Текст книги "Ложный вакуум"

Глава 9. Задира и солдат

Очередное совещание, посвящённое на этот раз другому проблемному оператору, проводили все в том же кабинете директора, заполненного многочисленными изображениями, фотографичными и нарисованными, экс-директоров Института. Многие отличились теми или иными делами за время своей нелёгкой работы. Каждый имел краткое описание под своим портретом собственных заслуг. Директор любил на них смотреть в редкие минуты отдыха и размышлять о том, как они справлялись со всем этим. Особенно его интересовали пионеры в какой-либо области. Абрахам, старый мужчина с плюшевыми щеками, например, умудрился удержать Институт на плаву во времена, когда работа над межзвездными путешествиями только зарождалась, и на неё смотрели косо с высших эшелонов власти. Ну да, не то что сейчас. Липатов, походящий на крысу, однако имеющий крайне выразительные глаза, боролся за автономию Института в научных изыскания, разбавляемых изрядно в те времена политическими красками. Молодец. Все кризисы они решали, так или иначе. Могло ли быть иначе, будь на их месте кто-либо другое в то время? Хотя, наверно, это в современных реалиях классические примеры эталонного руководителя храма знаний. Справились ли они с нынешним кризисом? Они и не знали бы о нем до его прихода, впрочем, как и сам директор. На то это и кризис. Справились, и у него получится. Так порой утешал себя директор. Однако они, наверно, не собирали столь много секретных совещаний в этом же самом кабинете, за спиной Императора, стараясь спасти всю империю и разобраться в причине срывов подчинённых, на чьи плечи легли столь тяжёлые обязанности. Да, ответ уже содержится в самом вопросе. Кто знает, может, они неоднократно уже созывали подобные совещания, но те стирались из истории взбалмошными операторами? Хех, забавная мысль. Но она нисколько не облегчает ситуацию. Директор в последнее время все больше сомневался, что из-за этого кризиса, из-за того, что он себе позволял все это время, его фото никогда не повесят в этой галерее героев. Если все выясняется, то его голова может оказаться в глухих застенках Император скоро дворца, откуда он никогда больше не увидит солнечного света. Институт будет предан в более лояльные империи руки, вполне возможно кому-нибудь, кого Император лично назначит главой храма наук. Извини, Липатов, времена не выбирают.

Директор принял ещё одну таблетку Ясности, чтобы не терять остроту ума, хоть и понимал, что может оказаться рядом с оператором, из-за которого он её же и принял. К черту. Ему с каждым днем все меньше остаётся того, что он мог бы потерять.

За ним пристально наблюдал своими соколиными глазами первый советник, бесстрастно и холодно, как настоящая хищная птица. Хорошо, что Ясность уже подействовала и не давала директору стушеваться раньше времени. Удивительно, но советник отвлёкся от лакомой ранее добычи – начальника ОКО. Тому не приходилось сжиматься до радиуса Шварцшильда, чтобы исчезнуть из поля зрения охотника. Может быть, советник не такой уж и хищник, каким казался все это время? То есть, он не хочет нападать с целью разорвать кого-то на мелкие кусочки, чтобы наполнить свой желудок. Не желудком он руководствуются, получается. Его цели более сложные. Он выбирает. Директор встретился глазами с ним, но тот даже не смутился, не отвёл взгляда. Все такой же бесстрастный, холодный. Не желает ли он бросить директора на амбразуру, случись необходимость ретироваться пред Императором? Нет. Хоть он выглядит холодным стратегом, ему тогда пришлось бы подождать со столь открытым столкновение с директором. Тот ещё может пойти в контратаку.

Директор перевёл взгляд на Гёделя, сидевшего в гордом одиночестве и непринуждённо наблюдавшего за немой сценой, которая разыгрывалась на его глазах. Казалось, его совсем не трогало что-либо в окружавшем его пространстве, отчего его ненароком можно было принять за вульгарный мираж тревожного сознания. Что-то не комфортно от причуд восприятия стало директору. Он решил, что было бы неплохо ввести консультанта в кричащую тишину коллектива, которого тут же окрестили заговорщиками, что позабавило его и впервые за тянувшуюся вечность с начала их неловкого заседания заставило поверить благоприятный исход их кампании. Он обратился к консультанту:

– Господин Гёдель, а вы не соизволите высказать свое профессиональное мнение относительно последних событий?

– Я-то? – сказал тот, не выражая никакого удивления, словно слова эти были какой-то формальность, которой он не позволил себе пренебречь. – Отчего ж… Господин первый советник, нам стоит ожидать кого-либо ещё?

Советник наконец-то оторвался от директора и свернул глазами в сторону Гёделя.

– Нет. Капитан Бегишев не сможет присутствовать на данном собрании, так как занимается обустройство охраны Хомского, – ответил советник, не преминувши при этом слегка улыбнуться.

– Вот! – обрадовался внезапно директор. – Как раз именно Хомскому и посвящено наше собрание. Что с ним?

– О, он в полном здравии, – сказал советник, откинувшись в кремле, чтобы видеть хоть краем глаза всех присутствующих. – Странные вещи происходят в последнее время. Как что, так сразу что-нибудь непредвиденное. Сначала Урусов, затем Хомский. Каждый по-своему, конечно, но все же слетел с катушек, как говорится. Боюсь, это серьёзная причина пересмотреть подготовку операторов.

– Это понятно. – поспешил вставить свое слово директор. – Мы все переживаем сейчас кризис, которому не было в истории аналогов. На плечах операторов лежат тяжёлые обязанности, в которых они также первопроходцы…

– Это да, – протянул советник, от чего директор сконфузился. Такого от него он никак не ожидал. Советник же продолжал без намёка на смущение. Скорее тот забавлялся, наблюдая за реакцией его слушателей. – У вас готовятся параллельно новенькие. Молодой состав операторов. Думаю, следует уделить им пристальное внимание.

– Вы кого-то запретили уже? – осведомился Гёдель, чья реакция на неожиданный тон советника ничуть не изменилась, оставшись все такой же беспристрастной, что озадачило Шнайдера, желавшего прочесть каждого своего оппонента.

– Да, конечно. Франц Леонтьев.

– Вы должно быть шутите?! – челюсть директора отвисла. – Это же протеже Хомского, того самого Хомского, из-за которого мы здесь.

– Именно так. Именно поэтому он и заинтересовал меня. Всем уже понятно, что система требует кардинальные перемен, и начать стоит с него. ОКО не работает, операторов предстоит от этого проверять и готовить по новой программе, которой я займусь лично.

При последних словах голова начальника ОКО дернулась. Шнайдера благосклонно посмотрел на того, после чего вновь всем своим вниманием вернулся к директору, челюсть которого опустилась ещё ниже. Советник постучал по столу, вызвав на его матовой поверхности диалоговое окно. Лёгким движением он отослал документ директору. Тот с горящими глазами пробежался по содержанию небольшого указания.

– Я правильно вас понял, вы собираетесь вмешиваться в деятельность Института? – проговорил он, подняв глаза.

– Вы не ошибаетесь. Всё правильно.

– Но это же автономное учреждение…

– Автономное? – улыбнулся советник. – Институт – самый важный союзник Империи. Да что там, он и есть сейчас Империя. Ему позволяли быть максимально, насколько это вообще было возможно автономный. Но сегодня, после всех этих событий? Как только сюда прибудет Император, мы должны будем предстать перед ответом. Это чрезвычайная ситуация, при которой я получаю право вмешаться и действовать на свое усмотрение. И дело даже не в Императоре, а во всей Империи, которой грозит крах.

– Но… – промямлил директор, но не нашёлся что ответить, признавая, что советник действительно имеет такое право, а ситуация тому целиком и полностью благоволит.

На секунду он задержался взглядом на консультанте, видимо, ища помощи. Тот все так же непринуждённо наблюдал за происходящим как бы со стороны, словно не присутствуя здесь. Директор так и не понял, что движет им. Он вошёл в этот вульгарный заговор, но при этом сумел остаться сторонним наблюдателем. Вернувшись к советнику, он встретил иное. Тот смотрел на него как на побежденного. Он мог делать с ним, что угодно. Как вообще могло все дойти до этого абсурда? С чего все началось? Кризис затронул и привёл в действие всю мощь Института, а теперь он же его и хоронит. Независимая мысль становится рабской плотью садо-мазохиста. И ничего с этим поделать невозможно. Он снова обратился к указанию, в котором советник выводил необходимость срочного вмешательства в деятельность Института и реорганизации системы контроля операторов на основании государственной безопасности. Руки директора связаны.

– Я хотел повременить с этим объявлением, однако, как мы можем убедиться, время не терпит, – сказал будто откуда-то издали советник. – Если капитан Бегишев задерживается на это есть причины.

– Важнее этого? – директор брезгливо указал пальцем на инициативу советника, которой он так любезно соизволил поделиться.

– Я бы сказал, что важнее теперь это не откладывать ни на минуту, – ответил Шнайдер, приветливо улыбнувшись.

– Хорошо, – сказал директор, сомкнув кончики пальцев вместе, чем вызвал интерес советника. – Вы можете реорганизовать ОКО. Вам никто не будет мешать, однако это единственная территория, на которую вы можете войти. Пока я директор, за технической и научной стороной следить буду я.

Возможно это было жалкой попыткой парировать атаку первого советника, обрисовав границы дозволенного, но этот выпад принёс ему хоть какое-то удовлетворение.

– Я понимаю вас, господин директор, – все также приветливо сказал советник. – Я не понимаю, как работает, например, тот же СУС. Меня волнует больше проблема должного контроля данного устройства. Кто к нему подходит? Имеет ли он право на его использование? Как это определить? Тем не менее мне не обойтись без того, кто в этом разбирается, поэтому вы мне и нужны, господин директор.

Сладкая вата промеж пальцев, липкая, шуршащая, мягкая. Директор было не польстился на эту тягучую конфетку, которой советник попытался его подкупить. Он ему нужен. Ну да, сначала, они вместе создадут новую, усовершенствованную, программу контроля операторов, потом же тому не достанет надобности в его персоне за имением автономии операторов. Какой абсурд. Он только сетовал на опасность исчезновения таковой у Института, однако, как только она появится у операторов, точнее в руках первого советника как части Института, что вообще-то должна была сделать ещё претэтика когда-то, всему сооружению независимой мысли придёт конец. Да, эта претэтика ещё… К чему автономия, если она так пугает? Ну да, главное, чтобы она была нашей, а не чьей-то, что напугала бы собственную. Директор все так же, с подозрением и недоверием взирал на советника, скрываясь под личиной всепонимания. Начальник ОКО все сидел и молчал. Чего ж он молчит, так и ныло у директора. Он-то и пойдёт на съедение волкам. Тем более и так понятно, что не справляется.

– Тогда вам стоит перенять дела у начальника ОКО, – сказал он. – Тем более он уже здесь, а значит и применять лишние усилия, чтобы сводить вас, нет нужды.

Советник и начальник ОКО встретились глазами, обменявшись кратким визуальным рукопожатием. Директор в это время оценивал силы. Начальник ОКО слишком труслив, чтобы играть в опасные игры наподобие той, в которую его впутали лишь его должностные обязанности. Однако тот достаточно проворен в бюрократической волоките, отчего и оказался на столь важном месте. Он все еще зависит в большей степени от директора, поэтому, получив кусок пирога от последнего, не будет долго думать, чтобы им воспользоваться. Директор в свою очередь узнает, чем занимается при перестройке системы контроля операторов первый советник. Да-а-а, то, что нужно. Директор с благословением уставился на начальника ОКО, а тот услужливо кивнул в ответ.

– Как хорошо, что все мы здесь собрались, – улыбнулся советник.

Директор хотел было ответить, сказать что-нибудь равное по тону, но панель под его руками высветилось. Пришёл-таки капитан Бегишев.

– О, есть, наверно, интересные новости, – вновь улыбнулся советник.

Капитан вошёл, встретив оживление и интерес к своей персоне. Даже Гёдель повёл бровями в его сторону. Бегишев встал перед столом, а конкретно перед советником, прямо, чинно. Выверенный механизм, подчинивший любой собственный импульс, который можно было бы, нужно было бы причислить к разряду лишних в распорядке существования, а поэтому неукоснительно вычёркиваемых и распорядка дня.

– Господин первый советник, – начал он, постукивая своим голосом, – я проследил за выполнением тщательной диагностики старшего оператора Хомского, а также лично провел с ним беседу.

Директор краем глаза посмотрел на советника. Тот внимательно слушал своего пса. Он приказал провести дополнительную диагностику Хомского, при этом ещё и тщательно проконсультировал и продиагностировал тех, кто её проводил, до и после. Мало ли что они могли сболтнуть лишнего. «Хех, широкие объятия, у вас, господин первый советник» – хмыкнул он про себя.

– Он молчит, – продолжал Бегишев, встречая и никак не реагируя на разочарование своего хозяина. – Единственное, чего он требует, поговорить с господином Гёделем.

– Вот как?

Всеобщее внимание устремились к консультанту, который, кажется, ничуть не удивился.

– Еще одно условие, господин первый советник, – добавил капитан. Встретив молчаливо ожидание, добавил: – он требует, чтобы разговор был только с господином Гёделем, без камер и каких-либо прослушек.

Директор с наслаждением наблюдал, как начинала подергиваться верхняя губа советника. Особенно выразительно это было, когда тот бросал короткие взгляды на консультанта. Последний же, как ни удивительно, бесстрастно смотрел на капитана.

– Условие? – скривился советник. – Это он-то условия ставит? Его хоть вменяемый признали?

Хах. Директора так и распирало изнутри от желания рассмеяться советник прямо в лицо. Но нужно было сохранять лицо. Да и с другой стороны он понимал, какую угрозу нёс беспечный оператор.

– Признали, – отчеканил капитан.

– Хорошо. У нас нет выбора, – встрял директор. – Господин консультант…. Вы – наша надежда хоть что-то понять в происходящем.

Бесстрастно, пережевывая скорее какую-то мысль, Гёдель посмотрел на директора, кивнул.

– Думаю, он неспроста хочет поговорить именно со мной.

– Да, интересно, почему? – хмыкнул советник.

– Давайте узнаем, – поспешил директор.

– И Хомский добавил, – продолжал капитан, – что поймёт, если обманут.

– Это как же? – дернулся советник.

– Ему задан был тот же вопрос. Ответ: это неважно, но можете рискнуть.

Парад красок прошёлся по лицу, советника, чем не упустил возможность полюбоваться директор. Но последнему стало также интересно, как Хомский мог бы понять обман с их стороны? Не может же он вот так сразу знать, что среди них есть тот, кто хочет исполнить его условие? Бред, конечно.

В палате была полутьма. Единственный пациент попросил об этом, сказав, что излишнее освещение его слепит. Это то малое, что ему могли дать в этот тяжёлый момент. В остальном же палата превратилась камеру заключения. Из помещения был убраны все предметы, которые могли использоваться в качестве оружия. Оставили только какой-то прибор, на расстоянии слепивший за его показателями здоровья. Хомский был прикован к постели, а двери и окна были наглухо заперты. В коридоре была постоянная охрана. Это объяснялось банальным отсутствием тюрьмы. Никто, как бы это было ни странно, не ожидал, что она понадобится столь скоро. Хомский оказался первым, кому-то потребовалось. Теперь он ещё и заключённый. Это его забавляло. Забавляло и то, что он подозревал о тех, кто проходил мимо и так или иначе видел оцепление обычной медпалаты. Что они думали? Какие вопросы задавали? Спрашивали ли вообще? Рано или поздно это должно было произойти.

Когда к нему в камеру вошёл долгожданный посетитель, высокий статный старик с глубокими носогубными морщинами, по ровной вертикали подчеркивавшими его красивое лицо, что-то екнуло в груди у заключённого. Да, это момент истины.

Хомский осмотрелся, не зная, где расположены камеры, однако был уверен, что они были.

– Добрый вечер, господин Хомский, – прошелестел приятный голос, словно осенняя листва под ногами затрепетала яркими красками. – Можете не волноваться на счет камер видеонаблюдения. Их выключили, как вы и просили.

Взор устремился к старику. Снова этот вышедший из моды коричневый костюм. Трагедия для чужого зрения, простота для другого. Андрей, причмокнув, сказал:

– Потребовал. Это была не просьба, а требование.

– Вот оно как, – вдумчиво протянул консультант.

– К тому же, раз уж вы здесь, то полностью уверен, что они выключены.

– Э… Отчего же вы так думаете?

На мгновение Андрею показалось, что перед ним обычный человек. Так уж заплутало в его глазах замешательство стоявшего перед ним старика. Но он вновь взял себя в руки. Перед ним снова тот самый старик, имевший колоссальное самообладание, которым он не гнушался пользоваться. Тем более в этот момент. Андрей решил идти напролом.

– Я знаю, кто убил Железнякова.

– Правда?

Казалось, в глазах консультанта вспыхнул неподдельный интерес. Не страх. Интерес.

– Да.

– Того самого, над телом которого вас и застукали, господин Хомский?

– Да.

– Хм. Позвольте ж мне попытаться хотя бы разобраться в ситуации. Профессор Железняков был ценным сотрудником Института, чьи исследования являются крайне важным вкладом её только в научную сферу нашего общества, но, что гораздо важнее, ещё и незаменимым вкладом в защиту человечества от полного вымирания.

Он смолк. Его речь как всегда была безупречно выгравированным бриллиантом. Софистика. Андрей не заставил долго себя ожидать.

– Умные слова ты говоришь. Ты прямо-таки само воплощение разума в тщедушном теле старика.

Благородные морщины Гёделя слегка дрогнули от столь резкого перехода его собеседника. Однако смута на его лице была лишь мгновение. Или что это вообще было.

– Вся эта вежливость, напыщенная и тошнотворная до боли в ребрах, – продолжил Андрей. – Если отбросить их все, что останется? Я, например, прямо могу заявить, что ты убийца.

Старик смотрел на него оценивающе, примеряя свои возможности вести тактичный диалог с молодым человеком. По крайней мере так думал сам молодой человек.

– Я правильно понимаю, что вы обвиняет меня в смерти профессора Железнякова? – проговорил он с той же выдержкой, которой, казалось, обещал не изменять всю свою жизнь.

– Ты сама проницательность. Гёдель. Или как там тебя?

– Простите?

– Не прощаю.

– Вот оно как. Хм. Вы понимаете, что это серьёзное обвинение? Обвинение чуть ли не госслужащего…

– Чуть ли не госслужащего! Ты консультант-фрилансер. Правда очень успешный, раз добился снисхождения до твоей блевотной душонки аж самого Императора.

– Попрошу без оскорблений.

– Но я так думаю о тебе, Гёдель! Ты подонок, волк в овечьей шкуре!

Андрея прорвало. Он стал расходиться на громкие слова, ощущая детский азарт, с которым тот когда-то гонялся со своими друзьями, таким же детьми, как и он. Грудь не сдавливало. Ещё было много слов, достойных человека напротив, но он их берег на всякий случай. Старик должен был хоть немного очеловечиться. Хоть немного. Он же человек?

Однако престарелый консультант все также отстранённо смотрел на человека в койке, изучая, готов подходящие слова. Так думал сам пациент. Наконец старик заговорил:

– У меня, создаётся впечатление, словно вы хотите вывести меня из себя. Чего вы этим желаете добиться? Я старый человек и мазать руками не умею. Да и не могу похвастаться, будто когда-либо мог это.

Хладный нерв, возможно, столетиями непреклонной работы и соприкасания с реальностью, которая для многих кажется столь недосягаемой, не дрогнул. Андрей ему не ровня в управлении собственными эмоциями.

– Ну да, конечно. Я не смог бы этот сделать. Никак, – выдавил он из себя, заметив краем глаза снисходительно улыбку на лице оппонента. – Ты, наверно, уже наперёд знаешь, что я скажу. И я имею ввиду не интуицию и знание моей психологии. Ты дословно знаешь все мои слова.

С последними изречениями он вскинул голову и всмотрелся в глаза Гёделю, который и не подумал дрогнуть. Лишь сошлись его густые пепельные брови.

– Я что-то не совсем понимаю, – сказал он более низким голосом, нежели обычно.

Андрей улыбнулся.

– Да все ты понимаешь.

– Но как это возможно? Знать каждое слово собеседника? Мы же не машины. Я и свои-то мысли не знаю наперед, что уж говорить про другого. Не было б и свободы воли.

– Это страшно, – признался Андрей, больше себе самому. – Страшно думать, что если мной можно управлять, за программировать мои мысли, то, выходит, нет никакой свободы воли. Есть только камень с росписями моих слов, которые я могу читать и говорить в любое время. Брось этот камень в ванну, полную тёплой воды, он не заставит её перелиться через край. Брось его в душу человека, полную надежд, он осушит его до дна.

– А вы, господин Хомский, поэт, – улыбнулся Гёдель. – Хоть и мысли у вас мрачные.

– Ну да. Сложно быть оптимистом, когда понимаешь, что тебя как личность может уничтожить какой-то жалкий факт повреждения мозга, за которым последует изменение, без которого тебя не поймут исследователи мозга, но ты перестанешь понимать себя. Напоминает принцип неопределённости Гейзенберга: ты не можешь знать одновременно импульс и координаты частицы. Поразительно, насколько мир несвободен от нас. Если сознание – инструмент, то окружающий мир – творение. И как они похожи друг на друга. И также вместе несвободны.

– Это очень глубокий вопрос.

– Не очень. Я знавал парочку вольных, насколько это возможно, философов. Они, кажется, заразили меня страстью к бессмысленности и бесконечным разговорам. Как жаль, что она, бессмысленность, только часть нашего разума. Вне нас вряд ли найдётся витающий где-то в воздухе смысл. Наверно, это можно назвать координатами… Или импульсом нашего разума. Стремится к чему-то, что никогда не встретит, ибо, когда оно будет, не будет нас.

– И что же можно противопоставить этому? Что можно назвать координатами?

– Не знаю. Знал бы, не говорил про бессмысленность. Меня интересует, знаешь ли ты?

– Я? Хм.

Глаза консультанта сузились, губы дрогнули.

– Когда-то, давным-давно, когда я был ещё ребёнком, я узнал про глубокие грунтовые воды. Я не мог представить, каково же это, когда вода под землёй. Я начал воображать. И я увидел. Увидел подземный океан, утонувший в скользкой темноте. Он был настолько глубокий, буквально бездомный, что ни один человек, даже самый опытный пловец, не смог бы его переплыть. Он утонул бы. И вечно его останки, сдавливаемые толщами колкой воды, приближались бы ко дну, которого нет. Даже коснуться ему того дна не суждено, – он осмотрелся, прошёл к голой стене, из которой по мановению руки появился стул. Старик со вздохом присел на него. – Я пребывал в ужасе, словно стал тем самым пловцом наяву. Этот камень с надписями смог бы осушить тот океан?

– Каким же далёким было то детство, что ты задаешься этим вопросом только сейчас?

Как-то не верилось Андрею в искренность своего оппонента. Он решил вернуться к размышлениям о камне с абсолютным знанием, словно до его только дошло, что имелось ввиду. Странно видеть, как всезнающий так плохо соображает. Или же он играет. Андрей ненароком вспомнил того мужчину, координатора мирных переговоров из Хартова, которого другой нерадивый оператор нарек с лёгкой руки шпионом иных миров. Он, сгорбленный, боящийся поднять глаза, вызывающий жалость, но никак не ужас беспомощности перед колоссальной силой быть всюду одновременно.

– Очень далёким, – ответил Гёдель. – Жизнь сродни переплытию этих вод. Сколько не старайся, все равно твой организм раздавит.

– Ты такой же оптимист, как и я, – усмехнулся Андрей. – Тебе ли упрекать меня в мрачности мыслей?

– Нет, не мне. Однако я понимаю вас, господин Хомский. Вы сейчас также барахтаетесь в грунтовых водах, как и я некогда.

– Да ну? И как же ты выплыл? Может это и мне поможет?

Гёдель молча уставился на собеседника, сложив руки на своих коленях.

– Никак.

– А я-то возлагал на тебя больше надежды, – съязвил Андрей вновь, все больше теряя терпение.

– Мне жаль, что я не оправдал ваших надежд. Однако я хочу вам кое-что сказать напоследок.

– Хм. И что же?

Повисла пауза. Старик взглянул на свои наручные часы, которые все также заставляли относить его к людям старины. Когда он поднял глаза, сердце Андрей ёкнуло с перемежающимся скрежетом рёбер в аккомпанировании. Это уже был другой человек. Мягкий, дружелюбный и при этом несколько отстраненный, взгляд сменился холодностью сверкающих жёсткой сталью зрачков, из-под которых взирал кто-то чужой. Уголки рта упали ещё ниже, натянувших на череп всю дряхлую кожу. Седые волнистые волосы визуально, но этого хватило, чтобы по коже собеседника прошла холодная рябь, встали. Он словно стал ещё выше прежнего. Лицо скользнуло вперёд, от чего Андрей невольно дернулся было назад, но мышцы спины сковали его движения, сделав запертым в собственном теле, брыкающимся от ужаса подопытных животным, ожидающим, что его стальную оболочку начнут разогревать, чтобы понять, что у неё внутри, как это работает, можно ли его назвать хоть в малой степени разумным. Нельзя, наверно. Андрей видел перед собой лишь натянутый на каркас в форме черепа кожаный мешок, своими выверенными движениями походивший на слепок древнегреческое чудовище, вынюхивающее добычу. Чудовище заговорило голосом, шуршащим и отдающимся зычной поступью внутри черепной коробки:

– Как раз сейчас за нами никто не наблюдает. Директор добился своего, отключив все камеры, указав на бессмысленность нашей беседы. У нас всего четыре минуты до того, как они снова решат заглянуть в коробку, чтобы проверить жив ли кот.

Вот оно, событие. То, что привело Андрея сюда. То, из-за чего погиб Тимур. Андрею надо было бы сказать, что он так и знал, что все это фальшь была, но промолчал. Не таким он представлял себе этот момент. Точнее он не предполагал, что так будет его переживать, несмотря на то, с каким усердием стремился его приблизить, хоть и без свидетелей, которые могли бы помочь ему вы путаться из сложившегося положения. Он молчал, тупо уставившись на Гёделя.

– Что ж ты молчишь? – филигранно проговорил консультант.

Ребра у Андрея внезапно загудели от глубокого вдоха. Они не заметил, что притащил дыхание, боясь спугнуть событие.

– Я мог бы сказать что угодно, но есть ли в этом смысл, если ты знаешь, что я скажу? – вздохнул он.

– Нет, – отчеканил старик, не меняя ни на миллиметр своего положения в пространстве, пропитавшегося за считанные мгновения кисло-сладким напряжением.

– Ага, – только и кивнул Андрей, набирая воздух в лёгкие. – Значит, Тимур все это время был прав.

– Да.

– Но отчего же ты раскрылся тогда? Мне? Сейчас?

– А кому ты расскажешь? Кто тебе поверит?

– Тот же Тимур раскусил тебя, не имея никаких чётких доказательств.

– И где же он?

– Ты убил его.

– А вот это не правда.

– В самом деле? Ты только что одним лишь вопросом указал, к чему привели его попытки раскрыть тебя.

– К чему привели его попытки. Я не прикладывал к этому ни малейшего усилия. Он сам пришёл к своей участи.

– В этом и есть, получается, смысл того, что он раскрыл тебя? Ты ведь знал про это!

– Знал. Зачем мне что-либо предпринимать, если я знал?

– Ну да, конечно.

Как-то глупо. Глупая сцена, где один из персонажей проламывает четвертую стену и заявляет, что знает весь сценарий, поэтому он отдаляется. Персонажа не вычеркнули. Он сам не пожелал оставаться, но же все равно остаётся частью этого мира, а значит, даже в отдалении так или иначе взаимодействуют с ним. Например, собственным отсутствием. Зачем он решил показаться? Пускай одному-единственному актёру, который требовал его, так как ощущал все это время его присутствие.

– Почему ты показался все-таки мне сейчас? – сказал Андрей, на этот раз решительным тоном требуя разъяснений, которых он не получил. Да и время терять не хотелось. Когда ещё ему выпадет такой шанс?

– Все очень просто. Ты именно там, где мне и нужно.

Холодок пробежал по спине Андрея.

– Что это значит? – не унимался он.

– Появление Тимура Урусова можно было предвидеть задолго до его рождения, задолго до рождения самого первого советника, который и приставал его шпионить за внутренней деятельностью Института. Нельзя было только это предотвратить, не вызвав цепь событий, которая привела к краху всей моей миссии. Он попал в тупик, в котором начал действовать подобно загнанному зверю. Результат: он встретил тебя и навёл на блудные мысли. Ты видел, как он не справился, и решил действовать по-своему. Результат: ты здесь, и доверие к тебе минимально. Тем более что тебя обнаружили над трупом человека, а перед этим под угрозой применения насилия заставил привести аспирант тебя к жертве. Глупо. История, которая началась с Урусова, закончится на тебе.

Черт. Или дьявол. Андрей даже выругаться толком не мог, представляя тут же того, кто и так знает, что, как, зачем к нему обращаются. Все было предсказано и предусмотрено давным-давно, и он играет, оказывается, во всем этом балаган последнюю роль. Прискорбно.

Миссия. Гёдель сказал про свою миссию. Неужели и в этом Тимур был прав? Старик выполняет чужую волю? Чью?

– Миссия… – проговорил Андрей. – Тимур думал, что ты выполняешь какой-то план по подготовке к захвату Империи… Другой цивилизацией.

– Предсказуемо, – выдал Гёдель и замолчал.

– Что, это все, что ты скажешь? До этого ты высказал потрясающую стратегию, по которой я должен был оказаться здесь. А сейчас говоришь: предсказуемо? Даже я понимаю, что предсказуемо. По крайней мере в твоём мозгу… Или что там у тебя за место серого вещества. Вся твоя стратегия – это предсказания.

Внезапно старик усмехнулся. Короткая улыбка хлестнула на мгновение. Его лицо в этот миг стало раскаленным добела металлом. Он заговорил также холодно, как и до этого мгновения:

– Предсказания – удел гадалок. Я же знаю.

Секунду Андрей силился понять смысл слов. Всего лишь секунду.

– Вот зачем ты сказал мне про грунтовые воды. Их иссушил тот самый камень… Философский камень.

– Ты достаточно проницателен, чтобы понять это, – лицо консультанта вновь на мгновение сверкнуло. – Лекарство от смерти, а также средство для облагораживания металлов.

– Только не говори мне, будто благодаря ему ты живёшь долго, что ты бессмертен.

– Именно благодаря ему.

– Чушь! Не верю! Это всего лишь концепт для объяснения борьбы с бессмысленностью нашего существования.