Текст книги "Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам"

14 августа 1946 года в Мраморном зале Кремля заседало Оргбюро Π,Κ ВКП(б), которое обсуждало журналы, издававшиеся в городе на Неве: «Звезда» и «Ленинград». Все, кому предоставлялось слово, резко критиковали творчество Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, чьи произведения как раз и печатались в этих журналах. Заседание завершилось принятием решения, которое заканчивалось так:

«13. Командировать т. Жданова в Ленинград для разъяснения настоящего постановления ЦК ВКП(б)».

Приехавший на следующий день в город на Неве член политбюро Андрей Александрович Жданов стал «разъяснять» ленинградцам суть партийного постановления, произнеся речь, сплошь состоявшую из оскорбительных выражений:

«Не то монахиня, не то блудница, а вернее, блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой… Такова Ахматова с её маленькой, узкой личной жизнью, ничтожными переживаниями и религиозно-мистической эротикой. Ахматовская поэзия совершенно далека от народа…

Предоставление страниц “Звезды” таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции журнала “Звезда” хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь как “Перед восходом солнца”, оценка которой, как и оценка всего литературного “творчества” Зощенко, дана была на страницах журнала “Большевик”».

Повесть «Перед восходом солнца» автобиографична. В ней автор расказал, как он боролся со своим страхом – с тем самым, который охватывал тогда многих советских людей, живших в стране кровавого террора. Не случайно же журналу «Октябрь», начавшему в августе 1943 года печатать эту повесть, продолжать её публикацию строжайше запретили.

В постановлении ЦК от 16 августа 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград» писатель Михаил Зощенко был назван «подонком», «клеветником» и «подлецом». Его тотчас же исключили из Союза писателей и лишили продовольственных карточек.

У советских литераторов погром ленинградских журналов никаких протестов не вызвал.

В 1946 году поэт Василий Лебедев-Кумач записывал в дневнике:

«Болею от бездарности, от серости жизни своей. Перестал видеть главную задачу – всё мелко, всё потускнело. Ну, ещё 12 костюмов, три автомобиля, 10 сервизов… и глупо, и пошло, и недостойно, и неинтересно».

Вскоре поэт внёс в дневник и такую запись:

«Рабство, подхалимаж, подсиживание, нечистые методы работы, неправда – всё рано или поздно вскроется…»

21 августа 1946 года Корней Чуковский записал в дневнике:

«Третьего дня был у Пастернака: он пишет роман. Полон творческих сил…»

Поэт Сергей Михалков, знавший о высказываниях кремлёвских вождей не понаслышке, 31 августа написал:

«Война окончилась, и писатели успокоились. Стали писать для себя, а не для народа».

А дневниковая запись Корнея Чуковского (16 сентября) полна спокойствия:

«Были вчера у Веры Инбер. Она рассказывала о Маяковском. Он пришёл в какое-то кабаре вскоре после того, как Есенин сошёлся с Айседорой Дункан. Конферансье – кажется, Гаркави – сказал: “Вот ещё один знаменитый поэт. Пожелаем и ему найти себе какую-нибудь Айседору”. Маяковский ответил: “Может быть, и найдётся Айседура, но Айседураков больше нет”».

Но тучи над головами творческих работников тем временем сгущались.

Кинорежиссёр Сергей Эйзенштейн только что снял вторую серию фильма «Иван Грозный». Выступивший на заседании Оргбюро Иосиф Сталин сказал об этой работе:

«Возьмём Эйзенштейна. Отвлёкся от истории. Вложил что-то своё. Изобразил каких-то дегенератов-опричников. Не понял, что опричники были прогрессивными элементами, не понял значения репрессий Ивана Грозного. Мы знаем, что это был человек с волей и с характером. А нам дан не то Гамлет, не то какой-то убийца. Изучайте факты! А изучение требует терпения. А терпения не хватает».

Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б), опубликованное 4 сентября 1946 года, эти сталинские фразы повторило почти дословно:

«Режиссёр С.Эйзенштейн во второй серии фильма “Иван Грозный” обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов, наподобие американского Ку-Клукс-Клана, а Ивана Грозного, человека с сильной волей и характером – слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета».

Если за первую серию «Ивана Грозного» Сергей Эйзенштейн получил Сталинскую премию первой степени, то вторая серия фильма была возвращена на киностудию («на доработку»).

А 20 сентября Андрей Жданов, вновь выступая на собрании партийного актива писателей Ленинграда, сказал:

«Горький в своё время говорил, что десятилетие 1907–1917 годов заслуживает имени самого позорного и самого бездарного десятилетия в истории русской интеллигенции, когда после революции 1905 года значительная часть интеллигенции скатилась в болота реакционной мистики и порнографии, провозгласила безыдейность своим знаменем, прикрыв своё ренегатство “красивой” фразой: “и я сжёг всё, чему поклонялся, поклонялся тому, что сжигал”».

Жданов обрушился на все литературные объединения тех и последующих лет, назвав их «антипролетарскими»:

«…одним из крупнейших “идеологов” этих реакционных течений был Мережковский, называвший грядущую пролетарскую революцию “грядущим Хамом” и встретивший Октябрьскую революцию зоологической злобой…

Все эти “модные” течения канули в Лету и были сброшены в прошлое вместе с теми классами, идеологию которых они отражали. Все эти символисты, акмеисты, “жёлтые кофты”, “бубновые валеты”, “ничевоки” – что от них осталось в нашей родной русской, советской литературе? Ровным счётом ничего, хотя их походы против великих представителей русской революционно-демократической литературы – Белинского, Добролюбова, Чернышевского, Герцена, Салтыкова-Щедрина – задумывались с большим шумом и претенциозностью и с таким же эффектом провалились».

Трудно сказать, знал ли Жданов о том, что в «жёлтой кофте» ходил только один футурист, которого звали Владимир Маяковский. Но у Жданова был куратор, мнение которого было в ту пору определяющим. И он 19 сентября написал:

«Т. Жданов! Читал Ваш доклад. Я думаю, что доклад получился превосходным. Нужно поскорее сдать его в печать, а потом выпустить в виде брошюры. Мои поправки смотри в тексте. Привет!

И.Сталин».

В этот момент одной из жертв «Лаборатории – X» («Лаборатории № 12» или просто «Камеры») стал Александр Яковлевич Шумский, который в начале 20-х годов был наркомом просвещения Украины и членом Исполкома Коминтерна. В 1927 году его лишили всех постов, осудили за национализм («шумскизм») и выслали в Ленинград, где он работал ректором сначала Института народного хозяйства, а потом политехнического института.

13 мая 1933 года Шумского арестовали и 5 сентября приговорили к ссылке в Соловки на 10 лет. В 1935 году Соловецкий концлагерь был заменён ему на Красноярский. Но своих взглядов от пребывания в местах лишения свободы Александр Шумский не изменил. И осенью 1946 года к нему были направлены генерал Павел Судоплатов и Григорий Майрановский со своими коллегами из секретной лаборатории. Шумского они посадили в поезд и повезли в европейскую часть страны. По дороге его отравили, и 18 сентября 1946 года он скончался в Саратове. Официальная версия гласила: от сердечной недостаточности.

Пока Жданов расправлялся с ленинградскими журналами, в Москве литераторов тоже не гладили по головам. В начале октября 1946 года состоялось расширенное заседание редакционного совета Госиздата, на котором присутствовали генеральный секретарь Союза советских писателей Александр Фадеев и поэт Алексей Сурков. Было принято постановление:

«Обсудив книгу избранных произведений Ильи Сельвинского, в которых автор включил пьесу “Пао-Пао”, роман в стихах “Улялаевщина”, поэму “Записки поэта” и другие произведения, не отвечающие по своим идейным и художественным качествам запросам соверменного читателя, редсовет решил отклонить предложенный автором сборник в данном составе».

12 октября «Литературная газета» опубликовала статью Фадеева, в которой говорилось:

«Я резко критиковал прежние произведения Ильи Сельвинского (“Уляляевщина”, “Пао-Пао”, “Записки поэта”, “Рысь”, отдельные лирические стихи), в которых имеются грубые политические ошибки, чувствуется влияние чуждых и враждебных советскому мировозрению ницшеанско-бергсониинских взглядов и непреодолённое влияние литературного декаданса. В отдельных стихах Сельвинского перед войной и даже во время войны снова сказалось это влияние. Творчество Сельвинского значительно двинулось бы вперёд, если бы он нашёл ошибочность и вредность ряда прежних своих произведений и не держался за них».

Поскольку Фадеев обнаружил, что в творчество советского поэта проникли взгляды немецкого поэта, композитора и философа Фридриха Ницше и французского поэта и философа Анри Бергсона, которые считались чуждыми и даже враждебными «советскому мировозрению», Сельвинскому не оставалось ничего другого, как начать переделывать все свои «прежние произведения» (с тем, чтобы они начали отвечать «запросам современного читателя»).

Аркадий Ваксберг, который в тот момент как раз оканчивал школу, написал:

«Наш школьный словесник, незабываемый Иван Иванович Зеленцов, говорил нам в сороковые годы: “Вы обязаны выучить наизусть «Стихи о советском паспорте» и «Товарищу Нетте…». Хорошенько держите их в голове до экзаменов. Но, пожалуйста, любите другого Маяковского, того, кто написал: «Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека». Любите великого поэта, которого не проходят в школе”. Не уверен, что у всех учеников моего поколения был такой бесстрашный и честный учитель…»

В апреле 1947 года настала очередь и Илье Ильичу Шнейдеру (бывшему секретарю Айседоры Дункан) познакомиться с Лубянкой, в которой заправляли теперь не энкаведешники, а эмгебешники. Об этом написано в его книге «Воспоминания о ГУЛАГе»:

«К 6 часам утра я оказался в тюрьме. Надзиратели стояли бледные, замученные, в чём-то чёрном. Я сразу подумал: гестапо!.. Ввели меня в камеру, все вскочили, руки по швам, лица серые. Потом я узнал, что приняли меня за прокурора».

И начались допросы по ночам, и лишения сна днём.

Илья Шнейдер:

«Было 53 допроса. Обвинения не предъявляли. После первого допроса вошёл майорчик, подал следователю что-то и вон на цыпочках. Следователь прочёл и передал мне. Документ кончался словами: “Имеющимися материалами полностью изоблечён в совершении преступления, предусмотренного статьёй 58, 10а”. Санкционировано Абакумовым и прокурором».

В 1947 году министр государственной безопасности Виктор Абакумов докладывал Сталину:

«В отношении изобличённых следствием шпионов, диверсантов, террористов и других активных врагов советского народа, которые нагло отказываются выдать своих сообщников и не дают показаний о своей преступной деятельности, органы МТБ, в соответствии с указанием ЦК ВКП(б) от 10 января 1939 года, применяет меры физического воздействия…»

Иными словами, Сталин ставился в известность, что заключённые подвергаются пыткам.

Илья Шнейдер:

«Я сидел в камере с маршалом Ворожейкиным, начальником штаба ВВС…

Маршал, сидевший со мной, придя с ребёнком с ёлки в Колонном зале, сказал:

– Зачем это нужно: “Спасибо Сталину за счастливое детство?” А в квартире была установлена подслушивающая аппаратура. Сокамерников моих обвиняли в том, что они выпускали на фронт неполноценные самолёты. В угловой камере сидел дважды герой маршал Новиков».

Григорий Алексеевич Ворожейкин в первый раз был арестован 14 мая 1938 года в Хабаровске, где служил помощником по боевой подготовке начальника ВВС Особой Краснознамённой Дальневосточной армии. Следствие (с избиениями и «интенсивными допросами») продолжалось два года. 21 апреля 1940 года «за недоказанностью преступления» Григорий Ворожейкин был освобождён и восстановлен в РККА. С августа 1941-го – участник Великой Отечественной войны. 19 августа 1944 года ему было присвоено звание маршала авиации. Теперь его арестовали во второй раз.

В «угловой камере» находился бывший командующий военно-воздушными силами Красной армии дважды Герой Советского Союза Главный маршал авиации Александр Александрович Новиков, арестованный в апреле 1946 года.

А из радиорепродукторов страны продолжала литься песня на слова Сергея Алымова:

 
«В нашей жизни всякое бывает,
Набегает с тучами гроза.
Туча уплывает, ветер утихает,
И опять синеют небеса».
 

Летом 1947 года двухлетнее следствие по делу Василия Витальевича Шульгина (того самого, что принимал отречение Николая Второго) завершилось, и 12 июля его приговорили («за антисоветскую деятельность») к 25 годам заключения. Отбывать срок ему предстояло во Владимирском централе.

А мирная жизнь в стране Советов тем временем продолжала налаживаться.

Василий Васильевич Катанян:

«Лиля и Эльза всю жизнь помогали друг другу. Эльза, как парижанка, одевала сестру – когда скромно, а когда шикарно – зависело от возможностей. Но Лиля в долгу не оставалась. Например, в конце сороковых она регулярно посылала продуктовые посылки в Париж, еда там была в это время дороже нашей. Я ездил на Центральный почтамт и на таможне предъявлял посылку, её смотрели, перебирали, я зашивал холстину иглой, которую мне давала с собой ЛЮ. Так продолжалось годами».

Аркадий Ваксберг:

«Советские власти это не запрещали – возможно, даже поощряли в пропагандистских целях: слыханное ли дело – не Париж кормит Москву, а совсем наоборот! Кое-что из продуктов (главным образом шоколад), как свидетельствует Василий Катанян-младший, воровали французские таможенники. Было что воровать, но Эльза на воровство не жаловалась, совсем наоборот: “шоколад доходит в прекрасном виде! Печенье очень вкусное – московские хлебцы. А какая белуга! А осетрина!” Не только у Эльзы потекли бы слюнки…

Продукты в Москве ещё распределялись по карточкам, правда, работали и коммерческие магазины – по ценам, тоже “коммерческим ”».

В 1947 году Сельвинский опубликовал поэму «Арктика» (переделанную из поэмы «Челюскиниана»), Это произведение осталось практически никем не замеченным.

21 января 1948 года был арестован бывший комендант Смольного и Кремля Павел Дмитриевич Мальков.

А страна Советов 23 февраля отметила тридцатилетие Советской армии. В Большом театре состоялось торжественное собрание, в котором принял участие и товарищ Сталин. Все выступавшие говорили только о нём, великом вожде. Сталин слушал, слушал, потом поднялся и сказал:

«– Товарищи, мне кажется, что вы забыли, куда и зачем вы пришли. У меня сегодня нет юбилея. Вы пришли на юбилей Красной армии. Я говорю это тем, кто перепутал, забыл, чей юбилей сегодня. Юбиляр сегодня Красная армия, а не товарищ Сталин».

В начале 1948 года органам госбезопасности была дана команда: разобраться с Еврейским антифашистским комитетом (ЕАК) – тем самым, что во время войны собрал за рубежом для нужд Красной армии около 50 миллионов долларов. Теперь, как считал Сталин, в услугах ЕАК Советский Союз не нуждался. И 20 января 1948 года по заданию вождя в Минске был убит председатель Еврейского антифашистского комитета Соломон Михоэлс. О том, как это произошло, рассказал министр внутренних дел СССР Лаврентий Берия в записке, отправленной им 2 апреля 1953 года в президиум ЦК КПСС:

«Сталин считал его руководителем “антисоветской еврейской националистической организации”. Со слов Абакумова, Сталин в 1948 г. дал ему задание срочно организовать ликвидацию Михоэлса силами МГБ…в целях глубокой конспирации приходилось жертвовать агентом ГБ Голубовым, сопровождавшим Михоэлса в Минске».

Поздно ночью народного артиста Советского Союза Соломона Михайловича Михоэлса (Вовси) и сопровождавшего его ответственного секретаря журнала «Театр» Владимира Ильича Голубова (Потапова), служившего ешё и секретным осведомителем органов безопасности, завезли на окраину Минска (на дачу министра государственной безопасности Белоруссии генерал-лейтенанта Лаврентия Цанавы) и бросили под проезжавшую грузовую автомашину. Затем тела погибших перевезли в город и оставили на одной из глухих улиц. Утром они были обнаружены.

Конечно, Михоэлса торжественно похоронили в Москве, а Государственному еврейскому театру присвоили имя почившего. Но слухи о том, что в кончине народного артиста есть очень много неясного, продолжали распространяться.

Расследовать убийство Соломона Михоэлса и Владимира Голубова направили следователя прокуратуры СССР (и писателя) Льва Шейнина. Он приехал в Минск и вскоре выяснил, что следы ведут на дачу министра госбезопасности Белорусской СССР Лаврентия Фомича Цанавы. Когда об этом узнали в Москве, Шейнина срочно отозвали и отправили на пенсию, а затем арестовали.

Прошло несколько месяцев, и 28 августа 1948 года член политбюро Андрей Жданов вдруг неважно себя почувствовал. На дачу к нему приехали медики из Лечебно-санитарного управления Кремля во главе с начальником Лечсанупра Петром Егоровым. После снятия кардиограммы Лидия Тимашук, заведовавшая отделом функциональной диагностики, поставила диагноз: инфаркт. Однако присутствовавшие на осмотре академик Владимир Виноградов (лечащий врач Сталина) и член-корреспондент Академии медицинских наук Пётр Егоров с этим диагнозом не согласились. Будучи опытными медиками, они засомневались в том, что недомогание Жданова вызвано инфарктом. И Тимашук пришлось переписать клиническое заключение, исключив из него слово «инфаркт». Жданова отправили в санаторий ЦК ВКП(б), расположенный неподалёку от озера Валдай, и начали лечить так, как категорически не рекомендовано при инфаркте.

Возмущённая Лидия Тимашук написала обо всём этом своему начальству. Её тут же понизили в должности и перевели в филиал кремлёвской поликлиники. Тогда Тимашук отправила письмо секретарю ЦК Алексею Кузнецову. Ответа она не дождалась – 31 августа Жданов скончался. Официальная причина смерти – инфаркт миокарда.

Сразу возникает вопрос: кому нужна была смерть Андрея Жданова? Да, более десяти лет занимая пост первого секретаря Ленинградского обкома партии, он должен был знать о том, кто являлся заказчиком покушения на Сергея Кирова. Но он был ближайшим и вернейшим соратником Сталина. Избавляться от него у вождя не было необходимости. А вот для Лаврентия Берии Жданов угрозу представлял. Берия знал, что с поста наркома внутренних дел Ягоду смещали Сталин и Жданов – это они, находясь в отпуске, прислали в Москву телеграмму с требованием поставить вместо Ягоды Ежова. А теперь, вернувшись после войны из Ленинграда в Москву, Жданов просто заслонил от Берии Сталина. И у Лаврентия Павловича, видимо, созрело желание избавиться от соперника с помощью продукции секретнейшей «Лаборатории» Григория Майрановского.

А организаторы убийства Михоэлса и его убийцы «за образцовое выполнение специального задания правительства» получили правительственные награды (указы от 28 и 29 октября 1948 года): ордена Красного Знамени были вручены двум генерал-лейтенантам, ордена Отечественной войны Кой степени получили два полковника и один старший лейтенант, ордена Красной Звезды – два майора.

Так началась борьба с космополитизмом и с космополитами.

Тогда боролись не только с ними. Заместитель маршала Жукова и член Военного совета Группы советских войск в Германии генерал-лейтенант Константин Фёдорович Телегин в конце 1947 года был уволен из армии, а 24 января 1948 года по личному указанию Сталина арестован. Его обвинили в иных грехах – в том, что он из поверженной Германии отправил на родину в личное пользование целый эшелон трофеев. Фигурантом этого же «трофейного дела» стал и маршал Жуков. Из Телегина принялись выбивать показания. Он потом написал:

«Меня морили голодом, мучили жаждой, постоянно не давали спать – как только я засыпал, мучители начинали всё сначала».

14 апреля Илья Сельвинский написал письмо, в котором о Союзе советских писателей говорилось:

«Пока в Союзе будет заправлять Фадеев, людям моего типа там делать нечего. На фронте писателей экзаменовал Гитлер – они выдержали этот экзамен. Сейчас экзаменует Фадеев».

19 апреля 1948 года поэта Василия Каменского сразил инсульт и его парализовало.

А 20 ноября Еврейский антифашистский комитет был распущен (как «центр антисоветской пропаганды»), и вскоре начались аресты его руководства. 26 марта 1949 года министр Абакумов докладывал Сталину:

«…руководители Еврейского антифашистского комитета, являясь активными националистами и ориентируясь на американцев, по существу проводят антисоветскую националистическую работу».

В это же время в Союзе писателей вспомнили и о Маяковском.

Аркадий Ваксберг:

«…после войны, притом с большим опозданием, Сталин по ходатайству Союза писателей, который действовал вовсе не в интересах Лили, а уступая настойчивости Людмилы

Владимировны и Ольги Владимировны, продлил срок действия авторского права на произведения Маяковского (по тогдашнему закону он истёк уже задолго до этого – в декабре 1944 года). Затем в подобном положении оказались наследники ещё трёх “классиков”: Горького, Алексея Толстого и Антона Макаренко…

Поскольку произведения всех этих авторов издавались многократно и огромными тиражами, а гонорор выплачивался по самой высшей ставке, деньги наследникам должны были течь неплохие».

25 декабря 1948 года Особое совещание при МГБ СССР приговорило бывшего коменданта Смольного и Кремля Павла Малькова (как «троцкиста») к 8 годам исправительно-трудовых лагерей.

В декабре того же года на расширенном заседании секции поэтов Союза советских писателей рассматривались проблемы поэзии, а также стихи, изданные в 1948-ом. Поэт и драматург Анатолий Владимирович Софронов (бывший тогда секретарём Союза писателей, а впоследствии очень часто называвшийся «одним из самых страшных литературных палачей сталинской эпохи»), выступая на том заседании, заявил:

«Нельзя считать законченной нашу борьбу с космополитизмом в литературе, в поэзии».

В качестве примера Софронов привёл книгу избранных стихов Ильи Сельвинского, которая должна была выйти в серии «Избранные произведения советской литературы», сказав:

«В этой книге Сельвинский выступает как неразоружив-шийся формалист, как антипатриот, издевательски говорящий о любви советского человека к своей Родине».

Набор этой книги был тотчас же рассыпан, в свет она так и не вышла.

А в напечатанной в самом начале 1949 года газетной статье «Больше внимания творчеству молодых поэтов» (в ней давался отчёт о собрании молодых поэтов и критиков в Центральном доме литератора) говорилось:

«Особенно резко говорил тов. Софронов о космополитической поэзии И. Сельвинского, упорно отстаивающего свои враждебные позиции, старающегося оказать вредное влияние на литературную молодёжь».