Текст книги "Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам"

17 ноября 1932 года «Литературная газета» поместила статью бывшей конструктивистки поэтессы Веры Инбер. В статье говорилось:

«В Гомеле один парнишка написал стих, что автобусы не должны давить людей, а ему зачёркивают эту строчку и пишут: “не должны давить пролетариев”».

Другой бывший конструктивист Григорий Гаузнер высказался в дневнике:

«29 ноября. Москва. Чище. Притихла классовая борьба. Длинные продовольственные очереди…

Каганов, еврейский американец, цинически-трезво оценивает положение, считая ЦК – хозяевами с причудами, которых приходится, вздыхая, уговаривать и стаскивать с облаков.

Рост бандитизма».

В это время в Дании на копенгагенской верфи «Бурмейстер и Вейн» продолжалось сооружение судна «Лена» для Советского Союза.

А Виталия Примакова в конце 1932 года направили учиться.

Аркадий Ваксберг:

«Вместе с группой других высших военных начальников – Ионой Якиром, Иеронимом Уборевичем, Павлом Дыбенко и другими – Примакова командировали на учёбу в академию германского генерального штаба».

Вместе с Примаковым поехала и Лили Брик, официально не имевшая к нему абсолютно никакого отношения.

Аркадий Ваксберг:

«Советские моралисты очень строго относились к формальному статусу жён при поездках их мужей за границу, военных тем более. В качестве кого же отправилась Лиля в Германию на этот раз? Юридической женой Примакова она не была, оставаясь по-прежнему женой Осипа Брика, а самому красному командиру никто и никогда не ставил в вину грубейшее нарушение норм коммунистической морали. Окажись на месте Лили – в том же сомнительном статусе – другая женщина, ей было бы несдобровать. Лиле было дозволено всё…

Не иначе как снова подсуетился Агранов, всё-таки записав её женой Примакова, а в наркоминделе, да и в Кремле, на это просто закрыли глаза: и сам Примаков, и Агранов были тогда ещё в очень большом фаворе, вряд ли кто-нибудь мог позволить себе им перечить по столь, в сущности, пустяковому поводу. Кто знает, как – не публично, а в служебных кабинетах – аргументировалось это прямое нарушение установленных правил. Не тем ли, что Лиля будет в Берлине не только сопровождающей?..

Но вот не менее важный вопрос: как закрыли глаза на очевидную ложь и германские власти? Ведь во всех анкетах для получения въездных виз Лиля всегда называла себя женой Осипа Брика. Не иначе как ей пришлось теперь записать, что она с Бриком в разводе, а с Примаковым состоит в законном юридическом браке: ложь для простаков, к каковым германская разведка никогда не относилась».

А в стране Советов в это время бушевал голод, почти такой же, который косил людей в 1921–1922 годах. Но из государственных запасов гододающим не выделялось ни зёрнышка – всё продолжали вывозить за границу. Причём хлеб изымался у крестьян с невероятной жестокостью.

2 января 1933 года Корнелий Зелинский записал то, что ему о положении в деревне рассказал писатель Пётр Иванович Замойский (Зевалкин):

«У меня мои товарищи, с которыми я коров пас, бедняки горькие, первыми в партию пошли, на фронтах были, ведь все уже по тюрьмам. Тот не сдал, этот пересдал. Которые уже отсидели по два года, домой вернулись, теперь тише воды, ниже травы. Теперь активистов в нашей деревне не найдёшь. Жизнь дороже! У всех у них хозяйства разорены, дети поумирали.

А ведь третий год уже это. В прошлом взяли в колхозе всё. Под метёлку. Просто стон шёл. А в этом году повторилось точь в точь то же самое. Опустошили деревню. Зато край план выполнил.

В новые постановления не верю. Да и никто в деревне не верит. Кто может, бежит из неё, а кто не может, молчит.

А сказать ничего нельзя – сейчас же на тебя накинутся: оппортунист, подкулачник, пособник кулака, долой, в тюрьму!!!»

Описал Корнелий Зелинский и свою встречу с писательницей Мариэттой Сергеевной Шагинян:

«Глубоко обеспокоена и всегдашняя оптимистка Шагинян. Но круг её впечатлений иной:

– Я была в Ленинграде. Там начался сыпняк, голодный тиф, как в 20 году. Учёные с мировыми именами питаются пшённой (только) кашей. Я согласна питаться ею, но я должна видеть просвет, перспективу. Я всегда её умела видеть, в самые тяжёлые годы революции. Сейчас я потеряла это умение. Здесь, в Москве, две моих давних приятельницы, служащие, пухнут с голоду. А “Известия” заказали мне победную статью к Новому году. Я не буду, не могу её написать. Я не могу лгать и лакировать действительность. Я не могу миллионам усталых голодных людей говорить, что всё прекрасно, и мы победили. Я хотела даже отказаться от ордена Красного Знамени, который мне дали».

11 января 1933 года состоялся объединённый пленум ЦК и ЦКК ВКП(б). Выступивший на нём Сталин обрушился с резкой критикой на местные партийные органы, которые позволяли колхозам создавать хлебные фонды (посевной, фуражный, страховой). Это означает, добавил вождь, что в колхозы проникли враги, которые используют колхозы для борьбы с советской властью.

Выступил на пленуме и нарком юстиции РСФСР Николай Крыленко, который сказал, что по закону «о колосках» уже осуждено свыше 54 тысяч человек, но основная масса осуждённых оказалась за решёткой, а расстреляно всего 2 тысячи с небольшим.

«– Мало, мало расстреливаем», – посетовал нарком.

Сразу после пленума ОГПУ стало производить аресты среди специалистов-аграрников. И в казематах Лубянки оказалось около ста новых заключённых.

В том же январе лётчиком-испытателем Московского авиационного завода № 39 имени Менжинского стал Валерий Павлович Чкалов. Он сразу же приступил к «обкатке» нового самолёта-истребителя И-15 (биплан) конструкции Николая Поликарпова.

30 января 1933 года президент Германии Пауль фон Гиндебург назначил главой правительства страны (рейхсканцлером) Адольфа Гитлера. 1 февраля Гитлер попросил Гиндебурга распустить парламент и назначить новые выборы. Президент согласился. Рейхстаг был распущен, новые выборы назначили на 5 марта.

А в Москве в тот же день (1 февраля) профессор Отто Юльевич Шмидт, возглавлявший экспедицию в Северном Ледовитом океане на ледоколе «Александр Сибиряков», был избран членом-корреспондентом Академии наук.

27 февраля в 22 часа в здании берлинского Рейхстага вспыхнул пожар. Уже на следующий день был подписан чрезвычайный указ рейхспрезидента «О защите народа и государства», согласно которому отменялись свобода личности, слова, собраний, союзов и вводились ограничения на тайну переписки и неприкосновенность частной собственности. Но главное, запрещалась Коммунистическая партия, и тотчас было арестовано около четырёх тысяч коммунистов.

Всё это происходило в тот самый момент, когда в Берлине находились Лили Брик и обучавшийся в Германии Виталий Примаков. Но переписка Лили Юрьевны с Москвой оставалась точно такой же, какой была при жизни Маяковского (то есть в письмах не было ни слова о том, что происходило вокруг Виталия Примакова и Лили Брик). Василий Васильевич Катанян привёл её письмо Осипу Максимовичу:

«Лот, например, она пишет Осипу Брику в 1933 году из Берлина: “Любименъкий, дорогой, золотой, миленький, светленький, сладенький Осик!” Далее следует подробнейшее письмо, как они с Примаковым проводят время, что видят, что читают, как они с ним счастливы. Но что она ужасно скучает по Брику, “всё бросила и примчалась бы в Москву, да нехорошо уехать от Виталия, который много работает, очень устаёт, и жаль его оставить одного”. И в конце: “Я тебя обнимаю и целую и обожаю и люблю и страдаю. Твоя до гроба Лиля. Виталий шлёт привет и обнимает”».

Аркадий Ваксберг:

«“Самое главное это то, – писал ей Осип, – что я тебя так люблю… Целую тебя миллион раз и даже больше”. Лиля отвечала ему: “Без тебя так грустно, ты даже представить не можешь себе – как. Обнимаю твою мордашку, твои лапки, твою головку”. Обмен этими любовными признаниями всегда дополнялся “приветом Виталию” или “приветом от Виталия”, “приветом Женечке” или “приветом от Женечки”. Никто никого не обманывал, и всем было хорошо».

В феврале 1933 года Яков Агранов был назначен заместителем Вячеслава Менжинского, председателя ОГПУ СССР.

А отбывавший ссылку в городе Кустанае Григорий Зиновьев был поглощён переводом на русский язык книги Адольфа Гитлера «Майн кампф».

Иосиф Сталин к тому времени наверняка уже ознакомился с содержанием этого произведения, но у вождя уже выработалась «своя», сталинская «борьба» с теми, кто был, по его мнению, ему опасен. В исторической литературе существует версия, что устранение члена политбюро Кирова было организовано Сталиным, который хотел избавиться от опасного соперника. Есть и другие версии. Но ни у одной из них нет убедительных фактов, которые содержали бы неопровержимые доказательства.

Поэтому выдвинем своё предположение того, как могли разворачиваться события. Размышляя над тем, как заставить Кирова изменить свою позицию и перестать возражать против сталинского предложения безжалостно карать партийцев-оппозиционеров, Сталин мог прийти к логичному решению: если на Кирова совершить покушение (просто дать прогреметь выстрелам, без летального исхода), то он мгновенно изменит своё мнение.

Организацию подобного «покушения» Сталин мог поручить только одному человеку в ОГПУ, уже не раз им проверенному и перепроверенному – Генриху Ягоде.

26 февраля 1933 года был арестован заместитель наркома земледелия Анисим Миронович Маркевич, которого с 1930 по 1933 годы 17 раз принимал в своём кремлёвском кабинете Иосиф Сталин. Объявленный «вредителем» Маркевич потом написал (генеральному секретарю ЦК И.В.Сталину, главе советского правительства В.М.Молотову и первому прокурору СССР И.А.Акулову), как гепеушники проводили расследование:

«Ягода резко оборвал меня: “Не забывайте, что вы на допросе. Вы здесь не зам. наркома. Не думаете ли вы, что мы через месяц перед вами извинимся и скажем, что ошиблись? Раз ЦК дал согласие на ваш арест, значит, мы дали вполне исчерпывающие и убедительные доказательства вашей виновности”. Все следователи по моему делу добивались только признания виновности, а все объективные свидетельства моей невиновности отметали».

И марта на судостроительной верфи в Копенгагене был спущен на воду только что построенный для Советского Союза грузопассажирский пароход «Лена». Он предназначался для плавания по Северному Ледовитому океану, поэтому был сооружён, как говорилось в документах, «усиленным для навигации во льдах» («strengthened for navigation in ice»). Всемирно известная компания Ллойд зарегистрировала «Лену» под номером 29274.

В тот же день (11 марта) коллегия ОГПУ рассмотрела в судебном порядке дела арестованных аграриев. За «контрреволюционную, шпионскую и вредительскую деятельность» 35 человек, «занимавшихся вредительством в машино-тракторных станциях и совхозах Украины, Северного Кавказа и Белоруссии», были приговорены к расстрелу, и только 18 человек – к тюремному заключению. Анисим Маркевич получил десять лет лагерей. 12 марта 1933 года всех приговорённых к высшей мере наказания расстреляли.

17 марта в Московском Художественном театре возобновились (по желанию Сталина) представления спектакля по пьесе Булгакова «Дни Турбиных».

А 12 апреля (за два дня до трёхлетней годовщины со дня смерти Владимира Маяковского) в Московском университете состоялся вечер памяти поэта, на котором присутствовали его соратники и друзья. О том, что было сказано в их выступлениях, написал Валентин Скорятин:

«Говоря о трагической, иссечённой континентальными изломами эпохе, в которой жил и которую отобразил В.Маяковский в своём творчестве, Б.Пастернак и его личную трагедию осмысляет как один из таких неизбежных изломов. И тут он произносит поистине пророческую, на мой взгляд, фразу: “На смерть Маяковского я смотрю как на крупную грозовую тучу, с которой мне не приходится мириться”…

…после выступления Б.Пастернака на него… тут же обрушились О.Брик, С.Кирсанов, А.Безыменский и Н.Асеев. Они отрицали “внутренний трагизм дара” Маяковского и настаивали на “случайности трагической развязки”…

Думаю, в этой дискуссии друзья и соратники В.Маяковского руководствовались отнюдь не стремлением к истине. По крайней мере, двое из них – Н.Асеев и О.Брик, – мягко говоря, лукавили. Публично заявляя о “случайности трагической развязки”, оба они в частных беседах говорили как раз… о неслучайности гибели Маяковского. Только Н.Асеев подразумевал под своим приватным утверждением чью-то тайную, злую волю (спустя годы он и публично высказался на этот счёт), а Брики, едва похоронив поэта, при каждом удобном случае дружно доказывали, что во всём виноват он сам, и что его самоубийство не было для них неожиданностью».

В те же апрельские дни вернувшегося в Советский Союз Григория Сокольникова неожиданно вызвали к Сталину. Вождь дружески с ним побеседовал и предложил занять пост заместителя наркома по иностранным делам. Сокольников согласился. Прощаясь, Сталин спросил, есть ли у Сокольникова дача. Услышав отрицательный ответ, попенял будущего замнаркома за скромность и, вызвав заведующего Орграспредотделом ЦК Николая Ежова, потребовал немедленно предоставить Григорию Сокольникову дачу. Сокольников получил её очень скоро.

Тем временем работа кинорежиссёра Григория Александрова и писателей Владимира Масса и Николая Эрдмана завершилась написанием сценария «Джаз-комедии», который был вынесен на обсуждение в московском Доме учёных. Написанное очень многим не понравилось. Известная сценаристка Эсфирь Шуб заявила:

«Подставьте английские имена, и получится настоящая американская комедия. Вещь целиком не наша».

А партийная организация кинофабрики «Союзфильм» вынесла постановление:

«Считать сценарий неприемлемым для пуска в производство».

Но фильм всё же начали снимать. И это понятно, ведь его создание благословил сам Иосиф Сталин.

6 мая 1933 года в Копенгагене было проведено испытательное плавание парохода «Лена», который был отнесён к «судам ледокольного типа» («the ice breaking type»).

А Виталий Маркович Примаков и Лили Юрьевна Брик, вернувшись на родину из Германии, какое-то время жили то в Ростове, где служил Примаков, то в Москве.

Аркадий Ваксберг:

«На двери квартиры в Спасопесковском прежнюю – „гендриковскую“ – табличку „Брик. Маяковский“ заменила табличка „Брик. Примаков“».

Василий Васильевич Катанян:

«В доме на Арбате к старым друзьям прибавились новые, приятели Примакова – Якир, Тухачевский, Уборевич, Егоров…»

Напомним, что все эти «приятели» были героями Гражданской войны, советскими командармами.

3 июня пароход «Лена» покинул Копенгаген и отправился в своё первое плавание в Ленинград, куда прибыл через два дня. Здесь он был сразу же переименован, получив новое имя: «Челюскин» (в честь русского полярного мореплавателя XVIII века Семёна Ивановича Челюскина). Компания Ллойд зарегистрировала судно с этим названием под номером 39034.

В это же время отдыхавший в подмосковном санатории «Узкое» член-корреспондент Академии наук Отто Юльевич Шмидт предложил находившемуся там же поэту Илье Сельвинскому принять участие в плаванье по Ледовитому океану. Сельвинский потом написал:

«Я сидел в доме отдыха, писал пьесу для конкурса Совнаркома, когда приехал Шмидт и стал уговаривать меня ехать:

– Если не поедете сейчас, то через 2–3 года будут билеты продавать. Сейчас это интересно, а потом будет обыкновенный рейс.

Я ответил:

– Не могу. Первого ноября надо сдавать пьесу на конкурс.

– Времени ещё много, шансы есть приехать к зиме. Не знаю, что может случиться, но вашу пьесу я отправлю на конкурс.

И он меня уговорил».

В середине 1933 года Сталин снял Ивана Гронского с поста председателя Оргкомитета, готовившего создание Союза советских писателей, и назначил вместо него Алексея Максимовича Горького. Поэт Андрей Белый прокомментировал эту кадровую перестановку так («Наше наследие», 1988, № 1, стр. 94):

«Я знаю, многим нужно было отстранить И<вана> М<ихайловича> не потому, что он понимал упрощённо задачи Союза советских писателей, а потому, что он был горяч, правдив и неподкупно честен».

Наступил июль 1933 года. 14-го числа в Германии был принят «Закон против образования новых партий», согласно которому нацистская партия объявлялась единственной партией страны, а за поддержку каких-либо других партий учреждалась уголовная ответственность.

Примерно в это же время специально посланные за рубеж люди произвели закупку аппаратуры для прослушивания телефонных разговоров. Заместитель главы ОГПУ Генрих Ягода впоследствии признался:

«Аппарат для прослушивания был по моему распоряжению куплен в Германии в 1933 году и тогда же был установлен у меня в кабинете… Распоряжение о покупке этого аппарата я дал Паукеру и Воловичу».

16 июля 1933 года пароход «Челюскин» покинул ленинградский порт и отправился в Копенгаген. Там были устранены обнаруженные дефекты. Затем пароход взял курс на Мурманск, где на него погрузили самолёт-амфибию Ш-2 («летающую лодку», построенную по проекту авиаконструктора Вадима Борисовича Шаврова). 2 августа со 112 человеками на борту пароход «Челюскин» вышел в ледовое плаванье.

«Литературная газета» сразу же сообщила:

«Поэт Илья Сельвинский отправился в арктический поход с О.Ю.Шмидтом на ледоколе “Челюскин” в качестве специального корреспондента “Правды”. Цель поездки поэта – помимо непосредственного ознакомления с Арктикой – работа над пьесой на местном материале – “Рождение класса”. Пьеса будет написана стихами в реалистической манере, представляющей, однако, сочетание трагедии, мелодрамы и феерии».

4 августа 1933 года за успешное строительство Беломорканала Генрих Ягода был награждён орденом Ленина. На следующий день в газетах был опубликован указ ЦИК:

«Поручить ОГПУ Союза ССР издать монографию строительства Беломорско-Балтийского канала имени т. Сталина».

13 августа в судовом журнале «Челюскина» появилась запись:

«Наблюдается серьёзная деформация корпуса и течь».

Шмидт собрал совещание, на котором поставил вопрос: может быть, стоит вернуться? Но большинством голосов было решено продолжить путь.

А 16 августа в ленинградской гостинице «Астория» гепеушники устроили банкет для 120 писателей и деятелей искусств из разных республик Советского Союза. Литераторам предстояло увидеть, а затем прославить канал, построенный узниками ОГПУ. Банкетные столы ломились от яств. Как вспоминал потом один из участников этого мероприятия «впечатление от пиршества было тем большим, что оно происходило в голодный 1933 год». Перед собравшимися с докладом выступил Семён Григорьевич Фирин (Пупко), занимавший посты начальника Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря и заместителя начальника Главного Управления лагерей НКВД (ГУЛАГа).

На следующий день из Ленинграда вышел пароход с участниками «пиршества», состоявшегося накануне. Один из них, писатель Александр Остапович Авдеенко, потом вспоминал:

«С той минуты, как мы стали гостями чекистов, для нас начался коммунизм. Едим и пьём по потребностям, ни за что не платим. Копчёные колбасы. Сыры. Икра. Фрукты. Шоколад. Вина. Коньяк».

Среди путешествовавших в условиях «коммунизма» были известные писатели (все, в основном, с жёнами): Алексей Толстой, Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Борис Пильняк, Валентин Катаев, Мариэтта Шагинян, Илья Ильф и Евгений Петров, Бруно Ясенский, Лев Никулин, Виктор Шкловский и многие другие, включая и известного литератора Корнелия Зелинского.

Общение писателей с «каналоармейцами» проходило через корабельные поручни под контролем гепеушников. Однажды в толпе заключённых писатели увидели своего коллегу – по-эта-футуриста Сергея Яковлевича Алымова (в те годы была очень популярной песня «По долинам и по взгорьям», текст которой, написанный поэтом Петром Парфёновым, Алымов литературно обработал). Алымова арестовали в начале 30-х годов и отправили («на исправление») в Беломорлаг, где он редактировал лагерную газету.

Александр Авдеенко:

«Когда с ним заговорили, он разрыдался. Начлаг С.Г. Фирин исправил конфуз, досрочно освободив Алымова прямо во время экскурсии».

Кто знает, может быть, именно в тот момент поэт Сергей Алымов начал складывать строки, из которых в дни финской войны сложилась песня «Вася-Василёк»:

 
«Что ты, Вася, приуныл, голову повесил,
Ясны очи замутил, хмуришься, невесел?
С прибауткой, шуткой в бой хаживал дружочек,
Что случлось вдруг с тобой, Вася-Васлёчек?
 
 
Ой, милок! Ой, Вася-Василёк! Эх!
Не к лицу бойцу кручина, места горю не давай!
Если даже есть причина, никогда не унывай!»
 

Участвовавшая в той поездке актриса Татьяна Иванова (жена писателя Всеволода Иванова) оставила воспоминания о том, что им удалось увидеть:

«Показывали для меня лично и тогда явные “потёмкинские деревни”. Я не могла удержаться и спрашивала и Всеволода, и Михаила Михалыча Зощенко: неужели вы не видите, что выступления перед вами “перековавшихся” уголовников – театральное представление, а коттеджи в полисадниках, с посыпанными чистым песком дорожками, с цветами на клумбах, лишь театральные декорации? Они мне искренне отвечали (оба верили в возможность так называемой “перековки”), что для перевоспитания человека его прежде всего надо поместить в очень хорошую обстановку, совсем не похожую на ту, из которой он попал в преступный мир… И пусть это покажется невероятным, но и Всеволод, и Михал Михалыч им верили. А самое главное, хотели верить!»

Поездка по каналу имени Сталина продолжалась всего шесть дней. Участник поездки Григорий Гаузнер записывал в дневнике:

«27 августа. Поездка на Беломорстрой. Печальный Горький:

– Меня уж кормят всякими лекарствами. В том числе и тибетскими. И от каждого хуже».

Пароход «Челюскин» в это время вошёл в Карское море, где 31 августа одна из пассажирок, ехавшая зимовать на остров Врангеля, родила девочку, которую назвали Кариной. Теперь на пароходе стало 113 человек.

А в ленинградском журнале «Рабочий и театр» в августе того же года появилась статья «Пьесы, которые молчат». В ней говорилось:

«Оттого, что “Командарм” того же Сельвинского вряд ли когда-нибудь будет возобновлён на советской сцене, значение этой любопытнейшей и талантливейшей вещи не уменьшается».