Текст книги "Ложный вакуум"

– Никак, Сатир, – Юля уверенно покачала головой. – В прошлый раз у меня ничего толком не получилось. С тобой уж я точно пройду.

Возражать было бессмысленно. Сатир понимал это, оглядываясь на студию, заваленную пылающими по правде сердцами. Черт, он уже невзлюбил их. Они и малой части жизни не видели, но уже рдеют за идею. Ну да, конечно! Юля и в тот раз не поступилась со своими принципами, с идеей. Она их лидер.

Глава 6. Раненый воин

Пока Хомского осматривали медики, а с Улыбиной с Бегишевым занимались психологи, первый советник Императора Отто Шнайдер лично посетил ЦУП, чтобы проверить два прибывших устройства. Он наблюдал за тем, как один из операторов, Густав Ранк, осматривал их. После быстрой диагностики было подтверждено, что устройство Урусова не имело навигационной системы. Хомский, значит, был прав. Урусов действительно перемещался наощупь. Второе устройство не имело никаких повреждений или внутренних изменений. Шнайдер все еще желал найти причину странных поступков Урусова, который даже не удосужился его предупредить о своих планах. Может быть, он и в самом деле с ума сошел? Или он двойной агент? Ни то, ни другое объяснение не удовлетворяло его. Ничто не имело смысла. Все его действия были чрезвычайно опасны. А если бы он еще и заговорил? Император прибудет со дня на день. Ему не стоит знать о внутреннем шпионе, в стане Института. Поэтому тот и приказал Бегишеву убрать Урусова. Тот не упустил возможность выполнить приказ. Но и тут не утихают страсти. Еще один оператор начал сходить с верной дорожки. Что же там произошло? Что вообще происходит в последнее время с операторами?

Ранк спросил его, чьи это устройства и почему осмотр проводится без их операторов. Секретная информация. Не надо ему знать слишком много. Шнайдер приказал обследовать тщательно оба устройства. Услышав в ответ, что на это потребуется пара дней, что это процесс, который требует присутствия оператора-хозяина, так как он лучше знает нюансы работы вверенного ему устройства, он хотел было вылить всю свою злость, но остановился. Ему в голову пришла идея.

– Ранк, ты знаешь Франца Леонтьева?

– Да, стажер Андрея Хомского.

– Что ж, Ранк, я повышаю уровень твоего доступа. Первое устройство принадлежит Тимуру Урусову, второе – Андрею Хомскому. Однако есть только два человека, которым я могу это сказать. Ты и Леонтьев. Вы вдвоем должны осмотреть устройства. Больше никто не должен знать, чем вы занимаетесь. И в случае обнаружения чего-то подозрительного вы докладываете об этом непосредственно мне.

Шнайдер кратко ввел Густава в курс дела, после чего заторопился на встречу с директором. Этот кризис был всего лишь подготовкой к многочисленным собеседованиям, которые Шнайдер всем сердцем презирал, считая их пустой растратой драгоценного времени. Он понял это за долгие годы служения Империи, не Императору. Разграничив приоритеты в первые год службы, он довел количество собеседований до минимума, о чем старые бюрократы судачили за его спиной с остервенением. Шнайдер знал об этих разговорах, однако плевал тот на все это до тех пор, пока те же любители посудачить не принимались затягивать дела посредством утомительных переговоров. Шнайдер старался лично проводить экзекуцию любви поболтать. Вытянутое орлиное лицо, на котором совместно со спокойствием читался контролируемый гнев, приводило в трепет, когда он появлялся на пороге. Правда не всегда такое было под силу, поэтому у Шнайдера в запасе были люди в определенных участках Империи, несущих его волю. Об этих людях ничего не было известно до поры до времени. Выбирал их лично. Так и с программой Исхода ведь было. Он лично обучал Урусова, умудрился скрыть его прошлое под тенью его сиротского бремени. И что в результате? Император прибывает завтра. Нужно как-то подготовить почву для того, чтобы тот не заподозрил подпольной игры первого советника. Хорошо хоть Бегишев не подвел. Время только и делает что дорожает. Приходится действовать реактивно. Ранку как-то мало доверия. Да и Леонтьеву также, однако там причины иные, что их можно было бы даже во благо использовать. Как бы там ни было он запер этих двоих в одной комнате, где они просто обязаны договориться друг с другом.

В кабинете директора уже практически все собрались: директор, начальник ОКО, Бегишев. Не хватало лишь Гёделя. Хм, чем же таким важным сейчас занят этот старик? Вот уж интересно. Но тщетно. Тщетны попытки Шнайдера понять его. Этому старику он не доверяет в первую очередь. Император на удивление легко с ним общается и слушает его «консультации», хоть тот и появляется крайне редко при его дворе. Появляется же он еще до того, как произошло некое событие, или о нем стало известно остальным. Причем появляется сам, предлагая свои услуги консультанта. Единственный человек во всей Империи, о котором советник толком ничего и не знает. Вспомнить хотя бы тот раз, когда он появился, чтобы предупредить об опасности технологии СУС. Летели головы. Шнайдер не доверяет ему, считая его пешкой в чьих-то руках. Эти руки вполне возможно при дворе Его Величества. Чьи вот только руки? Есть кто-то хитрее него? Кто-то умудрившийся толкнуть Урусова на безумства?

Директор, как и все остальные, встал со своего кресла навстречу Шнайдеру.

– А где наш товарищ консультант? – поинтересовался Шнайдер.

– Господин первый советник, он пожелал осмотреть Хомского. Сказал, чтоб его не ждали, что разберется на ходу, – сказал директор.

Ишь ты, какая важная персона! Разберется на ходу, хех, хотя чего удивляться? Он и раньше предъявлял себя, хоть и косвенно, как экстрасенс.

– У нас очень плохие сведения, – добавил директор, кивая в сторону Бегишева.

Ну конечно. Как же иначе? Сложно забыть ту картину в буферной камере, где его доверенный капитан скрутил обезумевшего оператора.

– Что произошло там? – сказал он, не скрывая гнева.

Оловянный солдатик, сверкая своей выправкой, заговорил было, но советник сделал рукой жест, чтоб тот присел сначала. Когда все уселись и советник, перебирая в наполовину сжатых кулаках большим пальцем все остальные, в том числе грозно примостился напротив капитана, последний заговорил:

– Господин первый советник, докладываю, что задание по поимке дезертировавшего оператора Тимура Урусова выполнено, его СУС доставлен в целости и невредимости, – послышался недовольный вздох директора. – Мы обнаружили его в одном из времен разрастания Альянса, в городишке отщепенцев. Предполагается, что там он предпринимал подпольную деятельность по свержению местной власти и эскалации конфликта. Цели его не известны, однако выдвигается гипотеза о намерении изменить ход истории, задев минимальный процент собственной личности. Он погиб во время поджога местной террористической группировкой одного из районов города, – снова послышался недовольный, тяжелый вздох директора. – СУС удалось забрать с собой. Во время миссии старший оператор Хомский был захвачен местными властями, предположительно по наводке Урусова. Он посчитал целесообразным вступить в союзнические отношения с ними и самим Урусовым, чтобы выбраться из сложившейся ситуации. Дальнейшее поведение Хомского в буферной камере интерпретируется в качестве срыва после вести о смерти Старшего оператора Урусова.

И мысль об успешности устранения беспечного Урусова потерялась посреди кислотного океана, растворяющего все надежды на незаметность всей операции. Как же вообще дошло до этого? Шнайдер все крепче переминал пальцы рук.

– Уничтожили целый район? – переспросил он озадаченно.

– Так точно, – кивнул Бегишев.

Шнайдер вновь замолчал, не находясь что ответить. В это время директор взял бразды в свои руки, обратившись к советнику:

– Вы понимаете, что это значит? Мы же до сих пор не понимаем всю сущность работы истории, а здесь происходят события, грозящие катастрофой для всей программы Исхода.

Советник бросил на того стремительный взгляд хищной птицы, ныряющей за промелькнувшей в сотнях метров от нее маленькой жертвы.

– Я прекрасно понимаю, чем это грозит, господин директор. Тем не менее мы ни в коем случае не должны поддаваться панике. Из любой ситуации есть выход. Урусов покинул наши ряды задолго до этой трагедии. Поэтому всю вину мы возложим на него. Угрозы с его стороны на сей момент не предвидится. Поэтому мы организуем группу по зачистке последствий. Кстати, а где Улыбина, историк?

– Она в медчасти. Ей необходим отдых. Смею доложить, что Улыбина зарекомендовала себя как превосходный историк…

Советник метнул взгляд на Бегишева. В его мозгу вспыхнула острая боль от осознания столь очевидного промаха. Гёдель сейчас отсутствует здесь, так как он может свободно поговорит с другими членами миссии. Да, Урусова нет. Но, исходя из того, что с ним какое-то время сотрудничал еще один оператор, появляется опасность для советника. Снова.

Он вскочил на ноги, из-за чего на него в испуге покосился начальник ОКО, ни слова не проронивший за все это время. Черт с ним. Пусть ворочается в своих записях, плевался советник в мыслях. Он лишь позвал с собой капитана, после чего скоропостижно покинул кабинет директора. По пути советник оглянулся и, не увидев рядом ни души, чему неслыханно обрадовался ввиду последних событий, проверил глушилку в кармане и обратился к капитану:

– Что произошло с Хомским? С кем он контактировал помимо Урусова?

– Он работал вместе с неким генерал-майор местной полиции, Вишневским. Есть высокая вероятность, что тот знает о Хомском больше, чем следовало бы.

– Например?

– Он помогал спасать людей этого Вишневского, когда загорелся район.

Советник опешил. Вновь. Да какого черта здесь вообще происходит? Операторы что, по очереди с ума сходят что ли? Может это действительно опасная для психического здоровья профессия, к которой не применимы имеющиеся на сегодняшний день психологические знания, что дает вновь этому начальнику ОКО право быть безнаказанным? Нет. Тот должен был выполнять свою работу усерднее. Вновь всплыла фигура Гёделя перед глазами. Этот старик постоянно обходит его. В то время, пока он занимался проверкой доставленных с рискованной миссии СУСов, старик решил подкрасться к Хомскому, чтобы и того завербовать. Как он, первый советник, умудрился допустить такую оплошность? Ведь он сам неоднократно подчеркивал значимость личного контакта с людьми, что это самое важное в его работе? Иногда у него появляется странное ощущение, мысль, будто бы это старик знает все наперед. Эта идея пробивает его до промозглого озноба. Может и нет никакого заговора среди советников, а в тени плетет свои сети лишь один консультант по информационной безопасности. Однако он отметает эту мысль, так как понимает ее иррациональность. Он с чего-то берет себе во внимание незримое всемогущество старикашки, словно тот и не человек вовсе. Абсурд. Как бы там ни было нельзя позволить тому выведать хоть какую-то часть опасной информации, которой может владеть Хомский. Может тот заразился каким-то безумием от Урусова? Возможно ли в данном случае внедрение патогенной мысли в сознание человека? Ну, как бы, да. Советник сам видел программы по управлению общественным сознанием, он даже принимал участие в их создании. Но это тоже не имеет никакого смысла. Урусов был одним из его лучших агентов, так что ему пришлось скрепя сердце отдать приказ об его ликвидации. На всякий случай надо бы изолировать Хомского от остальных операторов.

Ох, тут же и другая проблема возникает. Хомский помогал спасать людей этого Вишневского. Директор и его умники будут недовольны этим в первую очередь. Это серьезная опасность для истории. Здесь надо будет принять участие, чтобы проконтролировать исправление ошибок. Советник сорвался с места на перехват старика, однако это серьезный вопрос, который надо бы обсудить с директором. Создать группу, состоящую не только из операторов и историков, но и головорезов, готовых сделать самую грязную работу. Советник посмотрел на капитана. Его последнее достижение. Со времен запрещения искусственного улучшения человека, внедрения в него различных приборов, трансгуманизм превратился в факт истории. Советник недавно получил в свои руки идеального солдата, которому не нужны никакие примочки. Нет, Бегишев нужен ему здесь. Лучше направить туда других.

Палата Хомского. Перед ней стоит человек в белом халате, доктор. На вид лет сорок, квадратное лицо, широкие скулы, горбатый нос, прищуренные глаза. Не красавец, однако он умудрился, не двигаясь, встать между советником и палатой. Бархатным голосом тот обратился к гостю:

– Здравствуйте, господин первый советник! Вы намерены посетить больного?

– Да, доктор. Это дело государственной важности.

– Смею вас предупредить, что он сейчас не в том состоянии, чтобы принимать посетителей.

– Понимаю. Этот человек перенес многое за последнее время. Скажите, как его психическое состояние?

– С ним пытались работать психиатры, но он не идет на контакт. Физически он истощен. Но не собирается засыпать. Очень странно. Мы прописали ему мощное снотворное, но он пока еще не спит.

– Да, это интересно. Значит, посетителей у него никаких не было?

– Никого.

Шнайдер облегченно вздохнул, чем приковал к себе внимание доктора. Плевать. Оказывается, Гёдель не настолько уж и хитер. Где бы он сейчас не пропадал, а самый важный кусок он не получил по своей же неосмотрительности.

– Доктор, я бы хотел с ним поговорить. И прежде чем вы заявите, что это нежелательно для больного, смею вас заверить, что у меня по отношению к нему только самые доброжелательные намерения. Он прибыл с миссии, на которой ему необходимо было быть сильно эмоционально затронутым. Боюсь, то, что сейчас с ним происходит, является следствием его переживания относительно результатов его деятельности, так как он не может знать, что сейчас происходит. Думаю, он будет рад услышать, что его работа завершена успешно.

На лице Шнайдера выразилась мягкая, заботливая улыбка, по отношению к которой доктор слегка навострил свои щелочки-глаза.

– У вас пять минут, господин первый советник.

– Да, конечно. Благодарю вас, доктор.

Шнайдер заходит в палату, оставляя за дверью Бегишева. На белоснежной койке посреди мягкого молочного света лежит Андрей Хомский, который смотрит куда-то, то ли в окно, то ли на стену рядом. Он не обращает внимания на вошедшего, пока последний не приближается к нему на расстояние пары шагов, чтобы с тем можно было поговорить, не напрягая излишне легкие. Глаза Андрея на секунду задерживаются на советнике, затем снова устремляются к неизвестной точке в пространстве.

– Доброе утро, господин Хомский, – приветливо начал Шнайдер, – вижу вы поправляетесь. Ваше здоровье имеет огромное значение для нас, поэтому я заскочил к вам, чтобы проведать.

Никакой реакции.

– Господин Хомский, вы выполнили опасное задание, которое мы вам поручили, поэтому вы заслуживаете полноценный отдых. Возьмите длительный отпуск вместе со своей семьей, в то время как мы возьмем на себя труд по устранению последствий деятельности Урусова.

На этот раз Хомский обернулся, задержав взгляд на советнике подольше. Да, он попал в яблочко!

– Сожалею о гибели старшего оператора Тимура Урусова. Он был вашим товарищем на протяжении стольких лет. Мы все желали, чтобы он вернулся целым и невредимым, дабы объяснить свои действия и мотивы. Все совершают ошибки, все заслуживают прощения. Тем не менее, перед нами стоит самая колоссальная, из всех когда-либо существовавших, ответственность, ответственность за прошлое и за будущее одновременно. Институт космических исследований в лице всех его достопочтенных сотрудников несет это бремя, окутанное пленкой неизвестности каждого нашего действия. Наши действия – это наша ответственность. Неизвестность эта прикрывается мотивами, ограниченными нашими поступками, имя которым желание. А это, в свою очередь, эфемерное, незримое присутствие границы, за которой мы не в состоянии рассмотреть истинного желания каждого действия.

Речь приостановилась, дабы проследить за последующей реакцией Хомского. Тот смотрел на советника, не отрываясь.

– Как говорится, чужая душа – потемки. Поэтому мы можем не усмотреть в наших близких самых неожиданных изменений, замыслов. Политика – это игра с чужими мотивами, пускай даже и очевидными. Свои надо затуманить, чтобы игра состоялась. Работать с неочевидным – это какой-то крест, но очевидное надо ещё правильно затуманить, чтобы произвести корректную стыковку. В первую очередь надо понимать, что движет нами, а уж потом – нашими оппонентами. Скоро прибывает Император, который в любом случае будет интересоваться недавними событиями, которые будут, уж помяните моё слово, огромным толчком для более чёткого понимания, кто свой, а кто чужой. Иначе весь план Исхода грозит катастрофой для всей человеческой цивилизации, которую мы строили на протяжении тысячелетий.

Советник вновь остановился, сгораемый внутри от ощущения гордости за свою маленькую импровизацию. Вот он подошёл к самой сути своей речи. Кульминация, в предвкушении которой он смаковал все свои слова. Андрей все так же молча наблюдал за ораторским искусством Шнайдера.

– Поэтому на мои плечи ложится тяжёлая ответственность показать Императору лояльность каждого члена нашего общества. Что я могу сказать о тех, кто впал в незнание своих же поступков, но, так же, как и все мы, предан Его Величеству?

Советник вновь остановился, на этот раз выжидая, что же скажет Андрей. Он должен понимать сейчас, что нужно говорить. Через некоторое время, показавшееся советнику часом, но которое он с присущим ему достоинством выждал, его одинокий слушатель заговорил:

– Мы схватили Тимура. Он пытался исправить ход истории. У него не получилось, вся его затея рухнула. Он согласился идти с нами, чтобы предстать перед судом, раскаяться. К сожалению, погиб из-за катастрофических последствий своих же деяний.

Прекрасно! Горькая улыбка застыла на лице советника. Достойный высших похвал ответ.

– Глубочайше сочувствую вам, господин Хомский. Нам всем будет не хватать Тимура Урусова, как выдающегося специалиста, так и человека. Последний вопрос. Как бы вы охарактеризовали своего стажера, Франца Леонтьева? Пока вы находитесь здесь, думаю, он мог бы послужить империи на славу.

– Он отличный человек, такой же и оператор, – не колеблясь, ответил Андрей.

Сойдет.

Позади послышалось кряхтение. Советник обернулся и увидел доктора, показывающего на часы. Шнайдер вернулся к Андрею, но тот уже вновь смотрел на непонятную точку в пространстве. Что ж, фактически он получил то, что хотел. Можно и откланяться. Он прошел мимо доктора, выжидающе смотрящего на него. Обычно на него так нагло не то что не смотрят, с ним не обходятся таким образом. Советник уже успел зауважать его.

В коридоре его ожидал Бегишев, который все также ждал приказа. Шнайдер остановился, чтобы осмыслить ситуацию. Так. Видимо, даже если Хомский и видел или услышал что-то неподобающее его уразумению, он не будет говорить. Это облегчает задачу. Тогда все можно списать на безумие Урусова. Все же рисковать нельзя.

– Капитан, я хочу, чтобы ты с этого момента глаз не спускал с Хомского, – сказал он. – Следи за всем подозрительным, что он может выкинуть. Вмешивайся только в крайнем случае.

– Есть.

Глава 7. Целым был и был разбитым

Утро пришло с тишиной. Это напугало, и Сатир прислушался, не раскрывая глаз. Неподалеку было слышно сопение, похрапывание, слышно, как кто-то ворочается, произнося что-то нечленораздельное, а он и не заметил, как задремал и отключился ночью. Разум запротестовал против вакханалии его организма, прорывавшегося вчера сквозь тяжкие столкновения с реальностью.

Вернись к истокам!

Глаза моментально открылись. Он понял, что лежит на софе, пуская слюну из открытого рта и касаясь тыльной стороной ладони то ли холодного пола, то ли холодной ладонью пола. Вчерашние герои-активисты разлеглись по студии как попало. Некоторые спали в обнимку прямо на полу. Сатир отдернул руку о пола, которая с тугим напором поддалась ему. Осмотрев студию, не поворачивая своей головы, он признал, что некому было сказать те слова. Никто не призывает его сейчас возвращаться к каким-то истокам. Что за абсурд. Он повел головой, моментально отзвеневшей его разуму потрескивающим металлом. Это заставило его остановиться, закрыть глаза. Это был сон. Всего лишь сон, в котором кто-то опять зовет его, обратно, к истокам. Но кто?

Голова трещала. Он раскрыл глаза. Не до рассуждений ему сейчас. Хотя тишина напрягала. Наверно, он привык за последнее время к действиям, за которыми не мог рассмотреть какой-то покой. Или же это район, окруженный чрезвычайным положением? С виду обычный спальный райончик. Сатир не был в таких никогда. Этот прилегал практически вплотную к заброшенным заводам, по улицам и темным уголкам которых сновали детишки за неимением других развлечений. Тишина не давала покоя. Сатир раскрыл глаза и попытался встать. С каждым градусом, с которым он принимал вертикальное положение, он ощущал всю тяжесть собственного тела, представлявшего собой цельный кусок свинца. Комната расширилась, приняв сферическую форму, дрогнула – вернулась обратно, стала все той же студией, заполненной хиппи.

К удивлению Сатира в противоположном конце студии, за барной стойкой сидела Юля, выпивая и уставившись себе под руки. Сатир привстал и, стараясь не делать лишних движений, причинявших ему боль, покачиваясь за невозможностью найти иное средство избежать все-таки неприятных ощущений, стал пробираться между спящих тел. Добравшись до Юли, он присел рядом, почувствовав колоссальное облегчение от столь мизерного действия, послабления для его тела, возжелавшего против его воли увеличить собственный вес. Паршивое ощущение. Тут он разобрал. Что смотрела Юля. На поверхности барной стойки перед ней высветился экран с картой города.

– Доброе утро! – пропела она, бегло окинув своего гостя живым взглядом, от которого Сатиру стало тошно, и протянула ему небольшой респиратор. – Подыши немного.

Взяв в обе руки респиратор с мелким текстом на нем, переходившим при прикосновении в читабельную форму, Сатир поднес ко рту и сделал залп. Мир внезапно округлился, походя на панораму вселенной изнутри черной дыры. Обзору поддавалось то, что позади, спереди, справа, слева – все стороны прекратили за ненадобностью свое номинальное, осмысленное существование. И внезапно они вернулись, пришли со своим значением, давая определенности разуму, толкающемуся посреди моря вещей: барной стойки, шкафчиков, столешницы, холодильной камеры, которую не могла прятать кривая стена, и прочих поделок. Сатир поставил респиратор перед Юлей, кивнув на экран, спросил, зная все же ответ:

– Что это?

– Маршрут.

Она выключила экран, встала. Рядом, у ее ног уже стоял привычный глазу рюкзак.

– Ты встала раньше всех. Так всегда?

– Ага. Тебе стоить перекусить. Дорога дальняя.

Сатир не стал возражать. Это просто было бессмысленно, он понимал.

Ажурное здание покинули двое. Они пробирались по переулкам, стараясь держаться подальше от любопытных глаз и непредвиденных патрулей, хоть улицы и казались мертвыми. Не было безумных толп, столкновения с которыми необходимо было бы избежать, сохраняя собственную жизнь. Даже погожий солнечный день не прибавлял доверия городу, потопляемому в ненависти. Юля проложила маршрут, учитывая последние сведения о погромах, которые приходилось обновлять в реальном времени в виду текучести безумия. Его приходилось обходить, однако шум доносился отчетливо до ушей Сатира. Тишина резко сменилась невидимым ревом. Однако он успел уже соскучиться по нему. Рев города придавал уверенности в его существовании, в том, что тот живет.

Как бы там ни было, но Сатир вздохнул с облегчением, увидев знакомые тонкие строгие линии словно вырезанного в восприятии здания, плавно перемещающего краски на своем теле. Это был контрольно-пропускной пункт, главный вход, малая толика экостанции, прятавшейся за его спиной в тени глубокого черного цвета. Если не знать заранее, можно невзначай пройти мимо и не заметить многоэтажную черную коробку, тянувшуюся вдоль ограниченного близостью горизонта. Сатир не был во всех отсеках экостанции, не только из-за ограниченного доступа, но и из-за физической невозможности охватить все это колоссальное пространство.

– Стой! – встрепенулась Юля. – Это же главный вход!

– Да, конечно, главный, – ухмыльнулся Сатир, заметив ее обескураженную реакцию. – В прошлый раз ты пыталась пройти черным ходом. Потому-то ничего и не получилось. Сегодня же мы пройдем здесь.

Она, сдвинув брови, недоверчиво посмотрела на него.

– Поверь, мы пройдем.

Сатир пошел ко входу, Юля поплелась за ним, озираясь по сторонам. Сатир шел уверенно, хотя сам страшился того, что может встретить внутри. КПП не охраняется людьми, будучи полностью автоматизированным, поэтому он, полагаясь на угол, рассчитывал пройти незамеченным под дулами камер. Однако он нервничал, что если угол здесь не сработает? Даже если они пройдут, внутри все еще остается опасность встретиться с работниками, которые увидят их, а значит и весь план пойдет коту под хвост. К тому же как они могли бы отреагировать на них? Могло ли их появление стать причиной очередного буйства ненависти?

С каждым шагом нервы дрожали все интенсивнее, пока не натянулись до каленного предела перед самими дверьми, которые должны были раскрыться перед ними. Они оставались на месте. Юля прикоснулась ладонью до них. Двери бесшумно разошлись в стороны. Сатир облегченно выдохнул, но тут же вспомнил о том, что их может поджидать внутри. Он обернулся, когда двери закрылись за его спиной, и, вернувшись снова к себе, кивнул Юле и сказал:

– Ты ведь взяла с собой светошумовые?

– Что?

– Гранаты светошумовые. Я знаю, они ведь в рюкзаке.

Та сощурила глаза.

– Это наш ключ.

Она покопалась рукой в содержимом своего рюкзака, ее верного товарища, вытащила цилиндрической формы с гранями на противоположных концах предмет.

– Нас тут же повяжут, если мы ее применим.

– Знаю.

– Нам лучше использовать детонатор. На случай отхода можем использовать его в качестве отвлекающего маневра.

Сатир призадумался. Да, даже тут она подкидывает сюрпризы. Как же хорошо, что та так близко сдружилась с Лессой. Он кивнул Юле следовать за ним и, немного пройдя, указал на стенд со схематическим изображением работы экостанции.

– Будет лучше, если она сработает внутри. Не снаружи, – сказал он.

Было видно, Юля смутилась тому, о чем ее просят, но все же оставила цилиндрический предмет за стендом.

Сатир старался идти самыми непопулярными коридорами, оставаясь в буквальном смысле в полной темноте. Их не видели никакие датчики, поэтому свет не следовала по пятам за ними. Юля направляла свет от своих умных перчаток. Это их тормозило, но они старались действовать осторожно. Рано или поздно темные коридоры должны были закончиться, взамен них пойдут лаборатории, к их удобству размещенные в тиши, подальше от рабочих отсеков, но все же живые до некоторой степени. Им нужен был только сектор В.

Когда впереди послышались голоса, Сатир толкнул Юлю и увел за угол. Та выключила перчатки. Свет погас. Мимо прошли двое, монотонно разговаривая о максимальных нагрузках на новую батарею, которую необходимо проверить перед запуском, однако это представляется трудным из-за ограничений, введенных из-за каких-то мракобесных мыслей сверху, согласно которым рабочие группы сокращаются для поддержания безопасности на объекте. Возможно, подумал Сатир, власти таким способом пытаются сократить контакт чипарей друг с другом, чтобы минимизировать опасность заражения. За ними следовал по пятам мягкий свет, отдающий голубизной ясного солнечного дня, являющего собою крайнюю редкость снаружи. Они прошли, за ними прошел и свет, снова оказались одни в темноте. Сатир знал этих двоих: они работают вместе с ним лаборатории. Он хотел было двигаться дальше, однако его остановила Юля, показывая ему вперед. Там было какое-то движение, поэтому пришлось осторожно пройти к первому углу, за которым кто-то разговаривал. Черт, необходимый отсек был совсем рядом. Обернувшись, он приблизился к Юле и на ухо прошептал: «пора». Та дико уставилась на него, медленно вытащила детонатор, оставив его лежать в свих руках. Сатир выхватил его у не из рук, оставив ее с раскрытым от содрогания ртом, нажал на кнопку.

Никакого шума, света. Лишь через секунду голоса за углом стихли. Внезапно зажегся красный свет. Из-за угла послышался недоумевающий голос:

– Серьезно? Учения, наверно.

Однако в воздухе замельтешили дроны, которые пронеслись мимо Сатира с Юлей. Те напряженно выдохнули, смотря им вслед. Сатир вышел из укрытия и прошел за угол. Там уже никого не было. Как он и предполагал, взрыв внутри помещения заставил напрячься охранную систему, которая могла ожидать этого только вовне. Сотрудникам было приказано проследовать к пожарному выходу. Сатир уже подходил к дверям, у которых дребезжали ранее голоса, как тут же встал на месте будто пришпоренный. Юля от неожиданности, столкнувшись с ним, нервно охнула.

– Что случилось? – спросила она, отойдя немного.

Резко обернувшись к ней, Сатир указал пальцем на слова, выбитые на дверях: «Отсек В. Лаборатория исследований поглощающих поверхностей».

– Это моя лаборатория, – сказал он. – Она никак не может работать… После того, что я видел…

Сатир кинулся дальше, высматривая другие лаборатории, ощущая, как сильно забилось его сердце, со скрежетом расправляющее его ребра. Вот еще двери. Надпись на них: «Отсек Г. Лаборатория…». Он бросился дальше: «Д, Е, Ж…». Он остановился, качая головой, после чего бросился обратно. Запыхавшийся, он вновь стоял перед своим родной лабораторией, всматриваясь в каждую буковку, будто они вот-вот изменятся, подошел и прислонил ладонь к панели рядом, от чего двери открылись.

Он уже готов был использовать скафандр, чтоб выйти на пепелище, которое видел в голограмме Золотова. Этого не пришлось делать. Вместо этого Сатир стоял посреди центра управления лабораторией, высвеченной разноцветными панелями и выходящей широким окном на рабочее поле. За окном светило искусственное солнце, согревающее множество темных извилин, благодаря которым увеличивается рабочая поверхность. Среди них были различные камеры: с охлаждающей жидкостью, для работы с отдельными деталями напрямую, резервуары с обращаемой энергией, напрямую связанные с вышележащими рабочими поверхностями, облагораживающими атмосферу. Все было в целости и сохранности. Сатир вспомнил слова Столина, предупреждающие его об иллюзорности того, что ему предлагают увидеть.