Текст книги "Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам"

Московская киностудия «Союздетфильм» в тот момент проводила съёмки приключенческого фильма «Случай в вулкане». Автором сценария был Михаил Константинович Розенфельд, работавший в двадцатых годах корреспондентом «Комсомольской правды» и познакомившийся там с Владимиром Маяковским. В фильме снимался становившийся известным артист Пётр Алейников. Его биографы пишут:

«Уже во время съёмок стало ясно, что фильм обречён на провал. Сценарий никчёмный, сюжет скучный и надуманный, герои бесцветные».

Фильм бросились спасать. Явно по рекомендации Всеволода Меркулова (заместителя Берии) помогать режиссёру были приглашены Лев Кулешов и его жена Александра Хохлова, а на доработку сценария вызвали Осипа Брика.

«Фильм приключений “Случай в вулкане”» на экраны вышел. В титрах было написано: «Сценарий М.Розенфельда в разработке О.Брика». Фамилия режиссёра (Евгения Шнейдера) не указывалась, а было написано: «Консультанты по режиссуре: Л.Кулешов, А.Хохлова».

Так что пятидневный арест в Тифлисе в 1927 году и знакомство с Всеволодом Меркуловым, как оказалось, подготовили для Льва Кулешова и Александры Хохловой совсем неплохое продолжение.

24 августа 1940 года был арестован татарский поэт Фахти Бурнаш (тот, что выступал в 1937 году на «Пушкинском пленуме» с критикой пьесы Сельвинского «Умка белый медведь»), Бурнаша обвинили в том, что он «не боролся с антисоветской идеологией в Татиздате и был участником контрреволюционной организации». Началось следствие, добивавшееся от поэта «признаний».

А в ноябре того же года состоялся визит в Германию советской делегации во главе с председателем Совета народных комиссаров и народным комиссаром иностранных дел Вячеславом Молотовым. В состав делегации входил и начальник ГУГБ НКВД СССР Всеволод Меркулов. 13 ноября в Имперской канцелярии рейхсканцлер Адольф Гитлер дал завтрак в честь советских гостей. Вечером того же дня в советском посольстве Молотов давал ответный ужин, на котором присутствовали министр иностранных дел Германии Иоахим Риббентроп и рейхсфюрер С С Генрих Гиммлер. Глава гестапо Гиммлер и будущий глава НКГБ-МГБ Меркулов встретились за одним столом.

Однажды Сталин обнаружил, что его дочь Светлана увлечена поэзией Анны Ахматовой и переписывает её стихи в тетрадку. Вождь был очень этим удивлён. И задумался.

Аркадий Ваксберг:

«Сталин решил вдруг проявить благоволение к Анне Ахматовой, матери политзаключённого (Лев Гумилёв), жене одного расстрелянного (Николай Гумилёв) и одного арестованного (Николай Пунин) “врагов народа”. Он повелел принять её в Союз писателей и издать – после огромного перерыва – сборник избранных стихов, вероятно, срассчётом на то, что в благодарность за высочайшее покровительство (и ещё от безысходности, стремясь вымолить милость к сыну) она сочинит оду в его честь».

Но никаких од Ахматова не сочинила.

31 декабря 1940 года состоялась премьера фильма «Тимур и его команда». Кинокартина завершалась проводами на службу в армию воентехника I ранга Георгия Гараева, дяди Тимура. Провожать его решили с музыкой. И зазвучала песня, которую для фильма написал композитор Лев Шварц. Вся команда Тимура пела знакомые слова, написанные Владимиром Маяковским более десяти лет назад:

 
«Возьмём винтовки новые,
На штык – флажки
И с песнею в стрелковые
Пойдём кружки».
 

Мелодию композитор Лев Шварц сочинил довольно симпатичную. И слова к ней были написаны «лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Но эта песня не стала популярной. Её не пели с эстрад, она почти никогда не звучала по радио. Почему? Видимо никто не хотел зазывать мальчишек и девчонок, чтобы они «с песнею» шли «в стрелковые кружки» учиться убивать.

У Бриков в тот момент тоже начались проблемы, которые, впрочем, на уровне их жизни никак не отразились.

Аркадий Ваксберг:

«У Осипа, который ещё совсем недавно был завален работой, становилось её всё меньше. Он печатал статьи о Маяковском – главным образом, в провинциальных газетах…

В деньгах семья не нуждалась: издания стихов Маяковского вполне обеспечивали ей ту самую “сносную жизнь”, о которой просил поэт в предсмертном письме».

А у Ильи Сельвинского проблемы не прекращались. И 12 января 1941 года он написал письмо Корнелию Зелинскому, в котором сообщал:

«Лежит у меня сейчас 4 пьесы: “Брестский мир”, “Версия о II Лжедмитрии”, “Бабек” и “Смерть Ленина”. Под теми или иными предлогами их не печатают».

И Сельвинский поделился со старым другом своей мечтой (поэт, хоть и несколько запоздало, понял, кто стал подлинным героем времени):

«Я хотел бы написать пьесу-поэму под названием “Генерал авиации”, в которой показать человека, какого, может быть, сейчас ещё нет в законченном очертании, но которого ужасно хотелось бы встретить в жизни. Это должен быть философ, настоящий, тонкообразованный, обаятельного ума, обворожительной мужественности, широкий политик и великолепный техник: артист лётного дела, ас. Последнее, конечно, легче всего состряпать – важно найти ситуацию, в которой генерал проявил бы себя главным образом как философ, но чтобы это было интересно для всех, занимательно, увлекательно. Это будет возвращение моё к образу интеллигента, но уже на совершенно новой базе».

Чуть позже Сельвинский записал краткое содержание своей пьесы-поэмы (поэт понял, в каких именно ситуациях проявляют себя настоящие герои):

«Четыре аса должны вылететь. Один из них возвращается и сообщает: шпион…»

24 января Верховный суд Татарстана приговорил поэта Фахти Бурнаша, которого обвинили в контрреволюционной деятельности и шпионаже, к 10 годам лишения свободы.

30 января Лаврентию Павловичу Берии было присвоено звание Генерального комиссара государственной безопасности. А 3 февраля 1941 года он был назначен заместителем председателя Совнаркома (оставаясь куратором НКВД и НКГБ). Всеволод Меркулов стал народным комиссаром государственной безопасности.

В феврале 30-летний Герой Советского Союза генерал-лейтенант Павел Рычагов был назначен заместителем наркома обороны СССР по авиации.

12 февраля 1941 года был приведён в исполнение приговор Сергею Михайловичу Шпигельгласу. И вновь возникает вопрос: ведь этот приговор был оглашён 28 января, и по закону его должны были привести в исполнение немедленно, так за что и почему «врагу народа» Шпигельгласу были подарены 15 дней жизни?

Ответ на этот вопрос найти невозможно – его не существует. Но догадаться можно. Надо полагать, что бывшего «своего» сотрудника просто передали в распоряжение «своей» лаборатории, которую возглавлял доктор Григорий Майрановский, и которая проводила «опыты» над заключёнными, приговорёнными к расстрелу. Научные работники «Лаборатории – X» к тому времени уже изготовили яд, который назвали «К-2». Действие этой отравы его создатели описывали так:

«Человек, которому вводился “К-2”, как бы становился меньше ростом, слабел, становился всё тише и через 15 минут умирал».

Как следует из показаний энкаведешного палача Василия Блохина, за два года (с 1939-го по 1940-й) в «Лаборатории – X» с помощью ядов было уничтожено сорок человек. Яды подмешивали в пищу, в воду, делали инъекции, кололи (тростью или зонтом), брызгали на кожу, стреляли в людей отравленными пулями.

В 1940 году начальник этой секретной лаборатории Григорий Майрановский на основании своих изысканий подготовил диссертацию на соискание учёной степени доктора медицинских наук. Однако Высшая аттестационная комиссия при Комитете по делам высшей школы представленную диссертацию не утвердила, потребовав её доработки.

Руководитель второй лаборатории ГУГБ НКВД (бактериологической) доктор биологических наук Сергей Муромцев потом рассказывал о том, что творилось в секретном отделе Лубянки: «Обстановка ужасная, непрерывное пьянство Майрановского и других работников спецгруппы… Кроме того, сам Майрановский поражал своим зверским, садистским отношением к заключённым».

10 февраля 1941 года в гостинице «Беллвью» в Вашингтоне при очень загадочных обстоятельствах погиб Вальтер Кривицкий. Американцы посчитали, что это убийство, совершённое агентами советских спецслужб. Вдова и сын погибшего сменили фамилию и остались в Америке навсегда.

21 февраля глава Московского обкома партии Александр Щербаков стал кандидатом в члены политбюро.

Весной 1941 года Елизавета Зарубина-Горская под официальным прикрытием сотрудницы торгпредства была направлена в Германию (надо было восстановить прежние связи). А её муж Василий Зарубин поехал в Китай, где он уже работал в конце 20-х годов (с заданием восстановить связи с немцами, жившими в стране).

А в Москве 9 апреля состоялось совещание политбюро, совнаркома и руководящих работников наркомата обороны. Среди приглашённых был и 30-летний заместитель наркома по авиации Павел Васильевич Рычагов. В протоколе совещания говорилось:

«Ежедневно в среднем гибнет… при авариях и катастрофах 2–3 самолёта, что составляет в год 600–900 самолётов».

Один из участников совещания адмирал Иван Степанович Исаков потом написал:

«Речь шла об аварийности в авиации, аварийность была большая. Сталин по своей привычке… курил трубку и ходил вдоль стола. Давались то те, то другие объяснения аварийности, пока очередь не дошла до… Рычагова. Он… вообще был молод, а выглядел совершенным мальчишкой по внешности. И вот, когда до него дошла очередь, он вдруг говорит:

– Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах!

Это было совершенно неожиданно, он покраснел, сорвался, наступила абсолютно гробовая тишина. Стоял только Рычагов, ещё не отошедший после своего выкрика, багровый и взволнованный, и в нескольких шагах от него стоял Сталин. Сталин много усилий отдавал авиации, много ею занимался и разбирался в связанных с ней вопросах.

Несомненно, эта реплика Рычагова в такой форме прозвучала для него личным оскорблением, и это все понимали. Сталин остановился и молчал. Все ждали, что будет. Он постоял, потом пошёл мимо стола в том же направлении, в каком шёл. Дошёл до конца, повернулся, прошёл всю комнату назад в полной тишине, снова повернулся и, вынув трубку изо рта, сказал медленно и тихо, не повышая голоса:

– Вы не должны были так сказать!

И опять пошёл. Опять дошёл до конца, повернулся снова, прошёл всю комнату, опять повернулся и остановился почти на том же самом месте, что и в первый раз, снова сказал тем же низким спокойным голосом:

– Вы не должны были так сказать.

И, сделав крошечную паузу, добавил:

– Заседание закрывается.

И первым вышел из комнаты».

Через три дня (12 апреля) Павел Рычагов был снят со всех своих постов и отправлен на учёбу в Военную академию Генерального штаба.

6 мая 1941 года Иосиф Сталин возглавил Совет народных комиссаров страны, то есть стал главой советского правительства.

15 мая немецкий транспортный самолёт совершил перелёт из Белостока до самой Москвы, в которой и приземлился. Советская противовоздушная оборона этот полёт проворонила. Страна об этом ничего не узнала, но скандал разразился грандиозный. Стало ясно, что вот-вот начнутся аресты.

Тем временем заключённый внутренней тюрьмы Лубянки Юрий Михайлович Стеклов, по делу которого продолжалось «доследование», написал письмо вождю (которого он когда-то называл «невежественным грузином»):

«Иосиф Виссарионович! Вы-то хорошо знаете, что всей своей жизнью я заслужил другого обращения. Мне осталось жить недолго, неужели я обречён на то, чтобы испустить дух в темнице, в ужасных условиях заточения, и за что? Я страдаю уже четыре года. Семья разрушена. Чудный сын, ярый партиец, обесчестен и томится в колымской ссылке. Жене угрожает смерть от болезней и моральных потрясений. Неужели и при советской власти погибнет революционная семья, в которой я и моя жена отдали партии почти полвека, в которой сын начал работать с 12 лет? Этого не может и не должно быть. Отпустите меня, я закончу книги о Бакунине, Чернышевском и не буду заниматься политикой.

Заключённый камеры 33 Ю. Стеклов. 22 мая 1941 года».

Никакого ответа на письмо, конечно же, не было. «Доследование» продолжалось.

25 мая сочинская «Курортная газета» сообщала о пьесе Ильи Сельвинского «Бабек»:

«Постановку трагедии “Бабек” осуществляет театр русской драмы в Баку и один из московских театров».

Однако осуществить эти постановки не удалось ни одному из названных театров, потому что наступил июнь 1941 года.

А неожиданный прилёт самолёта из дружественной Германии, не замеченный прославленными советскими лётчиками из службы противовоздушной обороны, всё-таки привёл к ожидавшимся арестам. Начали с руководителей ПВО и ВВС.

7 июня был арестован назначенный в апреле 1941 года начальником Управления ПВО РККА Герой Советского Союза Григорий Михайлович Штерн. 8 июня арестовали дважды Героя Советского Союза Якова Смушкевича, находившегося в госпитале после перенесённой операции. Обоих героев (вместе с рядом других высокопоставленных военачальников) обвинили в участии в террористической организации, по заданиям которой они вели «вражескую работу, направленную на поражение Республиканской Испании, снижение боевой подготовки ВВ С Красной Армии и увеличение аварийности в Военно-Воздушных Силах».

Штерн, Смушкевич и другие арестованные после изощрённейших пыток признались в том, что ещё с начала 30-х годов являлись «участниками троцкистского заговора в РККА» и чуть ли не все были «германскими шпионами».

А 22 июня 1941 года началась война.

Находившаяся в Германии Елизавета Зарубина-Горская (как и другие сотрудники советского посольства и торгпредства) была обменяна в Турции на немецких дипломатов и возвратилась в Москву. Её зачислили в резерв НКВД.

Война началась с сокрушительного поражения Красной армии. Части вермахта так стремительно двигались на восток, словно совершали увеселительную прогулку.

В 1967 году писатель Константин Симонов, беседуя с маршалом Александром Василевским, сказал, что если бы в 1937 и в 1938 годах не было разгрома командной элиты Красной армии, то начало войны проходило бы совсем иначе. Маршал ответил:

«Василевский. – Вы говорите, без 37–38 года не было бы поражений 41-го. А я скажу больше. Без 37–38 года, возможно, не было бы вообще войны в 41 году. В том, что Гитлер решился начать войну в 41 году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошёл. Да что говорить, когда в 39 году мне пришлось быть в комиссии во время передачи Ленинградского военного округа от Хозяина

Мерецкову, был ряд дивизий, которыми командовали капитаны, потому что все, кто был выше, были поголовно арестованы».

Но война шла, и «капитаны», возглавившие советские дивизии, пытались противостоять наступавшим дивизиям немцев.

Илья Сельвинский написал в воспоминаниях:

«Когда началась Отечественная война, все мои студенты пошли на фронт добровольцами: Александр Яшин, Сергей Наровчатов, Борис Слуцкий, Михаил Кульчицкий, Павел Коган, М.Львовский, Платон Воронько».

Борис Слуцкий потом написал:

 
«Мои товарищи по школе
(По средней и неполно-средней)
По собственной попёрли воле
На бой решительный, последний.
 
 
Они шагали и рубили.
Они кричали и кололи.
Их всех до одного убили
Моих товарищей по школе».
 

А как встретили начавшуюся войну люди более старшего поколения? Идти в армию Осипу Брику было уже поздно – возраст не тот.

Василий Васильевич Катанян:

«С началом войны Брик и Катанян начали работать в “Окнах ТАСС” – по типу “Окон РОСТА”, что практиковали в гражданскую войну. По месту жилья во время бомбёжки их назначили дежурить на крыше и тушить зажигалки. Лилю Юрьевну определили в бригаду, которая ходила по этажам и проверяла затемнение».

Служивший в штабе Дальневосточного фронта полковник Пётр Григорьевич Григоренко в 1967 году написал историко-публицистический памфлет «Сокрытие исторической правды – преступление перед народом». О войне с Германией там сказано:

«…накануне войны войска западных приграничных военных округов, незначительно уступая по численности вероятной армии вторжения противника, в военно-техническом отношении были значительно сильнее её. Но – квалифицированные командные кадры были изъяты из армии почти полностью и подвергнуты репрессиям различной степени. На их место пришли в большинстве люди малоквалифицированные и просто в военном отношении неграмотные, зачастую – абсолютные бездарности. Авторитет командного состава в связи с этим, а также вследствие психоза борьбы с “врагами народа”, резко снизился, дисциплина пришла в упадок».

24 июня 1941 года главой Совинформбюро, органа, которому в течение всей войны предстояло руководить средствами массовой информации, был назначен Александр Щербаков.

В тот же день (24 июня) слушателя Военной академии Генерального штаба генерал-лейтенанта авиации Павла Рычагова арестовали. Началось следствие. Через два дня была арестована и его жена, Мария Петровна Нестеренко, майор авиации, совсем недавно назначенная заместителем командира авиаполка особого назначения. Ей сразу же заявили, что она…

«…будучи любимой женой Рычагова, не могла не знать об изменнической деятельности своего мужа».

И Марии Нестеренко предъявили обвинение в «недоносительстве о государственном преступнике».

27 июня арестовали другого генерал-лейтенанта авиации – Ивана Проскурова, командовавшего ВВС 7-й армии. Каких показаний добивались от него «следователи-колольщики», неизвестно. Но героя-лётчика допрашивали беспрерывно.

В тот же день (27 июня) был арестован и давний знакомец Владимира Маяковского (знавший будущего поэта ещё тогда, когда он учился в гимназии) Исидор Иванович Морчадзе. Видимо, сказал что-то лишнее, а доброхоты донесли куда следует.

Поэт-эмигрант Дмитрий Мережковский в самом начале войны между Германией и Советским Союзом выступил по немецкому радио с речью, которую назвал «Большевизм и человечество». В ней он (сравнив Адольфа Гитлера с Жанной д’Арк) сказал о «…подвиге, взятом на себя Германией в Святом Крестовом походе против большевизма».

Когда Зинаида Гиппиус, жена Мережковского, узнала об этом выступлении, она произнесла всего два слова: «Это конец». И была права. Такого отношения к Гитлеру Мережковскому не простили.

30 июня 1941 года в связи с необходимостью централизации руководства страной был образован Государственный Комитет Обороны (ГКО) в составе: Сталин, Молотов, Ворошилов, Маленков, Берия.

Война шла уже полмесяца, когда (7 июля) собралась Военная коллегия Верховного суда СССР, чтобы рассмотреть дело Якова Серебрянского. Он вину свою не признал, заявив судьям, что во время следствия оговорил себя в результате физического воздействия следователей. Однако суд это признание проигнорировал и приговорил подсудимого к высшей мере наказания («за шпионаж в пользу Великобритании и Франции, за связь с врагом народа Ягодой и за подготовку террористических актов против советских вождей»). Его жена Полина Натановна получила 10 лет лагерей («за недоносительство о враждебной деятельности мужа»). По закону, существовавшему с декабря 1934 года, приговор должны были привести в исполнение в тот же день. Но Серебрянского не расстреляли ни 7-го, ни 8-го, ни 9-го июля. Он был жив и через неделю. Почему? Его тоже передали в распоряжение «Лаборатории – X»?

На подобные вопросы советские спецслужбы ответа не дают. Поэтому биографы Серебрянского выдвинули предположение:

«Шла Великая Отечественная война, и разведке катастрофически не хватало опытных сотрудников».

Да, опытных разведчиков тогда очень не хватало. И опыты над приговорёнными к смертной казни с началом войны были временно приостановлены. Так что Якову Серебрянскому оставалось только ждать.

При этом у обречённого узника было занятие, которое немного отвлекало от мыслей о надвигающемся расстреле. Мы уже говорили, что, оказавшись в заключении, Яков Серебрянский стал писать «Наставление для резидента по диверсии». Но следствие по его делу длилось более двух лет, на протяжении которых можно было написать несколько таких наставлений. Поэтому, ожидая вынесения приговора, Серебрянский занялся написанием произведения, которое могло бы подтвердить его верность советской власти. Главный герой этих писаний наверняка носил фамилию Серебрянский и был чекистом, то есть всё написанное опиралось на богатый опыт разведчика «группы Яши».

Меркулов, надо полагать, ознакомился с этим произведением ещё до суда и предложил сделать из него пьесу, дав главному герою славянскую фамилию и подобрав нейтральный псевдоним (произведение, автору которого грозил смертный приговор, вряд ли могло кого-то заинтересовать). Серебрянский фамилию главному герою придумал, сохранив в ней свои первые три буквы: он стал «инженером Сергеевым». А в качестве псевдонима предложил слово «рокк», что в переводе с английского («rock») означало «скала», «утёс» (и говорило о том, что подследственного чекиста ничто не может сломить). И, хотя у разведчика Якова Серебрянского литературного опыта не было, он принялся энергично сочинять пьесу.

Для НКВД в тот момент наступили очень нелёгкие времена. В книге писателя Юлиана Семёнова «Ненаписанные романы» о Всеволоде Меркулове сказано, что он был тогда…

«…вымотанный до крайности: надо было “закрывать” дела командармов Алксниса, Мерецкова, дважды Героя Советского Союза Смушкевича, Рычагова, Штерна».

Здесь Юлиан Семёнов не совсем точен. Командарм 2 ранга Яков Иванович Алкснис был арестован ещё 23 ноября 1937 года, а 28 июля 1938 года за «участие в военном заговоре» приговорён к высшей мере наказания и на следующий день расстрелян.

А вот генерал армии Кирилл Афанасьевич Мерецков на основании показаний генерала Смушкевича и ряда других военачальников был действительно арестован на второй день войны (23 июня) и энкаведешники выбивали из него «показания».

А на фронте в тот момент сложилась настолько сложная ситуация, что работникам НКВД пришлось срочно создавать особую группу, которой предстояло развернуть разведывательно-диверсионную работу и партизанскую войну в тылу врага. Её возглавил старший майор государственной безопасности Павел Анатольевич Судоплатов. Набирая своих будущих соратников, Судоплатов (явно по рекомендации Меркулова) обратился к Берии с просьбой передать ему бывших сотрудников НКВД, которые были уволены или находились в заключении. В мемуарах Судоплатова об этом говорится так:

«Циничность Берии и простота в решении людских судеб проявились в его реакции на наше предложение. Он задал единственный вопрос:

– Вы уверены, что они нам нужны?

– Совершенно уверен, – ответил я.

– Тогда свяжитесь с Кобуловым, пусть освободит. И немедленно их используйте, – последовал ответ.

К несчастью, Шпигельглас, Карин, Малли и другие разведчики к этому времени были уже расстреляны».

Но Яков Серебрянский всё ещё находился в камере смертника, дожидаясь исполнения расстрельного приговора.

Тем временем (9 июля 1941 года) Военная коллегия Верховного суда СССР рассмотрела дело Михаила Сергеевича Кедрова. И оправдала его. Но по распоряжению Берии он продолжал находиться в заключении.

А работа Осипа Брика и Василия Катаняна в «Окнах ТАСС» вскоре завершилась.

Аркадий Ваксберг:

«Работа эта длилась меньше месяца. 25 июля, сразу же после первой бомбёжки Москвы (22 июля), Лиля с Катаняном (он тоже не подлежал мобилизации по зрению) и Осип с Женей эвакуировались на Урал, в город Молотов, которому ныне возвращено его старое имя – Пермь».

9 августа 1941 года решением Президиума Верховного Совета СССР Серебрянский и его жена были амнистированы. Их даже восстановили в партии. Правда, понадобилось два месяца лечения и отдыха, чтобы восстановить силы после почти трёхлетнего пребывания в казематах Лубянки. И в октябре Яков Серебрянский вышел на работу в качестве начальника отдела 4-го управления НКВД (стал готовить и забрасывать в тыл врага оперативные группы для выполнения разведывательно-диверсионных задач). Пьеса, которая стала называться «Инженер Сергеев», тоже была написана. Её автором был назван Всеволод Рокк, и Всеволод Меркулов, объявив себя драматургом, стал предлагать её театрам для постановки.