающим и восточнее Вистулы ряд явно германских народов. Южная граница «Евросарматии» с Дакией – от гор Карпат до устья Борисфена – также отражает реальность середины I в. до н. э. – времен Буребисты.

Из семи «великих народов», составляющих каркас этнографии «Евросарматии», шесть либо размещены там, где другие источники фиксируют их во II в. до н. э. – первой половине I в. н. э., а не там, где они реально находились в середине I – начале II в. (языги, роксоланы, амаксобии и венеды), либо представление об их «величии» явно отражает ситуацию более раннего времени – рубежа III–II вв. до н. э. – начала I в. н. э. (певкины и бастарны). Только местоположение и реальная роль аланов-скифов соответствует действительности второй половины I – начала II в.

Чтобы разобраться с местоположением венедов Птолемея, надо обратиться к более ранней их локализации у Плиния Старшего[179]179
  К сожалению, я до сих пор не собрался обновить и опубликовать давно написанную статью об этом архаическом свидетельстве в труде Плиния («К вопросу о венедах Плиния Старшего» 1970 г., архив автора) и потому воспроизвожу здесь ее выводы, использованные мной в других работах (Мачинский 1976: 83–84; Мачинский, Тиханова 1976: 63; Мачинский, Кулешов: 2004: 29, карта, рис. 1).


[Закрыть]. Последний сообщает о венедах в контексте сведений о северных пределах Европы, установленных в результате плавания вдоль побережья северного океана от Танаиса на запад до Гадеса: «Молва начинает казаться яснее от племени ингвеонов (к которым Плиний в другом месте причисляет кимвров, тевтонов и хавков. – Д. М.), первого в Германии. Там имеется чрезвычайно большая гора Сево (вероятно, горный хребет Норвегии. – Д. М.), которая не меньше Рифеев и образует до Кимврского мыса (северная часть Ютландии. – Д. М.) чрезвычайно большой залив, который называется Коданус (южно-срединная часть Балтики. – Д. М.); он наполнен островами, из коих знаменитейший Скатинавия (Южная Швеция. – Д. М.) – неизвестных размеров, однако часть его, которая известна, населена народом хиллевионов в 500 округах, по каковой причине называют его другой частью света. Говорят, что не меньше по величине Энингиа. Некоторые передают, что она населена до реки Висулы (варианты в рукописях: Вистулы, Вистлы) сарматами, венедами, скирами и хиррами, что там называют залив Килипенус, и в устье его остров Латрис, а рядом – залив Лагнум, соседящий с кимврами. Мыс Кимвров (Ютландия. – Д. М.), далеко выдающийся в море, образует полуостров, который называется Тастрис»[180]180
  С благодарностью вспоминаю Марию Ефимовну Сергеенко, которая когда-то перевела для меня с листа этот текст.


[Закрыть](Plin. NH IV, 96–97).

Это перипл южно-срединной части Балтики, представляющейся глубоким заливом, фланкированным у входа в него Кимврским мысом (Ютландия) и высокими горами Норвегии (Сево). Противостоящий «Скатинавии» (Южная Швеция) и сопоставимый с ней по размерам остров (полуостров?) «Энингиа» может быть лишь полуостровом Курземе, простирающимся, по мнению авторов перипла, на юго-западе до Вислы. Сведения получены преимущественно от греческих авторов не позднее I в. до н. э. Упоминание сарматов как первого и, видимо, главного этноса Восточной Европы говорит о времени не ранее III в. до н. э., когда они стали доминировать в степном Поднепровье и возник термин «Сарматия», вытеснявший более древнее название «Скифия». По остроумному предположению Х. Ловмяньского, соседствующие этнонимы «сарматы» и «венеды» представляют собой один сдвоенный этноним «сарматы-венеды», аналогичный подобному на Певтингеровой карте (Lowmiański 1963).

О присутствии на полуострове Курземе еще в XIII в. этноса «wendi» (в немецкой огласовке), явно связанного с названием реки Venta (жившие по ее берегам еще в XIX в. назывались wentini), писалось многократно (Bielenstein 1892; Браун 1899; Мачинский, Тиханова 1976). Оставляю без рассмотрения глубоко обоснованное, как обычно, мнение Ф. Брауна, что древнейшей, первичной формой зафиксированного Плинием и Птолемеем этнонима было имя *vento, которым «обозначалось некогда все славяно-балтийское племя» (Браун 1899: 331–334). Ф. Браун не уточняет, было ли это древнейшее самоназвание или название, данное соседями, или и то и другое.

Судя по всему, источники Плиния в данном отрывке отражают древнейшую этнокарту Балтики III–II вв. до н. э., когда все негерманское население к востоку от Вислы и Балтики обозначалось германцами (кимврами?) именем «венеды». Не позднее третьей четверти I в. н. э. население янтарного побережья Восточной Балтики получило у германцев (готов?) имя эстиев (под коим оно известно вплоть до IX в.), вытеснившее древнее имя венедов. Однако для обозначения населения более восточных областей сохранилось слегка переозвученное имя «венеты», носители которого и были столь красочно описаны Тацитом в I в. н. э.

Архаичные данные Плиния Старшего, почерпнутые из греческих (?) источников III–II вв. до н. э., противоречат сведениям о Германии и побережье Балтики, полученным им же из первых рук в середине I в. н. э. (Plin. NH IV, 99–101). Соответственно этим сведениям, Южная Балтика называется Океаном, а не заливом Коданус, Visula-Vistula-Vistla имеет другое основное название – Visculus, восточнее нее в Балтику впадает в пределах Германии река Guthalus (Преголя?), а южное побережье Балтики вплоть до этой реки заселено племенами вандилиев, из коих самые восточные – гутоны. Имя народа хиллевионов, населяющего, по восходящему к III–II вв. до н. э. свидетельству Плиния, Южную Швецию и неизвестного там позднее никому, явно соответствует названию народа хельвеконов – части лугиев по Тациту – и эловайонов Птолемея, живущих в I – начале II в. н. э. западнее среднего течения Вислы. Это перемещение названия этноса на юг связано с миграцией германцев из Скандинавии на континент во II–I вв. до н. э., сыгравшей некоторую роль в формировании пшеворской (лугийско-вандальской) культуры. Имя скиров также неизвестно на побережье Балтики никому после этого архаичного сообщения Плиния, а декрет Протогена фиксирует их перемещение в Северное Причерноморье не позднее рубежа III–II вв. до н. э. И если для размещения этноса «венеды» в Южной Прибалтике у Марина – Птолемея еще были некоторые основания (это, возможно, более древнее имя эстиев, занимавших, по Тациту, восточное побережье Свевского моря – Балтики), то скиров они здесь уже не знают.

Сведения Марина – Птолемея о венедах на юго-восточном побережье Балтики навряд ли восходят напрямую к архаичным данным Плиния. Вероятнее, они использовали непосредственно некоторые из его грекоязычных источников. Однако на образе «великого народа» венетов на побережье Балтики отразилось также и знакомство Марина – Птолемея с текстом «Германии» Тацита (возможно, и с другими близкими ей устными или письменными свидетельствами). Предпочтя, как и для большинства других «великих народов», более древнюю локализацию этого этноса на побережье Балтики, авторы «Географического руководства» перенесли на этих венедов вытекающее из текста Тацита представление об огромной территории и военной активности венетов, под влиянием которого венеды стали у них первыми среди «великих народов» Евросарматии. Узловая фраза, характеризующая венетов Тацита, – «они обходят разбоем все, что возвышается лесами и горами между певкинами и феннами» – может объяснять появление рядом с венедами на карте Птолемея «Венедских гор» и этноса финнов, а также то обстоятельство, что следующим по перечислению и ближайшим по местоположению к венедам «великим народом» на карте названы певкины. Полное отсутствие каких-либо данных о скирах и хиррах в I в. до н. э. – II в. н. э. позволило создателям карты не упоминать их и разместить на всем побережье к востоку от Вислы венедов.

Таким образом, представление о «великом народе» венедов восточ-нее Вислы, близ низовьев Преголи и Немана, для времени середины I–II в. является умозрительной конструкцией (это не исключает того, что на севере Курземе около Венты этот этноним сохранялся и позднее – Браун 1899: 339). Марин и/или Птолемей предпочли древний этноним «венеды» современному им этнониму «эстии».

Напротив, уже названная цепочка этносов: «галинды, и судины, и ставаны до аланов» (Γαλίνδαι καὶ Σουδινοὶ καὶ Σταυανοὶ μέχρι τῶν Ἀλανῶν), начинающаяся восточнее нижней Вистулы (Οὐιστούλα) и южнее устья реки Хрон (Преголя?) и оканчивающаяся в междуречье Борисфена и Танаиса, явно отражает реальность второй половины I – начала II в. Достоверность имени и локализации трех из четырех перечисленных этносов – галиндов, судинов и аланов, названия которых не встречаются в источниках ранее второй половины I – середины II в. н. э., доказывается для двух первых сопоставлением данных письменных источников, топонимики, этнонимии, антропонимии и археологии. А замыкающие цепочку аланы являются единственными из «великих» народов «Географическо-го руководства», которые и локализованы достаточно верно и действительно согласно всем источникам были для второй половины I – нача-ла II в. н. э. этносом, оказывавшим решающее влияние на политическую обстановку в «Евросарматии».

Немаловажно также, что непосредственно перед перечислением этносов рассматриваемой цепочки Птолемей отмечает, что к востоку от нижней Вистулы живут «ниже венедов гитоны (т. е. гутоны. – Д. М.)», а южнее и другие племена, частично также явно германские. За этим следует: «…восточнее названных, снова ниже венедов галинды, и судины, и ставаны…». Таким образом, если не принимать во внимание этнонимы «венеды» и «финны» к востоку от нижней Вислы, помещенные здесь в результате ошибочного объединения данных разновременных источников, то мы имеем следующую последовательность: гутоны (германцы), галинды и судины (западные балты), ставаны (stlavani – словене?), аланы (иранцы). Поскольку галинды и судины соответствуют хотя бы отчасти эстиям (Браун 1899: 251), то ставаны оказываются расположенными между германцами и западными балтами, с одной стороны, и аланами (сарматами) – с другой, т. е. так же, как венеты Тацита, и так же, как древнейшие словене в соответствии с данными лингвистики: словене отделяли «западных» и «срединных» балтов от иранцев (скифов, сарматов, роксоланов и аланов), на что указывает наличие в славянских языках древних иранских заимствований, отсутствующих в западных и срединных балтских диалектах. Местоположение ставанов между западными балтами и аланами также напоминает местоположение венетов Иордана в третьей четверти IV в. между прибалтийскими эстиями и причерноморскими готами.

Уже эти сопоставления показывают, что ставаны Птолемея соответствуют венетам Тацита и Иордана или, по меньшей мере, фиксируются в некой срединной части той огромной области, которую щедро отводит им Тацит для проживания и разбойных набегов (Мачинский 1976; Мачинский, Тиханова 1976). А по всей сумме исторических, лингвистических и топонимических данных словене могли выделиться из балтославянской этноязыковой общности (или единства) именно и только в пределах той территории, где Тацит и Иордан локализуют венетов, а Марин и Птолемей – ставанов.

Особое значение имеет то, что в имени Σταυανοί многие исследователи, начиная с Хартноха в 1679 г. (Lowmiański 1963: 175), видят в конечном счете искаженное имя *slověne. Наиболее развернуто эту гипотезу обосновал П. Шафарик: «Я соглашаюсь с теми, которые в этом испорченном слове видят Славян, полагая, что оно первоначально писалось ΣΤΛΑΥΑΝΟΙ, т. е. Стлаваны, из коего смешением букв Λ с Α и опущением ее образовались Ставаны (Stavani). Думать так меня заставляет известие Птолемея, по коему эти Ставаны простирались до самых Алан, потому что в другом месте этот же самый географ опять помещает Свовен, т. е. Словен подле Алан (здесь Шафарик обращает внимание на соседство этнонимов Ἀλανοὶ Σκύδαι и Σουοβηνοί в описании закаспийской Скифии у Птолемея. – Д. М.) <…>. По всему Ставаны – немецкая форма имени Славян <…> с латиногреческим прибавлением t» (Шафарик 1847: 345–346).