Текст книги "Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам"

1 сентября 1956 года в дневнике Корнея Чуковского появилась запись:

«Был вчера у Федина. Он сообщил под большим секретом, что Пастернак вручил свой роман “Доктор Живаго ” какому-то итальянцу, который намерен издать его за границей. Конечно, это будет скандал: “Запрещённый большевиками роман Пастернака”. Белогвардейцам только это и нужно. Они могут вырвать из контекста отдельные куски и состряпать: “контрреволюционный роман Пастернака”.

С этим романом большие пертурбации. Пастернак дал его в “Лит. Москву”. Казакевич, прочтя, сказал: “Оказывается, судя по роману, Октябрьская революция – недоразумение, и лучше было её не делать”. Рукопись возвратили. Он дал её в “Новый мир”… Но когда Симонов прочёл роман, он отказался его печатать: “Нельзя давать трибуну Пастернаку!”..

А роман, как говорит Федин, “гениальный”. Чрезвычайно эгоцентрический, гордый, сатанински надменный, изысканно простой и в то же время насквозь книжный – автобиография великого Пастернака».

В последней декаде октября 1956 года у Венгерской народной республики могла начаться совсем иная биография. 23 октября советский посол в Венгрии Юрий Владимирович Андропов отправил в Москву телеграмму, в которой говорилось, что намеченная на этот день студенческая демонстрация означает «перенесение борьбы на улицу», из чего делался вывод:

«…в создавшейся обстановке венгерские товарищи вряд ли смогут сами начать действовать смело и решительно без помощи им в этом деле».

В Будапеште, в самом деле, вспыхнул вооружённый мятеж, началась революция. Москва тотчас отдала приказ ввести в венгерскую столицу советские танки для «восстановления порядка и создания условий для мирного созидательного труда». И в ночь на 24 октября в Будапешт были введены 6000 солдат и офицеров Советской армии, 290 танков, 120 БТР, 126 орудий. 7 ноября восстание было подавлено. Маршал Георгий Жуков, являвшийся министром обороны СССР, «за подавление венгерского контрреволюционного мятежа» был награждён четвёртой звездой Героя Советского Союза. Население страны Советов безмолвствовало.

31 января 1957 года были реабилитированы Михаил Тухачевский, Виталий Примаков и другие «враги народа», расстрелянные вместе с ними. Процесс реабилитации продолжался.

И вдруг…

В Италии опубликовали роман «Доктор Живаго». Вскоре книгу издали в Голландии, Великобритании и в Соединённых Штатах.

В Советском Союзе о романе Пастернака сначала хранили полное молчание.

Аркадий Ваксберг:

«Хрущёв, конечно, не читал “Доктора Живаго”, а прочитав, вряд ли смог понять всю его глубину. Но в чтении он не нуждался, и содержание романа его тоже ничуть не интересовало – вполне достаточно было той “справки”, которую составили для него на Лубянке и в кабинетах партийных идеологов. Главным было не допустить ни малейшего самодовольства, дать по рукам расшалившимся интеллигентам и напомнить, в какой стране и в каком обществе они продолжают жить. Грозным призраком непредвиденных последствий писательского самодовольства всё ещё маячил Будапешт 1956 года».

Правление Союза советских писателей тут же предложило лишить Пастернака советского гражданства и выслать из страны. Особенно настаивали на высылке поэты Александр Безыменский, Борис Слуцкий, Лев Ошанин и писатели Сергей Баруздин и Борис Полевой. Одного из них Лили Брик охарактеризовала так:

«Мой самый любимый из сегодняшних поэтов – Слуцкий… Пишет только тогда, когда ему нужно что-то сказать, а сказать ему есть что».

Слуцкий потом до конца дней своих не мог простить себе участие в травле Пастернака, говоря:

«Сработал механизм партийной дисциплины».

Не трудно себе представить, что спецорганам было поручено всерьёз заняться писателем, попытавшемся разрушить этот «механизм», внеся разнобой в царившую в стране «дисциплину».

А слава Маяковского тем временем продолжала расти как на дрожжах. 29 июля 1958 года в Москве на площади, которая тогда носила его имя, поэту был открыт памятник. От имени советского правительства поэт Николай Тихонов открыл монумент стихотворца.

Открытие памятника В.В.Маяковскому на Триумфальной площади в Москве, 29 июля 1958 г.

Аркадий Ваксберг:

«Громоздкий, монументальный – в традициях пресловутого “соцреализма”: функционально-пропагандистская заданность убивала в этом каменном изваянии саму личность и всё живое, что было связано с ней. Словно предвидя свою посмертнут судьбу, Маяковский написал когда-то, что ему “наплевать на бронзы многопудье”, – теперь её-то он и получил».

Но советские люди отнеслись к бронзе памятника по-маяковски. И тот же Аркадий Ваксберг вынужден был признать, что…

«…памятник Маяковскому сразу же стал местом спонтанных литературных (и не тол ько литературн ых) митингов, где, минуя всякую цензуру, молодые поэты читали свои стихи при огромном стечении публики. На эти, совсем не организованные, вечерние чтения, сопровождающиеся свободной дискуссией слушателей, стекались сотни, а то и тысячи москвичей и приезжих – из “ближнего” и “дальнего” далека,

Хотя лубянские шпики и переодетая в штатское милиция составляли немалую часть возбуждённой толпы, на праздничную атмосферу поэтических вечеров под открытым небом это никак не влияло».

Практически на всех школьных зданиях появился барельеф Маяковского (рядом с барельефами Пушкина и Горького).

12 ноября 1957 года Корней Чуковский записал в дневнике о посетившем его поэте Александре Твардовском, который высказался о Маяковском:

«Прятали отзыв Ленина о “150 миллионах” и всячески рекламировали его похвалу “Прозаседавшимся”. И 25 лет заставляли любить Маяковского. А кто относился к нему не слишком восторженно, тех сажали, да, да, – у меня есть приятель, который за это и был арестован – за то, что не считал его величайшим поэтом…»

14 декабря 1957 года на Всесоюзном фестивале драматических театров, посвящённом 40-летию Октябрьской революции, диплом первой степени был присуждён Государственному академическому театру имени Евгения Вахтангова за спектакли по пьесам Ильи Сельвинского «Большой Кирилл» и Алексея Арбузова «Город на заре». В спектакле «Большой Кирилл» одним из действующих лиц был Владимир Маяковский, эту роль исполнил актёр Василий Лановой.

А спецорганы, которым явно было поручено «заняться» писателями, поведение которых не нравилось руководителям страны, свою тайную работу продолжали. И 1 февраля 1958 года Корней Чуковский записал в дневнике:

«Заболел Пастернак… Ему впрыснули пантопон. Он спит. З.Н. обезумела. Ниоткуда никакой помощи».

Весной 1958 года писатель Михаил Зощенко тоже внезапно почувствовал себя очень плохо. Вызванные врачи быстро определили, что произошло отравление организма. Вот только чем? Доктора высказали предположение: никотином. То есть заболевший слишком много курил. И перекурил. В результате начался спазм сосудов головного мозга, нарушилась речь, больной никого не узнавал.

К такому диагнозу родные Зощенко отнеслись с пониманием.

Но врачам, поставившим писателю диагноз «отравление», не было известно о существовании в недрах МГБ секретной лаборатории и о тех ядах, которые в ней разрабатывались. Поэтому и появилась эта странная версия отравления никотином. Ничего другого просто в голову не приходило.

Как бы там ни было, но 22 июля 1958 года Михаил Михайлович Зощенко скончался. Было ему всего 63 года. Официальный диагноз причины смерти: острая сердечная недостаточность.

Не будем отметать с порога предположение, что писателя-сатирика отравили сотрудники МГБ. Ведь его смерть чем-то очень напоминает кончину академика Ивана Петровича Павлова, который, как о том говорят некоторые факты и воспоминания, был отравлен энкаведешниками. Официальный вердикт кончины Михаила Зощенко от отравления никотином, надо полагать, воодушевил исполнителей этой операции на новые «подвиги».

Похоронить писателя Зощенко на ленинградском кладбище власти не разрешили. И он был похоронен на кладбище города Сестрорецка.

А отметивший в январе 1958 года своё 80-летие Василий Витальевич Шульгин закончил писать книгу, которую назвал «Опыт Ленина» (её издали только в 1997-ом). В ней Шульгин рассказал о судьбе своей родины после разразившейся 1917 году революции. Книга поражает множеством пророчеств, высказанных её мудрым автором. Так, отметив низкий уровень жизни в СССР, не шедший ни в какое сравнение с тем, как жили люди в странах Европы, Шульгин с опасением заметил, что «утомлённость и раздражительность» могут стать национальной чертой советского народа.

И ещё Василий Витальевич Шульгин написал:

«Положение Советской власти будет затруднительное, если в минуту какого-нибудь ослабления центра, всякие народности, вошедшие в союз… СССР, будут подхвачены смерчем запоздалого сепаратизма».

И это произошло в 1991 году – Советского Союза не стало, он распался на несколько сепаратных государств.

Ещё Шульгин опасался, что к власти в России может прийти уголовная среда, «враждебная всякому созиданию», и «жизнью овладеют бандиты».

В 1958 году у Лили Брик появился новый московский адрес. Об этом – Василий Васильевич Катанян:

«На Арбате ЛЮ прожила до 1958 года, когда из-за болезни сердца уже не могла подниматься на седьмой этаж, и после долгих хлопот ей обменяли эту квартиру на квартиру в доме с лифтом на Кутузовском проспекте».

Аркадий Ваксберг к этому добавил, что новая квартира была…

«…в одном из самых комфортабельных домов-новостроек тогдашней Москвы – на Кутузовском проспекте, возле высотной гостиницы “Украина”. Помимо простора, позволившего разместить и огромный архив, и старинную мебель, и бесценные предметы искусства, не купленные в антикварных магазинах, а впрямую связанные с жизнью и судьбой хозяев квартиры, было в этой квартире и ещё одно исключительное достоинство: дивный вид на Москву-реку, чистый (пусть даже и относительно чистый!) воздух, много света и солнца».

На экраны советских кинотеатров в 1958 году вышла вторая серия фильма «Иван Грозный», запрещённая Сталиным. Зрители её посмотрели, но ничего крамольного в том, что «прогрессивные» опричники (как назвал их Сталин) выглядели «дегенератами», а царь Иван – то ли «Гамлетом», то ли «убийцей», не нашли. Советские люди успели повидать и не таких «убийц», и не таких «дегенератов».

23 октября того же 1958 года Борис Пастернак стал вторым российским писателем, ставшим лауреатом Нобелевской премии по литературе (первым был Иван Бунин). На этот раз премия была присуждена «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Этим «романом» был взбудораживший весь Запад «Доктор Живаго».

Одной из первых, поздравивших Бориса Леонидовича с присуждением ему престижнейшей премии, была гостившая в его доме Нина Табидзе, вдова расстрелянного грузинского поэта Тициана Табидзе.

В тот же день (23 октября) и резидиум ЦК КПСС принял постановление «О клеветническом романе Б.Пастернака», в котором говорилось, что решение Нобелевского комитета является попыткой развязать холодную войну.

Через два дня «Литературная газета» опубликовала статью, где писалось, что Пастернак «согласился исполнять роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды». Тут же свой голос подала и главная газета страны – «Правда», заявившая, что началась «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка».

В тот же день (25 октября) на собрании партийной группы правления Союза писателей СССР Николай Грибачёв, Сергей Михалков и Вера Инбер вновь потребовали лишить Бориса Пастернака советского гражданства и выслать его из страны.

27 октября Пастернак был единогласно исключён из Союза советских писателей.

В тот же день (27-го) Корней Чуковский записал в дневнике: «Забыл сказать, что едва я пришёл к Пастернаку, он увёл меня в маленькую комнату и сообщил, что вчера (или сегодня?) был у него Федин, сказавший: “Я не поздравляю тебя. Сейчас сидит у меня Поликарпов (партфункционер), он требует, чтобы ты отказался от премии. Я ответил: «ни в коем случае»”».

Поскольку в том же году Нобелевской премии были удостоены советские физики Павел Черенков, Илья Франк и Игорь Тамм, 29 октября «Правда» опубликовала статью, подписанную шестью академиками. В ней говорилось, что присуждение премии физикам вполне закономерно, а премию по литературе дали по политическим соображениям. Эту статью академик Лев Арцимович (физик-атомщик) подписать отказался, заявив, что академик Павлов завещал учёным говорить только то, что знаешь, и потребовал, чтобы ему сначала дали прочесть «Доктора Живаго».

В тот же день (29 октября), выступая на пленуме ЦК ВЛКСМ, его первый секретарь Владимир Семичастный заявил: «…как говорится в русской пословице, и в хорошем стаде заводится паршивая овца. Такую паршивую овцу мы имеем в нашем социалистическом обществе в лице Пастернака, который выступил со своим клеветническим так называемым произведением”».

На следующий день тот же Семичастный (как он потом говорил, по прямому указанию Хрущёва) сравнил Нобелевского лауреата с другим животным:

«Свинья, – все люди, которые имеют дело с этими животными, знают особенности свиньи, – она никогда не гадит там, где кушает, никогда не гадит там, где спит. Поэтому, если сравнивать Пастернака со свиньёй, то свинья не сделает того, что он сделал».

Даже находившиеся на отдыхе в Крыму Виктор Шкловский и Илья Сельвинский поспешно поместили в ялтинской «Курортной газете» своё решительное осуждение публикации романа Пастернака за рубежом, назвав её «антипатриотическим поступком».

Аркадий Ваксберг:

«Сразу же стало ясно, что “оттепель” сменилась “заморозками”, за которыми вполне может последовать настоящий “мороз”. Полным ходом продолжалась реабилитация жертв сталинского террора, но именно поэтому Кремлю надо было снова закрутить гайки, чтобы свободомыслие не вошло в повседневную жизнь, не стало нормой, грозящей существованию режима с его неумолимо жёсткими идеологическими нормами…

Все понимали, что за травлей Пастернака, официально объявленного то “квакающей лягушкой”, то “гадящей свиньёй”, последуют иные акции такого же рода».

По всей стране на заводах, фабриках, в учебных заведениях и творческих союзах организовывались митинги протеста, в Москву летели письма с требованием сурово наказать зарвавшегося поэта.

А Корней Чуковский поздравил Пастернака с награждением. И записал в дневнике 3 декабря 1958 года:

«Весь ноябрь “я был болен Пастернаком”. Меня принудили написать письмо с объяснениями – как это я осмелился поздравить “преступника”!»

Но Пастернак всё же был вынужден отказаться от присуждённой ему премии, отправив в Шведскую академию телеграмму, в которой говорилось:

«В виду того значения, которое получила присуждённая мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от неё отказаться. Не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ».

И ещё Пастернак написал стихотворение «Нобелевская премия», которое было опубликовано за границей:

 
«Я пропал, как зверь в загоне,
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу хода нет.
 
 
Тёмный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно,
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, всё равно.
 
 
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
 
 
Но и так, почти у гроба,
Верю я, придёт пора —
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра».
 

В эти тяжкие дни травли главной опорой для Бориса Пастернака была Ольга Ивинская.

А в это время в Париже (как о том написал Аркадий Ваксберг):

«Один из крупнейших французских театральных режиссёров (русского происхождения) Андре Барсак готовил на сцене руководимого им театра “Ателье” постановку “Клопа”».

Андре Барсак родился в Крыму, в семье французских виноделов. После смерти отца вернулся вместе с матерью во Францию. Был художником, режиссёром театра и кино, драматургом, театральным педагогом. Среди его учеников – Жан-Поль Бельмондо, Бриджит Бордо, Марина Влади и многие другие известные французские актёры. Барсак (между прочим, кавалер ордена Почётного легиона) ставил спектакли и по произведениям российских авторов (Тургенева, Достоевского, Чехова). В 1958 году им был переведён на французский язык и поставлен «Клоп» Маяковского.

Ольга Ивинская и Борис Пастернак

Аркадий Ваксберг:

«Успех барсаковского спектакля превзошёл все ожидания. Пресса всех направлений, кроме, разумеется, коммунистической, отметила талантливо раскрытый на сцене мудрым Барсаком замысел Маяковского. Совершенно восторженную статью о спектакле написал Юрий Анненков – художник и писатель, имевший все основания считать себя не просто другом, но и духовно близким Маяковскому человеком: “Это сатира не на переродившегося коммуниста, а на сам коммунизм, которому не надо было перерождаться, ибо он был таким изначально, по своей сути”».

С 21 февраля по 3 марта 1959 года должен был состояться официальный визит в СССР премьер-министра Великобритании Гарольда Макмиллана и министра иностранных дел Селвина Ллойда. Макмиллан выразил желание посетить «переделкинского затворника» Бориса Пастернака и выяснить у него причины отказа от Нобелевской премии. Пастернака тотчас же вызвали к Генеральному прокурору СССР Роману Андреевичу Руденко, который предложил ему уехать из Москвы и Подмосковья на время пребывания высоких британских гостей. При этом поэту было напомнено, что за опубликованный за рубежом роман «Доктор Живаго» на него может быть заведено дело по статье 64 Уголовного кодекса («Измена Родине»). И Борис Пастернак уехал в Грузию, где гостил с 20 февраля по 2 марта.

Гарольду Макмиллану встретиться с автором «Доктора Живаго» не удалось. Но за Нобелевского лауреата вступился весь мир. Президент Индии Джавахарлал Неру и французский писатель (и Нобелевский лауреат) Альбер Камю убеждали советского лидера Никиту Хрущёва оставить Бориса Пастернака в покое. И поэта не тронули.

Но Хрущёв, хоть и предал анафеме культ личности Сталина, хоть разрешил проводить реабилитацию «невинно осуждённых», хоть позволил начаться в стране некоторой «оттепели», был по сути своей большевиком-сталинцем, который не мог допустить, чтобы его заставили идти по пути, указанному мировым общественным мнением, и пощадить какого-то Нобелевского лауреата. Раз президиум ЦК назвал роман Пастернака «клеветническим», раз советская общественность посчитала этого писателя «паршивой овцой», которая хуже «свиньи», то он должен был понести суровое наказание.

И сотрудникам секретнейшей лаборатории МГБ, надо полагать, тут же дали секретное указание заняться автором «Доктора Живаго». Ведь если чекистские «доктора» помогли академику Ивану Павлову скончаться от «пневмонии», а писателю Михаилу Зощенко умереть от «отравления никотином», почему бы им не попробовать отправить на тот свет и поэта Бориса Пастернака?

В декабре 1958 года письма Владимира Маяковского и Лили Брик (под редакцией Ильи Зильберштейна) были подготовлены к публикации.

Василий Васильевич Катанян:

«Их напечатали, и разразился огромный скандал, имена Маяковского и Брик полоскала вся официальная пресса, а насчёт 65-го тома “Литературного наследства” (с подзаголовком “Новое о Маяковском”) и лично о И.С.Зильберштейне было даже закрытое разгромное постановление ЦК. Видимо, у ЦК КПСС не было в то время других забот, как заниматься любовной перепиской поэта со своей возлюбленной.

“Новое о Маяковском” должно было выйти в двух томах, №№ 65 и 66.

После скандала второй том печатать запретили, и в издании “Литнаследства”, которое выходит с последовательной нумерацией, после № 65 появился сразу… № 67. Никто ничего не объяснил читателям, которые долго ещё искали пропавший том. Исследования, документы, письма, так скрупулёзно собранные для невышедшей книги, в эпоху гласности поодиночке расходились по другим изданиям».

Этот литературный «скандал» разразился, надо полагать, из-за того, что Кремлю было известно, какую (на самом деле) роль сыграла Лили Брик в трагической судьбе поэта Маяковского, и поэтому публикация их «любовной переписки» считалась недопустимой.

Аркадий Ваксберг:

«Уже 7 января в откровенно догматичной, не скрывавшей своей ностальгии по “добрым сталинским временам” газете “Литература и жизнь” появилась разгромная рецензия на вышедший том за подписью мало кому известных Владимира Воронцова и Александра Колоскова. Зато узкому, но самому влиятельному кругу “товарищей” имена рецензентов как раз говорили о многом. Колосков занимал видный пост в печатном органе ЦК КПСС “Партийная жизнь”, а Воронцов работал помощником главного идеолога партии, секретаря и члена президиума ЦК Михаила Суслова. К нему-то и обратилась два дня спустя с письмом Людмила Маяковская».

В этом письме Людмила Владимировна писала:

«Особенно возмутило меня и очень многих других людей опубликование писем брата к Л.Брик… Брат мой, человек совершенно другой среды, другого воспитания, другой жизни, попал в чужую среду, которая кроме боли и несчастья ничего не дала ни ему, ни нашей семье. Загубили хорошего, талантливого человека, а теперь продолжают чернить его честное имя борца за коммунизм».

Подал голос и главный редактор журнала «Октябрь» Фёдор Панфёров, написавший:

«Перлом всего являются неизвестно зачем опубликованные письма Маяковского к Лиле Брик. Это весьма слащавые, сентиментальные, сугубо интимные штучки, под которыми Маяковский подписывался так: “Щенок”».

Аркадий Ваксберг:

«Министр культуры СССР Николай Михайлов, который ещё в бытность свою главой комсомола отличался особой трусостью и сервильностью, сочинил “Записку”, адресованную в ЦК, где утверждал, что письма Лили и Маяковского “не представляют никакой ценности для исследования творчества поэта и удовлетворяют лишь любопытство обывательски настроенных читателей, поскольку эти письма приоткрывают завесу интимных отношений”… Итог был предрешён: “Безответственность, – заключал министр, – проявленная в издании книги о Маяковском, не может оставаться безнаказанной”…

Комиссия ЦК КПСС по вопросам идеологии, культуры и международных партийных связей приняла – с грифом “совершенно секретно” – решение о том, что опубликованные письма “искажают облик выдающегося советского поэта”, а весь том “Литературного наследства”, ему посвящённый, “перекликается с клеветническими измышлениями зарубежных ревизионистов”».

Василий Васильевич Катанян:

«Но “рукописи не горят”, и все письма ЛЮ и Маяковского увидели свет вскоре после смерти ЛЮ. В 1981 году Бетт Янгфельдт, маяковед-швед, опубликовал в Стокгольме полную переписку на русском языке с интереснейшими комментариями и фотографиями… Книгу перевели на несколько языков, а в 1992 году она, наконец, вышла и у нас таким вот кругосветным образом».

В 1959 году в Москву приехал мужчина тридцатичетырёх лет от роду, сын отца, расстрелянного чекистами, и матери, которая провела 19 лет в сталинских лагерях. Он начал выступать со своими песнями, которые исполнял, аккомпанируя себе на гитаре. Выступления имели успех, имя исполнителя завоёвывало популярность. Звали певца Булат Окуджава. После развенчания культа личности Сталина и реабилитации родителей он вступил в партию. Пел Окуджава о войне, о дружбе и о любви.

А 35-летний математик и поэт Александр Есенин-Вольпин в том же 1959 году был вновь отправлен в спецпсихбольницу, в которой провёл около двух лет.

Летом у Бориса Пастернака неожиданно резко ухудшилось здоровье. Врачи, к которым он обратился, установили диагноз: онкологическое заболевание лёгких. Начался процесс лечения, который однако улучшения не приносил. Пастернаку пришлось даже приостановить работу над пьесой «Слепая красавица».

Имели ли отношение к появлению у поэта коварного заболевания сотрудники секретной лаборатории МГБ? Ответа на этот вопрос нет. Им, кажется, вообще никто не задавался.

Но интересное совпадение: именно в тот момент, когда заболел Борис Пастернак, в стране вдруг зазвучала песня, всколыхнувшая всех, кто её слышал, и сразу ставшая неимоверно популярной. Написал её бывший заключённый Иосиф Ефимович Алешковский, отсидевший четыре года в советских лагерях по уголовной статье (то есть никакого отношения к политическим заключённым не имевший). В своей песне он обращался к вождю, перечисляя все его достижения и победы:

 
«Товарищ Сталин, вы большой учёный —
В языкознание знаете вы толк,
А я простой советский заключённый,
И мой товарищ – серый брянский волк.
 
 
За что сижу, воистину, не знаю, —
Но прокуроры, видимо, правы.
Сижу я нынче в Туруханском крае,
Где при царе бывали в ссылке вы.
 
 
В чужих грехах мы сходу сознавались,
Этапом шли навстречу злой судьбе,
Но верили вам так, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе…
 
 
То дождь, то снег, то мошкара над нами,
А мы в тайге с утра и до утра,
Вы здесь из искры разводили пламя,
Спасибо вам, я греюсь у костра».
 

Песню (подпольно) запела вся страна. Вот как она завершалась:

 
«Живите ж тыщу лет, товарищ Сталин,
И пусть в тайге придётся сдохнуть мне,
Я верю, будет чугуна и стали
На душу населения вполне».
 

Об этой песне ни одна советская газета не напечатала ни строчки – об узниках, которым «в тайге придётся сдохнуть», ещё не настало время писать.

9 ноября 1959 года «Литературная газета» опубликовала Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении (в связи с 60-летием со дня рождения) поэта Ильи Львовича Сельвинского орденом Трудового Красного знамени.